Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2 - читать онлайн

Родился в Москве. Окончил Уральский политехнический институт (заочно). Инженер-механик.

Работал начиная с 16 лет рабочим-разметчиком, затем конструктором, главным механиком завода. С 1963 г. – главным инженером заводов металлоконструкций в Темиртау Карагандинской области, в Джамбуле (ныне Тараз), Молодечно Минской области, Первоуральске Свердловской области, Кирове, а также главным инженером концерна «Легконструкция» в Москве.

С 1992 по 2012 г. работал в коммерческих структурах техническим руководителем строительных проектов, в том числе таких, как «Башня 2000» и «Башня Федерация» в Москве, стадион в Казани и др.

Пишет в прозе о пережитом и прочувствованном им самим.

Датский сыр

Для советского инженера попасть в Копенгаген так же неосуществимо и невероятно, как в Гонолулу или, может быть, в какой-нибудь Тимбукту. Во-первых, Копенгаген неизвестно где, то ли в Африке, то ли в Австралии, а во-вторых, Копенгаген, это все знают, просто прикол: «Я в этом деле не Копенгаген!». Поэтому, когда Нинка Дротова спросила Люсю: «Где ваш муж, почему не на работе?», а та ответила: «Он в Копенгагене», Нинка нервно рассмеялась и сказала, что шутка эта неудачная и жена должна знать, где муж, а он второй день не выходит на работу. И когда Люся сказала, что это не шутка, он в самом деле в командировке от министерства, Нинка открыла рот и долго не могла сообразить, то ли над ней издеваются эти умники, то ли этот самый Копенгаген действительно существует. Нинка – крикливая и распутная баба из отдела кадров, кадровичка, присланная из органов, чтобы заместить уходящего на пенсию Сергея Михайловича Акопова. Главное, что поручает ей начальник, кроме того, чтобы за всеми присматривать, – это организация советов директоров предприятий, входящих в Объединение. Эти советы собираются два раза в год, попеременно на двенадцати заводах, входящих в состав Объединения. Я не в курсе, о чём они там совещаются, но их организация и проведение – это Нинкин конёк; злые языки говорят, что она и обслуживает директоров на этих советах.

Полтора месяца назад мне позвонила Вера, секретарша начальника:

– Звонили из министерства, вам нужно подойти в техническое управление, к Вараксину.

– Вера, а в чём вопрос? К чему готовиться?

– Не знаю, не сказали. Сказали, что вопрос на месте.

Ничего хорошего от вызова к высокому начальству не бывает. Тем более вопрос на месте. Идёшь, перебираешь в голове все возможные варианты и всё равно не угадаешь, обязательно какая-нибудь неожиданная подлянка застанет тебя врасплох. И не сообразишь сразу, что сказать, а от тебя требуют решения немедленно.

Позвонил начальнику:

– Валерий Иванович, вы в курсе, что меня Вараксин вызывает? В чём дело?

– Не знаю, мне не звонили. Идите. Там, на месте, сообразите.

Здание министерства – четырёхэтажная гранитная глыба сталинской постройки на Большой Садовой, неподалёку – заставляет чувствовать себя пигмеем. Поднимаешься по ступенькам на пьедестал подъезда и оказываешься перед огромными, в два роста, дубовыми двухстворчатыми воротами – назвать их дверьми не поворачивается язык. Если открыть обе створки, проедет колесница, запряжённая четвёркой. Но левая створка всегда заперта, и колесницы, чёрные «Волги» и чёрные ЗИЛы, останавливаются у подъезда, выпуская из чрева своих высокопоставленных ездоков. А ты пришёл пешком и, поборов робость, хватаешься за геркулесову ручку с начищенной бронзой, облицованную дубом, в два ладонных обхвата. Многопудовая створка открывается медленно, но беззвучно и солидно, и ты проникаешь внутрь. Дверь не хлопает тебя по заду, и её, обернувшись и натужившись, ухватившись за такую же ручку, нужно закрыть. Справившись с упражнением «дверь», посетитель оказывается в огромном фойе, перегороженном барьером. Здесь дежурит строгий пограничник с зелёными петлицами. Пропуск изучается долго, подробно и с прилежанием, посетитель начинает подозревать себя в чём-то незаконном, нервно, как Штирлиц на границе, теребит манжет рубашки… Наконец пограничный шлагбаум поднимается, и перед окончательно оробевшим вторженцем открывается ЛЕСТНИЦА. Четырёхметровой ширины (какой поток людей она может пропустить!), с коваными решётками и дубовыми перилами, устланная алым ковром, она вздымается маршами на шестиметровую высоту второго этажа. По коридорам министерства можно пускать поезда метро, позволяют длина и сечение, но вместо поездов здесь снуют люди, беззвучно и солидно открываются и закрываются высоченные дубовые двери, а посетитель бредёт по этому тоннелю с идиотским запрокинутым лицом и полуоткрытым ртом, отыскивая табличку с номером триста семьдесят шесть на баскетбольной высоте.

В кабинете Вараксина, как и положено, с двухметровой высоты окнами, забранными белоснежными фестонами штор, и Т-образным громадным распятием стола посередине, сидели двое. Полуянова я знал давно, ещё по Казахстану, а второй, лысенький и неприметный, оказался Иваном Семёнычем Зубковым из отдела внешних связей.

– Эдуард Иосифович, мы решили направить вас на международную научно-техническую конференцию по металлоконструкциям, наше министерство – постоянный член Ассоциации, и нам предоставлена возможность выступить с докладом на конференции, она пройдёт в Дании в сентябре. Мы посоветовались и решили предложить вам подготовить доклад и прочитать его, на английском языке, конечно. Вы не будете возражать? Мы знаем, что вы владеете английским.

Я не возражал, и Женя Полуянов протянул мне брошюру с надписью IASS 11–14 September, Copenhagen. На третьей странице повестки дня, 13 сентября в 14:00, стоял доклад Минмонтажспецстроя, Россия.

– Значит, так! Поедут трое присутствующих. Переводчика вам, я думаю, не нужно, Иван Семёнович? Вы, Эдуард

Иосифович, подготовите доклад о развитии отрасли в нашей стране, мы вместе его прочитаем и отдадим в бюро переводов. Все организационные вопросы – за Иваном Семёновичем. Как там наши партнёры? Созванивались?

– Да, я звонил Курту. Они готовы с нами работать и будут встречать нас в аэропорту.

– Так введите Эдуарда Иосифовича в курс дела и приступайте к работе.

На научно-технических конференциях, как международных, так и национальных, не происходит никаких научно-технических открытий. За столом в президиуме сидят моложавые, бородатые и очкастые профессора, на трибуну поднимаются очередные докладчики, делают никому, кроме них самих, не интересные доклады, демонстрируют графики и таблицы. Сидящие в зале с серьёзными лицами передают друг другу записки: они, чтобы скоротать время, играют в морской бой или в балду или читают что-то своё. Доклад окончен, вежливые хлопки, из президиума задают какой-нибудь незначительный вопрос – так положено, ведь всё-таки конференция! Иногда случается, что какой-то чудак из зала начинает вдруг дискутировать с докладчиком. Это вызывает оживление, все бросают играть в балду и с любопытством наблюдают за дискуссией. Если перебранка затягивается, из президиума раздаётся что-то вроде «мы считаем, что вопрос исчерпан, господа могут продолжить дискуссию в перерыве», и чинное действо продолжается. Вы спросите, для чего же проводятся эти конференции? Так вот.

Во-первых, исполнительный орган Ассоциации должен отрабатывать получаемые на содержание средства, он организует, публикует и т. д.

Во-вторых, докладчики получают возможность публикации своей никому не нужной исследовательской работы, а это необходимо для защиты научного звания.

В-третьих, и это самое главное, у конференций есть культурная программа!

Тем не менее для меня это было: первой поездкой в настоящую заграницу (Польша и ГДР – не в счёт, тот же СССР, только не по-русски говорят), первым испытанием моего доморощенного английского.

Я еду защищать честь министерства и страны, чёрт возьми!

Наконец, Дания – это же страна Гамлета, принца датского, и великого сказочника Ханса Кристиана Андерсена! И страна сыров. Удивительных, многочисленных, неведомых – от одного упоминания рот наполняется слюной!

