Сразу по возвращении в Петропавловск камчатского губернатора генерал-майора Кошелева, проскакавшего по бездорожью семьсот верст из Нижнекамчатска всего за две недели (так спешил увидеть соотечественников, по общению с которыми страшно соскучился в своей Богом забытой области), Резанов обратился к нему с просьбой разобраться в его конфликте с Крузенштерном. Внимательно выслушав полномочного посланника России в Японию и изучив представленные им документы, Кошелев назначил и провел следствие, обернувшееся для Крузенштерна весьма неблагоприятными выводами.
Когда были получены предварительные результаты расследования, Кошелев пригласил Резанова и Крузенштерна в свой кабинет. Полномочный посланник выглядел абсолютно спокойным, начальник экспедиции явно нервничал, сам губернатор был слегка взволнован.
– Господа, – обратился последний к фигурантам следствия, – я пригласил вас, чтобы ознакомить с предварительными результатами расследования по факту ваших разногласий, послуживших причиной возникновения между вами конфликта. Итак, в ходе расследования было установлено, что вопреки воле государя императора, изложенной в соответствующей инструкции и врученной полномочному посланнику в Японию камергеру Резанову, капитан-лейтенант Крузенштерн попытался оспорить права господина Резанова на главенство в экспедиции. Тем самым господин Крузенштерн поставил под угрозу возможность успешного ведения переговоров по установлению торговых отношений с Японией, что, в свою очередь, способно нанести непоправимый ущерб интересам Российской империи в Восточно-Тихоокеанском регионе. Более того, все офицеры шлюпа «Надежда» и их подчиненные невольно оказались втянуты в эту крайне неблагоприятную для интересов России ситуацию, и поэтому я, как представитель высочайше предоставленной мне государственной власти, вынужден буду принять соответствующие меры по ее устранению. Однако для начала мне хотелось бы выслушать мнение по этому вопросу зачинщика конфликта. То есть господина Крузенштерна.
К концу пространной тирады губернатора Крузенштерн уже понял, что крупных неприятностей ему не избежать, а это могло иметь роковые последствия для его карьеры. Осознал он, однако, и то, что сейчас Кошелев предоставляет ему последний шанс хоть как-то исправить сложившееся на «Надежде» положение дел, виновником которого признали именно его, младшего и по чину, и по должности. Поэтому решительно поднялся со своего места и, обращаясь к губернатору, приступил к оправдательной речи:
– Ваше превосходительство! Я в полной мере осознаю и признаю свою вину за сложившуюся на судне нездоровую обстановку и готов понести за это заслуженное наказание. И все-таки, в интересах нашего общего дела и учитывая мой непререкаемый авторитет у всей команды высочайше вверенного мне шлюпа, покорнейше прошу вас не давать следствию дальнейшего хода! А вам, ваше превосходительство, – повернулся он к Резанову, – я приношу искренние извинения за свое недостойное поведение и твердо заверяю вас, что впредь не допущу ничего подобного. Другими словами, я безоговорочно признаю ваше главенство.
«Ишь как заговорил, когда ему хвост прищемили, – усмехнулся про себя камергер. – Сразу и о моем титуле вспомнил! Ну да ладно, это теперь дело пятое. Главное, что признал мое главенство, и, значит, отныне я смогу работать спокойно».
– Я понял вас, господин Крузенштерн, присаживайтесь, – кивнул губернатор. – И поскольку это наше совещание неофициальное, ибо, как вы оба, надеюсь, заметили, протокол не ведется… – Он замолчал и выжидающе воззрился на Резанова.
– Я принимаю ваши извинения, Иван Федорович, – благосклонно произнес камергер, тоже поднявшись с места. – Вы действительно опытный капитан, и к тому же являетесь основным инициатором Первого кругосветного путешествия, осуществляемого кораблями русского флота. Поэтому считаю несправедливым лишить вас возможности успешно завершить его. Да и повинную голову, как известно, меч не сечет… Посему любезно прошу вас, уважаемый Петр Иванович, – обратился он уже к губернатору, – прекратить дело в отношении капитан-лейтенанта Крузенштерна… – (тот облегченно проглотил застрявший в горле комок) – …но только после того как он принесет мне… публичные извинения.
– Я непременно сделаю это, Николай Петрович! – снова вскочил Крузенштерн. Глаза его увлажнились от счастья. – Сегодня же, в кают-компании «Надежды»! В присутствии всех офицеров, ученых экспедиции и членов торговой миссии! – с готовностью выпалил он.
– Ну что же, – многозначительно изрек губернатор, подытоживая неофициальное совещание, – пожалуй, я исполню просьбу многоуважаемого мною камергера Резанова. – По лицу губернатора было видно, что он и сам остался весьма доволен столь благополучным исходом дела, проведенного им по просьбе придворного вельможи, который, по слухам, дошедшим до него от друзей из Петербурга, был близок к самому императору АлександруI.
Резанов свое обещание сдержал: приказ об исключении Воронцова из состава торговой миссии подписал только после предварительной договоренности о его обустройстве с вернувшимся в Петропавловск губернатором. Тот, буквально источая волны радушного гостеприимства, охотно согласился приютить опального графа – на время, до первой же оказии переезда в Русскую Америку, – в своем довольно просторном доме. Его супруга, сильно истосковавшаяся по общению с жителями стольного Петербурга, несказанно обрадовалась нежданному постояльцу, который вдобавок оказался еще и аристократом.
