Альтернативы «российского прорыва» - читать онлайн

Глава 1. Императивы и риски «российского прорыва»

«Российский прорыв» – исторический императив. Послание Президента 1 марта 2018 г. еще только было произнесено, и почти сразу же мы услышали «экспертов-пораженцев», объясняющих, почему выполнить задачи Послания «ну просто невозможно». На это нет средств, нет адекватных институтов и нет качественной системы государственного управления. Многое из этого справедливо, но гораздо важнее прояснить, почему эти задачи – исторический императив развития России, почему их нельзя не выполнить. Понять, «что ныне лежит на весах» (А. Ахматова).

Задача предлагаемого обсуждения целей, проблем и противоречий «российского прорыва» – убедить читателя в том, что обсуждаемый «прорыв» – исторический императив. Наш неуспех повлечет за собой возникновение целого комплекса крупных проблем, которые с высокой степенью вероятности могут вызвать национально-государственную катастрофу. И это вовсе не преувеличение, ставящее автора в строй «торговцев страхом», «экспертов-пораженцев», стремящихся своими «страшилками» усилить собственную известность и поднять авторитет.

Напротив, в ходе предлагаемого обсуждения ставится задача по возможности рационально и обоснованно рассмотреть подлинные альтернативы развития нашей страны с тем, чтобы на основе этого найти пути снижения выявленных рисков, проложить дорогу для разработки эффективной стратегии развития. Такая стратегия призвана избежать исторической «ловушки», которая угрожает не только государству (здесь некоторые группы читателей могут расходиться с автором в своих предпочтениях), но и абсолютному большинству наших соотечественников.

Именно масштаб угроз и рисков предстоящего развития, необходимость разработки мер их купирования и парирования обусловливают необходимость проведения довольно широкого обсуждения, затрагивающего различные стороны нашего экономического, социального и политического развития.

Подобное обсуждение существенно облегчается тем, что Президент России В.В. Путин именно таким образом подошел к анализу соответствующих проблем в своем Послании Федеральному Собранию 1 марта 2018 г. Возникает возможность использовать структуру проблем, поднятых в Послании, в качестве отправной точки для нашего предстоящего анализа.

Главный критерий такого обсуждения – интеллектуальная честность, когда «на стол» выкладываются не только собственно аргументы, но и те ценности, в соответствии с которыми эти аргументы подбираются. Со времен Макса Вебера принцип values free – необходимое условие анализа проблем, в котором рассматривается социальная проблематика[14].

Ловушка среднего уровня. Большинство взаимосвязанных между собой показателей первой части Послания на деле ориентированы на одну общую цель: вырваться из «ловушки среднего уровня развития» (иначе «ловушка среднего уровня дохода»).

О рисках попадания России в ловушку среднего дохода экономисты говорят давно. Но в последнее время об этом говорится как о свершившемся факте: Россия, которая еще недавно могла перепрыгнуть через злополучный капкан, в него угодила. Годы дорогой нефти сделали страну относительно благополучной, но резервы для дальнейшего роста ее экономики как минимум неочевидны[15]. С этой оценкой согласен и Алексей Кудрин, ранее признавший, что страна в свое время просто «захлебнулась в желании рывка»[16].

Целый ряд исследователей показал, что при определенных условиях душевой ВВП страны, переходящей от бедности к «среднему уровню», перестает расти или растет, но очень медленно. Чаще всего такую метафору используют по отношению к развивающимся странам, которые на очередном витке догоняющего развития и в связи с ростом благосостояния теряют одно из традиционных преимуществ – дешевый труд.

По утверждению ректора РАНХиГС Владимира Мау, наибольший риск торможения у тех стран, которые в период подъема не успели создать качественную среду для инвестиций, сформировать средний класс как источник внутреннего спроса и не смогли диверсифицировать экспорт. На практике ловушка приводит страну в состояние, при котором ей «становится невыгодно производить ничего, кроме услуг, которые не экспортируются, и сырья»[17].

Проблема «ловушки» исследуется с середины прошлого века: в разной степени ею занимались американские экономисты Уолт Ростоу и Александр Гершенкрон в 1950-х и 1960-х гг. соответственно. Эти исследования были связаны с анализом «траекторий развития», включая известную теорию «стадий экономического роста», которая ранее была нами рассмотрена в рамках общего обзора теорий модернизации[18].

Дальше всех в изучении вопроса продвинулся профессор Калифорнийского университета Беркли Барри Айхенгрин. По его расчетам, быстрый рост экономики замедляется при достижении уровня подушевого ВВП $ 11 тыс. (по ППС в ценах 2005 г.). Но, сумев преодолеть этот барьер и обеспечив дальнейший рост, страна рискует угодить в следующую ловушку – при отметке примерно $ 15–16 тыс. Как только это случается, темпы роста падают со средних 5,6 до 2,1 %. Затем следует период долгого восстановления, не всегда успешный – некоторые страны так и остаются в ловушке[19].

Следует обратить внимание на то, что наша страна в первый раз подошла к уровню ВВП в $ 11 тыс. в конце 1970-х – начале 1980-х гг.

Как видно из рис. 1, Россия далеко «перешагнула» этот порог[20].

Такая ситуация, скорее, типична: в ловушке среднего дохода дважды побывали Австрия (1960, 1974), Венгрия (1977, 2003), Греция (1970, 2003), Япония (начало 1970-х, начало 1990-х гг.), Португалия (1973–1974, 1990–1992), Сингапур (после 1978, после 1993 г.), Испания (середина 1970-х гг., 2001) и Великобритания (1988–1999, 2002–2003).

Изменилось также представление о развитии экономики Южной Кореи: страна меньше чем за 10 лет пережила два этапа замедления экономического роста – в 1989 и 1997 гг.

Рисунок 1

При этом замечено, что в большинстве случаев в «ловушке» невозможно «просидеть» долго. Чаще всего начавшиеся в результате «краха ожиданий» социально-политические кризисы «сбрасывают» страну вниз. Так, например, Иран попал в нее в 1977 г., накануне революции. Можно также сопоставить периоды попадания в «ловушку» со временем политических кризисов, произошедших в ряде стран, включая нашу собственную.

Для понимания причины этих кризисов необходимо расширить предмет нашего обсуждения за пределы собственно макроэкономического анализа. Более детально природу этих кризисов мы рассмотрим ниже, в связи с влиянием процессов социальной трансформации. Сейчас для нас важно отметить, что замедление темпов экономического роста ведет к «кризису ожиданий».

В «тучные» годы складывается инерция социальных ожиданий, связанная с быстрым ростом экономики и, соответственно, с ростом уровня жизни и оптимистическими оценками всего комплекса социально-экономических перспектив. Падение темпов экономического роста в этих условиях воспринимается как крах этих перспектив и ведет к разнородным смятениям и смутам, к поискам виновных, если не к «охоте на ведьм». Возникают значимые предпосылки социально-политического кризиса, плохо подходящие для восстановления темпов экономического роста, преодоления «ловушки среднего уровня развития».

Следует обратить внимание на вывод исследователей, что переход от авторитарного к демократическому режиму, вопреки камланиям наших либерал-доктринеров, лишь повышает риск замедления роста экономики. Переход от авторитарного к демократическому режиму влечет за собой рост издержек, прежде всего за счет более справедливого подхода к заработной плате и правам трудящихся.

Так, например, было в Южной Корее в конце 1980-х гг.: страна сначала пошла по пути демонтажа авторитарного режима, а затем – в 1989 г. – первый раз попала в ловушку среднего дохода. Доказано, что номинальная заработная плата в Корее до 1987 г. росла вместе с номинальной производительностью труда, а после начала демократических реформ стала расти гораздо быстрее.

Из приведенных выше признаков очевидно, что наша страна уже находится в «ловушке» и императивом является скорейший выход из нее. Соответственно, необходим поиск путей выхода из этой «ловушки».

Эйченгрин и его коллеги проанализировали множество факторов, которые могут при прочих равных снизить или повысить риск попадания в ловушку:

Заметим, что все эти факторы выведены на основе факторного анализа, требующего, в свою очередь, серьезной содержательной интерпретации, выявления дополнительных сопутствующих условий. Это относится, например, к оценке влияния «человеческого капитала» и высшего образования. Чтобы эти факторы действительно стали драйверами экономического роста, необходимо, чтобы диплом действительно подтверждал наличие высокой квалификации. Соответственно, данный показатель существенно снижает свою релевантность в условиях, когда достаточно долго немало наших вузов торговали дипломами в качестве средства освобождения от призыва в армию.

