9

Карета слегка дернулась и опять покатила по тракту, мягко пружиня и покачиваясь. Саша, открыв глаза, зевнула и зябко поежилась. Вот уже и десятый день их путешествия миновал! Она выглянула в окно. Солнце скатывалось к горизонту прямо в мохнатые темно-серые тучи, наползающие с запада. Погода не баловала с самого начала пути. Весенние проливные дожди и непременная российская распутица вынуждали их часто останавливаться, отчего и лошади, и люди уставали безмерно и уже не чаяли оказаться дома, в родном имении.

От бесконечного покачивания и тряски к концу дня в глазах начинали мельтешить надоедливые черные мушки, к горлу подступала тошнота. И было величайшим счастьем очутиться вдруг в более-менее приличной гостинице или даже на постоялом дворе, где с грехом пополам удавалось добыть горячей воды, переодеться в чистое и на несколько часов почувствовать себя цивилизованным человеком.

Но сегодня, к всеобщей радости, дождь прошел стороной и им удалось проехать около восьмидесяти верст. Правда, с двухчасовым перерывом на почтовой станции, где крупнотелая хозяйка, на удивление опрятно одетая, накормила гостей невероятно вкусным супом из гусиных потрошков и сдобными пирогами с капустой. После обильного обеда путники заклевали носами и умудрились, несмотря на привычную тряску, подремать. Даже неугомонная Серафима, которой весна прибавила веснушек и жаркой рыжины в волосах, перестала без умолку тараторить, вертеться вьюном и высовываться в окно, а прикорнула на широком плече лакея Акима. Тот, по приказу графа Волоцкого, исполнял роль телохранителя его дочери и с этой целью был вооружен двумя кремневыми пистолетами времен суворовских кампаний.

Сию ответственную службу Аким нес поочередно со старшим братом Данилой, который совмещал ее с обязанностями второго форейтора. В данный момент он скакал на одной из сменных лошадей, присматривая одновременно и за ними, и за каретой с тыла. Эти предосторожности пришлось предпринять несколько дней назад, когда на постоялом дворе их предупредили, что в окрестностях орудует шайка беглых каторжников, грабящих всех без разбора, но питающих особый интерес к почтовым каретам и к таким, как у Саши, богатым экипажам. Поэтому и старались наши путешественники устроиться на ночлег до темноты. К тому же и попутчик, казачий хорунжий, следовавший с ними почти до полудня, тоже посоветовал избегать езды в сумерках.

Кучер старался вовсю, чтобы к ночи добраться до Курска. Оставалось не более десяти верст. Лошади, почувствовав скорый конец утомительного пути, как будто обрели второе дыхание: несли карету легко, точно после долгого ночного отдыха.

Когда они выехали из Петербурга, вдоль дороги еще лежали грязные сугробы мокрого ноздреватого снега. На проезжей части снег окончательно раскис, размесил глину, и она липким фонтаном летела из-под колес и копыт. К вечеру карета, упряжь, брюхо и ноги лошадей, одежда ездовых покрывались противной толстой коркой, которую лакеям приходилось каждый раз перед сном отскребывать и отмывать.

Мысли Саши, как и ее слуг, наперед кареты спешили в родное Волоцкое. Все соскучились по своим домашним и с нетерпением ждали Курска. После него до имения оставалось менее двухсот верст. По хорошей дороге да при сухой погоде и за два дня можно успеть!

Весна тем временем наступала семимильными шагами. По обочинам тракта сначала робко, но с каждым днем все отважнее зазеленела трава, покрылись невесомым зеленым кружевом ольха, ракиты и согретые солнечными лучами березовые и дубовые рощи. Вышли в дозор на поля толстые, важные грачи, засуетились около скворечников неугомонные скворцы, а сегодня поутру в сизой заречной дымке глуховато прокуковала кукушка.

Тощая крестьянская живность, сопровождаемая не менее тощими пастухами и собачонками, пыталась отыскать в космах прошлогодней травы что-нибудь съедобное. И, если им это удавалось, коровенки задирали головы, издавая утробный клич…

Саша вздохнула. В имении ее ждало множество дел. За долгую поездку она обдумала и распланировала все свои действия на будущее, вначале по ревизии земельных владений, а потом уже и по доскональному знакомству с остальным хозяйством. Это были первостепенные дела, а сколько намечено мелких, второстепенных. Со всей этой прорвой забот предстояло управиться до начала весеннего сева, иначе их будет прибавляться с каждым днем, это как снежный ком, который в конце концов ее задавит.

Но самое главное, эти невеселые мысли отвлекали ее от воспоминаний о событиях на последнем балу. Дорожные впечатления тоже помогали отвлечься. Наступал, однако, вечер, и девушка вновь оставалась наедине со своей памятью, а та воскрешала картинки из недавнего прошлого, являя образ человека, которого она, как ни старалась, не могла забыть.

