Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Шарля Бодлера. 200 лет со дня рождения - читать онлайн

Опять дожди, опять ветра,

Зима пугает холодами.

Я, как всегда, купил вчера

Цветы своей прекрасной даме.

В пузатой вазе на столе

Они стоят, как вестник мая,

Не важно, что росли в тепле,

Сезонов разницу стирая.

Поправку в климат наш внесли,

Погоду в доме изменили.

На этом вот клочке Земли

Любовь еще пока что в силе.

Август. Время звездопада.

Ночь. За городской чертой

Эту неба клоунаду

Наблюдаем мы с тобой.

Знаем, падают не звезды –

То Персей приветы шлет.

Может, нам с тобой не поздно

Тоже двинуться в полет?

Мы, две яркие песчинки,

Враз сквозь серость бытия

Славно по небу промчимся

И исчезнем. Ты и я.

Как выжил я, никто не знает.

Да стоит ли об этом вслух?

Снег на твоих ресницах тает,

От белых не отбиться мух.

А у меня глаза сухие.

Я верю, верю – это снег!

Пусть мы с тобой не молодые,

Но впереди ведь целый век.

Я рядом, я сумел вернуться,

Хотя полег в барханах взвод.

Тебе бы впору улыбнуться –

Ты плачешь. Видно, наперед.

Душу свою лечу,

Выпуская на волю,

Пишу так, как хочу,

За всех вас делюсь болью.

На рыданья стал скуп,

Но, себя не жалея,

О других плачу, глуп,

Пусть простят, дуралея.

Дорогая, ты устала?

В синем доме от Шагала

Есть тахта с клетчатым пледом,

Я, тебе душою предан,

Буду рядом в тишине.

Отдохни. По нраву мне

Эта давняя картина.

Не у модного камина,

Возле доброй русской печки

Мы вдвоем, горят две свечки,

На столе твои оладьи,

Вечер тих, душевен, ладен.

Помолчим, без слов все ясно,

Мы вдвоем, и жизнь прекрасна.

Только гаснет свечек свет.

Я живу. Тебя уж нет.

Я – маленькая козявка,

Под весом моим небольшим

Не гнется ни листик, ни травка,

Я легче, чем воздух, чем дым.

Меня приметит не каждый,

И жизнь моя так коротка.

Зачем же ее однажды

Твоя оборвала рука?

Раскинув руки, на лугу

Лежать, обняв травы прохладу…

Что в жизни я еще смогу?

А может, больше и не надо.

Что совершил, то совершил,

Что не сумел, то позабыто.

Вдруг луг цветами запестрил,

Лучами яркими облитый.

Он задышал, как великан,

Что знает, спать не должно летом,

Он излечил меня от ран.

Ушел, его душой согретый.

Дружбу годами не меряй,

Литрами выпитых вин.

Меряй ее ты доверьем

С юности и до седин.

Меряй не доброю вестью,

Не компанейской хвалой,

Не добросовестной лестью –

Правдой, пусть даже и злой.

Друг – не приятель, знакомый.

Друг – не товарищ, сосед.

Жизнь – наш дворец, но бездомный

Тот, у кого друга нет.

Однажды в лесу я увидел тропу

(Она неприметной была),

Направился к ней и поставил стопу

(Крапива ее обожгла).

Хоть очень хотелось узнать мне, куда

Тропинка могла привести,

По ней, не увидев людского следа,

Тотчас передумал идти.

Прохоженной тропкой пустился я в лес

(Крапива к чему, бурелом?),

Удобства, практичности ласковый бес

Повел меня нужным путем.

На случай тот давний смотрю свысока

(Ну что б там за чудо нашел?),

Но в снах иногда эта снится тропа,

Тропа, по которой не шел.

Свиделись однажды мы

С другом прошлых лет,

И, свидание обмыв,

Спеть решил поэт.

Что с пустою тарою

Делать у стола?

Он гитару старую

Вынул из чехла.

Сели мы под грушею

Осенью в саду,

И певца я слушаю,

А тот в полубреду.

Песню, будто на войне,

Поет наоборот:

«Не везет в любви мне,

В смерти повезет».

Он знал паруса как пять пальцев,

Когда еще юнгою был,

В семью океанских скитальцев

Вошел и диплом получил

С печатью муссонов, пассатов

И подписью южных морей,

И не было среди пиратов

Отважней его и храбрей.

Спускался он с шаткого трапа

На берег, всего – ничего,

И шторма когтистая лапа

Не тронула душу его.

И снова он в море, он в море,

Братается с горькой волной,

И горе, проклятое горе

Обходит его стороной.

…Реальность выводит из сказки:

Ему девять лет, и он спит.

Парнишка прикован к коляске,

А мозг океан бороздит.

Поздняя осень у моря,

Воздух прозрачен и чист,

И на деревьях на взгорьях

Зелен еще каждый лист.

Море сливается с небом,

Перистость облаков

Пеной к небесному брегу

Катит воздушностью снов.

Волн нет и легкого бриза,

Дождь и ветра впереди,

Только прибой – ну подлиза! –

Шепчет: «Ко мне подойди».

Как хорошо и привольно

Дышится у воды!

Так постепенно, окольно

Счастья увидишь следы.

Насколько ночь нежнее дня,

Лишь знаем мы с тобою.

Кому-то, может, и черна,

Для нас же голубою,

Похожей на небесный свод

И на волну морскую

Она пред нами предстает –

Вам не сыскать такую.

В ней каждый миг и каждый час

Пьянит открытьем новым,

И не случайно: он для нас

Любовью патентован.

Насколько ночь нежнее дня,

Известно нам с любимой,

И для нее, и для меня

Все просто, объяснимо.

В саду, где золотилась мирабель,

Встречались в дни, когда мы были юны,

И певчих птиц весенняя свирель

Сулила нам неведомые руны.

Качались незапретные плоды

Над юными хмельными головами.

Любовь в саду жила. Ее следы

Незримые читали мы сердцами.

Лишь в юности умение читать,

Не зная знаков, только чувствам веря, –

Природный дар. Я в том саду опять,

Но предо мной уже закрыты двери.

Здесь нет тебя, и нет меня того,

Кто был готов на все напропалую,

Себя отдав, добиться своего.

Ах, мирабель! Плод золотой целую.

То ли птица кричит в ночи,

То ль котенок плачет от боли…

Город спит за окном, он молчит,

Современный, почти мегаполис.

Но и в сонную эту тишь,

Как в давно забытую повесть,

Вдруг вплетаются звуки. Услышь!

Бродит чья-то бессонная совесть.

Ты и сам, проснувшись порой,

Ощущаешь в сердце тревогу.

Чей там голос? Нет, вроде не мой.

Значит, рано ногами к порогу.

На стекле надежд разбитых

Я танцую босиком.

Ноги в ранах, ноги сбиты,

Хлещет кровь лихим ручьем.

Эти хрупкие надежды

Мне казались хрусталем.

Нет уже иллюзий прежних:

Я гонялся за стеклом.

С острых не уйдешь осколков,

Глупым был, так если б знать!

Больно, но продолжишь долго

Этот танец танцевать.

Я собирал грибы во сне

И отдавал их за «спасибо»

Какой-то женщине красивой,

Чье имя неизвестно мне.

На самом деле я в бору

Грибном, сосновом не был годы,

Часть близкой мне родной природы

Вписал в полночную игру.

Так, не ступив через порог,

Бродил в лесу, хотя был дома.

В бору мне было все знакомо,

Но женщину узнать не смог.

Если мамы нет, и давно,

Убаюкай меня ты, окно.

Чтобы снились мне добрые сны,

Я сотру запятую луны.

Пусть, хотя и прошло много лет,

Звезды вручат мне в сказку билет,

И по небу, как в море, я вплавь,

Спутав сказку и серую явь,

До волшебного острова сна

Доплыву под присмотром окна.

…Одеяло свернулось слегка,

Но поправила мамы рука.

Я видел это, и не раз,

Как бабочки танцуют вальс.

Цветок-листок, цветок-листок,

Полет не очень-то высок.

Но как волшебен тот узор –

Не отведешь от них ты взор!

И смотрят травы и цветы

На танец дивной красоты.

Мечталось мне, да и не раз,

Пуститься с ними в этот пляс.

Когда-то в детстве это мог,

Потом, как все, я крылья сжег.

Я камин бы разжег – нет камина,

Я бы выпил – так бросил уж пить.

Как там было в стихе том старинном?..

«Хорошо бы собаку купить…»

Есть собаки, аж две, есть и кошки.

Может, жив я, спасибо зверью,

Только тем, что хлебные крошки

Прямо с рук моих птицы клюют.

Ты хочешь помолиться? Ступай молиться в поле.

Иди в леса молиться, в заречные луга.

Пусть травы и деревья с твоей сольются болью,

Ветра, дожди, метели в ней станут помогать.

Молиться можно в храме, но в нем не так раздольно,

Под крышею твой голос печально одинок,

А бэк-вокал природы, где будешь петь ты сольно,

Тебя поддержит дружно, чтобы услышал Бог.