Эйченгрин также показал, что качество экспорта положительно влияет на снижение риска замедления экономики: страны с относительно большой долей высокотехнологичного экспорта менее восприимчивы к замедлению.

В качестве рекомендаций по выходу из «ловушки» он также указал на рост инвестиций в среднее и высшее образование; наращивание вложений в исследования и разработки (R&D), что позволяет увеличить высокотехнологический экспорт. Страны, которые использовали эту стратегию, смогли избежать торможения. Здесь можно вспомнить прежде всего Южную Корею и Чили.

В свете этих соображений легко увидеть существо задач, поставленных в Послании: повышение темпов роста выше мировых; рост доли несырьевого, прежде всего высокотехнологичного экспорта; внимание к инновациям, повышение качества образования[21].

Однако здесь требуется более детальный анализ проблем, решение которых необходимо для выхода из «ловушки».

Прежде всего нужно оценивать структурные предпосылки попадания в «ловушку». В период, предшествующий попаданию в «ловушку», для поддержания высоких темпов экономического роста и конкурентоспособности чаще всего использовались «стандартные» рекомендации: относительно низкий уровень оплаты труда, заимствование иностранного капитала, технологий и менеджмента. В результате конкурентоспособность поддерживается в секторе low cost: низкие издержки, абсолютно низкая цена (а не соотношение цена – качество).

Следует отметить, что этот «стандартный» рецепт обусловил длительный экономический рост Китая, преодоление чудовищной бедности в ряде стран Юго-Восточной Азии и Африки.

В экономиках, развивающихся по этой «стандартной» модели, быстро растут сборочные производства, которые являются «дочками» иностранных концернов, владеющих интеллектуальной собственностью на продукцию и технологию и зачастую производящие ключевые компоненты. Главное, им достается основная часть маржи от производимой продукции.

Далеко не все эти страны обладают политико-экономической мощью Китая, который долго (чрезмерно долго, по мнению Д. Трампа) противостоял иностранным компаниям в их стремлении к репатриации прибыли и извлечению технологической ренты.

В результате страны, избравшие «стандартную» модель развития, практически обречены на низкую маржинальность основных секторов своих экономик. В результате невозможен рост оплаты труда в ключевых отраслях: сразу теряется конкурентоспособность, и в этих секторах начинается спад. Соответственно, не растет налоговая база и ограничены возможности бюджета для повышения уровня оплаты бюджетников, расходов на науку, образование и здравоохранение – необходимые источники роста на новом витке экономического роста.

Такая модель экономики не создает спрос на высококвалифицированных работников и, соответственно, на «продукцию» системы качественного образования. В ней достаточно низка мотивация к росту квалификации. Создается замкнутый круг, собственно и составляющий социальное измерение «ловушки»: структура экономики не создает спрос на качественное образование, науку и здравоохранение. Экономика, загнанная в «ловушку» из-за нехватки бюджетных средств, не может стимулировать эти социальные отрасли для создания опережающего спроса.

«Ловушка» создает предпосылки для сужающейся «воронки», в которую затягиваются и экономика и общество. На «дне воронки» видна национальная катастрофа.

Каковы же реальные пути для выхода нашей экономики из «ловушки»? Добывающий сектор – уже не ресурс. Его рост и доходы жестко «зажаты» мировым спросом. «Доить» его больше невозможно. Сегодня почти вся его немалая прибыль изымается в бюджет. Сельское хозяйство вряд ли может стать драйвером роста. Здесь нет уникальных конкурентных преимуществ, и, соответственно, оно у нас низко маржинально[22], да и оно по вкладу в ВВП не входит даже в первую пятерку секторов[23]. Хотя это вовсе не значит, что можно пренебрегать его возможностями.

Если рассматривать перспективы экономического роста с рентоориентированных позиций, то приходится признать, что возможности роста на основе извлечения природной ренты практически исчерпаны. Вряд ли мы можем рассчитывать на такой вид ренты, как «сеньораж»[24]. Для этого у нас нет сколько-нибудь серьезных предпосылок в виде масштаба экономики или силового глобального доминирования.

Единственной, как представляется, относительно реалистичной перспективой роста маржинальности экономики является рост ее глобальной конкурентоспособности. Соответственно, для выхода из «ловушки» нужна структурная перестройка экономики, направленная на повышение доли секторов, в которых конкуренция ведется уже на уровне middle cost и high cost. Необходимо создание продуктов и технологий, обеспечивающих их большую маржинальность. Это возможно лишь при создании «монопольной ренты» за счет коммерческого использования прав интеллектуальной собственности, т. е. высоко- и среднетехнологических производств. Яркий пример – экономика Германии, которая прочно удерживает мировое лидерство в инфраструктурном машиностроении.

Здесь также ясно видна связь с задачами Послания. Сегодня же ситуация далека от уровня, необходимого для выхода из «ловушки». Доля высокотехнологичных и наукоемких отраслей в экономике России составила по итогам прошлого года 21,3 %. В денежном выражении это почти 20 трлн руб. В 2011 г. этот показатель составил 19,7 %. Потом вклад высоких технологий и науки в ВВП последовательно рос, но заметно просел до 21,3 % в 2015 г. В 2016 и 2017 гг. показатель остановился на отметке 21,6 %[25].

Дело даже не в том, что доля высокотехнологичных и наукоемких отраслей невелика, а в том, что за 7 лет она выросла всего лишь на два процентных пункта. И это при том, что на эти годы приходится значимый спад, когда при «нормальной» конкуренции и высокой девальвации национальной валюты высокотехнологичные отрасли должны были получить дополнительные возможности конкурентоспособности и существенно увеличить свою долю.

Подводя итоги этого этапа нашего обсуждения, следует отметить, что выход из «ловушки среднего развития», в которую попала наша страна, является настоятельным вызовом, по существу, императивом. Альтернатива, «застревание» связано с системными социально-политическими рисками.

В Послании даны приоритеты, направленные на «выход из ловушки»: повышение темпов роста, структурные изменения, направленные на «облагораживание» структуры нашего экспорта, переход к инновационной, в т. ч. к «цифровой» экономике.

Анализ показывает, что ключевым приоритетом, создающим предпосылки для выхода из «ловушки», является инновационная экономика.

Приоритетность этого направления обусловлена также тем, что ко всем неприятностям, которые нам сулит «ловушка», добавляются новые грозные вызовы, связанные с громадными технологическими сдвигами, меняющими не только фундамент экономического функционирования, но и основы сложившегося жизненного уклада.

Технологические сдвиги. Сегодня уже общепризнано, что «скорость технологических изменений нарастает стремительно. Тот, кто использует эту технологическую волну, вырвется далеко вперед. Тех, кто не сможет этого сделать, она, эта волна, просто захлестнет, утопит»[26]. Уже видны технологические тренды, которые наряду с уже упоминавшейся «цифровой» экономикой будут кардинально менять практически все стороны экономической, социальной и даже личной жизни.

Прежде всего здесь следует выделить роботизацию. Уже сегодня несть числа прогнозам, в которых предрекается исчезновение многих профессий. Уже сегодня широко обсуждается сокращение огромного числа юристов и бухгалтеров в структурах Сбербанка[27].

Банальностью стали прогнозы относительно перехода к роботизированному промышленному и персональному автотранспорту. На подходе системы охраны, которые используют существующие системы идентификации личности и не требуют многомиллионной армии охранников магазинов, торговых центров и т. п.

Но это только первые «буревестники» грядущей технологической бури.

Обсуждения, которые автор провел за последнее время с ведущими специалистами, да и собственный более чем сорокалетний опыт работы в области искусственного интеллекта приводят к следующему выводу[28]. Сегодня уровень роботизации в том или ином секторе экономики определяется не столько сложностью соответствующих технологических процессов, сколько масштабами этого сектора и, соответственно, готовностью инвесторов вложиться в разработку необходимых роботизированных комплексов.

Так, например, предварительные оценки показывают, что достаточно повысить уровень обязательных страховых выплат за гибель шахтеров до 30 млн руб., и в довольно короткие сроки практически исчезнет занятость людей на опасных подземных работах.