Мысли сменяли друг друга, подобно веренице полосатых верстовых столбов. Никогда прежде Саша не была влюблена и свое нынешнее состояние едва бы посмела назвать влюбленностью. Но почему же так странно щемит сердце, и ощущение это усиливается с каждой верстой, удаляющей ее от столицы? Почему не покидает чувство безвозвратной потери чего-то важного, без которого невозможна дальнейшая жизнь?..

Дорога извивалась, поднималась на холмы и спускалась в ложбины, пересекала освободившиеся ото льда спокойные речушки, спешила сквозь прозрачные еще рощи… Вот показалась рассыпавшаяся по старой балке деревушка. Унылые пейзане на фоне серых изб, покосившиеся кресты на заброшенном кладбище, приземистая церковь на холме… Все эти приметы скудной сельской жизни появлялись и исчезали то в одном, то в другом сочетании – безрадостное зрелище, которое не оживит даже свежее дыхание весны.

Заходящее солнце высветило широкий деревянный мост, пересекавший глубокий овраг с ручьем на дне. Здесь встречались и разбегались на четыре стороны света несколько дорог. Сразу за мостом виднелась старая застава – квадратное массивное сооружение из крепких бревен. При заставе бывает приличный постоялый двор с трактиром. При желании тебе вскипятят воду, почистят обувь и одежду и даже ничего не украдут при этом. Путешественники заметили несколько конных экипажей, въезжавших во двор заставы, но Саша велела кучеру Терентию не останавливаться. В Курске, как она знала по прошлому посещению, есть несколько гостиниц с хорошими ресторациями.

Кучер озабоченно посмотрел на небо и, нахмурившись, заметил:

– Дотемна не поспеем!

Саша ему не ответила, тихое посапывание спутников несколько успокоило ее, и она решила тоже подремать. Внезапно карета резко дернулась, девушка выглянула в окно. Начинался один из самых трудных участков пути – крутой и долгий спуск перед селом Воздвиженским.

Она уперлась полусапожками в основание сиденья напротив, где продолжали дремать ее попутчики, и глубоко вздохнула. Подпрыгивая на рессорах и кочках, карета быстро катила в серо-зеленую тьму деревьев, спускаясь с холма. Девичье сердце неистово стучало в груди, и Саша закрыла глаза, представляя, как у экипажа вдруг вырастают крылья и он вот-вот воспарит над землей. Она слышала легкое позвякивание конской сбруи. Дробный стук копыт о просохшую землю звучал все глуше и глуше по мере спуска в низину. Окрики кучера и форейтора, сдерживающих лошадей, тоже такие знакомые и изрядно надоевшие звуки, сейчас складывались в давно известную и любимую мелодию, предвещавшую скорый отдых, хороший обед и чистую постель.

Данила отвязал сменных лошадей, и они скакали вдоль обочины. Парень повернул голову к карете, что-то озорно и весело прокричал и, подстегнув лошадь, приблизился к экипажу. Склонившись к окну, он улыбнулся, блеснув в подступивших сумерках зубами, и, вытянув руку вперед, возбужденно возвестил:

– Смотрите, барышня! В райские ворота въезжаем!

Серафима и Аким, подняв головы, завертели ими в недоумении. Саша выглянула в окно, и сердце ее замерло от восхищения. Дорога уходила на юго-запад прямо под темно-серую с фиолетовым оттенком тучу. Подобно гигантской арке, она перекинулась с одного края горизонта до другого. Невесомые облака, словно изысканные брюссельские кружева на шейке великосветской красавицы, располагались по самому краю зловещей тучи. Заходящее солнце окрасило их в неестественно багровый цвет – жуткая и одновременно завораживающая картина! Последние лучи, точно гигантские булатные мечи в руках древних богатырей, пробили мрачные глубины, вырвались на свободу и затерялись где-то у подножия холмов, за которыми угадывался большой город.

Дрожь восторга пронзила Сашу. Она засмеялась, притянув к себе Серафиму, и уже вдвоем они принялись наблюдать за сотворенным природой чудом. Они не слышали криков ездовых, не обращали внимания на резкие толчки и опасный крен кареты. От большой скорости девушки испытывали легкое головокружение, теплый, напоенный запахами весны и счастья ветер бил им в лицо тугой струей, заламывал поля шляпок, играл с выбившимися прядками волос, но так и не сумел загасить возникший на девичьих щеках румянец, охладить разгоряченные лица.