Смотрю всегда на облака

С земли, издалека.

Но кажется, моя рука,

Коснувшись их слегка,

Могла бы по небу поплыть,

Все тело вверх подняв,

И там бы тоже смог я жить,

И бестелесным став.

Но это только лишь всего

Иллюзия, мечты,

Не изменить ведь ничего,

К земле привязан ты.

Лишь после смерти, может быть,

По небу не спеша,

Чтоб светлым облаком поплыть,

Вспорхнет твоя душа.

Мы в места эти ходим не часто –

Лишний раз зачем сердцу болеть?

Но мы к ним поневоле причастны –

Раздвигает здесь занавес смерть.

И на сцене спектакля кусочек:

Каждый – зритель, и он же актер.

Ты родных узнаешь среди прочих

И жалеешь, что вел с ними спор

О вещах преходящих, неважных,

Сколько криков, истерик и слез,

А теперь и обидно, и страшно,

Что бездумно им горе принес.

Четверть часа картинки былого

Есть у каждого в жизни, судьбе.

Почему же заветное слово

Очень поздно приходит к тебе?

Не мешает ни вздоху, ни взгляду

(Это место уже вдалеке).

Только тяжесть чугунной ограды

До сих пор ощущаешь в руке.

Дружили гармошка со скрипкой,

Играли в умелых руках.

Гармошку встречали с улыбкой,

А скрипку с печалью, в слезах.

Они кочевали по свету,

По свадьбочкам, похоронам,

Братание странное это

Никак не понять было нам.

Владельцы их, пьющие оба,

Русак и галутный еврей,

Толстяк и, как спичка, худоба,

Совсем не похожи, ей-ей.

Что общего у музыкантов,

Запойная к музыке страсть?

А может, сдружились таланты,

Чтоб в жизни совсем не пропасть?

Скитались, порой голодали,

Довольствуясь скудной едой,

И горькое зелье вкушали

Из кружки заветной одной.

Их знали в деревнях, и селах,

И в дальних глухих хуторах.

Один был с усмешкой веселой,

Другой – с вечной грустью в глазах.

Но все в нашей жизни так зыбко,

А к музыке злоба глуха.

Сгорела в Освенциме скрипка,

Гармошку порвал вертухай.

Мне надо чувствовать, что я среди своих,

Что рядом тот, и тот, и даже этот,

Взгляд глаз зеленых, карих, серых, голубых –

Парить готов я, их теплом согретый.

Они поймут меня, прав я или не прав,

Поверят в искренность, в беде не бросят

И похоронят тихо среди старых трав

В какую-то от слез сырую осень.

Мы с бульбы лупили «мундиры»,

Камсичку цепляли за хвост.

Луна недорезанным сыром

Не смела оставить свой пост.

Она нам в окошко светила

Намеком, что вечер уже,

Бутылка последняя стыла

В своем ледяном «гараже».

С ней снова продолжим «поездку»

За стареньким стертым столом,

Стихов золотую нарезку

Читаем, порою поем.

И в домике том деревенском

Мой добрый товарищ-вдовец,

Тоскуя об образе женском,

На фото глядит, как слепец.

Я – житель двух домов под крышею одной:

То мрачен свод небесный, то он же – голубой.

Во мне живут два дома, я – тоже дом для них,

Мы хорошо знакомы – свои среди своих.

Я склеил половинки из этих двух домов,

В них разные начинки, но симбиоз основ…

Вот так сложил я пазлы с начала до седин,

Хоть языки и разны, но для души – один.

Кто в ожиданье чуда, кто сам его создал.

Смотри, вот у верблюда ведь тоже два горба,

Он может и в пустыне, он может по траве

Нести свою поклажу, решенье – в голове.

…Ты слышишь звук симфоний, чем жизнь так дорога,

В ней – женщины и кони, моря, леса, луга.

Я, как медведь, чужую ем малину,

Не мыв, не проверяя на червей,

И ласково мне греет спину

Незлое солнце бывшей родины моей.

Малина вдоль дороги, у забора,

А если без ограды, то ничья.

Рву ягоды поспешно, без разбора,

Так путник жадно пьет из чистого ручья.

Наемся наперед? Да нет, едва ли,

Но не забыть – малину ем с куста –

Кусочек мира, что так пасторален,

В той новой жизни, что сегодня непроста.

Мороз добавил в снег крахмал

С замерзших простыней,

Тот захрустел и застонал

Под тяжестью саней.

И лошади средь белых ос

Неслись, буланый вихрь,

Которому не брат мороз,

По-зимнему был лих.

Закутан в дедовский кожух,

Под боком, рядом с ним,

Я думал, маленький лопух,

Вся жизнь пройдет средь зим.

Давно то было, я подрос,

Сегодня среди тех,

Кто никогда не знал мороз,

Не мял руками снег.

Не хочешь выглядеть героем,

Не ищет сердце перемен,

И наслаждаешься покоем,

Пока судьба не дала крен.

И это счастье в самом деле,

Когда осеннею порой

Гармония в душе и теле

И вечность дышит за спиной.

Духи трав окружили меня,

И пахнуло ромашкой, полынью.

Для кого-нибудь просто сорняк –

Я в них рос под небесною синью.

Но потом гравий, сталь и бетон,

Сладко-приторный запах бензина

В городской свой загнали загон,

Где власть духов природы бессильна.

Так и жил, плюс лосьон для бритья,

Водки, пива, вина ароматы.

Был им мальчиком я для питья,

Был пропавшим без детства солдатом.

Но, как эхо былых пустырей,

Потянуло полынью, ромашкой.

Я сижу у раскрытых дверей

С валерьянкой, налитой в рюмашку.

Заглянул на чердак недостроенной дачи.

Предзакатное солнце светило в него.

Тишина и июль. Здесь я понял, что значит

Ощущение счастья. Минута всего.

Запах хвойного дерева. Солнце ласкало

Стены гладкие, нежно желтел свежий тес.

Обостренная радость «живу!» вдруг запала

В мою душу. Навечно с собою унес.

Сад утренний, он потаенный,

Не солнцем тронутый, росой,

Когда вхожу в него согбенный,

Не в латах витязя, босой.

Как странник из другого края,

Прошедший через зной пустынь,

Густую тень в себя вбирая,

Мне сердце шепчет: «Поостынь!

Взгляни, как тих он и спокоен,

Какая мощь ветвей, стволов.

Ты разве не устал от войн,

От жара солнца и костров?»

Едва ли жизнь – одно боренье.

И разве радость – только бой?

Она и садом удивленье,

И знание, что есть покой.

Я по утрам – в них жизнь легка –

В рассветах таю.

И вместо кринки молока

Стихи читаю.

Как семечки, в стакан гребу,

Чтоб было с горкой,

Поэта строчки про тайгу

Да про махорку.

Который раз в своих стихах

Рифмует совесть,

Искал бы он, да впопыхах,

Другой бы глобус.

На этом горьком голубом

Он жить не может,

Но будет жить, его здесь дом,

И песни сложит.

И растворятся песни те

В морях и суше,

И будем верить в простоте:

Жизнь станет лучше!

Этот домик мне знаком,

Я бывал когда-то в нем.

Здесь гортензии кусты

И цветы, цветы, цветы.

Тут хозяин раньше жил,

Он мне верным другом был.

Нет его уж года два,

Но осталась жить вдова.

Мы с ней шкалик разопьем,

Вспомним вместе о былом.

На рюмашке хлеб лежит,

По щеке слеза бежит.

Нет здесь мраморной плиты,

Лишь цветы, цветы, цветы.

Памятью о том, кто жил,

Для других он их садил.

Шиповника плоды алеют

В кустах, что окружают сад,

Они неторопливо зреют,

Как много лет тому назад.

В другом саду я видел это,

Но тем же солнцем освещен

Вдвоем с тобой на склоне лета,

Был виноват я и прощен.

Шиповник доброю приметой

Остался в памяти тогда.

Я без тебя таким же летом

Стою, но знаю: «Никогда».

На звезде далекой, без названья,

И прекрасно-дивной, как мечта,

Исполняются заветные желанья

И царят любовь и красота.

На нее смотрели, может статься,

Вы когда-то в добрый телескоп,

Далека звезда, и людям не добраться

До нее сквозь вязь небесных троп.

Но мечтать о звездочке прекрасной,

Что в космической сияет мгле,

Можно каждому, чтобы не так ужасно

Было жить на горестной Земле.

Всю ночь по крыше дождь стучал,

Как будто в дом просился:

«Я свой костюм бы поменял –

Он стар, поизносился».

«Кто шьет костюмы для дождей?

Забота не земная,

И как помочь вам в той нужде,

Простите, я не знаю».

А он стучал, стучал, стучал

В надежде бестолковой.

Ему бы свой костюм отдал –

И у меня не новый.

Жизнь прошла без смокинга и фрака:

В джинсах, майках, даже в неглиже.

