Было воскресенье. Мистер Родман, секретарь отца, известил, что завтра приезжает сам хозяин дома. Амелия очень обрадовалась. Наконец-то, после долгих дней разлуки она снова увидит папу. А ещё доктор Вудс обещал снять тугие бинты, и она снова сможет ходить, как раньше.
Днём Амелия решилась попросить мисс Торндайк, чтобы та помогла ей принять ванну. Три недели девочка не мылась, только протирала лицо и руки мокрым полотенцем, а ей хотелось к приезду папеньки выглядеть чистой и красивой. Вдруг он всё же захочет её увидеть? Амелия боялась, что гувернантка откажет ей в просьбе, но та неожиданно согласилась. В последнее время она уже не была такой взыскательной и строгой.
Гувернантка распорядилась, чтобы горничные принесли в детскую огромный жестяной таз и наполнили его горячей водой, затем она помогла воспитаннице раздеться и забраться в него. Мыться пришлось, выставив наружу забинтованную ногу и неудобно согнув спину. Девочка впервые за три недели увидела своё тело. Она ощутимо поправилась, теперь её рёбра не торчали из-под кожи, как раньше. А ещё, груди Амелии оказались немного припухшими, видимо, она уже стала постепенно превращаться в девушку, ведь ей скоро исполнится тринадцать лет.
Девочка сама смогла помыть тело, а вот с волосами пришлось долго мучиться. Её рыжие кудри так свалялись за долгие недели, пока девочка лежала в постели, что стали похожи на паклю. Мисс Торндайк нещадно драла их щёткой для волос, поливала водой, мылила и всё время ругалась. Она и раньше говорила, что волосы девочке достались ужасные, что они похожи на ржавые спутанные пружины. Впрочем, не только они, но и вся воспитанница вызывала в гувернантке раздражение и неприязнь.
По мнению мисс Торндайк у Амелии было слишком бледное лицо, светлые брови и ресницы, слишком огромные и яркие веснушки, напоминающие пятна на перепелином яйце.
– Как жаль, что я могу только лишь знания и приличные манеры вбить в твою бестолковую голову, но не могу изменить эту отвратительную внешность, – часто говорила она. – Такой мерзкий индюшонок никогда не превратится в прекрасного лебедя. Вряд ли кто-то из мужчин посмотрит в твою сторону и захочет взять в жёны пугало. Придётся отцу искать для тебя какого-нибудь старого подслеповатого вдовца.
Такие слова было обидно слышать, но Амелия уже привыкла, что после смерти матери с ней обращаются подобным образом. Впрочем, последнее время, мисс Торндайк поумерила свою неприязнь и ругалась всё реже, а сама девочка под воздействием лекарства постоянно находилась в каком-то полубессознательном состоянии. Ей часто мерещились странные видения: то стены как будто двигались и изгибались, то мебель начинала кружиться, то тени в вечерних сумерках принимались плясать на полу. Чаще всего виделась тень кляксы, которая тянула свои сплющенные щупальца к кровати.
Наконец, после многочисленных рыданий и выдранных клоков, гувернантке удалось привести волосы Амелии в надлежащий вид. Она вытащила девочку из таза, вытерла полотенцем, облачила в чистое бельё и уложила в постель.
Сегодня мисс Торндайк не давала больной лекарство, а заставила её читать библию вслух. Пока Амелия читала, она время от времени наблюдала за гувернанткой и заметила, что та нервничает. Видимо, это было как-то связано со скорым появлением доктора Вудса.
Каждый раз, когда он под вечер пробирался в дом, мисс Торндайк становилась чрезвычайно рассеянной и дружелюбной. Амелия заметила, что в такие дни гувернантка пользуется пудрой и подкрашивает губы – совсем немного, едва заметно. Вот и сегодня женщина то и дело подходила к зеркалу, смотрела на своё отражение, постоянно поправляла платье и чепец.