Самые предварительные оценки перспектив роботизации показывают, что в ближайшие десятилетия, т. е. в период трудовой деятельности ныне работающего населения, будут происходить масштабные сдвиги на рынке труда. Они затронут прежде всего людей, связанных с монотонным или же опасным трудом, где роботизация будет либо очень эффективна, либо выгодна по условиям, созданным в соответствии с политическими требованиями.

Но не хочется уподобляться Томасу Мору, который крайне негативно оценивал идущие в Англии структурные сдвиги: «овцы едят людей». Ведь именно эти сдвиги затем сделали из Англии «мастерскую мира». Роботизация в целом ряде секторов сулит нашей стране замечательные перспективы.

К тому же мало в какой стране имеются такие серьезные научные заделы для развития роботизации. Существующие в мире решения в области искусственного интеллекта в большой мере основаны на теоретических работах советских ученых. Так, еще в 1960-х и 1970-х гг. коллектив ученых ИПУ АН СССР под руководством М.А. Айзермана, куда входили также Э.М. Браверман и Л.И. Розоноэр, сделали огромный, признаваемый во всем мире вклад в теорию распознавания образов[29].

Было бы полезно «поскрести по сусекам», проанализировать созданные ранее, но заброшенные теоретические заделы, мобилизовать имеющийся на сегодня потенциал и использовать все это для создания эффективных роботизированных систем. Собственно именно по этому рецепту и была создана отечественная очень перспективная роботизированная технология управления дорожным транспортом. Ее создатели, выходцы из Всесоюзного института системных исследований АН СССР (теперь Институт системного анализа РАН) – «отростка» ИПУ, стояли «на плечах гигантов».

Так, уже сегодня существующие в нашей стране технологии, интегрированные в целостную автоматизированную систему, позволяют создать роботизированную систему производства массовой сельскохозяйственной продукции, прежде всего кормов. Это путь к возрождению производства во многих регионах нашей страны, где миллионы гектаров заброшены, зарастают кочкарником из-за того, что их просто некому обрабатывать. Близлежащие деревни обезлюдели. Дороги почти исчезли.

Можно, конечно, и дальше тешить себя мифами о традиционных путях возрождения этих земель. Но вопрос, кто заплатит за переселение нескольких сотен тысяч человек, создание в заброшенных деревнях полноценной социальной инфраструктуры (хотя бы фельдшерских пунктов, школ, клубов и многого другого, что необходимо сегодня для полноценной жизни). И это при том, что сегодня в экономике огромный дефицит инвестиций.

Но не менее важно, что при использовании такой «ретроградной» стратегии суммарная эффективность произведенной сельхозпродукции будет отрицательной. Безусловно, необходимо оказать поддержку проектам сохранения сельских поселений, за которыми стоит реальная местная инициатива, идея сохранения нашей истории, экологический и иной туризм. Но эти проекты не могут стать альтернативой реновации миллионов гектар заброшенных земель с учетом наличия перспектив развития нашего сельского хозяйства, связанных с растущим глобальным дефицитом продовольствия.

Если использовать этот шанс и реализовать в рамках соответствующего национального инновационного проекта роботизированный комплекс, обеспечивающий сельхозпроизводство сначала массовой, а затем и все более технологически сложной продукции, то это путь к сокращению издержек производства, не требующий гигантских вложений в социальную и транспортную инфраструктуру. Привезти горючее для роботизированной сельхозтехники и вывезти произведенную продукцию – не слишком большая проблема. Для этого у нас уже есть почти вездеходные трактора и не нужны триллионы рублей, вложенные в дороги, по которым почти никто ни сегодня, ни завтра не поедет.

Это просто известный автору пример того, как может быть реализован отечественный инновационный потенциал. При его реализации предметом экспорта станет не столько природная рента, сколько рента технологическая, создающая приемлемую маржинальность экспорта, спрос на интеллектуальные ресурсы и, соответственно, на качественные образование и науку.

Кстати, аналогичным образом следует рассматривать и наш «сырьевой» экспорт. Мы не Кувейт и не Саудовская Аравия. В издержках нашего нефтегазового сектора преобладают поставки отечественного оборудования и технологий.

В этом смысле мы реализуем не только природную ренту, но и продукцию инвестиционного машиностроения. Оно может и не дотягивает, по крайней мере пока, до глобальной конкурентоспособности, но позволяет получать дополнительную маржинальность уже не полностью «сырьевого» экспорта.

Инновационные решения в секторах, поддерживающих экспорт сырья и продукции первого передела, – значимый ресурс искомого роста маржинальности.

Следующим источником технологических сдвигов часто называют аддитивные технологии. Это не только широко обсуждаемые 3D-принтеры. Речь идет об ином принципе производства изделий. Вместо обработки заготовок (прессование, фрезерование, токарные работы, сверление и т. п.) и придания им в ходе такой обработки необходимой формы аддитивные технологии используют принцип наращивания изделия и придания ему необходимых, недоступных прежде формы и качества[30]. В рамках этих технологий появляются возможности создания очень сложных форм и структур, включая сочетания материалов, соединить которые ранее даже и не мыслилось.

Очевидно, что эти технологии сулят огромные возможности. Так, на изготовление лопасти для винтов огромных судов, на которое ранее уходили месяцы, теперь требуются считанные дни. И при этом такие лопасти будут иметь очень сложную внутреннюю структуру и гибкость, существенно повышающую эффективность всего движителя.

Оценивая риски и перспективы развития аддитивных технологий в нашей стране, следует обратить внимание на ее научно-технические истоки. Прежде всего речь идет о создании производств «порошков» для этих технологий, из спекания или плавки частиц которых создаются искомые изделия. Но ведь в области материаловедения мы, как говорится, очень долго были «впереди планеты всей».

Да и сегодня явно не позади. Наши успехи в области гиперзвука, безусловно, требовали почти запредельных достижений в области сплавов, способных выдержать немыслимые температуры и воздействие плазмы с ее электрохимическими эффектами. Известные мне успехи в развитии аддитивных технологий, прежде всего в оборонных отраслях, базируются на относительно недавних достижениях.

Иной источник для прорыва в аддитивных технологиях связан с созданием мощных лазерных систем. Но и здесь у нас немалые, если не самые передовые, заделы.

Внедрение этих технологий также радикально меняет технологическую базу отраслей, которые все меньше будут иметь оснований называться обрабатывающими. А ведь речь идет о втором по вкладу в создание ВВП секторе (14 % добавленной стоимости). В них также будет радикально меняться структура занятости. На места рабочих будут приходить дизайнеры, технологи и программисты.

При этом следует обратить внимание на то, что Д. Трамп, провозгласивший «возврат домой» производств, ранее эмигрировавших за рубеж, исходит из того, что новые технологии, прежде всего роботизация и аддитивные технологии, обеспечат требуемый уровень низких издержек, которые ранее обеспечивались за счет низкого уровня оплаты труда, характерного для развивающихся стран. Да и стратегия минимизации миграции имеет те же технологические корни.

В целом же можно сделать вывод, что в обозримой перспективе будет кардинально меняться сам фундамент глобальной экономики. Прежде всего будет снижаться значение уровня трудовых издержек. Низкие трудовые издержки перестанут играть важную роль при формировании уровня конкурентоспособности.

Здесь можно провести аналогию с предшествующим этапом глобализации. Внедрение контейнеров, создание гигантских транспортных судов, в первую очередь контейнеровозов, кардинально изменили всю структуру логистики. Транспортные затраты перестали лимитировать структуру размещения производства, перекроили всю глобальную систему разделения труда.

Теперь же роботизация, аддитивные и информационные технологии создали предпосылки для нивелирования трудовых издержек. Структура размещения производства, способная мгновенно реагировать на изменение спроса, может быть кардинально приближена к рынкам. Это плохая новость для развивающихся стран.

Но это может стать «благой вестью» для нас, обладающих серьезным научно-техническим потенциалом в обсуждаемых технологических секторах, если мы не сможем использовать открывающееся «окно возможностей».

Можно увидеть также тенденцию к жесткому сегментированию глобальной экономики, ее деление на два слабо связанных между собой сегмента, различающихся уровнем используемых технологий. Здесь источник серьезных геополитических рисков «ответа» стран, выпадающих из технологического тренда. Здесь не только риски роста миграции образованных людей в «развитые» страны. Гораздо серьезнее риски мобилизации радикальной части населения этих стран в борьбе с несправедливостью модели развития, обрекающей эти страны на нищету и страдания.