Умерли и кошки, и собака,

Новых я не заведу уже.

Покидаю мир я без одежды

И без шанса повторить все вновь,

Оставляя хрупкие надежды,

Что в итоге победит любовь.

В это так мне хочется поверить,

Даже через горечь на губах:

Пронесясь сквозь бури и потери,

Мир не сгинет в дантовых кругах.

По улице идет прохожий,

А в луже – на него похожий.

То дождь удвоил наши рожи,

То юмор марта налицо.

И кажется, что мир несложен,

Что к нам он даже расположен.

Весна, не отпускай ты вожжи,

Ты рук не разжимай кольцо.

Клянусь высоким небом

И звездами на нем,

Жил не одним я хлебом

И не одним трудом.

Пусть поступью слоновью

Порой траву я мял,

Но, встретившись с любовью,

Я над землей летал.

И был я очарован

Планетой голубой,

Мне мир такой дарован

На миг, но все же мой!

Когда-то в нем останусь

Лишь атомом одним,

А значит, не расстанусь

И вечно буду с ним.

Всюду пыль, пыль, пыль.

Солнца гриль, гриль, гриль.

Среди роз, роз, роз

Много ос, ос, ос.

А у птах, птах, птах

В сердце страх, страх, страх.

Ведь разбой, бой, бой,

Много войн, войн, войн.

Взял разбег, бег, бег

Грозный век, век, век.

Круговерть, верть, верть,

Всюду смерть, смерть, смерть.

Мой приятель запечный сверчок,

Никогда я не видел тебя,

Только песню твою слышать мог,

Был незрим, но запомнил, любя.

Пел ты так, как журчал ручеек,

Был я дома, но будто в лесу.

С детства я заучил твой урок:

Пой и ни перед чем не пасуй.

Ведь найдется какой-то чудак,

Что услышит тебя и поймет.

Если это случится, то так

И тебе, как сверчку, повезет.

Лесом надышался и заснул,

Муравьиной сразу став добычей.

Это – добровольный мой загул,

Бег в леса от городских привычек.

Хоть на час покинуть нудный круг,

Окунуться в ипостась иную.

Что ж, кусай меня, мой мелкий друг,

Я стерплю, совсем не протестую.

Ведь к укусам мне не привыкать,

Много мастеров по этой части.

Это только с виду тишь да гладь –

Так искусно маскируют пасти.

Даже маленький в помаде рот

(Глазки и ресниц густая копоть),

Если ты не дашь им укорот,

Норовят куснуть, а то и слопать.

А завистник рьяный за спиной,

Наточив свои клыки резные,

Не вступив с тобой в открытый бой,

Со спины вдруг подберется к вые.

Потому так хочется в леса,

Потому так хочется покоя.

Сосны, ветер, птичьи голоса.

Сплю. Мне снится: я в ковчеге Ноя.

По улицам Тель-Авива бродят дикие кошки.

Недавно одна из них обожгла меня взглядом.

Не кукла-красавица с глянцем журнальной обложки

И не «поющие трусы» российской эстрады.

Смуглый худощавый ее нежный профиль семитский,

В глазах ожиданье хищницы, готовой к прыжку.

Привычен мне Тель-Авива яркий ковер персидский –

Уделять ли внимание этому пустяку?

Но уже сколько дней брожу по глухим переулкам –

Что мне от жгучего взгляда, на кой он мне сдался?!

А сердце почему-то стучит то глухо, то гулко,

Ожог от него до сих пор не зарубцевался.

Не печалься, душа моя нежная,

Зряшней радости больше не жди.

Мы, поклонники солнца заезжие,

Разменяли б его на дожди.

Их оставили, ветром гонимые,

Убегая от слез и тоски.

Мы с надеждою светлой, любимая,

Поменяли леса на пески.

Дети, внуки поднялись росточками.

Им самим разобраться, где жить.

Раскален мир горячими точками,

И не скоро он сможет остыть.

Серебрятся уже наши волосы,

Ни к чему нам о прошлом жалеть.

Где могильных надгробий лишь полосы,

Не звучит пустозвонная медь.

Зима. Мороза нет. Но день чудесный.

В дождливой пьесе солнечный антракт.

С бутылкой пива сумасшедший местный

Босой ногою отбивает такт.

Сегодня он не затевает споров

Со мной о Боге, о мирских делах,

И пуст в его тележке грязный короб,

Огрызки хлеба в нем – еда для птах.

Шабат всегда он строго соблюдает,

А тут еще такой прекрасный день,

И с улиц ничего не собирает,

Обычно тащит в короб дребедень.

День этот и для здешних птиц награда,

Слетелись мелкие из разных мест.

А этот короб – птичий Эльдорадо,

Как будто бы спустился к ним с небес.

Январь. Брожу по солнечному Югу

И радуюсь, как тот же самый птах,

Тому, что солнце вытеснило вьюгу,

Что пчелы копошатся на цветах.

Дожди еще придут, и будет серо,

И мой неадекватный визави

Мне объяснит: «Недостает нам веры!»

Отвечу: «Не хватает нам любви!»

На листьях мяты у моей халупы

Не блеск росы, а искорка слезы.

Что плачешь, мой пегасик глупый?

Хозяин жив, и тикают часы.

Да, срок придет, как у всего земного,

И механизма в пыль сотрется ось.

И запряжет тебя хозяин новый,

И не овса, стихов насыплет горсть.

Подружитесь вы с ним. Лишь малость,

Прошу тебя, забавный мой конек,

В часы и дни, что мне осталось…

Пока дышу… Еще хоть пару строк…

Выпив кружку молока,

Закусив горбушкой хлеба,

Я жене сказал: «Пока!» –

И отправился на небо.

Там, на облаке своем,

В троне из пушистой ваты,

Рассуждаю о своем,

Ничего, что мокровато.

Главное, что ты – один,

Собираешь мысли в кучу,

Не мешает ни один

Рассуждать с небесной кручи.

Место я найти здесь смог –

Космос к облаку привязан,

Отдалил земной я смог –

Им дышать я не обязан.

Мне луны так дорог рог,

Ближе к солнцу – звонче песня,

В ледяных кристаллах грог

Ноосферы пью чудесный.

Вижу я в глубинах мель

Истины. О, озаренье!

Мне его дарует хмель

Поднебесного паренья.

Мир становится ясней.

Трон мой в тучку превратился.

Попрощаюсь-ка я с ней –

Вместе с дождиком спустился.

В одном краю неведомом,

Просты, как буки-веды,

Там жили людоведы,

Совсем не людоеды.

И, приглашая в гости

Кого-то из людей,

Встречали их без злости

Так песенкой своей:

«Своих гостей мы солим,

Своих гостей мы перчим.

Своих гостей… не бойтесь,

Мы лижем, не едим…

Немножко их покрутим,

Немножко их повертим,

Но так, чтобы приятно

Им стало и самим.

Ведь мы – не людоеды,

Мы просто – людоведы.

Мы не едим, мы ведаем,

Мы ведаем на вкус.

У нас другие завтраки,

Другие и обеды,

Но вот лизнуть кого-нибудь –

Не одолеть искус!»

И гости приходили,

И гости ели с ними.

Встречали их с почетом,

Как самых дорогих.

Но то ль случалось что-то,

Вернуться, что ль, забыли,

Никто и никогда

Не видел больше их.

Когда вас приглашают

К кому-то просто в гости,

К тому, кто вам не близок, –

Вы знаете, не друг, –

То вспомните о крае,

Где жили людоведы,

И, может, не случайно

Вас пригласили вдруг.

Знакомый шум лесной дубравы,

Где ворожба лесных ветров

Похожа больше на забавы

Гуляк неведомых портов.

Им подпевают дружно птицы,

Хотя поют и вразнобой,

Не выделишь, какой певице

Достался голос золотой.

Забыв уже ночные шашни

Бурундуков и рыжих лис,

Ведут борьбу дневные пташки

За некий им известный приз.

А у осиного народа,

Хотя считают злым его,

Забот всего-то пень-колода –

Охрана дома своего.

В зеленый храм зайдешь, двуногий,

Что сам себя назвал царем,

Оставь гордыню на пороге,

Не оскверняй природы дом.

Человек с огнем играет,

Посмотрите, вот чудак!

Он в огне себя сжигает,

А иначе ведь никак.

Говорит, что знает точно:

Жизнь без пламени – сера,

Чувство трусости порочно,

Жизнь – всегда с огнем игра.

Хоть его предупреждали,

Никого не слушал он,

Очень добрый лишь вначале

Огнедышащий дракон.

Не кусает, только лижет,

Но потом разверзнет пасть.

Подойти к нему поближе –

Значит навсегда пропасть.

Мы – дровишки для Вселенной,

Выбор в том, какая смерть:

Кто-то тлеет постепенно,

Кто-то предпочтет сгореть.

По-хозяйски ходит майна

Возле моего окна.

Деловита чрезвычайно,

Птичьей грации полна.

Желтый клюв ее опасен

Для снующей мошкары.

