Было воскресенье. Мистер Родман, секретарь отца, известил, что завтра приезжает сам хозяин дома. Амелия очень обрадовалась. Наконец-то, после долгих дней разлуки она снова увидит папу. А ещё доктор Вудс обещал снять тугие бинты, и она снова сможет ходить, как раньше.
Днём Амелия решилась попросить мисс Торндайк, чтобы та помогла ей принять ванну. Три недели девочка не мылась, только протирала лицо и руки мокрым полотенцем, а ей хотелось к приезду папеньки выглядеть чистой и красивой. Вдруг он всё же захочет её увидеть? Амелия боялась, что гувернантка откажет ей в просьбе, но та неожиданно согласилась. В последнее время она уже не была такой взыскательной и строгой.
Гувернантка распорядилась, чтобы горничные принесли в детскую огромный жестяной таз и наполнили его горячей водой, затем она помогла воспитаннице раздеться и забраться в него. Мыться пришлось, выставив наружу забинтованную ногу и неудобно согнув спину. Девочка впервые за три недели увидела своё тело. Она ощутимо поправилась, теперь её рёбра не торчали из-под кожи, как раньше. А ещё, груди Амелии оказались немного припухшими, видимо, она уже стала постепенно превращаться в девушку, ведь ей скоро исполнится тринадцать лет.
Девочка сама смогла помыть тело, а вот с волосами пришлось долго мучиться. Её рыжие кудри так свалялись за долгие недели, пока девочка лежала в постели, что стали похожи на паклю. Мисс Торндайк нещадно драла их щёткой для волос, поливала водой, мылила и всё время ругалась. Она и раньше говорила, что волосы девочке достались ужасные, что они похожи на ржавые спутанные пружины. Впрочем, не только они, но и вся воспитанница вызывала в гувернантке раздражение и неприязнь.
По мнению мисс Торндайк у Амелии было слишком румяное лицо, светлые брови и ресницы, слишком огромные и яркие веснушки, напоминающие пятна на перепелином яйце.
– Как жаль, что я могу только лишь знания и приличные манеры вбить в твою бестолковую голову, но не могу изменить эту отвратительную внешность, – часто говорила она. – Такой мерзкий индюшонок никогда не превратится в прекрасного лебедя. Вряд ли кто-то из мужчин посмотрит в твою сторону и захочет взять в жёны пугало. Придётся отцу искать для тебя какого-нибудь старого подслеповатого вдовца.
Такие слова было обидно слышать, но Амелия уже привыкла, что после смерти матери с ней обращаются подобным образом. Впрочем, последнее время, мисс Торндайк поумерила свою неприязнь и ругалась всё реже, а сама девочка под воздействием лекарства постоянно находилась в каком-то полубессознательном состоянии. Ей часто мерещились странные видения: то стены как будто двигались и изгибались, то мебель начинала кружиться, то тени в вечерних сумерках принимались плясать на полу. Чаще всего виделась тень кляксы, которая тянула свои сплющенные щупальца к кровати.
Наконец, после многочисленных рыданий и выдранных клоков, гувернантке удалось привести волосы Амелии в надлежащий вид. Она вытащила девочку из таза, вытерла полотенцем, облачила в чистое бельё и уложила в постель.
Сегодня мисс Торндайк не давала больной лекарство, а заставила её читать библию вслух. Пока Амелия читала, она время от времени наблюдала за гувернанткой и заметила, что та нервничает. Видимо, это было как-то связано со скорым появлением доктора Вудса.
Каждый раз, когда он под вечер пробирался в дом, мисс Торндайк становилась чрезвычайно рассеянной и дружелюбной. Амелия заметила, что в такие дни гувернантка пользуется пудрой и подкрашивает губы – совсем немного, едва заметно. Вот и сегодня женщина то и дело подходила к зеркалу, смотрела на своё отражение, постоянно поправляла платье и чепец.