И потом, согласно семейной легенде, один из моих предков – отец бабушки по отцовской линии – был шведом (у вас не закружилась голова от этих генетических переплетений?). А от Дании до Швеции – рукой подать через пролив… то ли Каттегат, то ли Скагеррак, надо посмотреть на карте.

Дыхание в зобу у меня спёрло от волнения и радости. Доклад я накатал за день, потом его печатали, одобряли и переводили. Перевод был ужасным. Переводчица из бюро – растрёпанная курящая особа неопределённого возраста, несомненно, иняз по образованию, несомненно, глубокое знание языка Шекспира – была полным профаном в технике. Металлические конструкции она назвала «строительством», а их сварка, по её представлению, должна происходить в кастрюльке на плите. Пришлось мне всё делать заново. Переводчица, пробежав прищуренным глазом мой вариант, только хмыкнула, обдала меня дымом дешёвой сигареты и поставила подпись. Текст я вызубрил наизусть и выступил с ним перед Люсей. Она ни слова не понимает по-английски, но доклад одобрила.

Организация поездки была безупречной. Финансовое управление каким-то чудом достало для нас датские кроны. Между прочим, очень хорошие деньги. Во-первых, на них в Дании можно купить ВСЁ, а магазины у них там… Во-вторых, датские монеты – с дыркой в середине! Если вы собираетесь к папуасам или другим аборигенам Тихого океана, берите с собой побольше датских крон. Из них легко сделать ожерелья на шею, их легко вешать на уши и в нос.

Компания у нас получилась прекрасная: Иван Семёныч оказался добрым малым, а с Женей Полуяновым мы сразу стали друзьями. В аэропорту Каструп нас встречали двое молодых симпатичных датчан, представившихся Куртом Нильсеном и Хансом Нильсеном из компании Ramboll & Mannesman, но не родственники: у них там, оказывается, пол- Дании – Нильсены. R & М – солидная консалтинговая и инжиниринговая компания, работающая по всей Европе. План Вараксина заключался в следующем: объединить усилия министерства и датской фирмы и выступить на конкурсе, объявленном правительством Силаева, последним правительством Советского Союза. Дело в том, что это российское правительство неожиданно обнаружило, что зерно, выращенное и собранное в стране, негде хранить и добрая треть его пропадает, гниёт под открытым небом. Где-то предыдущие правительства, ведомые и направляемые КПСС, недоглядели, недопланировали, недомобилизовали трудящихся на борьбу за хранение, а мобилизовали только на борьбу за высокие урожаи, и вот результат: хороший урожай – бедствие для страны, гниющее зерно нужно как-то утилизировать и как-то списать. Сплошная головная боль. Была объявлена правительственная программа борьбы за хранение зерна, конкурс на лучший проект решения проблемы, и тот, кто войдёт в эту программу, будет обеспечен государственными заказами, и, конечно, будут хорошие деньги. Забегая вперёд, отмечу, что план Вараксина был блестящим. Министерство в лице нашего Объединения представляет мощь заводов, осуществляющих проектирование, изготовление и строительство зернохранилищ, наши датские партнёры облекают всё это в безупречную европейскую упаковку, выполняют экономические расчёты и ведут сопровождение и одобрение. Они умеют это делать с блеском. В любой цивилизованной стране это неминуемо сработало бы, а дальше – взаимные поездки, проекты, стройки! Мы вместе с обоими Нильсенами погрузились в работу, писали протоколы, составляли планы и распределяли обязанности.

Дания – изумительная страна, а Копенгаген – восхитительный город! Мы ходили по восьмиугольной площади дворцового комплекса Амалиенборг, охраняемого гренадёрами в красных камзолах и мохнатых папахах, бродили по торговой улице Стрёгет, по набережной канала Нюхавн, плотно уставленного живописными яхтами, и смотрели на многочисленных бронзовых конных датских королей, покрытых благородной зелёной патиной. А вечером мы с Женей сидели на открытой веранде кафе Carlsberg на морской набережной, рядом с андерсеновской русалочкой. Она, омываемая мелкими волнами, грустно смотрела на наши мешковатые советские костюмы, а мы пили настоящее пиво Carlsberg из высоких бокалов с золотой надписью Carlsberg и чувствовали себя небожителями. В Москве, в отличие от Копенгагена, пиво привозят в бочках из-под кваса, выстраивается очередь с бидончиками и банками, и толстая тётка в грязном халате наполняет эти бидончики из розовой резиновой кишки мутноватой жидкостью с цветом и вкусом позавчерашней мочи. Так вот, пиво Carlsberg ничего общего с этим напитком не имеет, можете мне поверить!

Копенгаген – город велосипедов, все его улицы и набережные уставлены велосипедами, копенгагенцы и копенгагенки едут на работу и с работы на велосипедах, изо всей мочи нажимая на педали. Мы с Женей пили пиво Carlsberg и оценивали датских женщин. Белобрысые датчанки – все на одно невыразительное лицо, но какие у них ляжки! Простите, ножки… нет, всё-таки ляжки, тренированные ежедневными велосипедными прогулками.

По культурной программе конференции нас повезли на шикарном двухэтажном автобусе на север, через всю страну, чисто выметенную, вымытую и уставленную буколическими шале с высокими соломенными крышами. Вы знаете, сколько этим крышам лет? Двести пятьдесят, вот сколько! А солома – хоть бы хрен, ещё двести пятьдесят выдержит! Наш автобус ехал и ехал через бескрайние безлюдные поля туда, где на берегу пролива, то ли Скагеррак, то ли Каттегат, стоит старинный и суровый Кронберг – замок Гамлета, датского принца. А если внимательно всмотреться, то во-о-он там, на другом, дальнем берегу пролива, то ли Каттегат, то ли Скагеррак, можно увидеть Швецию – родину моего дальнего предка. Я напряжённо всматривался в свинцовый горизонт. Швеции не было видно, но она была там, на том берегу, и я помахал ей рукой.

А ещё в Дании, как я и ожидал, изумительные сыры. Они мягкие, сливочные, нежно-перламутрового цвета, тающие во рту. Бесконечное множество разных сортов и оттенков вкуса, но все – просто бесподобные. Нас угощали этими сырами Нильсены – Курт и Ханс, и я, по простоте душевного восторга, выразил своё крайнее восхищение этими сырами. У нас в Советском Союзе существует два сорта сыра. Первый – это просто сыр, если его достанешь и выставишь на стол вместе с салатом оливье. Этот сыр, будучи нарезанным тонкими прозрачными ломтиками и не съеденным вечером, загибается к утру в жёсткую скорлупу. А ещё есть сыр, который плавленый, со вкусом сырого теста. Так вот, датские сыры никакого отношения к нашим не имеют, тоже можете мне поверить!

Да, чуть не забыл! Доклад на конференции я сделал и получил порцию вежливых хлопков. Из президиума мне задали какой-то вопрос, кажется, насчёт покраски профилированного листа, и я что-то ответил. Мой никому не интересный доклад вы можете прочитать в выпуске IASS 11–14 September, Copenhagen. Там, правда, нет моей фотографии, но фамилию мою не переврали. После выступления в перерыве ко мне подошли двое болгар и сказали на хорошем русском, что мой английский превосходен, вот только… ударение нужно поправить. Потом я выяснил, что слово «развитие» я произносил не дивЭлопмент, а дивэлОпмент. Прямо как хлоп в лужу! Какой позор! Кстати, там я заметил, что по-английски очень хорошо говорят: китайцы, русские, немцы, датчане и прочие шведы.

Отвратительно говорят по-английски англичане! Один из них поднялся на трибуну и начал жевать какую-то кашу, я у него ничего не понял.

Время в Дании бежит гораздо быстрее, чем в Москве, наукой это не объяснено, но это факт. Только приехали, в голове – сумбур от впечатлений, и нужно уже уезжать. У нас с Женей оставались деньги, и он сказал:

– Давай не будем накупать разной дребедени, а сделаем нашим жёнам по настоящему ценному подарку. Купим им печки СВЧ!

– Это что такое? – недоуменно спросил я.

