Игорь Голубятников (Паломарес)


Родился в 1961 году. Работал гитаристом в коллективе народного артиста СССР. Тогда же начал писать стихи и прозу.

С 1989 года работал преподавателем в ГМУ им. Гнесиных и в ансамбле «Фонограф». В 1991-м окончил институт и уехал на работу по контракту в Гондурас. В 1994 году основал музыкальную школу «Москва» при Французском альянсе в Тегусигальпе. Объездил с концертами все страны Центральной Америки, записал несколько дисков и кассет, как сольных, так и в сотрудничестве с местными композиторами и поэтами. В 2003 году вернулся в Россию, работал директором ООО «Пензтрикотажфабрика». В 2015 году опубликовал книгу «По банановым республикам без охраны».

Член Интернационального Союза писателей. Сейчас готовит сборник рассказов под названием «Ваша Раша».

Морковь и голуби

Клавдия Павловна просыпалась поздно.

Мужа у нее отродясь не было, а единственная дочь давно укатила покорять столицу, да так и прописалась там навечно в каком-то безымянном офисе. В общем, некуда было старушке спешить. И не для кого.

Сквозь латаные шторы в двенадцатиметровую комнатенку настойчиво просачивались лучи озорного мартовского солнышка, раскрашивая плешивый выцветший ковер золотистыми овалами. В одном из этих овалов уютно и уверенно распластался на боку вернувшийся с ночных похождений кот Борька. Его широко раскинутые лапы вкупе с размеренным тиканьем настенных часов и заполошным цвирканьем счастливых синиц за окном означали, что новый день Клавдии Павловны начинался так же, как и все прошедшие. Кукушка из часового окошка подтвердила это ощущение, бодренько прокуковав аж целых десять раз. Исполнив долг, птичка ретировалась в свой настенный «кукушник», и старушка нехотя поднялась с продавленного дивана.

Зайдя в ванную с пожелтевшим от старости, вечно слезящимся унитазом и такою же раковиной, она набрала из-под крана горсть этих слез, ополоснула морщинистое личико и промокнула его вафельной тряпкой, которая в далекой молодости была полотенцем. Шаркая шлепанцами по неровному дощатому полу, добрела до кухоньки, зажгла газовую конфорку и поставила на нее закопченный железный чайник.

Покуда чайник доспевал, принесла из комнаты на кухоньку телевизор «Юность-402» с экраном размером с чайное блюдце и включила Первый канал. Очень ей нравилось, как под бодрые звуки музыкальных заставок хорошо упитанные, лоснящиеся достатком и достоинством дикторы и дикторши рассказывали про успехи нашей славной страны и про зависть к нам коварного и подлого Запада.

– Борьк, а Борьк! – осторожно поворачиваясь на колченогой табуретке в сторону гостиной, позвала Клавдия Павловна единственного своего собеседника. – Нет, ты погляди, чаво мериканцы проклятущие удумали опять! Мало им свово полушария – они вокруг наших границ ракет понаставили. Украину вон всю взбаламутили, хохлы нас таперь ненавидют. А ведь были, как ты, – родные, свои…

Старушка задумалась.

– Помнишь, я те говорила, что у нас в бригаде одна хохлушка была, Катериной ее звали? Не помнишь? Ну ладно… Она еще сало домашнее свое принесла, когда меня на пенсию провожали, я те шкварки дала от сала того… Опять не помнишь? Ни хрена ты не помнишь, гулена мартовский! Интересно, а где Катерина щас? Наверно, к себе в Хохляндию вернулась, на нас таперь зубы точит… Ну и хер бы с ней! – внезапно рассердилась пенсионерка. – Никто нам ничо не сделает. Кишка тонка!

В этот момент из носика чайника повалил густой пар, и Клавдии Павловне поневоле пришлось прервать бурный поток своих воспоминаний. Пришло время завтракать.

Ела она до чрезвычайности мало – несколько сухариков с чаем, салат из морковки с квашеной капусткой да пару вареных картофелин с постным маслицем за весь день. Варить что-то посерьезнее ей было, откровенно говоря, лень. Да и опять же не для кого.

Но зато она каждый день покупала целый нарезной батон и с видимым удовлетворением, уверенно переходящим в прочное осознание не зря прожитой жизни, несла его к мусорным контейнерам напротив подъезда.