Мистер Вудс прибыл под покровом ночи. Мисс Торндайк, как всегда тайно, провела его в дом через чёрный ход в детскую комнату. Доктор протопал грязными сапогами, оставляя на полу мокрые некрасивые следы, и сел на край кровати. От него неприятно пахло, лицо казалось помятым.
Он долго разматывал бинты огрубевшими пальцами, потом мял ногу Амелии и хмурил брови, бормоча что-то в густую бороду. Было ясно, что доктор недоволен представшим перед ним зрелищем. Девочка тоже увидела, что её больная нога отличается от здоровой. Щиколотка до сих пор выглядела опухшей, стопа была повёрнута в сторону, пальцы не хотели сгибаться.
– Давай-ка попробуй пройтись по полу, – пробормотал доктор Вудс и помог Амелии спуститься с кровати.
Он придерживал её за руки, и девочка решилась сделать несколько шагов. Нога всё ещё немного побаливала и казалась короче здоровой, а потому Амелии пришлось двигаться, прихрамывая. Мистер Вудс раздражённо сопел и даже присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть, как она шагает.
Наконец он подвёл девочку обратно к кровати, помог лечь, позвал гувернантку, и они вышли из детской в комнату для занятий. Дверь они за собой затворили неплотно. Амелия слышала сердитое ворчание доктора и взволнованный голос учительницы, переходящий в тихие рыдания.
Видимо, доктора разозлило, что больная нога долго заживает. Амелия испугалась, что он может забрать её в больницу, а, возможно, даже решит, что необходимо делать операцию. Ей совсем не нравился мистер Вудс. Он казался грубым и всегда мрачным. Девочке захотелось узнать о чём сейчас говорят гувернантка и доктор. Наверняка они решают, что делать с Амелией дальше. Вот бы подойти поближе к приоткрытой двери и послушать, но мистер Вудс может вернуться в любую секунду и страшно рассердится.
Амелия всё ждала и ждала. Доктор появился только тогда, когда минутная стрелка на часах отсчитала пятнадцать делений. Он был крайне возбуждён и хмурил брови больше обычного. Подойдя к туалетному столику, он схватил бутылку «Лауданума», открыл пробку и наполнил лекарством любимую чашку девочки. Затем, порывшись в карманах своего помятого и потёртого сюртука, доктор достал маленький бумажный пакетик и что-то высыпал из него в ту же чашку.
– Давай пей! Это лучшее лекарство от всех болезней, – он сунул чашку в руки Амелии, едва не расплескав жидкость.
– Моя нога снова станет, как прежде? – робко уточнила девочка.
– Ты глухая или притворяешься?! – заорал мужчина и отвёл взгляд в сторону. – Я уже всё сказал. Пей быстрее и ложись спать!
Амелия почувствовала, как слёзы наворачиваются на глаза. Было очень обидно. Ещё никогда на неё так грубо и зло не кричали. Она поднесла чашку к губам, но пить боялась. Раздражение мистера Вудса и взгляд, который он прятал, красноречиво говорили о неискренности. А вдруг он усыпит её, а потом унесёт к себе в больницу?
Вдруг дверь, ведущая в комнату для занятий, приоткрылась и оттуда выглянула мисс Торндайк. Лицо её было бледнее обычного, глаза покраснели от слёз, а губы дрожали.
– Джек, прошу тебя, не делай этого, – голос гувернантки звучал тихо, но девочка без труда расслышала каждое слово.
Доктор повернулся к учительнице, и пальцы его сжались в кулаки.
– Немедленно закрой дверь, Джорджия, и жди меня там! – угрожающе прорычал он сквозь сжатые зубы.
Мисс Торндайк тут же скрылась, затворив за собой дверь, а мистер Вудс повернулся к Амелии.
– Ты всё ещё не выпила лекарство?! – его глаза бешено выпучились, уставившись на девочку. – Хочешь, чтобы я влил его в тебя силой?!