Скоро вечер, день был ясен,

Солнце в рост, но без жары.

Хоть весна еще, но лето,

День-другой, войдет в права.

Птице не нужны советы,

Как ей жить. Решит сама.

В густом варенье ночи –

Полбублика луны.

Мы к сладкому не очень,

Мы жаждем тишины.

О, тишина! Отрада,

Приют души моей

Средь шумного отряда

Пустопорожних дней.

Поэт живет ночами

И умирает днем.

Погасшими свечами

Заснули музы в нем.

Лишь ночь одно спасенье,

Какой там, к черту, сон!

В тиши стиха рожденья

Услышишь чистый звон.

Виктору Калиновскому

Иногда, когда друг уходит,

Тяжелей, чем уходит брат.

Так алмаз по стеклу проводит

След, его не сотрешь. Назад

Тебя не вернешь. Хоть вой!

Жили-жили, жили-жили,

Не успели, не договорили…

Ты зачем поспешил, дорогой?

На бульваре, где детский и птичий галдеж,

Человек очень странный, на других не похож.

Не с наклеенным носом и в парике,

А в обычной одежде и… с книгой в руке.

Может, классика опус иль крутой детектив,

Он и книга вдвоем, и еще Тель-Авив.

Что он в книге увидел? Чем он в ней поражен?

Не от мира сего, он в нее погружен.

Старомодна привычка страницы листать.

Людям всласть электронные книги читать.

Телефонов, планшетов, компьютеров рой

Зазывает с витрин: «Мы с тобой, мы с тобой!»

Хитроумен удобства сомнительный бес:

Угадай, разберись, где прогресс, где регресс.

Информация есть, но ведь все по верхам:

Фоторолики, блоги, реклам мутный спам.

Книги, книги, как видно, прошли ваши дни,

Вы сиротами стали, родные мои.

Кто читал при лучине, а кто при свечах,

Кто в метро, кто в автобусе с книжкой в руках.

Не кричу я: «Пожар!» Книги, нет, не горят,

Но не с книжкой теперь – с телефонами спят.

Электронные гунны миллиардной толпой

Дружно книжную мудрость ведут на убой.

Редко вижу кого-то с книжкой в руках.

Впрочем, может, не прав я, не оправдан мой страх,

Потому что узрел еще одного:

Глянул в зеркало я – и увидел его.

Облака у горизонта, словно горы снежные,

В предвечернем мареве – глаз не отвести.

На машине катишься по шоссе нездешнему.

Если едешь к счастью ты, гор не обойти.

Свысока судить не стоит наши годы грешные,

Всякое случается на крутом пути.

Мобилайзер верный твой – это сердце вещее,

Что ведет машину, зная как его найти.

Облака преобразились в тучи, воды вешние

На землю обрушились, чтоб могла цвести.

Пусть дорога эта – жизнь – выдастся успешною:

Что хотел, сумеешь ты все же обрести.

Эй, ребята, садитесь на плечи мои. Кто на голову?

Тяжелы хоть, легки… Ничего, господа биологи,

Что я оптичьиваю стихи?

Гули-гули, ну впрямь как голуби.

Нету спора: хороши ли плохи –

Все красавцы из пернатого золота.

Не мешайте мне! Я прихармсливаю стихи.

Ну кто не любит путешествовать!

Я помню, в детстве так мечтал

Попасть под парус – в кругосветное,

Шептал: «Грот-мачта, кливер, фал».

Но детства улетели грезы –

Всех отрезвляют нас года.

От грез остались только слезы –

Не будет странствий никогда.

В стране, где жизнь всегда кипела,

Но только лишь внутри котла,

Держали крышку так умело –

Мечта в ней сбыться не могла.

Но иногда жизневращенье

Готовит нам крутой сюрприз:

Я – в Африке, прошу прощенья,

Смотрю на океаны вниз.

На маяке многометровом,

На мысе, что так знаменит,

Веселый Роджер поднят снова,

Над мачтой детства он парит.

И вот стою сейчас на мысе,

Два океана подо мной:

Хоть Атлантический, но тихий,

Индийский – с теплою водой.

Средь туристического гама,

Глаз к окуляру приложив,

Ищу, где путь Васко да Гама

В страну индусов проложил.

Не торопись с мечтой расстаться,

Пускай живет она в груди.

Все в этой жизни может статься,

И должно нам искать пути.

И не мыс Бурь гигантской коброй

Меж океанов, посреди,

Надежды мыс, Надежды Доброй

Хочу я видеть впереди.

Маночкой холодною небо кормит землю:

«Кушай кашку, маленькая, дорогая, ешь!»

С крыш свисают ниагары – ледяные кегли,

Так природа вновь склоняет зимний свой падеж.

У мороза нет причин не крепить дорожки,

Вот они покрыты все голубеньким стеклом.

Есть для дворников песок – вынь да и положь-ка!

Что ж, испытывать не будем крепость льда мы лбом.

Всех одела ты, зима, в белые халаты,

Но не признаем в тебе мы нашего врага,

Ведь под елочкой твоей Новый год припрятан,

С детства этим вот сюрпризом жизнь мне дорога.

Солнышко с деревьев всех враз слизнет косынки,

Уплывет зимы недолгой белый пароход.

Только в сердце лишь одном не растают льдинки,

Может, о зиме оно так память бережет.

Почему так больно? Кто мне скажет?

Почему так тяжко на душе?

Скоро узел жизненный развяжет

Вечности привычное клише.

Кто я? Пенный всплеск водоворота,

Отблеск лунный в омуте крутом,

Неизвестный кто-то или что-то

И ничто для тех, кто будет жить потом?

А если я себя предам,

Дай бог понять мне это,

Чтоб наказал себя я сам –

С самим собой вендетта.

Я стану кровник сам себе

И, не потупив взгляда,

Смирюсь, воздав хвалу судьбе,

Не попрося пощады.

Прощайте, голубые айсберги, литые леденцы Земли,

Веками волны вас соленые лизали – сдвинуть не могли.

Но климата язык сухой сумел расплавить вашу крепость,

Так человечества прогресс творит смертельную нелепость.

Простите, что мы вас не сберегли.

В комнате не пишутся стихи,

Пишутся у ветра на коленях.

На сухих березовых поленьях

Чертиками пляшут огоньки.

Мне пока еще немного лет,

И не раскрутилась жизни лента,

Спят друзья в палатках из брезента

После песен, пива и котлет.

И, не зная, хороши они, плохи,

С лесом добрым в унисон дыша,

Без бумаги и карандаша

Сочиняю я неровные стихи.

Порой нам близкие немилы,

В них каждый жест и взгляд чужой,

Но вот дыхание могилы,

И тянемся мы к ним душой.

Дрожим над этой нитью тонкой

Со всем, что прожил, чем живешь,

Боязнью чахлого ребенка:

«Ты не оставишь, не уйдешь?»

Они добрее стали вроде…

Нет, это ты стал к ним добрей.

Мы растворяемся в природе,

И взгляд другой, и он – верней.

Облака кучевые, собирайтесь до кучи,

Пусть прольются дожди, чем сильнее, тем лучше.

Пусть отмоют они государства и страны,

А потом воплотятся в леса и поляны.

Облака кучевые, нам без вас очень трудно.

Столько грязи и крови, столько войн неподсудных.

Смерть, она то и дело меняет одежды,

Облака кучевые, на вас вся надежда.

Облака кучевые, живительной влагой

Напоите людей настоящих отвагой.

Повенчают с дождем кровь свою человеки,

Чтобы жизнь на Земле не угасла навеки.

Ночь из черной замши

Шьет себе наряд.

В нем у великанши

Блестки звезд горят.

Для кого она так наряжается?

День от дикой ревности сужается…

Лишь поэт опальный

Знай себе строчит,

Так привык, нахальный,

Ночью он не спит.

На наряд он звездный покушается,

Может, для него ночь наряжается?

Хвойный воздух вошел в мои поры,

Соль морская вошла в мою кровь.

Человек состоит из историй,

Что природой даны. Обусловь

Знанье точное этой природы,

Хоть частично в нее воплотись,

Прочитай ее тайные коды –

Проживешь гармоничную жизнь.

Еще строфа, еще две строчечки,

И сигарету потушил…

Не спят поэты-полуночники,

Они на вахте добрых сил.

Им по ночам диктует чувство

Стихов магическую вязь.

Стиральный порошок искусства

С людских поступков смоет грязь.

Я опасаюсь неулыбчивых людей.

Серьезность их порою не от Бога,

Они во власти топовых идей,

Им от начала до конца ясна дорога.

Расписан каждый месяц и квартал,

По мелочам придирчивы и строги,

И мы для них расходный материал,

Которым вымощены их дороги.

Все так: стремятся в дальний космос люди.

Приветствую безудержный прогресс!

Неистово искать подобных будем,

Исследовать десятки тысяч мест.

На звездах, на планетах, в черных дырах

Вселенной этой и других окрест.