Мистер Вудс прибыл под покровом ночи. Мисс Торндайк, как всегда тайно, провела его в дом через чёрный ход в детскую комнату. Доктор протопал грязными сапогами, оставляя на полу мокрые некрасивые следы, и сел на край кровати. От него неприятно пахло, лицо казалось помятым.
Он долго разматывал бинты огрубевшими пальцами, потом мял ногу Амелии и хмурил брови, бормоча что-то в густую бороду. Было ясно, что доктор недоволен представшим перед ним зрелищем. Девочка тоже увидела, что её больная нога отличается от здоровой. Щиколотка до сих пор выглядела опухшей, стопа была повёрнута в сторону, пальцы не хотели сгибаться.
– Давай-ка попробуй пройтись по полу, – пробормотал доктор Вудс и помог Амелии спуститься с кровати.
Он придерживал её за руки, и девочка решилась сделать несколько шагов. Нога всё ещё немного побаливала и казалась короче здоровой, а потому Амелии пришлось двигаться, прихрамывая. Мистер Вудс раздражённо сопел и даже присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть, как она шагает.
Наконец он подвёл девочку обратно к кровати, помог лечь, позвал гувернантку, и они вышли из детской в комнату для занятий. Дверь они за собой затворили неплотно. Амелия слышала сердитое ворчание доктора и взволнованный голос учительницы, переходящий в тихие рыдания.
Видимо, доктора разозлило, что больная нога долго заживает. Амелия испугалась, что он может забрать её в больницу, а, возможно, даже решит, что необходимо делать операцию. Ей совсем не нравился мистер Вудс. Он казался грубым и всегда мрачным. Девочке захотелось узнать, о чём сейчас говорят гувернантка и доктор. Наверняка они решают, что делать с Амелией дальше. Вот бы подойти поближе к приоткрытой двери и послушать, но мистер Вудс может вернуться в любую секунду и страшно рассердится.
Амелия всё ждала и ждала. Доктор появился только тогда, когда минутная стрелка на часах отсчитала пятнадцать делений. Он был крайне возбуждён и хмурил брови больше обычного. Подойдя к туалетному столику, он схватил бутылку «Лауданума», открыл пробку и наполнил лекарством любимую чашку девочки. Затем, порывшись в карманах своего помятого и потёртого сюртука, доктор достал маленький бумажный пакетик и что-то высыпал из него в ту же чашку.
– Давай пей! Это лучшее лекарство от всех болезней, – он сунул чашку в руки Амелии, едва не расплескав жидкость.
– Моя нога снова станет, как прежде? – робко уточнила девочка.
– Ты глухая или притворяешься?! – заорал мужчина и отвёл взгляд в сторону. – Я уже всё сказал. Пей быстрее и ложись спать!
Амелия почувствовала, как слёзы наворачиваются на глаза. Было очень обидно. Ещё никогда на неё так грубо и зло не кричали. Она поднесла чашку к губам, но пить боялась. Раздражение мистера Вудса и взгляд, который он прятал, красноречиво говорили о неискренности. А вдруг он усыпит её, а потом унесёт к себе в больницу?
Вдруг дверь, ведущая в комнату для занятий, приоткрылась и оттуда выглянула мисс Торндайк. Лицо её было бледнее обычного, глаза покраснели от слёз, а губы дрожали.
– Джек, прошу тебя, не делай этого, – голос гувернантки звучал тихо, но девочка без труда расслышала каждое слово.
Доктор повернулся к учительнице, и пальцы его сжались в кулаки.
– Немедленно закрой дверь, Джорджия, и жди меня там! – угрожающе прорычал он сквозь сжатые зубы.
Мисс Торндайк тут же скрылась, затворив за собой дверь, а мистер Вудс повернулся к Амелии.
– Ты всё ещё не выпила лекарство?! – его глаза бешено выпучились, уставившись на девочку. – Хочешь, чтобы я влил его в тебя силой?!