Благодаря все тому же губернатору разрешился наконец вопрос и с Кабри, беглым французским матросом, нелегально обретавшимся на шлюпе. Когда корабли экспедиции покидали гостеприимный остров Нукагива, тот тайно проник на «Надежду» и был обнаружен членами экипажа лишь в открытом океане. Будучи вне себя от гнева, Крузенштерн пообещал тогда высадить наглеца на первом же встреченном по пути на Камчатку острове. Однако когда шлюп причалил к Гавайским островам, Кабри упал капитану в ноги, умоляя пощадить его. Оказывается, он заметил на берегу знакомого английского миссионера, который, по словам беглеца, непременно передаст его капитану первого же французского судна, и тогда на родине ему не избежать виселицы. Сжалившись, Крузенштерн махнул на приблудного француза рукой: согласился оставить его на шлюпе до лучших времен. К тому же тот не зря ел казенный хлеб: оказался опытным и расторопным матросом.
Теперь же, по прибытии в Петропавловск, Крузенштерн обратился к Кошелеву с просьбой избавить его от беглеца, и губернатор взял того к себе на службу в качестве лакея (в те времена в барских домах считалось модным иметь слугу-француза). А Софья Михайловна, супруга губернатора, тут же определила Кабри в услужение к постояльцу-аристократу.
Алексей Михайлович готовился к переезду. Он собирал и сортировал свои вещи, не так уж чтобы и многочисленные, а Кабри тщательно упаковывал их и сносил в катер, который, по случаю долгожданного избавления от ненавистного соперника, «любезно» предоставил им Крузенштерн.
Взяв в руки цепочку с ошейником Макаки, Воронцов ненадолго задумался, а затем решительно присовокупил поводок к очередной стопке отсортированных вещей. «Сохраню. В память о заслугах Макаки перед нашим родом», – горестно вздохнул он.
Когда сборы были почти закончены, в дверь негромко постучали, и после разрешительного возгласа графа: «Входите!» в каюту нерешительно протиснулся Григорий Иванович Лангсдорф, сопровождаемый Андреем Петровичем Шуваловым.
– Мы, кажется, не вовремя, Алексей Михайлович… – стеснительно проговорил ученый, окинув взглядом стопки еще не упакованных вещей. – Просто, извините, не смогли не попрощаться с вами перед грядущей вашей одиссеей…
– Что вы?! – воскликнул искренне обрадованный нежданным визитом граф. – Я рад видеть вас обоих всегда и при любых обстоятельствах! – Он многозначительно посмотрел на Кабри, и тот, понимающе схватив пару тюков, моментально исчез.
– Вышколенный, однако, получился слуга из нашего приятеля Кабри! – по-доброму усмехнулся ученый.
– Он же был у вас переводчиком, Григорий Иванович, когда вы с Андреем Петровичем обследовали Нукагиву, так что вы должны знать его даже лучше, чем я, – в тон ему улыбнулся Воронцов.
– Помню, было такое дело… – ностальгически вздохнул натуралист. – А вам вот еще только предстоит путешествие по неведомым просторам Русской Америки! – В глазах его мелькнули искорки неподдельной зависти.
– Полагаю, ваше предстоящее путешествие в глубь Бразилии, о которой вы столь красочно и образно рассказывали нам в кают-компании, окажется не менее грандиозным, Григорий Иванович, – подбодрил его граф.
– Ну, мое путешествие пока еще в далекой перспективе, Алексей Михайлович. Очень далекой. Сейчас же позвольте мне еще раз дать вам несколько практических советов, которые, я надеюсь, окажутся для вас полезными в будущем.
– Буду чрезвычайно благодарен вам за вашу любезность, уважаемый Григорий Иванович.
И опытный натуралист, принимавший участие в ряде посвященных естественной истории экспедиций, прочел графу последнюю краткую лекцию о порядке сбора научной информации и ее предварительной обработке, снабдив свой рассказ действительно ценными деловыми советами.
Прощаясь, Алексей Михайлович крепко пожал руки и ученому, и поручику гвардии.
– Большое спасибо вам, Григорий Иванович, за ваши воистину бесценные советы! – от всей души поблагодарил он натуралиста. – И дай вам Бог успехов в вашей плодотворной научной деятельности!
– Ни пуха ни пера! – напутствовал его в ответ Лангсдорф.
– К черту! – в тон ему ответил Воронцов. Потом повернулся к Шувалову: – А вас, Андрей Петрович, буду ждать через год в Русской Америке. – И рассмеялся, увидев проступившую на лице ученого растерянность. – Это наша небольшая тайна, Григорий Иванович…
Граф переселился в уютный флигель губернаторского дома, и Кабри на удивление расторопно, словно всю жизнь только этим и занимался, разместил в нем вещи своего нового хозяина. «Повезло мне, кажется, со слугой, – размышлял Воронцов. – К тому же он почти ничего не понимает по-русски, а отец когда-то говорил, что многие слуги любят прислушиваться к разговорам хозяев, напуская на себя при этом совершенно равнодушный вид». Вспомнив о Михаиле Петровиче, которого боготворил, об отчем доме и многочисленной прислуге в их большом родовом особняке, граф невольно вздохнул.
Когда же Алексей Михайлович завел с Софьей Михайловной, единолично управлявшей, как он успел понять, всем губернаторским хозяйством, разговор о возмещении расходов по своему содержанию, та даже не просто обиделась, а прямо-таки взъярилась:
– Да на каком основании вы, Алексей Михайлович, позволяете себе оскорблять нас с супругом?! – в крайнем возбуждении воскликнула она, и ее прелестные губки обиженно скривились. – Мы с мужем почли за великую честь принять вас в нашем доме в качестве дорогого гостя, а вы… вы смеете заводить речь о каком-то возмещении каких-то расходов?! – Глаза женщины наполнились слезами.
Не ожидавший столь яростного отпора, Алексей Михайлович поспешно взял ее холеную ручку и благодарно поцеловал со словами:
– Простите, Софья Михайловна! Я был не прав. Прошу вас, давайте останемся друзьями!..