Завидев семенящую бодрой походкой Клавдию Павловну с батоном наперевес, все окрестные голуби и примкнувшие к ним галки с воробьями немедленно слетались на банкет. Разрумянившаяся от ходьбы и от вновь свершенного акта осознания старушка начинала крошить батон на головы подопечных, едва не наступая на хвосты и лапы особо дерзким.

– Эй, эй, вы чего?! – прикрикивала она на дерущихся за пайку птиц. – А ну-ка, цыц, шалопаи! Всем хватить!

– Так их, так их, говнюков! – ласково поддерживала Клавдию Павловну баба Валя, кормившая бродячих котов с другой стороны мусорных баков. – Никакого порядку неть у ентих пернатых! Не то что у котиков моих!

– И не говори, подруга! – соглашалась Клавдия Павловна. – Прям вот из рук рвуть! Поубивать друг дружку готовы за крошку!

Птицы нимало не слушались старушку и продолжали практиковать первобытный дарвинизм, отгоняя от хавчика более слабых особей. Тем не менее батон рано или поздно иссякал, голуби немедленно теряли всякий интерес к благодетельнице и, для порядку поискав пару минут, чего бы еще склевать, разлетались по своим делам.

– Слышь, Валь! – позвала кошачью кормилицу Клавдия Павловна, отряхивая ладони от прилипших крошек. – А ты мово любимого беленького, случаем, не видала? Чой-то он седни не прилетел…

– Так его ж твой Борька с утра задрал! – отвечала, услужливо улыбаясь, добрая подруга.

– Как задрал?! – перестала тереть руки старушка. – Брешешь, поди!

– Собака брешет! – немедленно обиделась баба Валя. – Иди вон сама посмотри возля подъезда – до сих пор евонные перья с кишками растоптаны валяются!

Клавдия Павловна пошла, молча посмотрела на следы Борькиного злодейства и молча вернулась домой.

– Хрена с два ты у меня терь шкварками полакомисся, убивец! – сквозь сжатые зубы пообещала она подошедшему потереться о ее ноги коту. – Одними овошшами питаться будешь, усатая морда! На вот, жри! – И с размаху заехала увесистой морковью по кошачьей физиономии.

Оскорбленный в лучших намерениях кот взвизгнул фальцетом, одним махом сиганул на подоконник, оттуда – в открытую форточку, да и был таков!

А Клавдия Павловна поставила на плитку закопченный чайник, села на колченогую табуретку и включила телевизор «Юность-402», из которого ухоженные и упитанные дикторы с дикторшами счастливо куковали и цвиркали о том, как же все-таки здорово жить в нашей замечательной стране!

Наука и религия

Мужики в деревне крепко гуляли на Казанскую.

Пока их жены прибирались в избах да протирали вынутые по случаю праздника из сундука иконки Божьей Матери, мужики собирались у конторы колхоза и неторопливо скручивали цигарки из обрывков советских газет.

Часам этак к девяти, когда июльское солнце уже не раз заставляло протирать нещадно потевшие под праздничными фуражками головы, к правлению подтягивался колхозный пастух Барыш с гармошкой на ремне через плечо и бутылью мутной жидкости под мышкой.

– Эва, Барыш подкатыват! – радостно сообщил товарищам Ваньша Комаров, первым узревший разодетого в пух и прах гармониста.

– А мы уж тут тя заждались! – откликнулся ему Петька Жеменев, красномордый скотник с плечами в косую сажень.

– Десятый час никак, а ни в одном глазу!

– Ничо, подождешь, – спокойно ответил Барыш, ставя в тенек бутыль и задвигая трехрядку за спину. – Закусь принесли, отерханцы?

– Не вишь, што ль? – мотнул патлатой головой Ваньша. – Эва, на газетке разложено все!

Барыш аккуратно, чтобы не помять красную рубаху навыпуск и не испачкать начищенные до зеркального блеска юфтевые сапоги, присел на травку и посмотрел на несколько вырванных листов бумаги, постеленных скатертью.

– Кака эт те газетка?! – попрекнул он Ваньшу. – Это ж цельный журнал «Наука и религия», темнота! Эвона статья про работу мозга при задержке дыхания. Читать, што ль, не умеешь, комаха тя задери?

– Нет у его мозгов! – уверенно заявил Петька, с характерным звуком выдергивая пробку из бутыли с мутной жидкостью. – Ни к чаму яму та статья!