К этой тенденции добавляется еще один тренд технологического развития – новые медицинские технологии. Развитие этих технологий все больше включает в себя таргетированные лекарства и технологии, сфокусированные на болезни и проблеме конкретного пациента. Эксперты говорят уже о возможности продления жизни до 130 лет.

Но проблема в том, что эти лекарства и технологии довольно дороги и позволить их себе могут либо очень богатые люди, либо очень благополучные общества с высокоразвитой экономикой. И здесь перспектива та же: глобальная сегментация на общества «долгоживущих», пользующихся перспективными огромными достижениями медицины, с одной стороны, и «короткоживущих», не имеющих такой возможности – с другой. Старшее поколение помнит соответствующее пророчество в романе Ивана Ефремова «Час быка»[31].

Для нашего обсуждения принципиально важен вопрос: в каком из этих миров будем мы? Сможем ли найти адекватный ответ на вызовы глобального технологического развития?

Но все предшествующие наши рассуждения приводили нас к проблеме кардинального повышения роли инновационного развития. Здесь и ответы на технологические вызовы, здесь же и пути выхода из «ловушки среднего уровня развития». Они основаны на переходе к росту секторов с более высоким уровнем маржинальности, создающих спрос на более квалифицированный и, соответственно, более высоко оплачиваемый труд. Здесь предпосылки и для иного, более оптимистичного взгляда на перспективы общества, экономики и государства. А эта оптимистическая оценка предполагает инновации – необходимый ресурс экономического роста.

Следовательно, необходимо рассмотреть следующий императив «российского прорыва» – инновационное развитие.

Инновационное развитие. Прежде всего необходимо разобраться, что имеется в виду, когда мы употребляем понятие инновация[32], которое восходит к Й. Шумпетеру, разработавшему понятие экономической инновации[33]. При этом хочется обратить внимание на использование в этом определении такого признака инновации, как «востребованное рынком».

Позиция автора в большой степени совпадает с известной концепцией Петра Щедровицкого, где принципиально разделяются роли технологического разработчика и предпринимателя. Разработчик специализируется на создании технических решений. Предприниматель в своей зоне поиска практически применяет новый набор инструментов и технологий, отбирая решения, связывая их в единый процесс, находя экономически оправданные конфигурации.

Этот акцент на «экономически оправданные конфигурации» оказывается важным в связи с тем, что в нашем отечественном дискурсе этот признак часто игнорируется. Чаще обращается внимание на то, что «это результат творческого процесса, это процесс внедрения новшеств».

В проекте федерального закона «О научной, научно-технической и инновационной деятельности в Российской Федерации» дается следующее определение: «Инновационная деятельность – совокупность мероприятий (в том числе организационных, финансовых), реализуемых в целях использования результатов интеллектуальной деятельности в научно-технической сфере для создания новой или усовершенствованной продукции, для выполнения (оказания) новых либо улучшенных работ (услуг) или внедрения новых (улучшенных) способов их производства (выполнения, оказания) либо для освоения или усовершенствования технологии»[34].

Здесь легко видеть, что в этом определении даже не упоминаются признаки – «востребованное рынком» или «экономически оправданные конфигурации».

И это совсем не случайно. Во время слушаний в ГД по проекту этого федерального закона автор обратил внимание на то, что в ходе обсуждения много говорится о «свободе научного творчества», «развитии прикладной науки», но не упоминается про ориентацию инноваций на конечный результат – на влияние инноваций на экономический рост. Было довольно жестко сказано: «Инновации, это не про науку, а про деньги, зарабатываемые в результате». Это замечание не возымело какого-либо воздействия ни на ход обсуждения, ни на поправки к проекту закона.

Следует обратить внимание на позицию экспертов: «Из этого, среди прочего, вытекает, что “отставание” не может быть просто “технологическим”. Волна технологической модернизации несет новые организационные формы, в рамках которых новые технологии и дают реальный прирост эффективности. Вместе с тем очевидно, что концептуальное разделение разработчика и предпринимателя требует их реального объединения. Предприниматель вписывает ноу-хау в экономику, выводя изобретение на заказчиков, которым выгодно их внедрение и которые готовы за него платить»[35].

Значение этого тезиса еще более усиливается в условиях, когда сегодня в нашей экономике не удается зафиксировать сколько-нибудь значимые корреляционные связи между затратами на НИР и ОКР, образование, с одной стороны, и темпами экономического роста, с другой.

Это вовсе не означает, что эти затраты бесполезны. Но отсутствие корреляции – это когда успехи по одним инновационным проектам нивелируются провалами других. Конечно, инновации – всегда дело рискованное, но все же успех в инновационном развитии – превышение успехов над неудачами. Без решения этой проблемы – без ориентации инновационной деятельности на конечный результат, на рост маржинальности производства продукции и технологий, секторов экономики – в целом нам не вырваться из «ловушки» со всеми вытекающими последствиями.

Все это означает, что первым шагом в стратегии реализации «российского прорыва» должно стать возвращение к пониманию инноваций, как к влиянию новых технологий и продуктов на достижение конечных результатов: их рыночная реализация или проверка «на поле боя». Соответственно, инновационное развитие только тогда будет оправдывать затраты на свое развитие, когда будет обеспечено кардинальное повышение вклада научно-технического развития в рост ВВП.

Переход к инновационному развитию предполагает кардинальную институциональную перестройку всего хозяйственного механизма, его интеграцию, ориентацию всех его элементов на конечный коммерческий результат. В мире уже накоплен немалый опыт решения соответствующей задачи. Сегодня решение этой задачи связывают с концепцией Национальной инновационной системы (НИС) – совокупности субъектов и институтов, деятельность которых направлена на осуществление и поддержку инновационной деятельности[36]. В 1980-х гг. Б.А. Лундвалл сформулировал само понятие НИС[37].

Для нашего дальнейшего обсуждения принципиально важен акцент на интеграцию инновационной системы. Речь идет о создании институциональных и финансово-экономических инструментов, интегрирующих все соответствующие элементы и ориентирующие их на достижение конечных результатов: коммерческий успех или создание систем вооружений, проверенных на поле боя.

Представляется, что слабость целевой ориентации отдельных элементов потенциальной системы, усугубленная рассогласованностью ее отдельных элементов, является первопричиной низкой эффективности инновационной деятельности в нашей стране, слабого ее влияния на темпы экономического роста, на социально-экономическое развитие в целом.

Яркий пример последствий, к которым приводят слабая ориентация на конечные результаты, низкий уровень интеграции потенциальной инновационной системы, следование «либеральному доктринерству» (главное для развития инновационной деятельности – поддержка венчурного сектора): «утечка венчурных проектов».

Речь идет о том, что действительно необходимое развитие сектора венчурных проектов, вполне успешно реализованное за последние годы, но не подкрепленное развитием смежных секторов НИС, обернулось тем, что прежняя «утечка мозгов» превратилась в «утечку венчурных проектов». Венчурные проекты, прошедшие этапы разработки концепции, первичной экспериментальной проработки, оценки их коммерческих перспектив, представляют собой немалую коммерческую ценность при относительно небольших затратах.

В хорошо развитых инновационных системах именно на этих этапах получается самое высокое соотношение между затратами и ростом капитализации проекта. На этом же этапе осуществляется feasibility study – проверка осуществимости, т. е. преодолеваются очень значимые технические и технологические риски проекта.

У нас же эти проекты не получают дальнейшей поддержки со стороны институтов, обеспечивающих дальнейшее продвижение проекта: создание инженерного прототипа продукта или технологии; запуска его в производство и, наконец, вывод на рынок или иная форма капитализации проекта.

Когда дальнейшая разработка и последующая капитализация «утекших» проектов осуществляются за рубежом, это оборачивается упущенной прибылью, утратой потенциальных ресурсов развития, т. е. огромным ущербом для страны. Это растущие риски застревания в «ловушке».

Но преодоление разобщенности – не единственный институциональный дефект, препятствующий превращению отдельных элементов в национальную инновационную систему. Прежде всего речь следует вести о последовательной рыночной мотивации всех звеньев, предназначенных для вхождения в эту систему.

Еще один пример: у нас много говорится и пишется о необходимости использования результатов фундаментальных исследований. Для решения этой задачи руководители науки призывают ученых, участвующих в фундаментальных исследованиях, писать больше патентных заявок. Количество полученных патентов – важный пункт отчетности научно-исследовательских организаций.