– Вот с этого и нужно было начинать, милейший граф! – мгновенно сменила гнев на милость генеральша и кокетливо поправила локон, упавший чуть ранее – видимо, от возмущения поведением его сиятельства – ей на щечку. – На вас ведь даже наши дети смотрят с благоговением!
На этом случайный инцидент был исчерпан.
К тому времени старший сын губернатора был уже произведен в подпоручики и служил при отце, однако помимо него в семье подрастали еще двое детей – мальчик и девочка, погодки. Никаких учебных заведений в Петропавловске не имелось, и обучением подростков занимались сами родители да чиновник губернской канцелярии, нанятый ими в качестве учителя. Впрочем, подобная практика была распространена в те годы в большинстве дворянских имений, рассеянных по многочисленным губерниям Центральной России.
Решив неожиданно попробовать себя в качестве репетитора, Алексей Михайлович сообщил о своем желании Софье Михайловне, и та, выслушав его, буквально вспыхнула от счастья. И не напрасно: надо было видеть глаза ее детей, когда те зачарованно слушали рассказы графа о легендарных военных походах Юлия Цезаря и Александра Македонского, героях Троянской войны и мифах Древней Греции! На уроках географии перед ними словно наяву разрастались африканские джунгли, где на лианах с громкими криками раскачивались стаи обезьян. Когда же репетитор переходил к рассказам о непроходимых дебрях Бразилии, населенных длиннющими удавами-анакондами, которые могут запросто удушить человека своими крепкими «объятиями», или о реках, кишащих кровожадными пираньями, способными буквально за несколько минут оставить от случайно забредшего в воду быка один скелет, брат с сестрой судорожно хватали друг друга за руки.
Алексей Михайлович быстро определил пробелы в знаниях детей по отдельным дисциплинам и стал терпеливо и методично устранять их. Это касалось не только истории с географией, но также арифметики и языков – французского и латинского. Учитель-чиновник поначалу ревниво отнесся к появлению конкурента, однако, признав вскоре его превосходство, стал относиться к графу-репетитору с должным почтением. К тому же тот при каждом удобном случае успокаивал его:
– Я-то ведь здесь задержусь ненадолго, Яков Степанович, а вот вам предстоит заниматься с детьми еще несколько лет. Так что моя нынешняя посильная помощь лишней, надеюсь, не окажется.
– Ни в коем случае, ваше сиятельство! К тому же вы, в отличие от меня, получили блестящее университетское образование, – вздыхал тот.
– А также имею опыт работы столоначальником в Министерстве иностранных дел, – не без гордости добавлял Алексей Михайлович, и чиновник начинал взирать на него с благоговейным внутренним трепетом.
Сама же Софья Михайловна, предварительно заручившись разрешением Алексея Михайловича, усаживалась теперь в дальнем уголке комнаты для занятий и – поначалу исключительно из женского любопытства, а затем и с чувством глубокой материнской признательности – наблюдала за учебным процессом. Более всего женщину удивляло, что ее дети не только слушают рассказы репетитора по истории, географии и другим естественным наукам, как завороженные, но еще и добросовестно, а главное, охотно скрипят перьями, решая задачки по арифметике. «Настоящий чародей!» – мысленно умилялась губернаторша, поскольку прежде учитель Яков Степанович неоднократно жаловался ей на явное нежелание ребят заниматься арифметикой. И тут вдруг на тебе – наперегонки щелкают задачу за задачей, лишь изредка, столкнувшись, видимо, с чем-то не до конца еще для них понятным, обращаясь к репетитору с вопросами. «Маг, воистину маг!» – вынесла Софья Михайловна окончательный вердикт постояльцу.
Поэтому однажды вечером, за ужином, она не утерпела и в самых восторженных тонах поделилась с супругом своими впечатлениями от занятий Алексея Михайловича с их детьми. Внимательно, не перебивая, выслушав эмоциональный монолог жены, губернатор обратился к графу:
– Премного благодарен вам, Алексей Михайлович! К сожалению, здесь, в Петропавловске, мои возможности в обеспечении детей достойным образованием крайне ограничены, так что ваша помощь в этом вопросе просто бесценна.
– Так вы еще не знаете, Петр Иванович, – вновь завладела вниманием мужа не в меру разоткровенничавшаяся Софья Михайловна, – что Алексей Михайлович, едва поселившись у нас, осмелился завести со мной разговор о возмещении нам расходов по его, видите ли, в нашем доме содержанию!
Губернатор, нахмурившись, вопросительно посмотрел на смутившегося графа.
– Был такой разговор, Петр Иванович, каюсь. Однако поймите и вы меня правильно: в силу своего воспитания я просто не мог оставить столь щекотливый вопрос без внимания. К тому же этот наш разговор с Софьей Михайловной состоялся еще до того, как я начал заниматься с вашими детьми. И, кстати, до сего дня я считал то давнее недоразумение благополучно разрешенным. – Воронцов бросил укоризненный взгляд на генеральшу.
– Да мы, Алексей Михайлович, за вашу добрую услугу по гроб жизни будем вам обязаны! – вспыхнула Софья Михайловна. – Я только и делаю, что молю Бога, чтобы это судно, которого вы ждете, не появилось у наших берегов до самой весны.
– А может, вы и впрямь задержитесь у нас до весны? – с надеждой в голосе вопросил губернатор. – Условия, чтобы пережить зиму, мы вам создали вроде бы неплохие, тогда как Новоархангельск, новый административный центр Русской Америки, только-только начал отстраиваться после бунта индейцев…
– Какого бунта?! – встрепенулся Алексей Михайлович.
И губернатор коротко поведал графу о заинтересовавших его событиях.