Он даже сделал шаг к кровати, и Амелия торопливо стала пить горькое снадобье большими глотками, едва не захлёбываясь. Когда чашка опустела, доктор вырвал её из рук девочки и широкими шагами направился к выходу.
Дверь захлопнулась. Амелия опустилась на подушку и натянула одеяло до самого подбородка. Ей было по-настоящему страшно. Почему мистер Вудс так взбесился? Что за порошок он высыпал в её чашку? Амелии исполнилось всего двенадцать лет, но глупой она не была и понимала, что лекарства, выпрямляющего ногу за одну ночь, не существует. Может он решил отравить её? Но зачем? Она ведь не сделала ему ничего плохого.
Раньше у них был семейный доктор, которого звали Томас. Его все любили. Когда приходил Томас, то в доме слышался его бодрый весёлый голос, и все тут же невольно начинали улыбаться, даже ворчливая экономка миссис Френч. Если Амелия простужалась, то доктор Томас давал ей сладкий сироп от кашля и шутил, что такая рыжая, как солнышко, девочка не должна болеть простудой.
Он всегда был гладко выбрит, выглядел очень ухожено и опрятно, в руках носил кожаный саквояж с множеством блестящих загадочных инструментов, а осматривая девочку, надевал белые перчатки. Доктор Вудс был полной противоположностью Томасу. Одежда его всегда казалась пыльной и засаленной, борода нечёсаной, руки грубыми, а под ногтями виднелась грязь.
Девочка не могла понять, почему гувернантка не позвала доктора Томаса лечить её. Может, отец после смерти мамы решил, что прежний доктор не справился со своими обязанностями? И всё же, папа никогда не нанял бы мистера Вудса – ему не нравились люди, которые так себя запускают.
Амелия почувствовала, что ей становится холодно. Её начал бить озноб, руки и ноги заледенели. В животе тоже происходило что-то непонятное. Где-то внутри появилось жжение. Оно разрасталось, накатывая волнами. Несмотря на то, что конечности оставались холодными, всё тело наливалось жаром. Дышать стало трудно.
Может быть, следует позвать доктора? Амелия попыталась подняться с кровати, но желудок отозвался резкой болью. Девочка застонала и опять легла. Ей пришлось повернуться набок и подтянуть колени к груди. Боль то отпускала, то снова накатывала. В животе словно ворочался огромный еж. При каждом его движении иглы царапали и рвали её нутро. Амелия каталась по кровати и стонала, прижимая руки к больному месту. Она попыталась позвать на помощь, но к горлу подкатила тошнота, и девочка закашлялась.
Всё её тело теперь трясло, словно в лихорадке, холодный липкий пот выступил на лице, затекая в глаза. Амелия стащила с себя одеяло и, превозмогая боль, стала подниматься с кровати.
«Боже, я не хочу умирать! – билась в голове отчаянная мысль. – Пожалуйста, пусть мне кто-нибудь поможет, умоляю! Я стану хорошей, буду мало есть и спать. Я буду всё время молчать, перестану улыбаться, выучу всю Библию наизусть. Только бы прекратилась эта невыносимая боль!»
Амелия очень боялась смерти! Мисс Торндайк говорила, что она некрасивая и непослушная девчонка, и таких Бог не любит, и если Амелия умрёт, то никогда не попадёт на небеса к маме, а будет вечно мучиться в аду. Это её пугало больше всего.
И это дало ей силы подняться с постели. Девочка опустила ноги на пол, неуверенно сделала шаг, и тут же её скрутил новый приступ боли. Такой сильный, словно желудок вырывали из тела живьём. Она упала на пол и захрипела. В глазах потемнело. Сердце билось всё реже и реже. Амелия поняла, что сейчас умрёт, и спасти её будет уже невозможно. Тень-клякса зашевелилась в дальнем углу и, словно живая, стала приближаться к ребёнку.