Саше хотелось, чтобы это чудесное предчувствие полета продолжалось вечно, но истошные крики ездовых неожиданно вторглись в ее сознание. Она почувствовала, что лошади замедляют бег, а воздушный поток, будто ласковый котенок, мягкой лапкой скользит по ее щекам. Девушка судорожно вздохнула. Всего на мгновение ей представилось, что это сильные мужские пальцы легко коснулись ее кожи, сердце вновь блаженно сжалось, и Саша поняла, что все попытки избавиться от охватившего ее наваждения напрасны. Она сама выбрала свой крест и свою Голгофу и теперь отныне и до века будет проклинать свою нерешительность на балу, из-за которой ей никогда не быть счастливой!

Саша отодвинулась от окна. Прикрыв глаза, откинулась головой на спинку сиденья. Спуск кончился, они пересекали узкую впадину между холмами.

Сюрпризов никто не ожидал, и коварный подвох в виде разобранного мостика через ручей был настолько неожиданным, что форейтор, заметивший его в последний момент, растерялся и попытался с ходу на большой скорости проскочить препятствие. Кучер же, наоборот, решил осадить свою пару, натянул поводья, и карету, не выдержавшую таких маневров, сначала развернуло поперек дороги, а потом и вовсе завалило набок.

Данила, яростно выругавшись, попытался подпереть экипаж плечом. Но испуганная лошадь шарахнулась в сторону, чуть не сбросив его под колеса. Следом оглушительно лопнули ремни, сдерживавшие чемоданы и сундук. Багаж рассыпался и еще больше напугал лошадь. Она резко вскинулась на дыбы и сбросила парня прямо под ноги бившейся в постромках и храпящей от ужаса второй ездовой паре. Кучер и форейтор, не обращая в запале внимания на поверженную карету, старались растащить запутавшихся в сбруе лошадей. Сделать это в навалившейся на ложбину темноте было невозможно. В суматохе они лишь мешали друг другу, и неизвестные поганцы могли быть довольны – экипаж валялся на боку, лошади окончательно запутали всю упряжь, а двое слуг приготовились обменяться затрещинами.

Первым вспомнил о своих основных обязанностях Данила. Запалив факел и приволакивая ногу, он приблизился к экипажу и заглянул внутрь. Сквозь разбитое окно наружу высунулась бородатая физиономия Акима. С помощью брата он открыл перекосившуюся дверцу, которая тут же слетела с петель и осталась в могучих руках лакея. Саша, пошатываясь и опираясь на руку Акима, выбралась следом за ним, помогла выкарабкаться Серафиме. Петруха, младший сын и помощник кучера, которому отец доверял управлять лошадьми на легких участках пути, перехватив у Данилы факел, поднял его повыше, и путешественники с ужасом поняли, что на сегодня их поездка закончилась. Слишком жалкое зрелище представляла их карета с оторванными дверцами, выбитыми стеклами, помятыми верхом и боками. Исчерпавшие весь словарный запас ездовые обрубили постромки и теперь пытались успокоить лошадей.

С заходом солнца резко похолодало и вдобавок ко всему заморосил мелкий надоедливый дождь.

В переделку они попали основательную, приходилось изрядно поломать головы над тем, что же делать дальше.

До города было далековато, дожидаться под дождем с пронизывающим ветром, когда добудут посланцы другой экипаж, никому не хотелось. В конце концов решили Терентия и Петруху оставить на месте караулить вещи и карету, чудом поставленную на колеса. Хозяйка, ее горничная и остальные трое слуг должны верхом вернуться на заставу, дожидаться там утра, найти новый экипаж или по крайней мере мастера, чтобы починить карету.

Внезапно лошади, которых ездовые держали под уздцы, испуганно захрапели и попятились от края дороги, увлекая за собой людей. В дрожащем свете гаснущего факела Саша с ужасом разглядела не менее десятка вооруженных пистолетами и дубинками человеческих фигур, скачками спускавшихся с ближних холмов. Нападавшие молча окружили их плотным кольцом. Опешившие было Данила и Аким попытались выхватить из-за кушаков оружие, однако тут же от удара дубинкой свалились на землю. Петруха в этот момент вскочил на лошадь, но несколько грязных рук протянулись к нему, сбросили на землю. Дубинка прошлась по его спине, и парнишка, жалобно вскрикнув, скорчился у ног испуганно всхрапывавшего коня. Серафима, завопив не своим голосом, изо всех сил лягнула в живот бродягу, удерживавшего ее за руку, а потом от резкого толчка в спину, которым ее угостил другой оборванец, полетела на землю. Вне себя от злости, забыв страх, но отнюдь не уроки старого тибетского монаха, Саша с размаху всадила два сжатых вместе пальца правой руки прямо в подключичную ямку обидчика своей горничной. Бродяга захрипел и упал навзничь. Один из трех уркаганов, стерегших Терентия и второго форейтора, попытался схватить графиню за руки, но она, высоко подобрав юбки, повторила опробованный Серафимой прием и, не обращая внимания на истошные вопли жертвы, бросилась на помощь Терентию. Кучер умудрился вырвать у одного из противников дубинку и яростно отбивался от нападавших. Верная Серафима, придя в себя и ухватив поверженного хозяйкой разбойника за волосы, отчаянно колотила его головой о землю. Саша, краем глаза углядевшая блеснувший в руке бродяги нож, выдернула из-за голенища сапога Данилы кнут и, раскрутив его над головой, захлестнула вокруг давно не мытой шеи.