Но здесь опять телега ставится впереди лошади. Патенты нужны не сами по себе, но лишь тогда, когда авторам необходимо защищать свои права интеллектуальной собственности в рамках проекта, имеющего конкретное коммерческое содержание[38]. Писание патентов без ясной коммерческой цели – бессмысленная трата средств. Реальным результатом, который следовало бы включить в отчетность, является сумма, вырученная от продажи патентов или лицензий на использование интеллектуальной собственности, т. е. производные от конечного результата инновационной деятельности. Также было бы очень полезно включать в отчетность стоимость интеллектуальной собственности (собственной или приобретенной) в структуре затрат. Понятно, что в советской экономике это было невозможно, т. к. немалая часть этой собственности поступала в развитые сектора экономики, мягко говоря, не вполне легально. Но теперь-то это становится жизненной необходимостью.

В США же для включения фундаментальных исследований в инновационную деятельность используется, например, следующая практика. Почти всегда на семинарах ведущих университетов при обсуждении результатов проведенных исследований (перед направлением соответствующих статей в журналы) присутствуют «венчуристы»: сотрудники венчурных фондов, венчурных компаний, работающих в смежных секторах, энтузиасты, ищущие проекты, часто даже студенты бизнес-школ. Можно видеть, как после семинара «венчуристы» начинают беседы с авторами докладов на предмет выявления прикладного потенциала доложенного научного результата. Здесь принципиально важно, что в результате этой беседы появляется первоначальная концепция инновационного проекта. Такое бывает и у нас. Различие в том, что после этой беседы «там» участники семинара немедленно бегут к патентному адвокату и записывают «disclosure»[39], который может представлять конкретную коммерческую ценность и стать вкладом его владельца при создании компании для реализации проекта. У нас же в патентном праве нет даже аналога такого документа.

«Истории успеха» при реализации проектов, начинавшихся с беседы, с записи «disclosure» и завершившихся многомиллионными состояниями, – серьезная мотивация для тех, кто затем очень внимательно будет анализировать результаты фундаментальных исследований в надежде найти свое «жемчужное зерно». И это лишь один пример процедур, превративших Америку в великую технологическую державу. Здесь точно есть чему поучиться.

Не менее важно рассмотреть опыт решения проблем, связанный с противоположным – со стороны государства – «входом» в НИС. Так, в начале своего президентства Дж. Ф. Кеннеди поручил команде экспертов найти научно-технический проект, который наиболее сильно продвинет экономику. И такой проект был найден – создание нового поколения турбинной лопатки. Это действительно продвинуло и авиацию, и энергетику.

У нас же пока ситуация иная. В Центре стратегического развития, готовившего в 2017 г. предложения к президентской экономической программе, обсуждался вопрос о включении в эту программу идею разработки государственных инновационных программ. Сразу же возникло возражение: без независимой и качественной экспертизы эта инициатива обернется конкуренцией лоббистов и «распилом» бюджета. Что существенно, это возражение было воспринято и данное предложение далее уже не рассматривалось. Примечательно, что это справедливое возражение не стало импульсом для развития проектов, связанных с созданием независимой и качественной экспертизы – необходимого условия для разработки масштабных научно-технических программ.

И это в нашей стране, где имеется уникальный опыт успешной реализации гигантских научно-технических программ, обеспечивавших нашей стране независимость, а планете – длительный мир без глобального конфликта.

Когда же речь заходит о последовательно инновационных проектах, ориентированных на конечный коммерческий результат, ситуация выглядит более противоречивой. Так, в нашей авиационной промышленности, имеющей большую историю успеха в создании боевой авиации, была предпринята первая попытка создания средне-магистрального пассажирского самолета, отвечающего требованиям рынка: SSJ-100. Проект был реализован. Производство новых самолетов постепенно растет. Налаживается, хотя и не без проблем, сервисное обслуживание. Но коммерческие результаты пока значительно отстают от первоначально заявленных.

Именно требования рынка предопределили серьезные проблемы с его реализацией, например, столь критикуемое сегодня использование импортных элементов и агрегатов. Но все же главное заключается в том, что был получен первый в нашем авиапроме опыт реализации подлинно инновационных, а не только научно-технических проектов.

Следует обратить внимание на ожесточенную дискуссию, возникшую в результате катастрофы этого авиалайнера. Немедленно, даже до завершения расследования раздались призывы прекратить эксплуатацию этих самолетов. Эта реакция общественного мнения – серьезный вызов для перспектив нашего развития. Если эмоции возьмут верх над требованиями взвешенного профессионального анализа, у нас не слишком велики шансы на успех «прорыва».

В экспертной среде все же преобладает позиция, что полученный опыт в полной мере был использован в следующем инновационном проекте: создании среднемагистрального самолета МС-21, который уже выходит на финишную прямую. Этот проект ориентирован на самые современные требования рынка. По моим личным наблюдениям цехов завода «Иркут», подготовленных для выпуска нового самолета, могу сказать: это просто фантастика. Эксперты соглашаются с тем, что новый самолет имеет приличные коммерческие перспективы.

Было бы несправедливо не упомянуть и инновационный проект в нашем автопроме. В самые короткие сроки на АвтоВАЗе была создана новая платформа, отвечающая требованиям не только российского, но и других перспективных рынков. Сегодня новинки – «плоды» этого проекта – возвращают ВАЗу его «привычную» долю российского рынка. Но все это «ласточки», которые пока не делают «инновационной весны».

В ряду проблем, которые необходимо решать для создания эффективной инновационной системы, необходимо выделить несколько проблем, обеспечивающих непрерывность и последовательность в реализации инновационных проектов.

В первую очередь необходимо создать возможности для прототипирования – создания инженерных образцов на основе реализованных венчурных проектов. В современных условиях невозможно ограничиваться лишь центрами прототипирования, создаваемыми крупнейшими корпорациями и холдингами. Следует рассмотреть возможность создания на частногосударственной основе центров, использующих методы 3D-, 4D- и 5D-прототипирования, которые должны стать структурными элементами создаваемых инновационных парков.

Следующий круг проблем связан с финансовой поддержкой инновационных проектов.

Особенность российской управленческой культуры – страх перед риском.

«Боязнь риска – проблема государственного уровня. У нас не развита риск-культура: ребята, давайте ошибаться и списывать ошибки на убытки. Кто-то должен стать лидером в поощрении культуры ошибок. На посевной стадии 90 % компаний превращаются в трупы. Давайте скажем: трупы – это хорошо. Давайте публикации анализа неуспехов положим в основу инновационной проектной культуры»[40].

Сегодня наши банки, если не получают указаний «сверху», то сторонятся кредитования инновационных проектов. Здесь дело не только в нежелании банков втягиваться в очень сложные проекты. Хотя нужно признать, что такое желание редко возникает в условиях, когда можно заработать более простыми методами.

Одной из важных причин нежелания финансовых институтов участвовать в кредитовании инновационных проектов является отсутствие у них экспертных компетенций по оценке всего комплекса рисков, возникающих в ходе реализации этих проектов. Но при этом приходится признать, что такие компетенции почти не присутствуют и у других участников инновационного развития. В результате в рамках нашего инновационного развития практически нет risk assessment (оценка рисков), которые являются специфическими для инноваций.

Соответственно, важнейшим условием для создания НИС является ее экспертно-аналитическое обеспечение. Здесь следует обратить внимание на подход наших конкурентов в оплате экспертизы инновационных проектов. Насколько известно автору на основании личного опыта взаимодействия с ARPA, в 2002 г. на оплату экспертов выделялось 13 % от стоимости проекта[41]. Следует учитывать, что размеры соответствующих проектов исчисляются сотнями миллионов долларов. Многие профессора ведущих университетов немало зарабатывают на участии в такой экспертизе. Но при этом ошибки в такой экспертизе почти всегда приводят к исключению из корпуса экспертов.

Теперь давайте сравним эту практику с нашей. При просто нищенской оплате экспертов у нас трудно требовать от них независимой, профессиональной и ответственной экспертизы, тем более использовать жесткие санкции за нарушения норм и правил экспертизы. Но без создания системы независимой, квалифицированной и ответственной экспертизы, способной отвечать на вызовы инновационного развития, трудно рассчитывать на успех в обеспечении адекватного ответа на вызовы «российского прорыва».

