В Европе до сих пор есть уголки, которые никогда не слышали грохота бомб и гула военных машин, но души их обитателей, будучи субстанцией более чувствительной, все равно знают, что такое страх. На тонком плане человека нет частей, которые им не поражены.
Сценой для этого эпизода мог бы стать любой город в любом государстве… Вот, скажем, это место рядом с французско-испанской границей.
– Отец, а где сегодня пройдет мой урок латыни? У поворота дороги?
– Если я не слишком устану в пути, мы дойдем до одной древней церкви, уже несколько лет заброшенной. Хочешь ее увидеть?
– Думаю, что знаю ее, хотя у меня никогда не получалось подобраться ближе и внимательно ее осмотреть. Да, пойдем туда!
– Если мои ноги с тобой согласятся, через полчаса мы будем там.
Человеку, который произносил эти слова, было на вид лет шестьдесят пять. Он был высок, а благородная осанка и одежда, отличавшаяся элегантной простотой, выказывали в нем душу, отмеченную самым утонченным образованием и высокой культурой. В руке его была трость с набалдашником из рога, оставлявшая рядом со следами своего хозяина пунктирную линию.
Рядом с пожилым господином шел юноша чуть ниже ростом, одет он был так же просто и нес пару книг под мышкой. Его черные глаза всматривались в окружающий пейзаж, улавливая неброскую красоту, которая сохранялась потом в его душе, невозмутимой и древней, несмотря на тело двадцатилетнего юноши.
– Антонио, сынок, – прервал его наблюдения голос старика, – почему ты так спешишь? Если я буду следовать за тобой с той же скоростью, с какой бегут твои ноги, то не доберусь даже до дороги… А мне так хочется, чтобы ты занимался латынью рядом с этими руинами, которые на протяжении веков столько раз слышали божественный язык Вергилия!
– Я и сам загорелся этой идеей, но какое-то смутное предчувствие заставляет меня бояться этого места.
– Что за предчувствие?
– Позволь мне рассказать об этом чуть позже, когда стемнеет.
– Что ж, если ты так хочешь…
В этот момент они дошли до дороги и пересекли ее, в молчании, но радуясь, что уже почти добрались до намеченного места.
На самом деле Антонио не был родным сыном старика, его усыновили в начале великой войны, после того как в Северной Африке погибли его родители. Мальчику тогда было пять лет, и его, раненого, нашел в руинах одного отеля для европейцев тот самый человек, который впоследствии усыновил его. Добрый господин назвал мальчика Антонио, чтобы, насколько возможно, стереть из его памяти все страшные воспоминания. Он обеспечил ему отличное образование в лучших колледжах Англии, где в то время и учился юноша, получая степень по философии.
Антонио использовал каникулы, чтобы провести несколько месяцев в уединенной усадьбе своего благодетеля, обладателя обширного состояния и еще более обширной культуры и душевных добродетелей. Юноша слушал его рассказы о путешествиях по Африке и Азии и наполнял душу нежной голубизной неба в горах и безмятежной жизнью у их подножия.
Обогнув каменную крепостную стену, они увидели вдалеке руины церкви. Антонио еле заметно вздрогнул, но ускорил шаг. Старик молча наблюдал за ним. Когда они углубились в долину, туда, где возвышалось полуразрушенное здание, он сказал:
– Этот храм, скорее всего, был построен в XIII или XIV веке, хотя более поздние перестройки изменили некоторые его изначальные детали; пять лет тому назад его уничтожил пожар, с тех пор он заброшен и с каждым днем все больше разрушается и гибнет в зарослях сорняков. Только его башня все еще стоит, словно окаменелый монах, совершающий запретный молебен.
– И правда, отец, здесь все дышит какой-то тайной драмой, но я никак не могу ее разгадать… Центральный неф совсем разрушен, от него остались только огромные обугленные деревянные балки; вместо облаков ладана их обволакивает грибок. Эта высокая башня уже вся потрескалась, а ее пристройки, сплошь заросшие кустарником и кишащие ящерицами, напоминают мрачные декорации какой-то дьявольской пьесы…
– Жители соседнего городка, даже самые молодые и легкомысленные, стараются избегать этого места в долине; они уверяют, что сюда по ночам приходят ведьмы из деревни, чтобы собирать ядовитые травы и послушать зловещие советы из уст призраков.
– Думаю, в таких слухах немало выдумок, но все же какие-то основания для них существуют.
– В любых суевериях или слухах есть какая-то доля правды…
Слова старика отдались эхом под каменными сводами бокового нефа, и показалось, что они вызвали к жизни тысячи спящих теней.