…В 1802 году Баранов вместе с отрядом русских поселенцев отправился на судах компании в небольшое морское путешествие с целью обследования и описания Чугачского залива к северу от архипелага Александра. Именно во время его отсутствия и взбунтовалось одно из индейских племен, населявших в Ситкинском заливе остров с некогда построенной на нем Архангельской крепостью. Подстрекаемые американцами, шхуна которых укрывалась в десяти милях за мысом, и снабженные ими же ружьями, порохом и свинцом для пуль, индейцы взяли эту крепость штурмом, после чего перебили всех обитавших в ней русских и алеутов с острова Кадьяк, включая женщин и детей. Попутно они разграбили склад Российско-американской компании, в котором хранились две тысячи шкур морских бобров[12], а деревянные крепостные стены и прочие постройки попросту сожгли.
Правда, после отплытия шлюпа «Надежда» из Петропавловска в Японию губернатор получил сообщение, что с помощью воинов индейских племен, сохранивших верность Российско-американской компании, и моряков возглавляемого Лисянским шлюпа «Нева» из экспедиции Крузенштерна бунт индейцев был подавлен, и те вынуждены были уйти через горы на северо-восток острова, где и основали новое поселение. Баранов же, решив сожженную Архангельскую крепость не восстанавливать, распорядился на месте бывшего селения бунтарей-индейцев, во всех отношениях весьма удобном, основать новый административный центр Русской Америки и назвать его Новоархангельском. Более того, на вершине ближайшего холма он собственноручно водрузил трехцветный флаг Российской империи, символизируя тем самым окончательное присоединение островов архипелага Александра к России.
Рассказ губернатора потряс Алексея Михайловича, ибо он даже не предполагал подобного рода событий в Русской Америке, куда так стремился. В то же время сообщение Петра Ивановича о том, что индейские племена, населявшие побережье Северо-Западной Америки, не только не поддержали бунтарей, но и, напротив, с оружием в руках выступили против них, обнадеживало. Во всяком случае Воронцов с облегчением понял, что дорога в заветную Русскую Америку для него по-прежнему открыта.
– Благодарю за ценную информацию, Петр Иванович, – сказал он губернатору. – И спасибо за предложение остаться у вас до весны. Однако вынужден отказаться: мне необходимо отбыть в Русскую Америку с первой же оказией. Да и бытовые неудобства меня не пугают: думаю, ближайшую зиму, а может, и не одну, мне все равно придется провести в индейских вигвамах. – Софья Михайловна на этих его словах брезгливо передернула плечами. – Что же касается занятий с детьми, то я уже оставил Якову Степановичу несколько действенных рекомендаций по ведению учебного процесса. Надеюсь, он примет их к исполнению.
– Пусть только посмеет не принять! – вскинулась Софья Михайловна. – Сразу после вашего отъезда я, Алексей Михайлович, возьму ход учебных занятий под личный контроль. Не зря же я как мышка-норушка, – она рассмеялась, явно довольная собственным сравнением, – часами просиживала в уголке, наблюдая за вашими уроками и осваивая основы педагогики!
– Ну все, пропал теперь мой Яков Степанович! – нарочито испуганно всплеснул руками губернатор.
– А вы не ерничайте, Петр Иванович! Если помните, учителем для наших детей его нанимала именно я, – парировала Софья Михайловна. – Хотя, разумеется, с вашей подачи, – не преминула она уколоть супруга.
Кошелев, желая положить конец привычной семейной перепалке, не очень уместной в присутствии графа, примирительно сказал:
– Да Бог с вами, душенька, поступайте с Яковом Степановичем, как сочтете нужным. – И поспешил переключиться на постояльца: – Алексей Михайлович, у меня есть к вам еще одно предложение, весьма, на мой взгляд, заманчивое.
– Какое же?
– Вы ведь гостите в Петропавловске уже почти месяц? – Воронцов согласно кивнул. – Вот! И до сих пор ничего, кроме немногочисленных бревенчатых зданий, а в большинстве своем просто изб, еще не видели! Потому-то я и решил предоставить вам возможность ознакомиться хотя бы с ближайшими окрестностями нашего города. Для этого уже распорядился подготовить трех верховых лошадей и дал соответствующие наставления конюху губернской канцелярии Осипу Макаровичу, который будет исполнять при вас обязанности проводника. Он опытный и по-своему интересный человек, хорошо знающий Камчатку. Кабри отправится вместе с вами.
– А я, – тут же вмешалась в разговор мужчин Софья Михайловна, – распоряжусь приготовить вам в дорогу сытный обед, чтобы вы смогли устроить замечательный пикник на свежем воздухе! – Женщина гордо вскинула подбородок, явно довольная тем, что и ей представилась возможность внести свою лепту в подготовку к предстоящей прогулке графа.
– Кстати, а привычны ли вы к верховой езде, Алексей Михайлович? – заволновался вдруг Кошелев.
– Обижаете, Петр Иванович! Во-первых, я все-таки вырос в графской семье, где верховой езде, фехтованию и танцам уделялось особое внимание. – При упоминании о танцах глаза Софьи Михайловны загорелись неподдельным интересом. – Во-вторых, я с самого детства был приписан к лейб-гвардии кирасирскому полку, которым командовал мой отец, и даже дослужился до чина унтер-офицера. А вот моему Кабри, боюсь, действительно придется несладко, – улыбнулся граф.
– Потерпит, – небрежно махнул рукой губернатор. – В конце концов, он всего лишь ваш слуга. Главное, что у вас, как у бывшего кавалергарда, не возникнет никаких проблем с лошадью. – Он облегченно вытер белоснежным носовым платком вспотевший лоб, а затем задумался, явно что-то прикидывая в уме. Потом огласил вывод, к которому пришел: – Сейчас конец августа, а это самое благодатное время на Камчатке. Посему назначаю выезд на послезавтра, на раннее утро. – И он вопросительно посмотрел на Алексея Михайловича.
– Буду готов, – заверил тот.