– Я читал в одном умном журнале, – поведал мне развитый, в отличие от меня, Полуянов, – что это такая чудо-печь: включаешь в розетку, и она сама и греет, и варит, и жарит. Я даже видел такую в одном доме в Москве.

Печей СВЧ в магазине оказалось великое множество, мы, конечно, выбрали самые дешёвые, так что у нас осталось ещё по сотне зелёных долларов. Когда я привёз эти доллары Люсе, она побледнела и сказала, что их нужно срочно спрятать подальше, лучше зашить в сиденье стула. Но всё обошлось. К нам не пришли с арестом за незаконное хранение вражеской валюты. А печка действительно оказалась чудесной. Она светилась изнутри и рычала. Но на сковородке всё-таки получалось вкуснее.

Материалы на конкурс по зернохранилищам нужно было сдать до Нового года, и мы с Куртом работали в поте лица. Я составлял анализы, делал расчёты, переводил, печатал и посылал в Копенгаген, Курт оформлял, делал бизнес-планы. Всё получалось убедительно и солидно, в любой цивилизованной стране мы точно стали бы победителями. Но в России, увы, конкурсы выигрывают другими путями и средствами, о которых в Европе, видимо, не знают…

Вечером 24 декабря в нашей квартире на шоссе Энтузиастов раздался звонок. Звонил Курт. Он пожелал Merry Christmas, счастья и успехов семье. И ещё сказал: «Вы, конечно, получили наш gift? Как он вам понравился?» Я ничего не понял, но на всякий случай сказал: «Yes, yes, of course, thank you!»

Hy вот и всё. Загадка рождественского звонка так и осталась бы загадкой, если бы в начале апреля нам не пришло извещение: явиться в *** почтовое отделение за посылкой. Срочно! Что за посылка? Откуда? Мы ничего ни от кого не ждали. На нашей жигулёвской шестёрке мы, заинтригованные, поехали туда. Женщина в посылочном отделении как-то странно и недобро посмотрела и повела нас. В коридоре отделения стоял странный запах. По мере продвижения по коридору запах усиливался, и когда она открыла ключом дверь в то помещение, где, собственно, хранились посылки, оттуда повалил запах. В большом бетонном бункере с трёхэтажными стеллажными полками, уставленными ящиками и свёртками, мы получили… Да-да, это была та самая рождественская посылка, килограммов на шесть, бережно упакованная в датскую плотную бумагу… Я думаю, что она могла храниться там неограниченное время, если бы не благородный датский сыр. Возмущённый таким неуважением к себе, для того чтобы привлечь внимание, он стал пахнуть. Вы знаете, как пахнет мягкий датский сыр, если его положить на четыре месяца в тёплое помещение? Нет, вы этого не знаете, потому что не работаете на российской почте и вам в голову не придёт положить датский сыр на полку. Расписавшись в получении и зажав носы, мы погрузили датский сыр в багажник шестёрки и доехали до ближайшей помойки. Потом завернули за угол и долго проветривали багажник.

Добрый мой читатель! Когда вы поедете в Данию, обязательно насладитесь вкусом тамошних сыров. Но не вздумайте посылать их оттуда посылками или в багаже. Они – датские сыры – этого не терпят. Поверьте мне ещё раз.

Остров Кипр

Этой истории могло не быть, если бы не случай.

Было воскресенье, время приближалось к четырём, и я начал понемногу заводиться. От нашего дачного участка в Поварово до Москвы – тридцать вёрст по Ленинградскому шоссе, а дальше – ещё двадцать по Кольцевой и Алтуфьевскому шоссе до нашей квартиры в Бибирево. После трёх пополудни москвичи, выезжающие в выходные на природу из душной августовской столицы, начинают заполнять своими авто Ленинградское шоссе, превращая поток машин в постепенно уплотняющееся, медленно ползущее и чадящее бензиновое стадо. Если выехать не позже четырёх, то, рискуя, объезжая по правой обочине и нахально подрезая робких дачников на их «москвичах» и «жигулях-копейках», можно добраться до дома за час с небольшим. А если выехать после пяти, то всё превращается в бо-о-ольшую проблему. Скопище машин движется со скоростью пешехода, застревая на светофорах и перекрёстках, уплотняясь так, что и дверь не откроешь в случае чего, и от выхлопных газов режет глаза и першит в горле. Если не случится впереди по дороге никакого ДТП, то доберёшься до дому часа за два-три, а если случится что-либо, то – туши свет и сливай бензин! Правда, есть вариант – это встречка, езда опасная и увлекательная. По встречке ездят только на классных машинах, «москвичам» и «копейкам» тут не светит. А у меня была тогда «пятнадцатая» – то что нужно. Происходит это так: едешь в левом крайнем ряду и ожидаешь. Если встречная свободна (а какой дурак в это время едет из Москвы?), то всегда находится отчаянный, первый вырывающийся вперёд. Тут главное – не быть первым и рвануть, выжав до пола акселератор, за ним. Тут же за тобой выстраивается кортеж из таких же крутых, как ты, и тут тебя поджидают опасности: первая – где-то впереди ГАИ! Они, конечно, тормозят первого, и тебе нужно срочно втиснуться вправо, в плотное автомобильное стадо. Вторая опасность – впереди препятствие, ты тормозишь аварийно и рискуешь получить крепко в зад от едущего за тобой.

В общем, в половине пятого мы наконец собрались, и тут случилась обычная история. Пропала наша собака. Нашу собаку зовут Дэзи. Как героиню Александра Грина. Это маленький чёрный с подпалинами ягдтерьер с бурным темпераментом. У неё есть паспорт, выписанный московским обществом охотников. Если верить этому паспорту, происходит наша собака от благородных германских псов со звучными, труднопроизносимыми именами, но своим легкомысленным поведением, дурными вкусами и повадками она явно недотягивает до столь романтического имени, поэтому мы окрестили её Дэзькой, что, по моему мнению, очень подошло этому взбалмошному существу. Дэзьку трогательно любил весь наш небольшой дачный коллектив. По утрам она совершала ритуальный обход всего участка и везде собирала свою законную дань: косточку от вчерашнего ужина, конфетку, кусочек булочки. Дэзь-ка была бесстрашной, и когда этот чёрный вихрь нёсся не разбирая дороги, поджимали хвосты и сторонились разумные овчарки и злобные цепные дворняги. Единственный конфуз случился у неё с соседкой по даче, сиамской кошкой Маней. Огромные безжалостные немигающие ярко-голубые глаза Мани парализовали нашу Дэзьку, лишали её энергетики. Наши участки разделяла сетчатая изгородь, и два зверя молча, неподвижно часами сидели друг напротив друга, испепеляя врага ненавидящими взорами, пока Маню не забирал наш сосед Виталий.

Мы приезжали в Поварово из Москвы вечером в пятницу, и едва наша машина въезжала в дачные ворота, как нетерпеливая Дэзька с воплем вырывалась из неё и мчалась по садовым дорожкам, объявляя всем, что мы приехали и что её ждут два дня полного счастья. После обеда в воскресенье Дэзька начинала понимать, что хозяева собираются домой, и, чтобы её случайно не забыли, забиралась на капот нашей машины. Но, когда сборы подходили к концу, в последний момент она вдруг вспоминала о каком-то недоделанном собачьем деле… и исчезала.

Так случилось и на этот раз, и я битых минут двадцать разыскивал её по всему участку, пока не нашёл за оградой в дальнем углу, совершающей упоительный танец вокруг дерева, на котором сидела рыжая кошка. А в это время, в эти двадцать минут… вдруг приехал наш сосед наискосок вправо – Тимофей. Последние две недели его не было на даче, а тут вдруг появился – посвежевший, нарядный, с золотистым, явно не северным загаром.

– Тимофей Константинович, здравствуйте, – обрадовалась ему моя Люся. – Под каким же солнцем вы так загорели? Ялта или Сочи?

– Что вы, Людмила Сергеевна. Какая Ялта? Я две недели был на Кипре, там, в Лимасоле, каждый год в августе проходит фестиваль вина, и я попадаю на него уже третий раз подряд.

– На Кипре? – удивилась Люся. – А как вы туда попадаете? По приглашению?