Опыт стран, осуществивших соответствующую инновационную перенастройку хозяйственного механизма, показывает, что успех сопутствует тем из них, кто преуспел в создании интегрированной Национальной инновационной системы (НИС). Но необходимым условием для решения такой задачи является заинтересованность государства в инновационном процессе. Здесь важно отметить, что государство в первую очередь формирует институты этой системы: законы, нормы, правила поведения.

Кроме того, инновационный процесс, как уже отмечалось, – это зона высокого риска. Нужда в участии государства в поддержке и регулировании важнейших элементов национальной инновационной системы больше, чем в других экономических подсистемах.

Соответственно, важнейший приоритет «российского прорыва» – целенаправленное создание интегрированной Национальной инновационной системы, ориентированной на повышение роли инноваций в экономическом и социальном развитии. Это, в свою очередь, означает, что создание НИС должно стать одним из приоритетных национальных проектов.

В его рамках необходимо обеспечить законодательное оформление принципов и механизмов этой инновационной системы; порядок разработки и реализации государственных научно-технических и инновационных программ; порядок функционирования государственной и независимой экспертизы.

Как отмечалось выше, приоритетом НИС является обеспечение «сквозной» мотивации всех субъектов хозяйственной жизни на конечные коммерческие результаты. Необходимо создать систему действенных стимулов для субъектов, способных «мобилизовать» их на реализацию программ и проектов, способных оказать влияние на социально-экономическое развитие страны.

В рамках системы стимулирования инновационной деятельности оказались бы полезными «национальные технологические программы», «приоритетные технологические программы и проекты» и т. п. Также полезным было бы создать систему предоставления финансовой (гранты, проектное финансирование и т. п.), консультационной и экспертной поддержки значимым инновационным проектам, отобранным по открытым конкурсам, включенным в «национальные технологические программы», «приоритетные технологические программы и проекты».

Но действенными могут оказаться и механизмы легального принуждения. Так, ряд экспертов предлагают обусловить предоставление компаниям (вне зависимости от форм собственности) любых форм государственной поддержки наличием реально осуществляемых планов инновационного развития, прошедших независимую экспертизу.

В рамках такого рода механизмов принуждения полезно включать в систему оценки деятельности органов управления компаниями с государственным участием (советов директоров, правления, генеральных директоров), показатели коммерческих результатов инновационных проектов, реализуемых компаниями.

При анализе нашей инновационной системы невозможно обойти и правоохранительную систему. Фактор наличия неизбежных рисков в инновационных проектах просто игнорируется. Провалы рассматриваются, по меньшей мере, как халатность, недостаточная проработка и предвидение рисков. Чаще же всего вменяются более серьезные статьи. Такая ситуация налицо даже в «оборонке». Что же говорить об использовании бюджетных денег в гражданских проектах. Ну, как в такой ситуации развивать инновации?

Первопричина такой позиции правоохранителей – в нежелании разбираться в хитросплетениях инновационных проектов. Если утрачены «государевы деньги», кто-то должен сесть. Да и надежная экспертиза, позволяющая отделить неустранимые риски от некомпетентности, как уже отмечалось выше, отсутствует.

Но нельзя сбрасывать со счетов и желание отдельных недобросовестных сотрудников «силовых» структур отличиться, выявив факты нецелевого использования средств, а то и утраты средств, выделенных на НИР и ОКР, без достижения запланированного результата.

С грустью приходится вспомнить, что «так уже было». В 1930-х гг. было потеряно немало научно-технических достижений, сгинули большие ученые и инженеры, став жертвами, как мы бы сказали сегодня, «оборотней в погонах». Это напоминание не для того, чтобы «копаться в ранах прошлого», а для того, чтобы извлечь горькие уроки и создать систему оценки «всего комплекса надлежащих мер, принятых для реализации инновационных проектов».

Это значит, что правоохранители должны научиться работать в такой специфической и чувствительной сфере, как инновационное развитие.

Подводя итоги обсуждения рассматриваемого приоритета, нужно понимать, что без создания эффективной НИС мы обречены на весь комплекс рисков, связанных с «застреванием в ловушке».

Национальный суверенитет. Президент В.В. Путин за последнее время не раз подчеркивал, что главные наши проблемы – у нас внутри. Но одновременно нельзя не затронуть и связь между задачами «российского прорыва», с одной стороны, и гарантиями национально-государственного суверенитета, с другой. Здесь особо много спекуляций на тему: «сколько стоит независимая внешняя политика», «не лучше ли договориться с нашими партнерами».

Выше мы отмечали необходимость завоевания значимого места на мировом рынке высокомаржинальных продуктов и технологий. Но тем, кто знает практику заключения такого рода контрактов, известно, что они редко заключаются лишь на основе оценки коммерческого критерия цена – качество. В них практически всегда учитываются как геополитический «вес» потенциального партнера, так и уровень гарантий исполнения заключенных контрактов при различных сценариях мирового развития. Коллизии с поставками нашей системы С-400 в Турцию и Индию ясно показывают, что такого рода сделки заключаются вовсе не по законам честной конкуренции. Если бы поставщиком была не Россия, а второсортная страна, шансов на сделку просто не было бы. Доходы от военно-технического сотрудничества – прямая проекция независимой внешней политики.

Следует учитывать также, что поставки высокомаржинальных продуктов и технологий часто непосредственно связаны с функционированием критической инфраструктуры, что уже напрямую влияет на национальную безопасность партнеров. Здесь достаточно упомянуть блэкаут энергетики Венесуэлы в рамках попыток свергнуть ее законное правительство.

В качестве примера такой связи можно также привести не только гигантские инфраструктурные проекты, которые Советский Союз реализовывал во многих странах «третьего мира», стремившихся создать свой независимый путь развития. Но и сегодня целый ряд стран хочет хеджировать свои геополитические риски, выстраивая сотрудничество с нашей страной в области критической инфраструктуры.

Но эти желания независимых стран наталкиваются на мощное давление наших конкурентов. Так, например, каждый контракт «Росатома» на строительство атомных электростанций рождает всплеск интриг и прямого давления наших заокеанских «партнеров». Вспомним длинную цепочку примеров: Венгрия, Финляндия, Турция, Египет, далее везде. И это не рынок вооружений, где нам объявлена открытая война – санкции.

Дальше будет только жестче. Соответственно, наш жестко отстаиваемый суверенитет – необходимое условие облагораживания нашего экспорта и выхода из «ловушки».

Но геополитическое измерение нашего развития не ограничивается столкновением интересов[42]. Как представляется, сегодня идет переформатирование самих оснований глобального развития. Речь идет не об отказе от глобализации, но о смене ее оснований. Идет трудный, очень конфликтный процесс смены прежней модели глобализации, основанной на «либеральной» догматике, на модель, основанную на приоритете национально-государственных интересов.

Долгое время идеологическими лидерами прежней модели были США. Идеологические центры, где задавали тон бывшие троцкисты, сформировали псевдолиберальную идеологию – идеологическую основу уходящей модели глобализации. Затем она обрела статус «гражданской религии», вдохновлявшей Запад на «мировую либеральную революцию». Совсем не случайно апологеты «либерального» триумфа выступили с концепцией «конца истории»[43].

Но одновременно шло осознание, что продвижение нового издания мировой революции – псевдолиберального «мирового пожара» – неизбежно порождало и продолжает порождать кризисы и революции в тех странах, где либералы не пользуются массовой поддержкой, где элиты и массы не готовы расставаться со своими глубоко укорененными ценностями и традициями. В мире росло осознание, что попытки глобалистски ориентированных элит и сил их идеологической поддержки продавить «либерально-демократические» преобразования чаще оборачиваются не триумфом демократии, а чередой острых кризисов[44]. Египет здесь не единственный пример.

И дело не только в собственно идеологических процессах. В ходе «либеральной глобализации» сложился мощный альянс между ее идеологами, с одной стороны, и ведущими инвестиционными структурами, с другой. Их рекомендации и решения жестко направлены на формирование глобального рынка, основанного на ценностях, задаваемых «либеральными» идеологами.

Соответственно, от лидеров многих стран требовали поступаться национальными интересами в пользу интересов «глобального развития», а на деле в пользу воротил Уолл-стрита – главных бенефициаров этой «либеральной революции». Когда условием получения кредитов Мирового банка, получения инвестиционных рейтингов и, соответственно, привлечения иностранных инвестиций становятся оценки приверженности тех или иных лидеров ценностям «либерализма», очень трудно выбиваться из общего тренда такой модели глобализации.