Но как бы крот истории не вырыл

Нам раньше яму. Хоть бы нам успеть

Дойти до сути, погасив раздоры,

В себя – ближайший космос – долететь.

Еще один денек ненастный.

Весна, нам твой сюрприз не нов.

Хотя пока еще неясно,

Кто там в компрессе облаков.

Не кажет личико светило,

Чьим патронажем мы живем.

То в лица брызнет дождик милый,

То прозвучит веселый гром.

Пока мы за порогом лета.

Когда наступит поутру,

Мы с грустью вспомним время это –

В ненастье добрую игру.

Речка.

Лодка.

Девушка.

Русая коса.

Чуть скрепят уключины.

Птичьи голоса.

Рыба плещет.

Солнышко.

Ветер в камыше.

Радостно.

Спокойненько.

Празднично.

В душе.

Я в краю живу, где пальмы царственно

Вперемешку с кипарисами растут.

Хороши пейзажи эти яркие,

Только память детства не сотрут.

Я с лесами породнился сызмальства,

Запах хвои у меня в крови.

Где же ты, зеленое неистовство

Первой и утраченной любви?

На судьбу не сетую, не жалуюсь –

Наша жизнь, она всегда права.

Только хочется ну самой малости,

Между сосен чтоб в лицо – трава.

Мои сестры, сосны корабельные,

Гривою зеленою встряхнув,

Пропоют мне песню колыбельную,

И забуду я про все, уснув.

Больничной кровати придаток,

Желаньям своим вопреки,

Я буду лежать, как распятый

За общие наши грехи.

За все, что сделано нами,

Людской хаотичной толпой,

Толпой, что страшней, чем цунами

С губительной злобной волной.

За то, что, создав, разрушали,

Губили природу Земли,

За то, что молитвы, скрижали

Ничуточки не помогли.

Искать оправданья не буду

(С рожденья без перьев крыло).

Я верил грядущему чуду,

А чудо не произошло.

Просей стихи, читательское сито,

Определи помол на вкус.

Рассортируй: одни для неофита,

Другие знатоку, про третьи промолчу-с…

Но нет, скажу: им для родных, знакомых

Жизнь уготована. Стих для своих.

А кто еще оценит, кроме

Родного человека, слабый стих?

Две таблетки, глоток. Ох, как жарко!

И уйду, никого не виня.

Я не смерти боюсь: просто жалко

Мне вас всех оставлять без меня.

Без улыбки моей и слезинки,

Что скатилася с пасмурных глаз.

Без того, что ворчал по старинке,

Без того, что спасал, но не спас.

Вы простите мои мне ошибки.

Я старался, я делал, что мог,

Был опорою вам и защитой,

Помогал и хоть в чем-то помог.

Говорят, что не должно еврею,

Но у жизни ведь путь непростой.

Иногда примерял я ливрею,

Иногда был в лохмотьях, босой.

Речи лились рекой, водопадом –

Властьдержащим мой нравился слог.

Им – трибуна, почет и награда,

Мне – миллион ненаписанных строк.

Выбрал сам, отпираться не будем –

Не сойти ведь с креста своего.

Человек – это то, то, что люди,

То, что люди хотят от него.

Я уйду, стану генною солью

У потомков в крови, не кляня,

Что забудут они: было больно

Мне за них, за них без меня.

По земле мы ни бегать, ни ползать

Не умели, как вы, никогда.

Наше время любимое – полночь,

Засыпают когда города.

Исчезают все шорохи, стуки,

Люди спят или делают вид.

Мы спасаем своим ультразвуком

Души тех, у которых болит.

Эти души всегда исцеляли,

Хоть никто и не знает о том.

И не гибли они, выживали,

Спасены неизвестным врачом.

Обладая недюжинным даром

(Он неведом людским докторам),

Мы его отдавали задаром,

Безъелейно, без «трам-та-ра-рам».

Ни похвал не искали, ни славы,

Улетали до первой зари.

Для людей мы всего лишь забава,

А по россказням их – упыри.

Только это давно было, в прошлом,

Нас изгнали из всех городов.

Впрочем, нам и самим стало тошно

От людских злодеяний и слов.

Без любви, без надежды, без веры

Жить хотели который уж раз.

И тогда мы ушли в пещеры,

Пусть теперь обойдутся без нас.

Мы частенько сидели на крышах,

Далеко-о было с них видать.

Мы, поэты, летучие мыши,

Разучились летать и спасать.

О, наши прошлые пиры в бурьянах!

На старых кладбищах и без стаканов…

Мы пили без закуски, из горла,

И по щеке невидимо слеза текла.

Мы – молоды, задорны и беспечны,

Казалось нам, что жить так будем вечно.

Алмазы наши были из стекла,

И по щеке невидимо слеза текла.

Метались, спорили, себя искали,

Хоть ошибались, но не предавали.

И сокрушались: жизнь вот так легла.

И по щеке невидимо слеза текла.

Как далеко те давнишние были!

Одни стихи и песни нас роднили.

Пыталась жизнь сломить, но не смогла,

Лишь по щеке невидимо слеза текла.

Мой друг зовет меня сегодня в гости,

Я жив, другие где-то на погосте.

Приеду, эх, как жизнь нас разнесла…

Прижмусь к твоей щеке, где та слеза текла.

Ночь ресницами черными хлопает.

Июль. Зарницы, но без дождя.

Эти поздние летние хлопоты…

Звезды совами с неба глядят.

Копошатся людишки полевками,

Хоть охоты сезон открывай.

Интересно за самыми ловкими,

Кто запасся билетами в рай.

Кто соломку стелил своевременно,

Если падал, то знал, где упасть.

Обхитрил ты судьбу, житель временный?

Нет, открыта уж Космоса пасть.

Лгал, душою кривил, склок был мастером,

Все привык объезжать по кривой.

Вновь зарница по небу фломастером.

Совы смотрят. Они – за тобой!

День к ночи тянется, минуя вечер,

Но все равно его не миновать.

Я руки положу тебе на плечи,

Прости, что не могу тебя обнять.

Все светлое, что нас роднит обоих,

Уж прошлое, его нам не забыть.

Последний лучик солнца на обоях

Как будто чертит слово «разлюбить».

Нам не дано грядущее предвидеть,

Но все же благодарна я судьбе.

Ведь знаю: ты сумеешь не обидеть

Меня – была я дорога тебе.

Я эту женщину не видеть не могу,

Пускай на расстоянье, хоть глазочком.

Я дальность словно близость берегу,

Есть прелесть и в любви такой заочной.

Что между нами? Взгляд и пару слов…

Все остальное – милые приметы

Полунамеков, сладких полуснов,

Несказанных вопросов и ответов.

Я жизнь ее порушить не хочу,

Любуюсь, как Джокондой на портрете.

А потому смотрю лишь и молчу,

И сладко мне, что есть она на свете.

Выгнутые спины, где плавник серпом.

Любуемся дельфинами на пляже на морском.

Они играют в салочки, по-своему верещат.

Быть может, и русалочки на них с глубин глядят.

Им тоже порезвиться бы, попрыгать над водой,

Но нет такой традиции в пучине голубой.

Я прощаю своих врагов,

Как прощают живые мертвых.

Я прощаю их молча, без слов,

Без стенаний, упреков горьких.

Я прощаю своих друзей,

Не всегда мне хранивших верность,

Кто, поверив посулам вождей,

Защищали подлость и серость.

Я прощаю любимых своих,

Те вначале пели сиреной,

А потом, как ударом под дых,

Завершали романы изменой.

Моцарт… Слышу печальный мотив,

Для души – последним чифиром.

Лишь себя одного не простив,

Попрощаюсь я с этим миром.

В полусне, не коньячном, не водочном,

Как в затмении лунном ли солнечном,

Я живу, упуская детали.

Вижу главное? Тоже едва ли…

Просто двигаться надо к чему-то,

Что без карты и азимута

Ты найдешь в преломленье пространства.

Нет, не терпит наш мир постоянства:

Изменяются краски и звуки,

Заменяет вера науки,

Расплывается точное знанье,

Жизнь детей доверяют пиранье.

До сих пор в плену нефти и газа,

Мы хотим все быстро и сразу.

Ошибешься, скорее всего,

Будет медленно и ничего.

Как же выбрать правильный вектор,

Сплав эмоций и интеллекта,

Где ветра, что развеют туманы,

Полусон мой разрушат незваный?

В полусне, не в коньячном, не водочном,

Как в затмении лунном ли солнечном,

Я брожу, я ищу постоянно,

Но далёко до пенья осанны…

Я хочу сидеть вне радости и горя

На брегу пустом соленейшего моря.

Может, здесь, на нем, нирвана станет явью

И ветра его не опозорят рябью.

У моей души от блогов дерматитик,

Я вдыхаю бром – и никаких политик.

Места нету здесь для чьей-то злобной страсти,

Соль излечит стресс и прочие напасти.

Никакие суперновости и вести

Не достанут здесь меня, вот в этом месте.

Я каждый день встречаюсь с ней

В том парке, что полузаброшен.