– Да не нужно никакого приглашения, просто покупаю билет на самолёт, в Лимасоле у меня уже есть знакомые, виза туда не нужна. На этот праздник съезжается чуть ли не пол-Европы, в том числе много наших соотечественников. Такого в России не увидишь. А кипрское вино – просто прелесть!

Просто так купить билет на самолёт и очутиться в сказочной заморской стране? Люся была поражена. Нет, мы с ней уже бывали за границей. В Испании. Эту поездку организовывала и оплачивала фирма «Лемекс», которую мы сколотили на обломках советского Объединения. Остальные попытки были робкие и неудачные. Нужно было идти в какие-то туристические агентства, где экзотически одетые в заморские тряпки дамы непрерывно трещали по телефонам и так же непрерывно курили длинные тонкие сигареты. Оторвавшись от телефонов, они награждали нас неодобрительными взглядами и скучными голосами начинали объяснять, как непросто найти место в отеле в Испании и как трудно открыть визу, но мы вам предлагаем шикарный пятизвёздочный отель на Шри-Ланке, правда, это вам обойдётся в… сейчас посмотрим… После чего мы сконфуженно благодарили и покидали обкуренное агентство. А вот так, просто взять и полететь…

Когда я наконец пригнал к машине виноватую Дэзьку, Люся просто набросилась на меня с этой новостью. Ты не поверишь, где был Тимофей! На Кипре! И уже третий раз! Там такое вино! А ты меня возишь по каким-то Испаниям! Я скупо огрызался, потому что шёл уже шестой час и мне предстояло двухчасовое мучение на Ленинградке. И встречка.

В садовое товарищество мы попали по случаю. И опять случай! Я часто задумываюсь, почему моя теперешняя жизнь состоит из бесконечных случаев. Случайно встретил свою теперешнюю жену, по случайным обстоятельствам мы с ней путешествовали по нашей стране от Джамбула до Кирова, невероятный случай помог нам поселиться в Москве… Добро, если эти все случаи были бы счастливыми, а ведь такие бывают… Я уж не говорю о несчастных случаях. За пятьдесят лет моей работы главным механиком, главным инженером, руководителем работ у меня их было шесть, в том числе пять – со смертельным исходом. Все они не покидают меня до сих пор, стоят перед глазами. Все они были нелепыми, не должны были произойти, но – по каким-то неведомым сочетаниям ошибок – происходили. Ведь живут же люди степенно и размеренно, без всяких тебе сюрпризов судьбы, у них всё просчитано и отмерено на годы вперёд. А может быть, они просто осторожно и обстоятельно обходят стороной эти случаи, как попавшиеся под ноги булыжники, и никогда долго не размышляют на перекрёстках жизни, как васнецовский витязь? Всегда идут по жизни размеренным шагом и только по проторённым и заасфальтированным дорогам?

Так вот, о даче. Мы с Люсей раньше работали в Объединении «Союзлегконструкция», такой вот конторе, включающей шестнадцать заводов по всей стране и ведомственный институт. Наша контора росла, люди прибавлялись, ей стало уже тесно в маленьком одноэтажном особняке, и наш прежний шеф Александр Николаевич Смирнов пробил для Объединения трёхэтажный дом на улочке рядом с Маяковкой. У каждой уважающей себя московской конторы есть садовый кооператив – так назывались тогда дачные участки по шесть соток на брата. Был садовый кооператив и в нашем Объединении, на тридцать членов. Но растущему коллективу было явно мало мест в садовом товариществе, и вот наши многочисленные женщины созвали профсоюзное собрание, на котором обязали нашего нового шефа Клевцова добиться увеличения мест в садовом товариществе для коллектива трудящихся Объединения «Союзлегконструкция». Клевцов крякнул, три дня ходил по кабинетам министерства и наконец принёс бумагу с синей печатью и подписью замминистра. Министерство просило председателя колхоза в Поварово, товарища Русинова, выделить для нужд трудящихся пригодную для садоводства землю в размере четырёх гектаров. Председателем кооператива срочно выбрали помощника шефа Валентина Агафонова, майора в отставке, сумрачного и немногословного мужичка, он всё равно целыми днями ничего не делает, только почту из министерства носит, а пока он будет пробивать участок, мы уж как-нибудь его работу потянем. Русинов долго кричал на Агафонова, что эти столичные только штаны просиживают, а помочь работникам сельского хозяйства – их нету. В общем, запросил он тридцать тонн фондового металла, конечно, за деньги, не бесплатно, их потом удалось сбавить до пятнадцати и реализовать выделенные колхозу по фондам два трактора «Беларусь», тоже, конечно, за деньги. С металлом Клевцов решил быстро, а вот с тракторами был полный аут. Дело в том, что ни один из советских заводов никогда не выполнял план поставок. Нет, конечно, бесчисленным почтовым ящикам: «Сатурнам», «Марсам» и прочим богам войны – попробуй не поставь! Тут же снимут с работы. А вот за гражданскую шушеру никто не наказывал, и процессом реализации фондов занималась многотысячная армия снабженцев – командированных доставал и толкачей. Эти командированные с пухлыми потрёпанными портфелями в руках осаждали железнодорожные и авиабилетные кассы, неделями ночевали в вестибюлях гостиниц в ожидании места и топтались в приёмных и отделах сбыта заводов, льстиво улыбались начальникам отделов и приглашали в рестораны, совали деньги, развращая и без того бесстыдное советское чиновничество.

Но сейчас шёл декабрь 1991 года, в белорусских Вискулях уже подписаны соглашения, после которых все советские разнарядки и фонды накрывались медным тазом. На Минском тракторном заводе командированных толкачей и выбивальщиков фондов из Москвы не пускали даже на порог проходной, а многочисленные авторитетные письма с просьбами и требованиями выбрасывали, не читая, в мусор.

Русинов стоял стеной: или тракторы, или никакой вам земли! Положение осложнилось новой бедой: внезапно обнаружилось, что добрая часть участков прежнего товарищества находится на газовой трубе, где-то там под землёй, и должна быть немедленно освобождена. Спохватились спустя два года! Что думали эти, как их, землеустроители, что ли, когда отводили этот участок? Бедняга Агафонов спал с лица и потерял сон, а женская половина нашей конторы бросила работу и непрерывно митинговала. И тогда бледный, с искажённым лицом и трясущимися руками Агафонов пришёл ко мне.

– Слушайте, Эдуард Иосифович, вы же в Белоруссии работали. Может быть, вы там чем-нибудь по старым связям сможете помочь? А то мне – полные кранты… – Он безнадёжно махнул рукой и опустился на стул.

Я налил ему стакан воды и позвонил Люсе. Втроём мы разработали соглашение: Люся берёт отпуск за свой счёт и едет в Минск. Там ориентируется по месту и нажимает на все доступные рычаги и педали. В случае успеха Валентин Агафонов гарантирует включение нас, проработавших без году неделю, в число членов товарищества и выделяет нам участок по нашему выбору.

Агафонов вскочил с места, замахал руками:

– Да я… да я всё сделаю… Вы не сомневайтесь… Слово офицера!

– Ладно, Валентин, не волнуйся, всё в наших руках.

И у Люси получилось! Получилось, несмотря на полную безнадёжность дела. И снова случай. Проникнув на тракторный завод как представитель из Молодечно, где мы в своё время работали (москвичей на завод не пускали), она узнала, что на складе завода протекает крыша, для ремонта нужен профлист, выделенный по фондам, то есть безнадёжный. Это был шанс! Но для этого нужно было связать цепью обещаний громадную заводскую бюрократическую машину: отдел снабжения – отдел сбыта – производственный отдел, а кроме того, выбить этот проклятый профлист с Киреевского завода, что в Тульской области. И каждый день по нескольку раз звонить по всем этим адресам.

Русиновские тракторы отгрузили в 14 часов 31 декабря, за четыре часа до закрытия всех советских фондов.

И после этого вы будете мне говорить, что не верите в могущество Его Величества Случая?