Серафима тоже весьма успешно справилась с бродягой, находившимся уже в бессознательном состоянии, связав его по рукам и ногам длинным Сашиным шарфом и кушаком Акима. Затем, схватив пистолет одного из опростоволосившихся телохранителей, горничная взяла под прицел двух оборванных громил, которые, будто не замечая наведенного на них дула, крадучись подходили к ней с двух сторон, растопырив руки и плотоядно облизывая губы.

– Барышня! – жалобно вдруг вскрикнула девушка и нажала на курок. Один из бродяг дернулся, завопил белугой и повалился на бок, поджав ноги к животу. Второй отскочил в сторону и, петляя, как вспугнутый заяц, понесся в темноту. Серафима, перепрыгнув через поверженного разбойника, бросилась на подмогу к форейтору. Один из каторжников припер его к передку кареты и занес над головой тяжелый топор. Со всего размаху девушка прыгнула на спину громилы и вцепилась ему в волосы, визжа от страха или от возбуждения, а скорее от того и другого вместе взятого. Мужик от неожиданности уронил топор на собственную ногу. Заорав от боли, он согнулся в три погибели, пытаясь сбросить цепкого, как клещ, противника и рассмотреть рану, и это было последней в его жизни ошибкой. Опомнившийся форейтор камнем проломил ему череп и, подобрав освободившийся топор, бросился на помощь Терентию.

– Сима, посмотри, что там с Данилой и Акимом! – приказала Саша горничной, а сама склонилась над Петрухой; подхватив его под мышки, она оттащила его поближе к карете. Выглянув из-за экипажа, в слабом свете луны она разглядела, как Серафима, открыв сундук, рвет нижние юбки на полосы, очевидно, для перевязки раненых, и поспешила ей на помощь. Но не успела сделать и пару шагов, как сильнейший удар в спину сбил ее с ног. Кто-то страшно вонючий, с липкими волосатыми лапами, навалившись на девушку, зажал ей рот и накинул на голову дерюгу. А потом подхватил на руки и через мокрые от дождя кусты поволок в гору.

Саша изловчилась и сквозь тряпку укусила похитителя за отвратительно пахнущую ладонь. Человек зашипел от боли, грязно выругался и, намотав на кулак ее волосы, рванул их с такой силой, что она закричала и почувствовала, что теряет сознание. На мгновение ей показалось, что голова ее вслед за косой отделяется от туловища, а она сама устремляется в поднебесные выси.

Вслед за этим сквозь пелену, затягивающую мозг, Саша уловила пронзительный вопль Серафимы, безумное ржание лошадей, несколько оглушительных выстрелов. И вслед за этим ужасный свист и рев одновременно, перемежаемый странными гортанными выкриками.

– А-а-а-э-э-у-у-э-у-а! – эти непонятные и вместе с тем жуткие звуки напомнили ей боевой клич индейцев. «Откуда тут взялись индейцы?» – успела подумать девушка и потеряла сознание.

…Очнулась она от прикосновения влажной ткани к своему лицу. Саша открыла глаза и в свете факела увидела склонившуюся над ней отвратительную физиономию, заросшую по самые глаза лохматой бородой, увенчанную сверху не менее лохматой то ли шапкой, то ли шевелюрой. Девушка зажмурилась от отвращения и, сжав кулак, попыталась нанести удар в переносицу своего vis-a-vis. Но железные пальцы перехватили ее запястье и с силой отвели руку в сторону. Она сжалась в комок в ожидании удара, но вместо этого услышала вдруг смех Серафимы. Ее весело улыбающееся лицо склонилось над молодой хозяйкой, а чей-то незнакомый голос со странным акцентом произнес:

– Дэрется барышня, значит, жит будыт!

Серафима обняла Сашу за плечи и помогла ей сесть. Девушка обвела взглядом поле сражения: несколько связанных по рукам и ногам пленников рядком лежали около кареты. Аким и Данила с забинтованными головами сидели на земле подле притихших мазуриков, сжимая в руках дубинки. Терентий и форейтор Кондрат суетились над Петрухой. Парнишка, к счастью, был жив и, видно, тоже пришел в себя: Саша услышала несколько слов, которыми он обменялся с отцом.

Загрузка...