Утром назначенного дня, сразу после завтрака, Алексей Михайлович с ружьем, закинутым за спину, и сопровождаемый нагруженным съестными припасами Кабри и всей губернаторской семьей, прибыл к зданию губернской канцелярии. Там, у коновязи с тремя верховыми лошадьми, уже топтался в ожидании Осип Макарович. Поздоровавшись с ним, Алексей Михайлович поинтересовался, какую лошадь тот приготовил именно ему.
Подойдя к указанному жеребцу, тревожно косившему глазом и нервно раздувавшему ноздри, граф по-хозяйски похлопал его по шее и протянул заранее припасенный кусочек рафинада. Почувствовав мягкое прикосновение к ладони лошадиных губ, аккуратно взявших лакомство, он обнял жеребца за шею и прижался своей головой к его голове. И тот вмиг как-то обмяк, перестал дрожать и нервно переступать с ноги на ногу.
– Признал хозяина, ваше превосходительство! – восторженно воскликнул Осип Макарович, обращаясь к губернатору. – Воистину признал! Сразу видно, что человек умеет обращаться с лошадьми, – добавил он, уважительно глянув на графа.
Члены семьи губернатора довольно заулыбались, и Алексей Михайлович, вежливо улыбнувшись в ответ, снял с плеча ружье и со знанием дела приторочил его к седлу. Затем вставил ступню левой ноги в стремя и легко и непринужденно перекинул тело в седло. Петр Иванович мелко перекрестился: не обманул граф, и впрямь опытным наездником оказался!
Воронцов же меж тем натянул поводья, вздыбив жеребца, а потом отпустил их и сделал небольшой круг на рысях, чем вызвал очередной одобрительный гул присутствующих.
– И как же зовут этого красавца? – спросил граф проводника, похлопывая резвого жеребца по шее.
– Буцефалом, ваше сиятельство, – поклонился Осип Макарович.
– Надо же! – шутливо удивился Воронцов. – Выходит, мне предстоит гарцевать на любимом коне самого Александра Македонского! А вашего жеребца, случайно, не Росинантом кличут? – с улыбкой полюбопытствовал он.
– Откуда вы знаете, ваше сиятельство? – опешил от удивления Осип Макарович.
– Нетрудно догадаться. Ведь если один из жеребцов – Буцефал, то другой непременно должен быть Росинантом, неизменным спутником странствующего рыцаря Дон Кихота Ламанчского. Интересно другое: где вы почерпнули столь похвальные исторические знания?
– Так ведь у его превосходительства, – смущенный похвалой графа, конюх уважительно глянул в сторону губернатора, – имеется большая домашняя библиотека, и они соизволяют давать мне книжки по своему выбору. Вот я их и читаю вечерами…
– Хорошее и весьма полезное занятие, Осип Макарович, – одобрительно произнес Воронцов. – Ибо знания лишними никогда не бывают.
– Спасибо вам на добром слове, ваше сиятельство! – зарделся тот от очередной похвалы, произнесенной к тому же при господах.
Тем временем Кабри нерешительно приблизился к третьей, свободной лошади и замер перед нею как вкопанный, явно не зная, что ему делать дальше.
– Вы что же, Кабри, никогда лошадей не видели? – с наигранным удивлением окликнул его восседавший на Буцефале граф.
– Отчего же, мсье, видел, конечно. Только я ведь вырос в семье докера, а верховые прогулки на лошадях считались у нас в Марселе делом исключительно господским.
– Осип Макарович, помогите несчастному мореплавателю оседлать кобылу, – распорядился граф.
Конюх умело и расторопно помог графскому слуге вскарабкаться на лошадь.
– Благодарю вас, мсье, – сказал ему Кабри по-французски.
Осип Макарович беспомощно посмотрел на графа, и тот перевел ему благодарственные слова француза на русский язык.
– Тогда скажите своему слуге, ваше сиятельство, чтобы он не пользовался поводьями. Пусть лучше отпустит их, а сам покрепче держится за луку седла. Я ведь подобрал для него самую смирную кобылу, так что она без лишних понуканий сама пойдет за вашим Буцефалом.
– А ее, часом, не Марией Медичи зовут? – рассмеялся Алексей Михайлович.
– Никак нет, ваше сиятельство! – уже смелее ответил Осип Макарович, успевший несколько привыкнуть к манере разговора графа. – Ее так и кличут – Смирная.
Затем он ловко оседлал своего Росинанта и, дождавшись разрешающего кивка Алексея Михайловича, возглавил кавалькаду. Провожающие напутствовали путешественников дружным многоголосием, среди которого особо выделялся не по годам звонкий голос Софьи Михайловны:
– Доброго пути, Алексей Михайлович!
Сразу за городом всадники обогнули Култушье озеро, отделенное от Авачинской губы нешироким перешейком, над которым кружили крикливые чайки, выискивая добычу на мелководье. Ехали шагом: Осип Макарович резонно опасался, что при более резвой езде неопытный Кабри может вывалиться из седла. Догадавшись о его опасениях, Алексей Михайлович обернулся и спросил:
– Как чувствуете себя, Кабри?
– Вполне сносно, мсье, – довольно бодро ответил тот, явно уже несколько освоившись в седле.
– Тогда предлагаю перейти на легкую рысь, иначе с таким аллюром мы уже через десяток верст вынуждены будем повернуть назад, – резюмировал граф. – Посему примите совет: если вдруг испугаетесь чего-нибудь, сразу цепляйтесь за гриву лошади и как можно крепче прижимайтесь к ее шее. Но ни в коем случае не хватайтесь за поводья. Ни в коем случае! Вы поняли меня, Кабри?
Тот утвердительно кивнул, и Воронцов, к великому удовольствию Осипа Макаровича, приказал перейти на легкую рысь.