В понедельник у меня был обычный строительный день. С утра – разобраться, что сделала за выходные моя бригада из украинцев на монтаже на комплексе «Москва-Сити», в девять – оперативка на том же комплексе, потом оперативка у Кравцова, в родной фирме, потом – разборки с поставщиками пластиковых окон, потом… Словом, около семи вечера я наконец возвращался домой, и в районе Савёловского вокзала моя машина попала в пробку прямо напротив касс «Аэрофлота». Я подумал, что это знак свыше, и приткнулся к тротуару.

– На Кипр? – спросила меня симпатичная молодая кассирша. – Да, мы летаем в Ларнаку дважды в неделю. Вам на какое число? Нет, никакой визы туда не нужно, для россиян, по крайней мере в этом году, безвизовый режим.

«А, – почесав в затылке, подумал я, – почему бы не рискнуть?!» В последние годы мы почти никуда не ездили. Сначала это были строительство дачи, натужная работа на нескончаемых стройках, которые я вёл сам и которые некому было перепоручить, зарабатывание денег на новую квартиру в нормальном для жизни районе, её отделка и благоустройство… Выматывающая жилы московская жизнь. Весь отдых – на даче, согнувшись над грядками. Лишь однажды мы забрали из Минска двух наших внуков и на старенькой машине махнули в Крым. Да ещё одна поездка в Испанию шесть лет тому назад. Люди вон каждый год позволяют себе, – убеждал я себя, – да пусть провалятся эти мои стройки! Махнуть дней на десять на тёплое море, в блаженное ничегонеделание, с кипрским вином, которое, по словам Тимофея, – прелесть. Я прикинул, что за две недели мы управимся со сборами, и вечером выложил на стол перед Люсей два билета в Ларнаку, что на Кипре: туда – на 15 октября, обратно – на 25 октября.

Думал ли я, что эта поездка станет началом наших многочисленных, почти каждый год, путешествий по тёплым морям и солнечным берегам? Что напоённый запахом цветущих олеандров кипрский воздух отравит наши лёгкие, привыкшие к московскому бензиновому смогу, и что зуд дальних странствий отныне поселится в наших ногах? Что весь мир побережий, омываемых тёплыми морями, распахнётся перед нами и любые страны станут нам доступны, только выбирай! Конечно, в пределах наших финансов. У меня есть не блестящий, но вполне пригодный для общения английский, который я выучил самостоятельно, не хуже, чем у Бухмана, учившегося в инязе. Язык выручал меня везде в моих деловых поездках, от Ливана до китайской глубинки.

Свобода выбора и свобода действий – это то, чем мы дорожим. Да простят мои соотечественники мой непатриотизм, но я не люблю общество россиян за границей. Для этого у меня есть основания. В девяностые и в начале двухтысячных, увы, не лучшие представители России, освободившейся от кагэбэшного надзора, мутной волной перехлестнули границы. Рынки Европы и Азии запрудили челночницы – дурно одетые, громкоголосые, нахальные русские бабы, забивавшие самолёты неподъёмными тюками с барахлом. Я встречал в самолётах и в испанских гостиницах пресловутых новых русских – внезапно и неправедно разбогатевших, мордатых, безвкусно разодетых, окружённых пьяными, крикливыми девицами лёгкого поведения. Они эти гаремы возили с собой. Я встречал в автобусах наших, громко и надоедливо хвастающих, в каких только странах они не побывали и как они плевали на этих итальяшек и испашек. Я встречал на углах вечерних улиц зарубежных городов проституток, переговаривавшихся на русском, правда, в большинстве с украинским акцентом. Я встречал на улицах стайки наших простых туристов, ведомых гидом, одетых в мешковатые советские костюмы, с растерянно и опасливо бегавшими глазами. Наконец, неистребимое желание наших людей выпить как следует, потому что отпуск пропадает, не покидает их и за границей, и это напрягает. Мне до остроты больно и обидно за державу. За нашу державу, где умные и образованные люди не могут себе позволить выехать дальше своего дачного участка. За то, что о русских судят по этой людской пене.

За последние годы многое изменилось в нашей жизни, и определить русского человека за границей можно только по родной речи. Увы, мои соотечественники очень редко говорят на других языках.

Две недели пролетели мигом. Мы покупали новые плавки и летние цветные рубашки, приобрели шикарный тёмно-синий чемодан на колёсиках, с выдвижной рукояткой, чтобы выглядеть совсем-совсем европейцами, и русско-греческий разговорник, чтобы объясняться с аборигенами острова на их туземном языке. Не могу похвалиться большими успехами в греческом, но некоторые слова я освоил.

Калимера – это доброе утро.

Калиспера – это добрый день.

Эфхаристо – это спасибо (как у нас в церкви, честное слово).

И ещё – очень круглое, как мячик, слово паракало – с ударением на последнем слоге – пожалуйста.

Дэзьку определили к нашей дочери в Минске, её отвезла туда Люся, для чего я купил ей (Люсе, конечно) билет в вагон СВ. С таким шиком она ездила в первый и последний раз в жизни.

И вот настал день нашего отъезда, то есть отлёта. Тревожная суета в очередях на регистрацию, стояние под сверлящими взглядами пограничников при паспортном контроле – и наконец мы в транзитной зоне, свободные, как птицы перед полётом в южные края; и, конечно, магазины duty free. Ах, эти «дьюти фри»! Соблазнительно выставляющие на полках сверкающие заморские парфюмы и напитки, с элегантными продавцами, предлагающими понюхать и попробовать. В этой тишине, залитой ровным золотистым, без теней, светом и чуть слышной волшебной музыкой, зачарованные путешественники к сказочным островам движутся плавно и неторопливо, говорят вполголоса. Всё это великолепие можно посмотреть на свет, подержать в руках, почитать безупречно строгие этикетки. И купить. Ну кто сможет устоять перед этим соблазном? Тем более что цены там – без налогов и пошлин, почти даром. В отличие от цен в московских магазинах со многими нулями и знаками, там на этикетках – один-два знака. Правда, в долларах, но какое это может иметь значение, если с этого момента они, путешественники, – свободные граждане мира в свободном полёте! И они покупают. То, что никогда бы не позволили себе дома. Коньяки Remy Martin, виски Jonnie Walker, духи Chanel…

Наш самолёт вырулил на стартовую полосу, задрожал от нетерпения, затем, радостно взревев, пробежался по полосе и взмыл. Я открутил колпачок от фляжки Biscuit, налил в напёрсток солнечной жидкости, протянул Люсе. За наш счастливый полёт!

Итак, мы стали московскими дачниками. Остаток зимы и весна были очень напряжёнными для Агафонова. Как втиснуть в оставшееся малое количество мест всю массу желающих? Тем более что при регистрации кооператива в районе обязали принять двух блатных – начальника Пресненской ГАИ Ивана Григорьевича Подколзина и его заместителя Тимофея Константиновича Сенцова – и отвести один участок под пожарный водоём. Ну и нас с Люсей включить, конечно. Затем пробить проект застройки, утвердить его в Райархитектуре. Пройти многочисленные инспекции: пожарную, экологическую, земельную и т. д. Заключить договор с Энергосбытом на подачу электроэнергии. На собранные с дачников деньги обнести участок забором. Отсыпать и проложить дороги. Разметить и пробить колышками шестисоточные участки, пронумеровать их. Получить и выдать членам свидетельства и ещё многое, многое другое.

Наконец настал долгожданный, вожделенный день – выездное собрание. Наш участок представлял собой вытянутый прямоугольник, крестообразно перечёркнутый главными дорогами – поперечной, от въездных ворот, и продольной. По четырём углам центрального перекрестия располагались самые престижные участки. Левый верхний занял сам Агафонов – наше дачное руководство, два правых были выделены блатным – Подколзину и Сенцову, а левый нижний достался нам с Люсей – за неоценимый вклад в дело приобретения земли. Остальные тянули жребий – квадратные бумажки с номерами из агафоновской шапки.

А земля русиновская оказалась мёртвой. За многие годы нещадной эксплуатации в неё высыпали столько минеральных удобрений и ядохимикатов, что убили в ней всякую жизнь. Даже трава не росла, только какие-то жёсткие колючки. И ядовитый зелёный налёт на кочках бывшей пахоты. Нам предстояло оживить её, напитать навозом и своим потом. А пока дачники бросились строить, чтобы иметь крышу над головой.