Нельзя не отметить, что именно В.В. Путин выступил с критикой этой модели глобализации[45]. Им четко было сказано: «Для современного мира однополярная модель не только неприемлема, но и вообще невозможна». Более того, для нас в прежней модели нет шансов вырваться из обсуждаемой «ловушки».

Борьба против этой, к счастью, уже уходящей «революции» и ее идеологических адептов, за наши ценности и традиции, за наши интересы, т. е. за наш суверенитет и многополярный мир, – необходимое условие «российского прорыва» и выхода из «ловушки». Но эта борьба надолго. Несколько десятилетий на Западе формировались идеологические и политические элиты, отбираемые по критерию их приверженности ценностям «либерализма». Для них просто невозможен пересмотр прежних позиций – это не только мучительный пересмотр их высокозначимых ценностей, но и утрата статуса и политических позиций. Защищать все это они будут ожесточенно. Ну, как тут не вспомнить известный тезис А.Я. Вышинского об «обострении классовой борьбы».

Атаки «либеральных» СМИ на Д. Трампа, позволившего себе отойти от «священных заветов» глобализации, – прямая проекция этого идеологического противостояния. Неистовая их же демонизация В.В. Путина – из арсенала той же идеологической войны.

Сегодня очевидны тенденции формирования новой модели глобализации, основанной на учете национально-государственных интересов ее участников. Ее экономическая проекция отчетливо видна в документах БРИКС. Именно эти страны – лидеры соответствующих геоэкономических регионов – наиболее заинтересованы в формировании нового глобального порядка.

Критики новых тенденций заявляют, что формирование новых правил через баланс национально-государственных интересов, без общей идеологической базы невозможно. Сегодня им есть что ответить.

Наши оппоненты, критики, а зачастую просто враги говорят, что нам «нечего было лезть в Сирию». Но за этим не просто отвратительное небрежение жизнями миллионов: христиан, алавитов и еще, и еще. За этим и рациональные соображения. Это не только блокировка продвижения на мировой рынок нашего вооружения. За нашим оружием сегодня толчея, что предполагает немалые доходы. А это прямой продукт энергичной независимой политики.

Не менее, а может быть и более важно, что в Сирии была доказана «теорема существования» многополярного мира, его действующая модель. Умиротворение Сирии, на порядки снижение уровня потерь – доказательство того, что можно согласовывать разнородные интересы, находить развязки и строить жизнеспособные системы безопасности без «мирового жандарма», охраняющего «общечеловеческие ценности» и осуществляющего «демократическую смену режима».

Без суверенной России, подкрепляющей своими силовыми ресурсами формирование многополярного мира, мало шансов избежать масштабных вооруженных столкновений. Но если этого не удастся избежать, рассуждения о стратегии развития нашей страны, о выходе из «ловушки» просто теряют свой объект.

Подводя итоги этих соображений, ясно, что поддержание нашего национально-государственного суверенитета – абсолютный императив как по экономическим, так и по более масштабным причинам – необходимое условие нашего экономического роста, выхода из «ловушки», условие «российского прорыва».

Социально-политические риски: «закон де Токвиля» и источники дестабилизации. При обсуждении альтернатив «российского прорыва» невозможно обойти социально-политические риски. В связи с этим следует отметить, что, как показывает анализ большого числа модернизационных проектов, такого рода риски возникают и в результате относительно низких темпов роста, и, напротив, в результате очень высоких темпов социально-экономического развития[46].

Развернутый анализ причин этих факторов будет представлен ниже. Здесь мы ограничимся анализом взаимовлияния «российского прорыва», с одной стороны, и социально-политических рисков, с другой. Это необходимо для того, чтобы оценить системные вызовы и ограничения, связанные с социально-политическими рисками.

Ограничения «снизу». Очевидно, что при медленном росте существенно повышаются политические риски. Это связано с тем, что в условиях, когда темпы экономического роста, повышение роста благосостояния отстают от растущих ожиданий активных слоев и групп населения, «закипает» их нетерпение (именно на «среднем» уровне развития эти слои и группы довольно многочисленны).

Как показывает исторический опыт, этим слоям и группам чаще всего нет дела до реальных социально-экономических и политических возможностей исполнения их желаний: «нет, нет, нет, мы хотим сегодня, нет, нет, мы хотим сейчас».

Напор этих ожиданий, их социально-политическая проекция – важный источник напряжений. Этот напор – барьер для взвешенных решений и питательная среда для политического популизма. Для многих безответственных политиков – большое искушение использовать эти настроения для восхождения на политический Олимп. В полный рост встает «закон де Токвиля»: социально-политические кризисы – результат растущих и нереализованных ожиданий[47]. Соответственно, императив нашего развития: высокие темпы и органичное развитие.

Здесь важно отметить, что только высоких темпов роста недостаточно. Здесь важны также условия восприятия соответствующими слоями и группами сути происходящего, социально-экономических, политических и, что не менее важно, духовно-нравственных изменений. Это, в свою очередь, означает, что парирование негативных последствий «закона де Токвиля», кризиса социально-экономических ожиданий не может ограничиваться экономическим измерением и, соответственно, экономическими реформами. В наше поле зрение попадают и программы, проекты, связанные с формированием у активных слоев и групп адекватных представлений о происходящих изменениях.

В этом смысле в нашем обществе реализуется малоосознаваемая догма либерализма, что люди в своем большинстве способны к адекватной рефлексии происходящих социально-экономических и социально-политических процессов. Однако непредвзятый взгляд позволяет увидеть, что даже образованные слои и группы, казалось бы, предрасположенные к рациональному анализу соответствующих процессов, оказываются подверженными влияниям «кривого зеркала» СМИ и тем более блогосферы.

Их значимые ценности могут кардинально расходиться со столь же значимыми социально-экономическими интересами. Эта коллизия – источник разного рода социально-политических напряжений. Для примера достаточно вспомнить, что важным участником социально-политических потрясений конца 1980-х – начала 1990-х гг. была научно-техническая интеллигенция. Но она же и стала основной жертвой последующих «радикальных экономических реформ».

Ограничения «сверху». Значительные социально-политические риски возникают и по ходу очень быстрых структурных изменений. Высокие темпы экономического роста, необходимые для выхода из «ловушки», для «российского прорыва» неизбежно связаны с большими структурными изменениями как в экономике, так и в обществе в целом.

Масштабные структурные изменения всегда имеют социальные измерения. С рынка труда исчезают отдельные профессии, им на смену приходят новые. Соответственно, меняется социальная структура. Возникают кризисные социально-политические реакции слоев и групп, сходящих с экономической сцены, но объяснимо защищающих свои права и активизирующих свое политическое присутствие. Здесь достаточно вспомнить шахтеров, стучащих касками, на мосту перед Белым домом.

Социально-политическое влияние слоев и групп, теряющих в ходе даже сколь угодно позитивных преобразований, может быть гиперболизировано, использовано в своих целях политическими силами, теряющими свое влияние в ходе перемен, а также просто инспирированными «внешними» силами, не заинтересованными в успехе «российского прорыва».

Меняются также структурные направления потоков инвестиций, структура секторов экономики. Соответственно, меняются расклады в политико-экономических влияниях, их проекции в «коридорах власти». В ходе структурных реформ практически неизбежна и их пространственно-географическая проекция. Растет вклад одних регионов, снижается – других. Это, в свою очередь, означает, что в условиях быстрых перемен неизбежно растет политическая конкуренция между политическими представителями регионов. Во многих странах рост конкуренции между «успешными» и «кризисными» регионами не раз останавливал ход потенциально успешных преобразований.

Следовательно, необходимым условием успеха «российского прорыва» является прогнозирование последствий и мониторинга хода социально-экономических и социально-политических изменений, связанных со структурными переменами, неизбежными при реализации целей и задач «российского прорыва». Но это, в свою очередь, означает, что успех «российского прорыва» обусловлен пониманием причинно-следственных связей между социально-экономическими изменениями, осуществляемыми в ходе реформ «российского прорыва», с одной стороны, и их социально-политической проекцией, с другой. Этот тезис ведет нас к анализу макросоциальных процессов, создающих достаточно прочную внешнюю рамку, обусловливающую обсуждаемые взаимосвязи.