Здесь вязь запутанных аллей,

Газон давно уже не кошен.

Лица суровые черты,

Спина чуток сутуловата.

Что в жизни пережила ты?

Какие у тебя утраты?

Твой возраст наложил печать

На суетливые движенья,

А ведь была когда-то стать,

Сверкали девичьи колени.

И юности бесценный дар

Несли привольно и беспечно.

Ах, этот золотой угар,

Мы думаем, он будет вечно!

А где тот шумный добрый дом,

Где детский смех и мужа ласка?

Там жили все к плечу плечом,

И это память, а не сказка.

Его проклятая война

Сожрала, да и сына тоже…

Девчонки замужем, страна

У них другая, ну так кто же

Остался рядом? Никого.

Она одна? Нет, старость тут же,

И борются: «Эй, кто кого?»

Без жалоб – не было бы хуже.

Я каждый день встречаюсь с ней

В том парке, что полузаброшен.

Нет дела у нее важней,

Чем покормить бездомных кошек.

Гром разбил бокал небесный

Голубого хрусталя,

Осчастливил мир окрестный,

Где леса, луга, поля.

Этого мгновенья ждали –

Бьют на счастие бокал

Для двоих в венчальном зале.

Вся природа – это зал.

Мир прекрасный, мир чудесный

Дождь божественным вином

Окропил – сюрприз известный,

Все мы думали о нем.

Мы его как гостя ждали,

Приглашали, чтоб пришел.

Умоляли, зазывали

И дождались: он пошел!

Соседа хоронили мы Степана,

И сердце мне щемило от вины.

В каком же мы долгу у ветеранов

Той самой необъявленной войны.

На пиджаке немодного покроя,

В котором дырочку проделывать не жаль,

Не орден, не звезда Героя –

Одна медаль, всего одна медаль,

Одна медаль…

Медаль он надевал не для парада,

Так каждый день носил ее с войны.

А нам казалось: что там за награда…

Не понимали мы ее цены.

Работал, жил и не просил покоя.

Знал по себе, как закалялась сталь…

Не орден, не звезда Героя –

Одна медаль. Всего одна медаль,

Одна медаль…

И если даже время лечит раны,

Оно не избавляет от вины.

Поклон вам низкий, наши ветераны

Той самой необъявленной войны.

Пусть общей памятью святою –

В музее места лучшего не жаль, –

Как орден, как звезда Героя, –

Одна медаль, всего одна медаль,

Одна медаль…

В окно вползает утро.

Пять часов. Но петухов

Не слышно голосистых.

Ворон охрипших рой готов

Руладой вас будить басистой.

А вслед десятки голосов

Пернатых с трелями и свистом…

Каков он будет – день? Каков?

Пусть будет радостным и чистым.

У речистых ручьев ракиты

Со времен еще наших дедушек

Не водой дождевой омыты,

А слезами брошенных девушек.

Листьев их резные ланцеты

Попривыкли десятилетьями

Всхлипы девичьи и фальцеты

Приглушать своими соцветьями.

Те приходят к ручьям, где ракита,

Не за грибом лесным, за ягодой.

Когда горе слезой омыто,

В тучах виден краюшек радуги.

Сегодня любишь, завтра ненавидишь.

Весы, качели, парадокс.

В чугунный колокол любви случайно затесался

ненужный серый грязный кокс.

Что, музыка любви? Даешь ты сбои?

Подводишь нас, скрипичный ключ?

Был Мендельсон. И в танце было двое.

И пенился в бокале солнца луч.

А кокс уже не серый, белый,

звон свадебных колоколов угас,

И до друг друга никакого дела,

и повести печальнее рассказ.

Без яда, без рапир – другие сроки, другое время на дворе.

Но крики, причитанья, склоки –

так каждый день в твоем календаре.

Кто виноват в том? Женщина? Мужчина? Черт? Дьявол?

Или божество?

В природе есть на все свои причины,

но кто познает человека естество?

И если далеко нам до погоста, ты думаешь,

как дальше будешь жить.

А это, в общем, очень просто,

когда ты ненавидишь, уходить.

Да, не вернуть уж больше чувства,

себя ты не заставишь полюбить.

Но нет, наверное, трудней искусства:

любить, любить, но уходить.

Шел человек по жизни, шел, насвистывал,

Шептал стихи, но не записывал.

Хоть смелым был, но не геройствовал

И жизнь любил со всеми свойствами.

Ее как книгу перелистывал,

Был вежливым, но не заискивал.

В любви любил любые вольности,

Опустим, впрочем, здесь подробности.

Хоть много знал, отнюдь не важничал,

По вечерам с друзьями бражничал,

А летом жил он жизнью дачною,

Казалась жизнь его удачною.

И вдруг сомненья мяч в одно касание

В момент перевернул его сознание.

Какой он в колесе по счету спицею?

А жизнь в руке задохшейся синицею?

Зачем живешь, скажи по честности,

Ты на Земле? Но без небесности.

Погряз в заботах повседневности

И стал рабом душевной лености.

Живешь ты по канонам племени,

Впустую тратишь кучу времени.

Лишь размышленья в одиночестве

Основа истинного творчества.

И человек себя искать отправился.

Надежда есть, узнаем мы: он справился.

Стихи он пишет. Если получается,

Душою к Вечности он прикасается.

Все меньше думает он о насущном хлебе,

Все чаще вместе с журавлями в небе.

Мой товарищ живет в антимире.

Антиводку он пьет по утрам,

Просыпается в антиквартире,

С антипатией к антистихам.

Антимоний он не разводит,

И, античностью поражен,

Он в одежде своей антимоден,

По характеру – антипижон.

Он в общении антиважен,

По натуре он – антиплут.

Подытожив, давайте скажем:

Критик, будь к нему антикрут!

Кого чужая жизнь интересует?

Тут как бы разобраться со своей.

Но Бог колоду вдруг перетасует,

И жизнь твоя окажется моей.

И станут близки мне твои страданья,

И я пойму, что дорого тебе.

Что изменилось? Только лишь названье,

Ярлык, где имя – бирка на судьбе.

Ты так бы жил, являл старанье,

Все делал в точности как я.

Являйте, люди, состраданье,

Поймите, мы – одна семья.

То голубою, то зеленою –

Меняет цвет волна морская.

Живу сегодня пляжной зоною,

В песке горячем утопая.

Под солнцем сладким тело греется,

Но есть во мне и жизнь иная,

Я в ней всегда, в ней гордо реет стяг

И за кормой волна крутая.

Она невидима, но значима

И с юности меня питала,

Хотя и сам себя подначивал:

«Что, атрибутов внешних мало?»

Забыть о показушной внешности,

Когда внутри кипит работа.

Она – одна ступенька к Вечности,

Пусть до кровавого до пота –

Корабликом бумажным брошенным,

Смешным солдатиком из воска,

Травой пробившейся и скошенной,

Мятущейся душой подростка.

Беседы бесконечны с книгами,

И спор до одури с друзьями,

Честь – добровольною веригою,

И творчества сизифов камень.

Эй, флибустьерство ранней юности,

На полусогнутых, но ходишь,

Лекарство от тупой бездумности

В самом себе пока находишь.

Не наслажденье жизнью сытою,

Не быстро вянущие лавры.

Так почему ж – слеза пролитая

Не сделавшего дела мавра?

На кладбище тихо. Лишь ветер и птицы.

Здесь душам приволье – могли б притулиться.

Надгробьев купе и людские останки –

Нет душ на кладбищенском полустанке.

Умчались в курьерских, а может, в почтовых,

Кто к станции – Небо, кто к станции – Слово.

По кладбищу ходит обходчиком память,

Звенит над камнями слезой и ключами.

Но не возродиться ни людям, ни душам –

Ни правильно жившим, ни в жизни заблудшим.

В лесу кукушкин голосок

Порой стреляет вам в висок.

Вы спросите: «Что на веку?»

Услышите лишь раз «ку-ку»,

Потом молчанье, нет ответа.

Вы сплюнете: пустяк, примета.

Но на душе скребут так кошки!

Ужель остались жизни крошки?

Вдруг песню запоют дрозды,

И нет следа от той беды.

Взметнется шустрая сорока.

Нет, рано отпевать до срока.

Какао пляжного песка

Согрело мне босые ноги.

Взываю к вам, морские боги:

Пускай быстрей уйдет тоска!

Воды лазоревая гладь

Обманчива, как все живое.

Прости, но я к тебе опять

Глушить тоску в густом прибое.

Так повелось, порой моря

Собой врачуют наши души.

Когда ржавеют якоря?

Когда они лежат на суше.

Ты вроде знаешь что почем,

Сильна инерции рутина,

И за собой тебя влечет

Однообразных дней дрезина.

Спасение, быть может, тут,

В песке у берега морского,

Освобождение от пут

Обыденного и мирского.

Какао пляжного песка

Босые ноги обжигало,

Бумажным парусом тоска

Все дальше в море уплывала.