Успешнее всего это получалось у нашего главного гаишника Подколзина. Начальник районной ГАИ – ну о-о-очень большая фигура. Как-то мне довелось посетить это учреждение. У меня водительские права забрали, сами понимаете, конечно, не по делу, я ни в чём виноват не был. Ну, я и решил просить помощи у Подколзина, как-никак сосед по даче. Пока я робко сидел в приёмной, ка-а-акие фигуры входили и выходили! Так вот, в ближайшую субботу мы стали свидетелями этого действа. Всеми событиями управляла патрульная машина с проблесковыми маячками. Неумолимыми жезлами они останавливали экскаваторы, самосвалы, большегрузные машины, и вся техника направлялась на подколзинскую дачу. Потом подкатил автобус со штрафниками-пятнадцатисуточниками. Работа кипела. Экскаватор вырыл огромный котлован, загромоздив остальной участок горой земли. Самосвалы везли песок и щебень. Большегрузы – железобетонные блоки и пакеты кирпича. Автокран разгружал всё это. Привезли будку постового, чтобы Ивану Григорьевичу было где укрыться и отдохнуть. Ближе к вечеру на служебном уазике подкатил сам Подколзин, и два милиционера вытащили и занесли в постовую будку ящик коньяка. На следующий день, в воскресенье, состоялось обмытие этого события, с приглашением Агафонова и других ближайших соседей. Компания, конечно, была исключительно мужской. Я отговорился тем, что за рулём и мне вечером в Москву. Подколзин сказал: «Ерунда, не бойся, я тебя в случае чего прикрою». Но тут вмешалась Люся и увела меня по каким-то срочным делам. А вот Валентину Агафонову отвертеться не удалось, и теперь каждые выходные он тяжко страдал от перепоя и грызни жены – хохлухи Анны Сергеевны.

Подколзинский дом рос быстро. Кирпичный, трёхэтажный, нелепый и холодный, как средневековый замок. Отопить его было невозможно, жить в нём – тоже. А через пять лет Подколзина сняли с работы. Его недостроенный дом с пустыми глазницами окон высится мрачным и бессмысленным памятником ушедшей эпохи, а Иван Григорьевич, постаревший и слегка облезший, по-прежнему ютится в будке постового.

Что касается остальных, то каждый строил по своему разумению и возможностям. У нас на участке сразу же появились и стали предлагать свои услуги строительные бригады из Ярославской, Нижегородской и других губерний. Когда-то давно, в дореволюционные времена, бородатые ярославские и нижегородские плотники славились по Москве. Отменно и добросовестно рубили дома, бани и даже церкви, работали споро, заработанные деньги завязывали в тряпочки, везли в родные деревни. Теперешние потомки этих плотников стали шабашниками. Они бродят по Подмосковью, берутся за любую работу и делают её быстро, халтурно и скверно. Выпросив аванс, тут же исчезают, чтобы пропить деньги, не гнушаются прихватить с собой то, что плохо лежит. В последнее время их всё больше теснят бригады из Украины, Молдавии, Таджикистана.

Только один из всего товарищества строил дом своими руками. Дело в том, что я был провинциалом. Нет, я родился в Москве, я москвич в третьем поколении, но вся моя сознательная жизнь прошла в Немоскве. В отличие от москвичей, мы, немосквичи, не избалованы судьбой и не ждём от неё милостей. Мы закалены стоянием в очередях и доставанием еды для семьи. Мы знаем, что никто не придёт нам на помощь, и надеемся только на себя. Чтобы выжить, мы делаем всё своими руками: ремонтируем своего старенького «жигулёнка», сажаем картошку в двадцати километрах от дома, где выделят землю. Мы умеем устроить кладовку в подвале пятиэтажки и построить на дачном участке скворечник из выпрошенных на заводе отходов. Мы даже умеем ночевать в этом скворечнике. Мы оптимисты и романтики. Когда приезжаем в столицу, мы терпеливо сносим недовольное брюзжание москвичей: «понаехали тут» и «Москва не резиновая». Пусть нас презрительно называют лимитчиками и не одобряют нашу правильную русскую речь, в отличие от спесивого московского аканья. Мы жизнестойки, и мы покоряем Москву.

Я был здоровым и молодым (ещё нет шестидесяти) мужиком, и у меня была мечта: построить настоящий, удобный, красивый дом, в который мы будем приезжать после работы, к нам будут приезжать наши дети, внуки и друзья. Наш дом будет самым красивым, самым лучшим: деревянным, рубленым, украшенным резьбой, которую я подсмотрел в вятских деревнях и городках. С мансардой и просторной верандой. А ещё у нас будет баня. Чистая, светлая, с вениками и большим предбанником. Разве я мог доверить эту свою мечту чужим равнодушным рукам? Я позвонил своим старым друзьям в Вятке, и они прислали два лесовоза со срубами шесть на шесть метров, рубленными в чашку, по очень сходной цене. Два дня я разбирал заваленный участок, сортировал брёвна по маркировке. А потом взял лопату и начал рыть котлован под фундамент.

Сначала мои соседи приняли меня за недоумка. Ну как это взрослый человек собирается в одиночку построить дом? Тем более не простой работяга, а инженер, тем более главный. Это же невозможно!

Потом они приняли меня за скупердяя. «Неужели вам жалко денег – нанять рабочих?» – недоуменно спрашивали они меня.

Потом, когда вырос фундамент и начал венец за венцом расти дом, они окончательно впали в недоумение. «Как, откуда вы всё это знаете? Кто вас научил всему этому?» – спрашивали они меня.

Они не могли понять радости физического труда, когда от приятной усталости ноют мышцы и когда работой твоих рук и мыслей осуществляется мечта. Дом рос – два венца в день, четыре венца в неделю. Под каждый венец проложить паклю, обрезать пилой-двухручкой лишние концы брёвен, просверлить и забить нагели. А пока мы с Люсей жили в железной будочке, спали на охапке соломы и готовили еду на костре.

Потом они перестали удивляться чему-либо, только подходили и недоверчиво трогали вставленное на место окно, навешенную дверь. Этот главный инженер мог резать стеклорезом стекло, своими руками настилать полы, вести электропроводку и даже сделал в доме водопровод, канализацию и санузел!

Потом наша семья стала легендой нашего дачного участка, особенно наши внуки. Они приезжали к нам на всё лето, после школы. Со старшим, двенадцатилетним Антоном, мы строили баню, перерубали сруб с размера шесть на размер четыре. В воскресенье вечером мы с Люсей уезжали в Москву, на работу, оставив в холодильнике запас еды на три дня (в среду мы приезжали и готовили снова), а наши внуки с Дэзькой оставались полноправными и самостоятельными хозяевами дачи. Антон был за старшего, и это сильно поднимало его в глазах всей дачной мелкоты. Всё мальчишечье и частично девчоночье население сходилось на нашем участке. Здесь организовывались велосипедные гонки по главному дачному проспекту, походы на купание к ближайшему пруду и, конечно, телевизионные шоу. Естественно, после обеда, когда сделаны все дела по бабушкиному заданию. Дэзька была полноправным членом команды и принимала во всех делах самое активное участие. Самым большим лакомством для всей компании была лапша «Ролтон» в картонных стаканчиках – только залить кипятком и подождать две минуты.

Понимая, что запасы вожделенной лапши заканчиваются, мы приехали в среду вечером. Ворота были закрыты, нас никто не встречал, даже наша собака. Я посигналил. Никакой реакции. Я перелез через забор, открыл ворота, въехал на участок. По-прежнему никого. Мы начали слегка волноваться. Подёргали ручку входной двери. Закрыто. Но изнутри шёл звук. Я встал на чурбак и заглянул в окно веранды. Моему взору предстали семь вихрастых мальчишечьих голов. И одна – чёрная собачья. Они сидели на скамье за столом, а впереди на экране телевизора шёл очередной боевик.

Но однажды наши внуки по-настоящему поразили взрослое население всего участка. Однако это уже другая история.