Спустя какое-то время путешественники подъехали к полноводной реке Аваче, стремительно несущей свои воды в Авачинскую губу. Через реку был перекинут деревянный мост, на редкость добротный. Да оно и понятно, ведь именно эта дорога, вернее сказать, конная тропа, связывала Петропавловск с Нижнекамчатском, расположенным почти в самой северной точке тихоокеанского побережья полуострова, и с Большерецком, раскинувшимся на побережье уже Охотского моря.
Отсюда открывался потрясающий вид на Корякскую сопку, и, очарованный ее красотой, Алексей Михайлович попросил проводника остановиться. Тот послушно придержал коня и приблизился к графу.
Со стороны Петропавловска вулкан был почти полностью закрыт прибрежной сопкой, а здесь представал взору во всей своей первозданной красе. Его белоснежный конус высотой более 11 тысяч футов упирался в девственно голубое небо, из кратера тянулся вверх дымный шлейф.
Правее возвышался другой вулкан – пониже и довольно странного вида. Судя по всему, в далекие доисторические времена титанической силы взрыв срезал наискось, как ножом, его конус примерно на треть от вершины, а затем на этом месте вырос новый вулкан, но меньшей высоты и несколько у́же старого. То была Авачинская сопка.
На первый взгляд казалось, что отсюда до вулканов рукой подать, однако проводник знал, что это обманчивое впечатление: на самом деле расстояние до их подножий составляло не менее 35–40 верст. Все трое смотрели сейчас на чудо природы под названием «вулканы» как завороженные, даже Кабри перестал постанывать.
– Дымный шельф – это предшественник извержения? – поинтересовался Воронцов у Осипа Макаровича.
– Нет, ваше сиятельство. Вот когда в прошлом году вулкан решил разбушеваться, дым из кратера поднимался вверх аж на целую версту. А в чреве его раздавался неумолчный гул, и даже в Петропавловске чувствовались подземные толчки, правда, не очень сильные. Потом из кратера полетели снопы искр и огромные раскаленные камни. («Вулканические бомбы»[13], – уточнил про себя Алексей Михайлович.) А еще чуть позже по склонам вулкана потекли потоки огненно-красной лавы. Вот уж когда было страсть как жутко! – Осип Макарович опасливо покосился на графа: вдруг решит, что он завирает? Однако сосредоточенный вид сиятельного спутника успокоил конюха, и он воодушевленно продолжил: – Ныне же вулкан отдыхает. Думаю, подымит еще чуток да и затихнет, как соседняя Авача…
Двинулись дальше. Когда проезжали мост, Кабри, испуганный видом стремительно несущейся внизу воды, крепко вцепился в гриву лошади и вплотную прижался к ее шее. «Молодец француз! – отметил мысленно Алексей Михайлович. – Первый экзамен сдан успешно: инстинкт самосохранения сработал вовремя».
Немного погодя выехали на дорогу, вдоль которой росли лишь редкие кусты с разбросанными между ними, наподобие ландышей, островками черемши да каменные березы, чьи ветви образовывали не раскидистые кроны, как в среднерусской полосе, а тянулись под углом вверх.
– Где же тогда жители Петропавловска берут сосновые бревна для постройки своих домов? – вновь обратился с вопросом к проводнику граф, озадаченный видом столь скудной растительности.
Осип Макарович охотно сообщил, что в ближайших окрестностях Петропавловска сосновых боров действительно нет. Однако начиная от истоков реки Камчатки и далее по ее течению на северо-восток, вплоть до впадения в Тихий океан, растут настоящие таежные леса, в которых в изобилии водятся соболь и куница. Но поскольку леса эти расположены довольно далеко, бревна приходится тащить волоком с помощью лошадей, ввиду чего дома в Петропавловске сто́ят очень дорого.
Присмотревшись, Алексей Михайлович действительно разглядел на дороге оставшиеся от волока бревен борозды, правда, изрядно уже поросшие травой.
– А из чего же тогда выстроили свои дома моряки Второй Камчатской экспедиции Беринга, которые, собственно, и положили начало Петропавловску во время их первой зимовки в этих местах? – не успокаивался любознательный граф. – У них-то лошадей ведь не было!
– Дело в том, ваше сиятельство, что на берегах Авачинской губы в те времена во множестве росли пихты. Вот их-то и рубили, а затем на буксире сплавляли шлюпками по воде к Петропавловской гавани. Теперь же вырубка пихт строжайше запрещена. Но не могу не отметить, что корабельные плотники были отличными мастерами своего дела: дома, срубленные ими, до сих пор, по прошествии вот уже более полувека, слывут в городе самыми крепкими.
Дорога между тем пошла на подъем, и, поднявшись вскоре на небольшой перевал, путники остановились. Справа возвышался конус Корякского вулкана, но теперь уже намного ближе: даже отсюда на его склонах были различимы длинные борозды, оставленные потоками лавы. Слева же простиралась широкая долина, упиравшаяся прямо в высокие остроконечные горы Срединного хребта, покрытые темно-зелеными пятнами кедрового стланика.
– Пойма реки Быстрой, впадающей в Охотское море, – пояснил Осип Макарович. – Здесь-то, между галечными берегами, заросшими шеламайником – смесью тополя, ив и ольхи, – она течет широко и спокойно, а вот в теснине Ганальского прохода, что находится между Восточным и Срединным хребтами, превращается в бурную стремнину, подтверждая тем самым свое название. Сейчас мы спустимся прямо к реке, проедем пару верст вверх по ее течению, и потом я покажу вам одно из чудес Камчатки.
– Вы меня заинтриговали! – воскликнул Алексей Михайлович, вызвав у проводника довольную улыбку.
Всадники гуськом спустились к реке и неспешно двинулись по ее левому берегу. Когда пересекли по деревянным мосткам какой-то безымянный ручей, проводник свернул вправо. Добравшись до небольшой лужайки, он ловко соскочил с жеребца и предложил спутникам сделать то же самое.