Под солнцем Пастернак полол

На даче грядки,

Чтоб лук и пастернак взошел

После посадки.

Как сорный мусор из стихов –

Враз и мгновенно, –

Разил соцветья сорняков

Он вдохновенно.

Язычник языка Руси

По пояс голый,

Размах вселенский – гой еси –

В солнцерассоле.

Коль на земле и в небесах –

Не инородный,

На огороде и в стихах –

Год плодородный.

Любовь – беспечная пушинка,

Ее подхватит ветерок,

Она девчонке на косынку

И парню на воротничок

Опустится легко, неслышно

И поменяет ход вещей.

Как будто это тот, кто выше,

Не довершил своих затей.

И подтвердит узор небесный

Сплетенье душ, сплетенье тел,

И каждый миг, он миг чудесный,

И злые силы не у дел.

Детские страхи уходят,

Как обмелевшие реки.

Взрослые страхи приходят

И остаются навеки.

Страхи лавинами сходят,

Люди живут, но калеки.

Много уродов и родин

Сляпали вы, человеки.

И не животные вроде.

Мозга людского отсеки

Пусты, отчаявшись, бродят,

Ищут двуногие стейки,

Выпивки, выгоды, шкоды,

Жизни меняя на чеки.

Это – законы природы?

Космос смежил свои веки…

То ли ветер, то ли дождь стучит по крыше,

То ли кровь уже кипит во мне.

Как тростинку, жизнь меня колышет

И когда-нибудь сломает по весне.

Может, я пришел сюда незваный,

Может, я чужой в своей стране.

Не дурманьте вы меня, туманы,

Кровь кипит пока еще во мне.

Но однажды жизнь откроет рану,

Потечет, как горькое вино.

Лучше поздно умереть, чем рано,

Только это, впрочем, все равно.

То ли ветер, то ли дождь стучит по крыше,

То ли кровь пока кипит во мне.

Как тростинку, жизнь меня колышет

И когда-нибудь сломает по весне.

Есть птицы, что поют по вечерам, –

Извечный ритуал прощания с закатом.

Ты внемлешь их призывным голосам

И вспоминаешь: сам был птицею когда-то.

Ты тоже пел, когда заката луч

Таинственно скользил за крыши городские,

А перед этим на тебя из туч

Спускались звонким чудом капли дождевые.

Волшебная небесная купель

Одаривала чистым вдохновеньем свыше,

Сама собой в тиши рождалась трель,

И женщиной своей тогда ты был услышан.

Дождь, хитрец, в каплях драгоценные камни попрятал –

Немного берилла, рубина, немного агата.

А потом их разбросал разом и сходу.

Вот и пойми ты дождя природу.

То он, скупердяй, месяцами ни капли, то щедрый –

Разбрасывает драгоценности, как щепотки цедры.

Он – из ювелиров самого знатного роду,

Становится кулинаром, чтобы готовить блюдо такое – погоду.

Этот шеф-повар всегда слегка подшофе:

Накормит, любишь не любишь, что ему твое «фэ»!

А впрочем, как правило, встречаем его с радостью.

Дождь при нашем климате – блюдо изысканной сладости.

Я рад и кланяюсь искренне, как самому великому вождю,

Хитрецу, ювелиру, кулинару, его высочеству дождю.

В цветах на дереве лимонном

Все больше пчелы, мошкара

Довольствуется местом скромным –

По нраву листья и кора.

Стал воздух пряным и медовым,

И ты, вдыхая аромат,

Готов почти что к счастью снова,

Как много лет тому назад.

Потом сорвешь лимон, веселый –

Все окружающее в плюс,

Но сладость в нем забрали пчелы,

И кислоты привычен вкус.

Жизнью забитая пустельга

Иногда прибивается к людям.

На балконе – нежданное чудо,

Как полено, хоть бери и строгай.

Так прибился молодой соколок,

Сбежав от вороньих нападок.

Что у соколов хлеб сладок –

Это лишь воробьев кривотолк.

Хоть и гордый ты сокол, но мал,

Боятся тебя только мыши.

А тех, кто живет выше крыши,

Лучше бы ты, малыш, не замал.

Даже малая стая ворон,

Покинув деревьев кроны,

Их наследственные троны,

Нападет со всех сторон,

И не поможет острый твой клюв,

Если вокруг так много тупых.

Они не оставляют в живых,

Пропадешь, вовремя не свернув.

Люди порой боятся ее:

Мол, принесла плохую весть,

Изволив к ним на балкон сесть.

И гонят ее, пусть никто и не бьет.

Жизнью забитая пустельга

На балкон села к хорошим людям.

Мы тебя гнать никогда не будем,

Нам бы укрыться где от врага…

Зимний город белобокий,

С оперением сороки,

Не поперчен, но просолен,

Крыши – в ледяных консолях.

В нем ворчат автомобили:

«А про нас вы не забыли?»

Хоть его проворненько

Убирают дворники,

Здесь и там лежит снежок.

Слепишь кругленький снежок,

Бросишь им в приятеля,

Модного писателя:

– Что, товарищ, не готов?

Слишком, парень, ты суров,

Улыбнись, зима пришла.

Вот такие вот дела.

Молодая молодому говорила что-то.

Был обычный паренек, частью стал пехоты,

Лез под пули, на штыки яростно бросался,

Оказался без руки, но живым остался.

И хотела бы она все вернуть обратно,

Может, был бы он целей в этой битве ратной.

Не вернуть уже слова те, что улетели.

Притерпелись и живут, спят в одной постели.

В нашем городе босиком, растрепан, слегка сутулится,

Не в палате номер шесть, а свободно, как все остальные, ходит по улицам

Человек, на лице которого выражение счастья.

Он оборван, бос, не страшны ему никакие ненастья, другие напасти.

Вспоминаются годы былые, за горизонт ушедшие:

Много раз встречал я тех, кого называют просто – городские сумасшедшие.

Не с моего ума сошли они, и, может, мне нет дела?

Но почему-то их судьба необычная меня по-настоящему задела.

Будто остались с времен, когда жили на улицах хиппи.

Бог или сама природа внедрила в сознание их особые чипы.

В Средние века или раньше жили такие вроде бы,

На Руси, помним из истории, этих людей называли – юродивые.

Дураки по виду, а на деле как шут короля Лира:

Умнее иных королей так называемая отрыжка нашего мира.

«Мозги у них набекрень, – говорим, – не нам в этом копаться».

По виду – да, а на самом деле никто не хочет в душах их разобраться.

Если в мире больном люди больны, это как раз нормально,

А здоровые люди в мире больном? Именно это и выглядит аномально.

Увидишь такого, дашь ему сигаретку, как напутствие.

Уйдет, взглянув в ответ, – в глазах его тебе сквозит неподдельное сочувствие.

Наших предков могилы никто никогда не упомнит,

Даже страны меняли свой облик и в землю навечно ушли.

Шар земной для Космоса маленький, для нас он огромный,

Только память о них мы в легендах пытались хранить

как могли.

Все ж давайте любить больше тех, кто живет с нами рядом,

Современников, временем нынешним с ними объединены.

Станет меньше раздора и ссор, все закончится ладом,

Чтобы вместе с планетой не сгинуть во время

последней войны.

Не предайте семьи, друзей и любимое дело,

Пусть надежда и вера ваш род на века сохранит,

Чтобы дом наш, Земля, и дальше в пространстве летела,

Чтобы каждый живущий на ней был свободен и сыт.

Напрасно требовать любви

У тех, кто вас не любит.

Глухого, как ни позови,

Не дозовешься. Губит

Нас то, что чувства мы свои

Изводим до сожженья.

Когда на сердце льда слои,

Не встретить отраженья.

Не просто нелюбим – не мил,

Судить за то не станем.

Кто не любил, тот не любил,

Но мы не перестанем.

Без устали работают больничные каталки.

Кого на операцию, кого-то сразу в морг.

Колеса славно смазаны, никто не ставит палки.

О жизни хочешь попросить? Здесь неуместен торг.

Плывут они уже не в бой больничным коридором,

Так возвращается домой израненный солдат.

Он на щите иль со щитом? Оставьте ваши споры –

В пути туда, откуда нет пути уже назад.

Он был силен, а здесь уже беспомощный и слабый.

Обрывки слов, отрывки снов – и больше ничего.

И он босой, и смерть с косой, а может, голой бабой,

Еще шажок, еще глоток – добьется своего.

Но если все же выйдешь ты отсюда ненадолго,

Благодари судьбу, живи на полных парусах.

Пусть жизнь сейчас лишь ручеек, не так, как раньше, – Волга,

Живи! А споры на потом. Доспоришь в небесах.

Желтая акация

Под густым дождем…

Есть ассоциация –

Это мы вдвоем.

Ты, такая нежная,

Солнца тихо ждешь,

А пришел невежливый

И нахальный дождь.

Сразу же – «родная»,

Сразу же на «ты»,

Щедро поливая

Листья и цветы.

Никого не слушай,

Не шепчи: «Не трожь!»