Таксист в аэропорту оказался очень словоохотливым (на английском) и даже обаятельным человеком. Я сказал ему «калиспера», чем сразу расположил к себе. Узнав, что у нас нет ни малейшего представления, где поселиться, он тут же заявил, что устроит нас, он знает очень хорошее место, не доезжая Лимасола, на берегу моря, там всё хорошо и недорого. Действительно, море оказалось в ста пятидесяти метрах, и с нас запросили за небольшую комнатушку по 35 долларов за день. Я заплатил за пять дней вперёд, и мы искупались в тёплом вечернем море. Сюрприз ждал нас вечером, когда мы сидели на крохотном балкончике и наслаждались тишиной спустившейся ночи. Вдруг с грохотом отворилась дверь бара или кафе прямо под нашим балконом, оттуда на внутренний дворик высыпала толпа весёлых греков, бодрый голос заорал: «АН, together! Sta-a-art!» («Ну-ка все вместе! Начинаем!»). На полную мощь включилась музыка, греки положили друг другу на плечи руки. Это были сиртаки. Греки танцевали самозабвенно и старательно, двигаясь по кругу, топая и подскакивая, минут двадцать. Потом тот же голос, очевидно распорядителя и организатора, скомандовал: «Enough! All together – inside!» («Хватит! Все внутрь!»). Плясуны, толпясь, ринулись в нутро заведения, чтобы подкрепиться и освежиться, и мы перевели дух. Но не прошло и получаса, как всё повторилось. Те же огненные сиртаки, то же прилежное топтание и кружение. Так продолжалось до полуночи. Мы закрыли двери и окна, но это мало помогло. Сиртаки гремели победно и нескончаемо.

Утром нас разбудило ласковое солнце. Оно вело весёлую и озорную игру с морем, бросая ослепительные всполохи прямо нам в глаза. Песок берега был неожиданно чёрным и тёплым. Мы пошли влево по берегу, по кромке уплотнённого вулканического песка, и набегающие волны дружелюбно омывали наши бледные городские ноги. За ночь море выбросило на берег свои драгоценности – хрустальные сгустки медуз, опаловые раковинки и плоские камешки – затейливо полосатые, розовые, голубые, грифельные. Этих драгоценных камешков набрался уже почти полный целлофановый пакет, когда Люся вдруг сделала стойку: слева послышалась русская речь. На безлюдном пляже на расстеленных домотканых ковриках сидели четверо. Это были москвичи. Принадлежность к московской людской расе невольно притягивает людей за границей, точно членов некоего тайного общества, к тому же море и солнце так обволакивают людей негой и благодушием, что в каждом встречном хочется видеть близкого. И мы разговорились. Двое из этой четвёрки были Душенко – Костя, Галя, и ещё Таня – так они представились, брат и сестра с подругой. Четвёртой была Валентина Николаевна. В отличие от стройных и худощавых Душенко, у Валентины Николаевны то место, где когда-то была талия, давно уже перестало быть таковым. Что придавало ей всеми принимаемую и уважаемую солидность. Все они были лет на десять моложе нас, но это не помешало нам назваться без отчеств, и мы были сразу же приняты в компанию. По имени-отчеству именовалась только Валентина Николаевна. Из-за комплекции. Мы были на Кипре впервые, ничего толком не знали, а четвёрка, оказывается, уже на протяжении последних четырёх лет ежегодно проводила свои отпуска именно здесь и именно в октябре, потому что нет на земле лучшего места и лучшего времени года. Очень приятно знающим и опытным людям брать опеку над несмышлёнышами, и женщины наперебой стали просвещать нас:

– что место, где мы поселились, – не самое удачное в окрестностях и что они знают лучше и дешевле;

– что кипрское вино лучше всего покупать в пакетах и стоит оно здесь сущие копейки по московским меркам;

– что во-о-он там, через дорогу, есть магазин-пекарня-кафе Fat Man («Толстяк»), где пекут и продают совершенно бесподобные пирожки, булочки и пирожные;

– что нам нужно обязательно съездить в Никосию, это столица, туда ходят автобусы;

– что в среду на будущей неделе здесь на берегу состоится концерт народной греческой музыки, бесплатно, но очень занимательно;

– что каждый вторник в Лимасоле проводится экскурсия на винзавод, тоже бесплатно, но очень занимательно, и нам обязательно нужно туда поехать.

И масса других полезных и нужных сведений.

Костя помалкивал и пытливо рассматривал нас. Он оказался Константином Душенко, известным в Москве историком и собирателем афоризмов. Его сестра Галя работала в столице в магазине технической (и исторической) книги. А Валентина Николаевна была редактором ветеринарного журнала и очень гордилась своим статусом. Словом, они были истинными московскими интеллигентами, ненавязчивыми и добродушными, но неохотно покидающими обжитые ими раковины и никогда не делающими резких движений. Они давно дружили, вместе проводили отпуска и в связи с давностью дружбы стали немного уставать друг от друга. Валентина Николаевна скептически относилась к меланхоличному Косте и считала, что он ничего не видит за своими первоисточниками (так у историков называются письменные артефакты). Между ними часто пробегали мелкие искры. Может быть, поэтому они так охотно приняли в свою компанию новых, нейтральных, людей. Редко бывает так, что случайная встреча разных по образу жизни людей (опять случай!) вызывает взаимные симпатии, но это произошло, и с тех пор мы стали видеться каждый день. Мы встречались с ними потом в Москве, и я купил в их магазине «Книгу афоризмов» К. Душенко и «Историю византийских императоров». Стыдно признаться, но с афоризмами я застрял на пятой странице, а до византийских императоров так до сих пор и не добрался. Но всё равно это были интересные и душевные люди, неслучайно Душенки.

Они тут же повели нас на античное городище Курион, неподалёку на холме. Мы бродили среди древних построек, любовались открывшимся видом на море и слушали пояснения Кости.

– Кстати, – сказал он, – у нашей семьи греческие корни по материнской линии. Наша бабушка приехала в Москву в тридцатые годы да так и осталась.

– А у меня немецкие корни, – вдруг заявила главная ветеринарша. – Мой дедушка был немцем, правда давно обрусевшим.

Я не смог смолчать и выложил наши козыри: у Люси прабабушка была гречанкой, а я вообще почти наполовину немец. Таким образом, наша компания разделилась на трёх «греков» и двух «немцев». Таня немного подумала и примкнула к «немцам», у неё, кажется, тоже давно кто-то из предков был немцем. К общему удовлетворению, состоялся паритет – трое на трое, что, по утверждению Кости, исключало возможность межэтнической войны.

Мы переехали поближе к нашим новым друзьям только через четыре дня, я неосмотрительно заплатил аванс. И каждый вечер из этих четырёх дней мы слушали оглушительное сиртаки.

Дни накатывали и отступали в прошлое, как неспешные волны утреннего моря. Рано утром я бежал на берег, чтобы поплавать, радостный и свежий возвращался в наше новое жилище, где уже проснулась Люся и где упоительно пахло сваренным кофе. Потом мы шли на морской берег, туда же подходила душенковская компания, на мелком чёрном песке расстилались циновки и коврики, мы плавали в тёплом море, грелись на солнце и неторопливо разговаривали. На разные темы. Я впервые встретил живого историка и, конечно, вцепился в Костю. Меня очень интересовала история Московской Руси XIV века, и я засыпал его вопросами. Костя отнекивался: он, видите ли, был специалистом по византийской истории, а его знания по русской истории не очень профессиональны, но под моим напором уступал.

– Вы спрашиваете, – говорил Костя, – как расценить поступок великого князя Дмитрия Ивановича – снять княжескую одежду и в латах простого воина встать в первых рядах в смертельной сече. Понимаете ли, добросовестный историк не вправе давать оценки событиям глубокой старины. Задача историка – наиболее точно, полно и беспристрастно воссоздать и проанализировать события тех дней. А оценивать их… Во-первых, информация, которой мы располагаем, весьма скудна. Ведь, кроме «Сказания о Мамаевом побоище» и «Задонщины», практически не сохранилось ни одного значительного документа, описывающего эту битву. А эти летописи – поэтические, художественные произведения, они дошли до нас во многих списках, зачастую противоречащих друг другу, и мы пытаемся разобраться, что в них правда, а что – художественный вымысел или ошибка переписчика. Во-вторых, обычаи, образ мышления людей того времени разительно отличаются от того, как думаем и поступаем мы. А что касается значения этого сражения для истории Руси, то не всё так очевидно. Казалось бы, великая победа над супостатом, торжество русского духа, но ведь к каким последствиям она привела! На Куликовом поле погиб цвет русского воинства, и великий плач шёл по Руси. А через два года Тохтамыш разорил и сжёг Москву. Я согласен с вами, что в истории мы черпаем патриотизм, через исторические тернии идёт становление нации и государства. Но не всё так однозначно, и кроме исторической науки существуют и живут исторические мифы. Их используют в своих целях политики, и это тоже часть нашего общественного сознания.