Однако приходится с грустью констатировать, что сегодня этой стороне преобразований уделяется не то что недостаточное, но просто ничтожное внимание. Сегодня даже не ведется сколько-нибудь масштабной теоретической дискуссии о характере макросоциальных преобразований[48]. Дело ограничивается сугубо идеологизированными спорами, в аргументах сторон даже не присутствует сколь-нибудь фундированная эмпирическая аргументация.

«В 2009 году американский ученый Томас Пепински опубликовал книгу “Экономические кризисы и крушение авторитарных режимов”, в которой попытался ответить на принципиальный для понимания природы таких режимов вопрос. Почему одни более устойчивы к внешним шокам, чем другие? В качестве объекта для изучения Пепински выбрал две страны, ставшие жертвами финансового кризиса 1997–1998 годов: Малайзию и Индонезию. Пепински был знаком с их жизнью не понаслышке: в Йельском университете вместе со степенью по международным отношениям он получил степень по лингвистике со специализацией в малайском языке, потом несколько лет работал в Джакарте и Куала-Лумпуре.

Случай, выбранный Пепински для анализа, можно с точки зрения сходств назвать лабораторным. В 1997 году на Азию обрушилось финансовое цунами (Россия стала его жертвой годом позже), страны региона столкнулись с бегством капитала, девальвацией национальных валют, резким падением уровня жизни, ростом цен, безработицей и политической нестабильностью.

Малайзия и Индонезия, похожие друг на друга как близнецы, отозвались на этот кризис совершенно по-разному. Авторитарный режим индонезийца Сухарто после года борьбы пал под ударами акций протеста. Авторитарный режим малайца Мохамада Махатхира устоял, хоть и понес некоторые потери. Сухарто ушел в отставку в мае 1998 года, а Махатхир успешно пережил острую фазу кризиса и даже выиграл выборы в парламент страны в 1999 году, хотя его партия, Объединенная малайская национальная организация, потеряла около 15 % мандатов.

Обе страны в 1997 году были сырьевыми экономиками с невысоким уровнем жизни, примерно одинаковыми темпами роста ВВП до кризиса. Степень неравенства в Малайзии была значительно выше, чем в Индонезии (значение коэффициента Джини в 1996 году – 49 и 30 соответственно). И Махатхир, и Сухарто были опытными диктаторами; Сухарто правил в Индонезии с 1967 года, Махатхир в Малайзии – с 1981-го. Оба проводили относительно либеральную экономическую политику, которая и обеспечила их странам бурный рост в начале 90-х годов прошлого века. Оба были так или иначе вовлечены в коррупционные сделки.

Барри Вейн, бывший шеф азиатского бюро The Wall Street Journal, в своей книге написал, что Махатхир нанес ущерб экономике Малайзии в размере 40 млрд долларов и использовал секретные фонды своей партии, чтобы скупать компании и участки земли для себя и своего окружения.

Сухарто ему ни в чем не уступал, скорее, превосходил: состояние его семьи в 1999 году журнал Time Asia оценил в $ 25 млрд. Оба закрывали газеты и давили на СМИ в своих странах, оба репрессировали своих политических противников, оба содержали собственную тайную полицию. Почему один режим рухнул, а другой устоял?

Пепински объясняет этот парадокс так: интересы коалиции разных общественных групп, поддерживавших Сухарто, противоречили друг другу. Когда грянул кризис, Сухарто не хватило денег, ума и терпения, чтобы всех их удовлетворить. Сухарто в 1997 году разрывался между старой буржуазией, по преимуществу состоящей из этнических китайцев и имевшей разнообразные деловые интересы во всех странах Юго-Восточной Азии, и новой буржуазией – местной по происхождению, тесно связанной только с экономикой Индонезии. Одни (старая буржуазия) хотели, чтобы Сухарто не мешал им выводить деньги из страны, другие (новая буржуазия) были уверены, что нужно закрыть границы, заморозить счета и защитить страну от колебаний курса валюты.

Пометавшись из крайности в крайность, Сухарто поставил на китайцев, сохранил свободу передвижения капитала (этого же от него, кстати, требовал Международный валютный фонд), но спровоцировал таким образом погромы в китайских кварталах, антикитайские демонстрации и, как результат, захват здания парламента протестующими и бегство капитала и китайцев в Сингапур, Гонконг, Тайвань и собственно Китай. В результате Сухарто лишился власти.

Интересы коалиции, поддерживавшей Махатхира, были более однородны, поэтому Махатхиру было легче удовлетворить их, справиться с кризисом и выстоять. Малайская буржуазия была монолитна, зависела преимущественно от национальной экономики, нефти и госзаказа и не имела обширных деловых интересов за пределами страны. Денежное предложение в стране контролировал Махатхир и его партия, банки – тоже они; буржуазия же, по сути, представляла собой класс управляющих, которых Махатхир и его соратники наняли для развития экономики.

Махатхиру не пришлось уговаривать буржуазию потерпеть, она понимала, что если диктатор потеряет власть, то его класс в одночасье лишится всего, чем владеет. Махатхир защитил национальную валюту, запретил вывоз капитала, увеличил социальные выплаты и сделал вид, что поделился властью с оппозицией. И выжил.

Как показал Пепински, устойчивость авторитарного режима непосредственно связана со способностью удовлетворять интересы общественных групп, его поддерживающих, даже если их интересы вступают в противоречия друг с другом. Различие между Индонезией и Малайзией заключалось в том, что один диктатор построил себе элиту с нуля, а другой инкорпорировался в уже существующий правящий класс. В кризис выстоял тот режим, чья элита была менее зависима от внешнего мира и менее самостоятельна. Противоречий между теми, кому нужно было помогать, в Малайзии оказалось меньше»[49].

Этот пример призван показать самую тесную взаимосвязь экономических преобразований, с одной стороны, и социально-политических факторов, с другой.

Таким образом, наше общество находится между Сциллой неизбежных значимых социальных изменений, связанных с успехом «российского прорыва», и Харибдой «кризиса ожиданий», действием «закона де Токвиля» в результате срыва или даже замедления с реализацией целей «майских указов».

Соответственно, стратегия «российского прорыва» должна отвечать ряду требований. Прежде всего она должна отвечать требованиям комплексности. Социально-экономические, технологические и организационные преобразования должны учитывать реально существующие макросоциальные ограничения. Анализ большого числа модернизационных проектов показывает, что технократический подход, игнорирующий подобные ограничения, не раз рушил соответствующие проекты буквально на пороге их успешного завершения.

Это, в свою очередь, требует обеспечивать содержательное взаимодействие между различными направлениями «прорыва», учитывать их взаимовлияние. Например, насущные инновационные преобразования, направленные на повышение конкурентоспособности и эффективности экономики, с неизбежностью будут порождать социально-экономические и социально-политические напряжения. Конечно, это не означает ни отказа от преобразований, ни тем более игнорирования этих рисков. Это лишь требует их предвидения, учета и разработки парирования этих рисков.

Стратегия должна отвечать требованиям надежности, т. е. обеспечивать минимизацию социально-политических рисков, учитывать социально-политические риски, возникающие в ходе социально-экономического развития, включать инструменты, способные парировать или, по меньшей мере, минимизировать соответствующие риски.

При разработке эффективных механизмов реализации задач «российского прорыва» стратегия должна опираться на стимулирующую роль различных сторон социокультурного развития нашего общества. Так, например, в общественном сознании должна быть прояснена тесная связь между инновационным развитием, с одной стороны, и реализацией высокозначимой ценности самореализации, с другой.

Именно эти обстоятельства обусловили то внимание, которое уделено в данной работе теоретико-методологическому обоснованию принципов преобразований. Необходимо выстроить теоретическое понимание, как связаны между собой цели «российского прорыва» (телеология), с одной стороны, и «коридоры возможности» реализации этих целей, обусловленные определенным комплексом условий общественного развития (генетика), с другой. Таким образом, необходимо проанализировать, как связаны между собой эти явно противоречивые принципы общественного развития, как можно обеспечить выполнение требований каждого из этих принципов на основе определенного соотношения телеологии и генетики при разработке стратегии «российского прорыва».

Очевидно, что для решения указанной проблемы прежде всего важно разобраться в содержании каждого из этих принципов развития, выявить основание каждого из них, определить социально-исторические условия, при которых осуществляется выбор того или иного принципа развития.