– Чего нету? – напрягся Ваньша. – Мотри, как бы самому мозги не вышибли!

Петька, не обращая ни малейшего внимания на угрозы худосочного приятеля, разлил жидкость по граненым стаканам и выдохнул:

– Ну, будем! – После чего, слегка дотронувшись своим стаканом до товарищеских, залпом опрокинул его в широкую пасть. – Хар-рош! – смачно крякнул он, ставя стакан обратно на травку и протягивая другую руку за малосольным огурчиком и черным хлебушком.

Остальные последовали его примеру… И продолжали следовать, пока не опростали пятилитровую бутыль полностью. Наиболее слабые богомольцы уже лежали влежку, а наиболее крепкие отправились в соседнее село на традиционный праздничный диспут.

– Эка… – непритворно удивился Барыш, когда в емкости не осталось ни капли. Потом поглядел пристально на журнал-самобранку и непослушным языком проговорил, прерываясь на икоту: – Вань, а Вань, слышь, што ль?

– Ась? – оторвался от своих булькающих мыслей о работе мозга приятель.

– Хренась! – с обворожительной улыбкой ответил Барыш. – Эт-та… домой ко мне сгоняй… у меня еще одна така стоит в сенях, под лавкой… – Тут силы его неожиданно оставили, он завалился на бок, как подстреленный олень, и скоропостижно вырубился.

– Разморило! – понимающе помотал башкой крепыш Петька. – Жарища-то кака! Небось, под тридцатку! – И, с трудом задрав голову, посмотрел на стоявшее в зените дохристианское Ярило.

Ваньша тоже попробовал посмотреть на солнце, но голова его внезапно предательски закружилась, и он поспешил сфокусировать взгляд на Петре. Когда тот перестал наконец троиться, Ваньше в голову пришла ненароком одна восхитительная идея:

– А чо мы тут сидим, по́том оплывам? Айда в Волге скупнемся!

– И то дело! – согласился Петька, не без труда встав на четвереньки. – Слышь, Барыш, подъем!

Барыш никак не реагировал.

– Гармонь с его сыми! – посоветовал Ваньша. – Так. А терь давай ты под праву, а я под леву! У меня лодка тута недалече.

Приятели взвалили обмякшего Барыша на плечи и потащили к реке, поминутно спотыкаясь и матерясь. Донеся до берега, плюхнули на мокрый песок, не снимая с него ни начищенных сапог, ни красной косоворотки. А сами стащили с себя всю одежу, кроме семейных увядших трусов, зашли в воду и стали отвязывать Ваньшину лодку от колышка.

Пока суд да дело, ожил и Барыш. Неуверенно сел, опершись обеими руками о песок, обвел мутным взором окрестность и заорал благим матом на всю Волгу вплоть до противоположного берега:

– Как по нашей речке плыли три дощечки! Эх, оп, твою мать, плыли три дощечки!

Потом повернул голову к приятелям и требовательно вопросил:

– Иде моя трехрядка? Петь хочу!

– Морду перва ополосни, певун! – незлобиво посоветовал ему Петька.

Барыш послушался, прополз пару метров на четвереньках и макнул головой несколько раз в воду. Затем шатаясь встал на ноги и поинтересовался:

– А куда эт вы собрались без меня?

– На фарватер! – пояснил Петька. – Ваньша журналов по твому совету начитался и хочет поставить ксперимент. По поводу работы мозга при задержке дыхания. Вот заодно и докажет, что у его мозги есть!

– А-а-а… – протянул Барыш с пониманием. – Ну, ежели ксперимент, то айда!

Друзья-приятели сели в лодку, Петька выгреб на фарватер, и Ваньша, сложив ладошки одна к другой, сиганул с кормы в бездонную неизвестность. Мужики до-о-олго ждали, когда он оттуда вынырнет.

Вынырнул Ваньша на Угличской плотине несколько дней спустя, набравши так не хватавшего ему при жизни весу и намертво вцепившихся раков. Однако результаты сего смелого эксперимента по оценке работы мозга в условиях задержки дыхания так и не попали в научно-просветительный журнал. Начхать было редакции «Науки и религии» на Ваньшу и на его эксперимент с хоть и подтопленной, но все равно высокой Калязинской колокольни!

Загрузка...