Потом мы шли обедать в Fat Man, объедались пирожками и слойками. А вечерами были прогулки по Лимасолу. Неярко освещённые улицы, негромкая музыка, до глубокой ночи заполненные вечерние кафе с официантами в снежно-белых рубашках, подпоясанных красными шарфами (в большинстве сербы), летучие мыши, неслышно и стремительно рассекающие воздух, и… украинские проститутки на перекрёстках. Южный приморский город.

Автобус подвёз нас к воротам винзавода ТЕО, когда ещё не было девяти, и мы с Люсей оказались первыми. Ближе к девяти стали подтягиваться другие любители кипрских вин, и мы начали играть в увлекательную игру: угадай, кто из какой страны. Сначала подошли три очень весёлые бабушки, одетые в линялые юбки и пёстрые кофты, и начали галдеть друг с другом. Им было, наверное, чуть за шестьдесят. «Американки», – по выговору определил я. Мне уже приходилось встречать таких на улицах южных городов. Отработав своё и став retired (пенсионерами), они начинают новую жизнь, свободную от рутинных тягот, взрослых детей и престарелых супругов. Они колесят по миру и развлекаются в обществе близких подруг. Бабушки рассказывали друг другу какие-то весёлые истории и заразительно хохотали. Ровно в девять появилась тридцатилетняя пара. Они были одеты так безукоризненно, что мне стало неловко за мои потрёпанные джинсы. Они подчёркнуто и чопорно сторонились беспардонных американок. За всё время ожидания не произнесли ни звука. Я определил их как англичан. Были ещё какие-то, неопределённой национальности, то ли шведы, то ли норвежцы. Последним подошёл и встал в сторонке совершенно замечательный тип. Редеющие чёрные волосы клоками свисали на его лоб, на бледном лице мученика была написана мировая скорбь. Помятые брюки, несвежая рубашка. Он весь был помятый и скорбный. «Спорим, что он ирландец?» – шепнул я Люсе. В это время отворилась дверь, и к нам вышла миловидная женщина. «На экскурсию? – поинтересовалась она. – Пойдёмте со мной». Нестройной толпой мы двинулись через двор и начали хождение по цехам завода. В огромных чанах бродило виноградное сусло, из которого потом получится знаменитая кипрская «Коммандария» или лёгкая «Афродита».

– Мы используем только виноград, выращенный здесь, на Кипре, и не покупаем дешёвого виноматериала, – с гордостью заявила наша провожатая. – Мы следуем традициям наших предков, которые тысячи лет тому назад подвяливали гроздья, чтобы в них накопилось больше сахара. Поэтому наши вина отличаются от итальянских, испанских и прочих.

Потом мы спустились в подвалы, где в ряд выстроились огромные, в два роста, дубовые бочки. Там в тишине и прохладе отстаивается и набирает силу солнечный напиток.

– Здесь при постоянной температуре, в тишине отстаивается и созревает вино, – рассказывала наш гид. – Да, тишина очень важна для вина, поэтому мы говорим здесь негромко. Вас я тоже попрошу не шуметь. Вино – живой организм, и никто не может точно предсказать, как оно себя поведёт. Поэтому вино выдерживается в этих бочках год, после чего наши сомелье определяют его дальнейшую судьбу. Если через год вино не приобрело особых органолептических свойств, оно считается ординарным, мы его разливаем по бутылкам и пакетам, и оно идёт на продажу. Если же вино удалось, как говорит наш главный сомелье, то оно идёт на выдержку. Почему так происходит, никто не может точно сказать. Может быть, в прошедшем году было больше пасмурных дней и меньше солнца. Может быть, повлияли весенние дожди. Но бывает так, что для созревания винограда складываются наиболее благоприятные условия. Эти года мы отмечаем на этикетках, и это ценится знатоками вин. Выдержанное вино отстаивается в бочках от трёх до пяти лет, и его цена, конечно, уже другая. Но если вино отличается особым качеством, оно переводится в разряд коллекционных. Такое вино выдерживается восемь, десять и более лет. Бутылка такого вина может быть продана на аукционе за очень большие деньги. Если нет вопросов, мы следуем дальше.

Нас повели в цех разлива, где умные автоматы на конвейере наполняли и закупоривали бутылки, наклеивали строгие этикетки.

– Ну вот и всё, – сказала наш гид, – вы уже узнали все секреты производства вина, и самое время нам последовать в дегустационный зал. Там вы сможете оценить достоинства наших напитков. Есть ли вопросы?

Какие вопросы? Наша пёстрая публика, истомившаяся в унылом, но неизбежном топтании по заводским коридорам, заметно оживилась и ринулась вперёд. Уставленный цветами дегустационный зал был великолепен. Высокие окна бросали свет на длинный стол, где в ряд выстроились вожделенные бутылки, высокие бокалы и крохотные блюдечки с мелко нарезанным сыром. Утомлённые экскурсанты быстро заняли места на скамьях вдоль стола, и началось собственно то, ради чего они припёрлись сюда. Быстрее всех действовали американки. Очевидно, они далеко не первый раз были здесь и чувствовали себя как дома. Они звонко чокались и пили за взаимное здоровье. Бутылки быстро пустели, и официантам пришлось принести ещё одну партию. Только английская чета не принимала участия в общем веселье. Они сидели с прямыми спинами и ледяными взорами наблюдали за этой шокирующей вакханалией. Слева от меня сидел мой одинокий и тоскливый ирландец. После второго бокала «Коммандарии» я почувствовал любовь и сострадание к людям. Мне стало жаль моего соседа, и я решил обратиться к нему:

– Извините. Вы так грустны, могу ли я вам чем-либо помочь?

– Ах, нет, это моё обычное состояние. Жизнь так тяжела.

– Я из России, – нахальничал я, – а вы из какой страны?

– Я ирландец, – печально сказал он.

– Так давайте же выпьем за процветание наших стран.

После первого возлияния он слегка порозовел, и я продолжил наступление.

– Простите, я знаю, что у ирландцев есть конфликты с англичанами. – Я ступил на зыбкую почву. – Недавно в Белфасте прошли очередные теракты, и вообще из ОТенри я вынес вывод, что ирландцы – отчаянные драчуны и где ирландцы, там обязательно беспорядки.

Мой собеседник вдруг преобразился, в его глазах засверкали искры.

– Англичане угнетают мой народ! – с негодованием произнёс он. – Они пришельцы и завоеватели на нашей земле. Они не разрешают нам говорить на нашем древнем кельтском языке.

Английская пара уставилась на нас, и, чтобы избежать очередного ирландско-британского конфликта, я подлил в бокал моему собеседнику «Афродиты».

– Простите меня, – сменил я тему разговора, – а почему вы один? Вы женаты?

Скорбь и тоска вернулись в его глаза.

– Моя жена – алкоголичка, – доверительно, как близкому другу, сообщил он. – Она вот такая толстая, – он убедительно показал, – и я не могу ездить с ней за границу…

Я почувствовал, что ещё бокал «Коммандарии» – и безутешные ирландские слёзы прольются на мою грудь, и ещё раз сменил предмет нашей задушевной беседы.

– Позвольте мне представить мою жену… – Я оглянулся и не нашёл Люсю рядом. Она пересела в компанию американских бабушек и оживлённо беседовала с ними на международном языке жестов.

Вдохновлённые пополнением рядов американки стали красноречивыми знаками показывать официантам, что бутылки пусты и нужно бы добавить, но те засмущались, посовещались меж собой на своём птичьем языке и послали за руководством. Скоро пришла наш гид и на хорошем английском очень твёрдо произнесла, что, к сожалению, это невозможно, мы и так превысили лимит…