Алексей Михайлович, охотно последовав его примеру, принялся разминать затекшие ноги, а Кабри, сползший с кобылы с помощью Осипа Макаровича, с трудом доковылял до ближайшего большого валуна, облегченно на него плюхнулся, но тут же с исказившимся от боли лицом вскочил.
– Натер задницу о седло, бедолага, – хмыкнул Осип Макарович, уже уразумевший, что по-русски француз мало что понимает. – Ничего, иноземец, сейчас я тебя вылечу… – Быстро раздевшись догола, он плюхнулся в протекавший рядом ручей, подернутый легким парко́м, и блаженно воскликнул: – Ох и благодать же, ваше сиятельство! Ныряйте следом, ей-ей, не пожалеете!
Вода оказалась горячей, но вполне терпимой, и Алексей Михайлович самозабвенно вытянулся в ней во весь рост. «До чего ж благодатна камчатская земля, – думал он, омываемый горячими струями, – и богата термальными источниками! Помнится, я читал о них у Крашенинникова[14] в “Описании земли Камчатки”… Но одно дело – читать, и совсем другое – испытать их неповторимую прелесть на себе».
– Кабри! – позвал он. – Вы что, ждете особого приглашения?!
Слуга нехотя разделся и, опасливо кряхтя, шагнул в ручей. Однако почти тотчас лицо его озарилось прямо-таки детской радостью.
– Шарман, мсье, воистину шарман!.. – восхищенно забормотал он.
– Эта вода не только приятна, но еще и целебна, – авторитетно заявил графу Осип Макарович. – Особливо при заболеваниях кожи и ломоте в костях помогает. Проверено на деле не единожды, так что не сомневайтесь: когда ваш француз вылезет из ручья, он забудет про все свои болячки.
– И сколько же времени нужно просидеть в воде для получения должного лечебного эффекта?
– А сколько душе угодно, ваше сиятельство. Чем дольше, тем лучше. Но это еще не все, – загадочно ухмыльнулся он и, выбравшись из ручья и зазывно махнув рукой, побежал через лужайку.
Гонимый любопытством, Воронцов последовал за ним. Оказывается, не далее чем в десяти саженях протекал другой ручей, в который Осип Макарович с ходу и плюхнулся.
– Бр-р-р! – раздался его неразборчивый возглас.
Граф повторил маневр проводника, но в первую же секунду в его тело словно впились тысячи игл, и он пулей выскочил на берег. За ним выбрался из ручья и Осип Макарович.
– Это контрастное купание, как говорит их превосходительство господин губернатор, – пояснил он. – У нас в Сибири, где я вырос, мужики тоже, крепко попарившись в баньке, выскакивали на улицу и бухались прямо в сугроб. А потом опять возвращались в парную…
Неслышно подошедший Кабри осторожно сунул ногу в горную родниковую воду и тут же в ужасе отпрянул.
– Ну уж нет, это удовольствие только для отчаянных русских. А нам, французам, оно совсем ни к чему, – проворчал он и засеменил по гальке обратно, к ручью с горячей водой.
– Не обессудьте, Осип Макарович, но я, пожалуй, тоже последую за французом, – развел руками граф.
«Удивительно! – рассуждал он, снова млея в горячей воде. – Два ручья текут практически рядом, а температура воды в них совершенно разная. Вот уж воистину: Камчатка – земля контрастов! Причем, согласно Крашенинникову, район реки Паратунки, впадающей в Авачинскую губу на противоположном Петропавловску берегу, вообще изобилует термальными источниками. Это ж неслыханное богатство! Вот только как им воспользоваться?!» – Воронцов мысленно представил многие тысячи верст, отделяющие эти благодатные места от центральных районов России, и сокрушенно вздохнул.
– А почему здесь так много гальки? – задал он очередной вопрос проводнику, разгребая рукой галечное дно.
– Так ведь вся Камчатка на гальке стоит, ваше сиятельство! – не замедлил тот с ответом. – И дно у всех здешних рек, озер и ручьев исключительно галечное. Потому-то в них, кстати, вода кристально прозрачна, а никакой живности не водится. Лосось ведь, когда на нерест идет, ничем, как известно, не питается, тогда как вылупившейся из икринок молоди корм непременно нужен. Так вот взрослые лососи, выметав икру и покрыв ее моло́ками, погибают и начинают постепенно разлагаться, а продукты их разложения сразу покрываются личинками всевозможных насекомых. Ими-то молодь и питается. А как подрастет чуток, быстренько скатывается в море, где уже и нагуливает нужный вес, превращаясь в больших серебристых рыбин. Потому-то в урочный час все камчатские реки и вскипают бурунами – лосось на нерест идет! – вдохновенно, с чувством вещал Осип Макарович. – Причем заметьте, ваше сиятельство, идет именно в те заводи, где сам когда-то появился на свет…
«Воистину беспредельна мудрость природы! – восхищенно подумал Алексей Михайлович, выслушав эмоциональный и весьма познавательный рассказ проводника. – Прямо как в крылатом французском выражении: “Король умер – да здравствует король!” Да и с рассказчиком мне крупно повезло: прав был милейший Петр Иванович, отзываясь о нем как о чрезвычайно интересном человеке. Есть в этом простолюдине что-то поэтическое: истинно возвышенные чувства знакомы ему явно не понаслышке. Как же все-таки богата русская земля скрытыми талантами!..»
Пролежали еще с полчаса молча, нежась в естественной купели и думая каждый о своем.
– Кабри, а не пора ли готовить обед? – первым встрепенулся Воронцов, заметив, что солнце уже начало скатываться к горизонту. – Нам ведь нужно успеть вернуться до темноты, иначе Петр Иванович будет беспокоиться.