Антонио оглядел руины и ближайшие к ним сооружения, от которых остались только фундаменты.
– Здесь когда-то было большое селение? – спросил он у своего покровителя.
– Да, именно так. Университетский городок. Величественные руины, которые ты видишь на склоне горы, – это остатки старинного замка IX века. От него сохранились только часть стен и фундамент. Этот замок – словно образ закона Природы, правящего нами, но со временем Природа всегда побеждает. Тяжелые глыбы и откосы, высеченные в скале, постепенно становятся частью горных склонов, разрушаясь и покрываясь молодым лесом… А теперь бери свои книги и начинай читать, я буду исправлять твои ошибки.
Через несколько часов, когда лучи заходящего солнца уже воспламенили горизонт, они закончили читать и комментировать классиков.
Антонио взглянул вверх и, слегка побледнев, указал на купол башни.
– Что странного ты там увидел? – спросил его старик.
– Отец, быть может, это злая шутка моего ума, но, когда отблески закатного солнца падают на эти стены, мне кажется, что они мокры от крови, и пятна эти чернеют и расширяются… Я уже несколько раз наблюдал это – с дороги, огибающей долину, и что-то во мне, что-то скрытое в глубине моей души, содрогалось и трепетало…
Вместо ответа старик долго и пристально смотрел на юношу, прежде чем спросить:
– Нет ли у тебя какого-нибудь предположения, пусть даже самого смутного, в чем причина такого потрясения?
– Нет, отец. Дело даже не в том, что мне не нравится это место; напротив, оно меня очень притягивает, и моя душа с радостью представляет все те эпохи, которые видели эти стены; меня очень трогает плющ, который, как саван, милосердно укрывает этот огромный каменный труп. Но когда я вижу эти кровавые пятна, эти блики солнца или что это там на самом деле, меня охватывает странный страх, а сердце сжимается в тоске и тревоге, словно я пережил страшную трагедию. И тогда мне очень хочется убежать отсюда, и я с облегчением считаю шаги, которые отделяют меня от этого места.
И вновь старик долго молчал, не выказывая при этом ни малейшего удивления.
– В подобных вещах, сын мой, множество теней и проблесков света так и остаются скрытыми от глаз воплощенных смертных.
– Наверное, так и должно быть, отец…
Антонио собрал свои книги, а его отец подтянул повыше серый шарф. Ночные тени выбрались из привычных укрытий и расползлись по маленькой долине.
Старик и юноша, погруженные в свои мысли, скоро превратились в две маленькие точки на дороге.
Дневное светило скрылось за горизонтом, опустились сумерки, и с наступлением ночи среди камней возродилась жизнь, но жизнь уже иная. Она развивалась во мраке, не признавая другого светила, кроме Луны. Ночные птицы и летучие мыши перелетали от капители к капители, от арки к арке, от руины к руине, словно зловещие черные ангелы, несущие послание от одного проклятого мира к другому. Из каждой расщелины раздавался неясный шум тысяч голосов.
Постепенно владычица ночи заняла свое место на небе, и стали появляться какие-то существа, похожие на сгустки тумана, которые описывали в своем движении маленькие круги, пока вновь не растворялись в воздухе, холодном и влажном.
Из пролома за разрушенным главным алтарем появилась тень, напоминавшая человека. Она медленно направилась навстречу другой тени, которая поджидала ее посреди обугленных молитвенных скамеек, усеянных желтоватой грибной плесенью.
– Ты уже здесь… – прошептала первая тень.
– Ты его слышал? – спросила другая.
– Да. Это он, у меня нет сомнений.
– Но он ничего не помнит…
– Повезло ему! Когда же нас наконец-то освободят от этого страшного проклятия – от необходимости помнить?
– Так ты до сих пор хочешь счастья?
– Я хочу только спокойствия…
– Он тоже его хотел бы, и для себя, и для всех, и мы это обеспечим, ему уж точно.
Конец этой фразы сопровождался неприятным смехом, похожим на хруст сухих листьев.
– И что, будем вспоминать за него? – спросила тень.
Другая ответила:
– А что еще нам остается? Вспоминать всё и, закончив вспоминать, начинать заново. Воспоминание убивает жизнь, но зато рождает другую форму существования, от которой очень трудно избавиться.
Две тени, двигаясь по разрушенным галереям и переходам, постепенно растворялись в воздухе, но их жалобный шепот, заглушаемый шумом крыльев летучих мышей, продолжал откликаться эхом во всех уголках этого печального места.