Он даже сделал шаг к кровати, и Амелия торопливо стала пить горькое снадобье большими глотками, едва не захлёбываясь. Когда чашка опустела, доктор вырвал её из рук девочки и широкими шагами направился к выходу.
Дверь захлопнулась. Амелия опустилась на подушку и натянула одеяло до самого подбородка. Ей было по-настоящему страшно. Почему мистер Вудс так взбесился? Что за порошок он высыпал в её чашку? Амелии исполнилось всего двенадцать лет, но глупой она не была и понимала, что лекарства, выпрямляющего ногу за одну ночь, не существует. Может он решил отравить её? Но зачем? Она ведь не сделала ему ничего плохого.
Раньше у них был семейный доктор, которого звали Томас. Его все любили. Когда приходил Томас, то в доме слышался его бодрый весёлый голос, и все тут же невольно начинали улыбаться, даже ворчливая экономка миссис Френч. Если Амелия простужалась, то доктор Томас давал ей сладкий сироп от кашля и шутил, что такая рыжая, как солнышко, девочка не должна болеть простудой.
Он всегда был гладко выбрит, выглядел очень ухоженно и опрятно, в руках носил кожаный саквояж с множеством блестящих, загадочных инструментов, а осматривая девочку, надевал белые перчатки. Одежда Вудса всегда казалась пыльной и засаленной, борода нечёсаной, руки грубыми, а под ногтями виднелась грязь. Он был полной противоположностью доктора Томаса.
Девочка не могла понять, почему гувернантка не позвала доктора Томаса лечить её. Может, отец после смерти мамы решил, что прежний доктор не справился со своими обязанностями? И всё же, папа никогда не нанял бы мистера Вудса – ему не нравились люди, которые так себя запускают.
Амелия почувствовала, что ей становится холодно. Её начал бить озноб, руки и ноги заледенели. В животе тоже происходило что-то непонятное. Где-то внутри появилось жжение. Оно разрасталось, накатывая волнами. Несмотря на то, что конечности оставались холодными, всё тело наливалось жаром. Дышать стало неимоверно трудно.
Может быть, следует позвать доктора? Амелия попыталась подняться с кровати, но желудок отозвался резкой болью. Девочка застонала и опять легла. Ей пришлось повернуться набок и подтянуть колени к груди. Боль то отпускала, то снова накатывала. В животе словно ворочался огромный еж. При каждом его движении иглы царапали и рвали её нутро. Амелия каталась по кровати и стонала, прижимая руки к больному месту. Она попыталась позвать на помощь, но к горлу подкатила тошнота, и девочка закашлялась.
Всё её тело теперь трясло, словно в лихорадке, холодный липкий пот выступил на лице, затекая в глаза. Амелия стащила с себя одеяло и, превозмогая боль, стала подниматься с кровати.
«Боже, я не хочу умирать! – билась в голове отчаянная мысль. – Пожалуйста, пусть мне кто-нибудь поможет, умоляю! Я стану хорошей, буду мало есть и спать. Я буду всё время молчать, перестану улыбаться, выучу всю Библию наизусть. Только бы прекратилась эта невыносимая боль!»
Амелия очень боялась смерти! Мисс Торндайк говорила, что она некрасивая и непослушная девчонка, и таких Бог не любит, и если Амелия умрёт, то никогда не попадёт на небеса к маме, а будет вечно мучиться в аду. Это её пугало больше всего.
И это дало ей силы подняться с постели. Девочка опустила ноги на пол, неуверенно сделала шаг, и тут же её скрутил новый приступ боли. Такой сильный, словно желудок вырывали из тела живьём. Она упала на пол и захрипела. В глазах потемнело. Сердце билось всё реже и реже. Амелия поняла, что сейчас умрёт, и спасти её будет уже невозможно. Тень-клякса зашевелилась в дальнем углу и, словно живая, стала приближаться к ребёнку.