– Не волнуйтесь, ваше сиятельство, успеем, – заверил его проводник. – Просто обратно поедем чуть быстрее, благо наш «кавалерист» уже вроде как попривык к верховой езде.
Кабри послушно вылез из ручья, оделся и приступил к выполнению графского распоряжения.
Губернатор негромко постучал в дверь комнаты Алексея Михайловича и, получив разрешение, вошел. Тот, сидя за столом, писал что-то в довольно толстой тетради. Увидев вошедшего губернатора, почтительно встал.
– Прошу извинить меня за вторжение, Алексей Михайлович, но я только что получил важное сообщение. Прискакавший из Большерецка нарочный доложил, что дней через десять в Петропавловск прибудет одно из суден компании, которое следует в Русскую Америку. Кстати, это как раз то самое судно, с которым Баранов передал мне в свое время сообщение о подавлении бунта индейцев. Сведения точные. Их подтвердили рыбаки, вернувшиеся из Охотска.
– Наконец-то! – не смог сдержать радости Воронцов.
– Я уже давно отказался от мысли задержать вас у себя на зиму, – смиренно улыбнулся Петр Иванович, – а вот Софья Михайловна явно будет очень расстроена. Она пока ничего не знает.
– Разлуки, к сожалению, неизбежны. Я, честно говоря, тоже успел привязаться к вашей семье. Но, как говорится, все под Богом ходим…
Губернатор оказался прав. Узнав о скором отъезде постояльца, Софья Михайловна даже всплакнула. Правда, со свойственной женщинам быстрой переменчивостью настроения она, кокетливо утерев кончиком носового платка набежавшие на глаза слезы, тут же пригласила графа на празднование своего дня рождения, которое должно было состояться через три дня.
Когда Алексей Михайлович вошел в зал, разговоры между гостями, прибывшими на торжество, сразу же стихли. Их взорам предстал приветливо улыбающийся статный мужчина средних лет, одетый, как скажет много позже Александр Сергеевич Пушкин, подобно «лондонскому денди».
…Собираясь в дальнее плавание, Воронцов со свойственным ему практицизмом отбирал из вещей, приготовленных слугами под бдительным присмотром графини, только те, которые считал действительно необходимыми. Поэтому без сожаления отложил в сторону парадное платье со всеми сопутствующими ему аксессуарами. Однако тотчас натолкнулся на непримиримую позицию матушки.
– Ты не прав, Алексей! – твердо заявила графиня. – Ты непременно должен иметь в своем багаже отражающее твой титул парадное платье. Непременно! – с нажимом повторила она и неумолимо поджала губы.
Это означало, что она будет стоять на своем решении насмерть. В таких случаях даже ее муж, граф Михаил Петрович, старался не лезть на рожон, вот и Алексей, к вящей радости графини, сдался, безнадежно махнув рукой. И вдруг в далеком Петропавловске выяснилось, что мать была права…
Софья Михайловна тут же выпорхнула из стайки дам, с которыми мило доселе беседовала, и с сияющими глазами приблизилась к графу. Воронцов галантно поцеловал ей руку, поздравил с днем рождения и вручил изящный сафьяновый футляр.
…Оказавшись в Копенгагене, где после отплытия из Кронштадта состоялась первая остановка экспедиции Крузенштерна, Алексей Михайлович, желая сравнить возможности ювелиров датской столицы с возможностями их петербургских коллег, заглянул в один из респектабельных ювелирных магазинов. И был несколько разочарован. «Похоже, у российской знати спрос на драгоценности повыше будет, – заключил он. И тут же улыбнулся своей наивности: – Впрочем, иначе и быть не может, ведь размерами своей территории Дания уступает практически любой губернии Российской империи».
Воронцов был неплохим знатоком драгоценных камней. Однако его мало интересовали бриллианты и тем более рубины. Он отдавал предпочтение исключительно цейлонским сапфирам и бразильским изумрудам. Поэтому когда неспешно фланировал между витринами с драгоценностями, машинально задержался у экспозиции изделий с изумрудами. Особое же его внимание привлек кулон из редкой чистоты изумруда необычной формы.
По просьбе графа продавец, оказавшийся к тому же и хозяином магазина, в высшей степени профессионально перечислил ему все достоинства кулона, выполненного в виде крупной капли из бразильского изумруда. Когда же он назвал цену сего изумительного произведения ювелирного искусства, брови Алексея Михайловича сами собой поползли вверх.
Однако ювелир с достоинством и, в отличие от российских коллег, ничуть не заискивая, объяснил, что для изготовления кулона подобной формы пришлось воспользоваться изумрудом довольно значительных размеров. К тому же торговаться с фирмой «Де Бирс», поставляющей ему драгоценные камни, в том числе бразильские изумруды, для него не представляется возможным, поскольку он закупает их товар, ввиду невысокого покупательского спроса, малыми партиями. Тем не менее, добавил датчанин, он готов сделать небольшую скидку…
Так или иначе, но Алексей Михайлович все же приобрел тогда это уникальное ювелирное изделие.
– Ваша дама не останется равнодушной к столь ценному подарку, – заверил его на прощание ювелир…
Софья Михайловна, изо всех сил стараясь сдержать непреодолимое любопытство, подчеркнуто неторопливо открыла футляр и… ахнула.
– Благодарю вас от всей души, Алексей Михайлович! – выдохнула она почти шепотом, будучи не в состоянии отвести глаз от подарка.
Все присутствующие на званом торжестве дамы, напрочь забыв об этикете, резво подбежали к хозяйке и стали по очереди заглядывать в футляр. По залу прокатился вздох женского восхищения, смешанного с откровенной завистью. Мужчины же воззрились на Алексея Михайловича с немым почтением: столь дорогой и щедрый подарок мог сделать не просто богатый, а очень богатый человек.