Цветы солнце сушит,

Их спасает дождь.

Я у Красного моря сегодня грустил,

Хотя день был обычен – солнечен, светел.

Может быть, потому, что в одной из пустынь

По дороге сюда я аиста встретил.

Я таких на Полесье раньше видал,

В деревнях, на колесах, что гнездами стали,

Сколько раз надо мною он пролетал,

Мы, ребята, всегда их своими считали.

Но откуда он здесь? Оказалось, что вот:

Красноклювые белые птицы

Каждый год совершают такой перелет,

Чтобы в Африке где-то гнездиться.

А затем и назад, в свою Беларусь,

Где любовно их буслами кличут,

С остановкой в пустыне, короткою пусть,

Что чужие, в них пальцем не тычут.

Я у Красного моря недолго грустил,

Так подумав: «Я, аисты, с вами

Совершу перелет, хватило бы сил, –

Возвращусь в Беларусь я стихами».

Речного жемчуга неровное драже

Твою так шею мило обрамляет.

Ты предо мной предстала в неглиже,

Вот-вот – и нитка жемчуга растает.

Такому ангелу не надобно прикрас,

Знаком я с каждой клеточкою тела.

Тебя в тончайший ласковый атлас

Природа так божественно одела.

Ужель достался мне такой бесценный дар?

Я кожу эту чуткую целую.

Не мог Всевышний обойтись без чар.

Где чары взял, чтобы создать такую?

У жизни для всего отмерен четкий срок,

Но сколько б это волшебство ни длилось,

За женщину, что полюбить я смог,

Спасибо, Господи, явил ты милость.

Речного жемчуга неровное драже

Чужую шею мило обрамляет.

Его увидев, вспомнил о тебе,

Но образ твой все тает, тает, тает…

В моем гареме ты уже одна –

Наложница, наперсница, жена.

Не трачу на других любовный пыл,

Хотя и ходоком известным был.

Вот выбор постаревшего султана:

Теперь одна лишь для него желанна.

Чтоб к этому прийти, потребовались годы,

Свобода в том, чтоб отказаться от свободы,

Найти не только плоти торжество,

А истинно душевное родство.

Полсотни лет ты с женщиною прожил,

Вы на сиамских близнецов похожи,

Понятны каждому и взгляд, и слово,

Один никак не может без другого.

В семье бывает все: и соль, и сахар,

Порою кто-то князь, а кто-то пахарь.

Но важен дар, переданный судьбой:

С тобою рядом человек родной.

О чем воркуют голуби на ранних крышах?

Куда крадутся по ночам худющие коты?

Что шепчет нам на ухо голос тот, что свыше?

Ответы так таинственны и так они просты.

Нас призывает солнце к жизни продолженью,

Весна свирелит музыку желанную любви,

У птиц, зверей, людей охотничьи движенья,

Что было единицею, стать парой норовит.

Мы рады подчиняться этому закону,

Такая математика заложена в крови.

Не понял ты ее? К последнему вагону

Спеши, беги, давай быстрей, лови его, лови!

Я у цыган сидел в шатре,

Такое дело.

Я пил вино, я слезы лил,

А скрипка пела.

О чем-то пела о своем,

Я врать не буду.

Но разрывало душу мне

Такое чудо.

Как будто знала обо всем,

Что с нами было.

Любимая моя давно

Меня забыла.

Гуляла осень за шатром,

И дождь, и слякоть.

Осталось только пить вино

И горько плакать.

Спасибо скрипке и смычку,

Мне легче стало.

Так музыка забыть тебя

Мне помогала.

Я ставлю Нежность выше, чем Любовь

К ребенку, женщине, всему живому.

И, убеждаясь в этом вновь и вновь,

Все больше этому я верю слову.

Любовью ведь желание зовут,

Инстинкт деторожденья и влеченье.

Тела друг друга мнут, и трут, и трут,

Чтоб захлебнуться в пике наслажденья.

Родник, луна в дорожке на воде,

Цветного луга запах густопряный,

Спокойствие и светлость, что везде,

Мне ближе извержения вулкана.

А что такое Нежность? Это грусть,

Печаль и радость, трепетность и светлость.

Живут в одном сосуде, будет пусть

Не броска нам на глаз ее приметность.

От сердца к сердцу ласковой волной

Душе подарит щедро безмятежность.

И хоть не навсегда она с тобой –

Прекрасна жизнь, которой правит Нежность.

Когда мы с тобою вдвоем,

Неважно, какая эпоха,

И жизнь наша – малая кроха –

Весь мир заслоняет собой,

Когда мы с тобой…

Когда мы с тобою вдвоем,

Пускай осуждают нас люди,

Мы слушать их мнений не будем,

И взгляд нам не нужен чужой,

Когда мы с тобой…

Когда мы с тобою вдвоем,

Поют по-особому птицы

И явь – или нам это снится? –

Что стала вдруг ночь голубой,

Когда мы с тобой…

Когда мы с тобою вдвоем,

А это ведь было недавно,

Так было безумно и славно,

И я вспоминаю порой,

Когда мы были с тобой,

Когда мы были с тобой…

Сиреневый ситец сирени

Напомнил мне платье твое…

Нам дождь мимолетный весенний

Узоры из капель плетет.

Ты в простеньком платье прекрасна

(Вернуть бы нам юности шик).

Влюблен ли? Пока мне не ясно.

Быть может, к цветам я привык.

Как будто вдохнул я сирени

И в этом цветочном раю

Не жажду уже изменений

И воли мечтам не даю.

Районных городочков знакомый всем типаж,

Трава, река, маентков разрушенных пейзаж.

Поэту и актрисе по нраву был ландшафт,

И выпили охотно они на брудершафт.

Судьба у них по-своему у каждого строга,

Их свел художник Сутин. Невдалеке луга

Виднелись за рекою, и жаворонок пел,

И незачем бежать им, и нету срочных дел.

Художник свою славу во Франции обрел,

Но в городке под Минском родился как «посол»

Окраины России, в Париже долго жил,

Мир внутренний свой сложный в картины воплотил.

Смотрели на картины актриса и поэт

И думали о разном. Сквозь окна летний свет

Стремился на полотна, а зал был невелик,

И каждого по-своему коснулся счастья миг.

Неспешны разговоры на травке у реки,

Слова необязательны и паузы легки.

Да надо собираться, не торопясь, но все ж.

«Мы встретимся?» – «Быть может». – «Кто знает это, кто ж…»

Живут ведь в разных странах, то там порой, то тут,

Но жизнь объединяет в один крутой маршрут.

Как славны эти встречи, и дружеский привал,

И вкус хмельного виски с тех губ, что целовал.

То я вновь припадаю к земле,

То я в небо опять улетаю.

Сердце место находит в стреле

Журавлиной курлычущей стаи

И уносится в смутную даль,

К ней летит, журавлями ведомо,

В нем лишь светлая грусть, не печаль,

Ожидание нового дома.

Притяженье земное, прости,

Что твои нарушаем законы.

Если в небе мы торим пути,

Все равно бьем земные поклоны.

Мы себя поднимаем так ввысь

И все дальше и дальше от детства.

Шепчет память в ушко: «Обернись!» –

От нее никуда нам не деться.

Я обнял бы поля и луга,

Обернулся бы тропкой лесною,

На озер голубых берега

Входит юность девчонкой босою.

Вновь я вижу палатки, костры,

Звук гитары, слезу на реснице…

Не вернешь золотой той поры,

Может только она лишь присниться.

Знаешь, в мире всегда ты не прав,

Если злобой живешь, не любовью.

Жить любовью – таков наш устав,

Пусть сменяется прошлое новью.

Детство, юность – в цепочке одной

Вместе с зрелостью и с сединою.

Если быть – то всегда лишь собой,

Не игрушкой пустой надувною.

Нам хранить дано вектор любви

Ради жизни на нашей планете.

С ней рождаешься, с ней и живи,

Без нее даже солнце не светит.

С нею лишь сохраним мы свой дом,

Чтоб его не смывали потопы.

Я тебя, Любовь, вижу во всем,

Парашют наш – Земля, а ты – стропы.

Облака белой варежкой в мыльной пене

Самолета крыло настойчиво трут и трут.

Лайнер в душе воздушном ловит мгновенье,

Когда крылья его вновь зеркальный блеск обретут.

И тогда солнца луч в них радостно глянет,

И в овальных окошечках сполох полыхнет,

Пассажирам беспечным бок подрумянит.

Лишь мгновенье – и опять в облаках самолет.

Гладь речная, наливная и черемуха над ней

Белым медом, белым маем, стаей белых лебедей.

Эти лебеди уносят в детство давнее меня,

Где в реке темнеют плесы,

Где в лучах сверкают росы,

В небе жаворонки звенят.

Ширь морская, колдовская с белым парусом на ней,

Ветер волнами играет, этой нет игры древней.

А бездонные глубины волшебством своим манят,

Шлют прибой многоголосый –

Реквием по всем матросам,