Я вглядываюсь в каждого из моих читателей, протягиваю руку и благодарю их за то, что пришли. В своих странствиях я один, но душа, перелетающая из города в город, не одинока: я вмещаю в себя всех тех, кто понял мою душу из моих книг. Я не чувствую себя чужим ни в Москве, ни в Лондоне, ни в Тунисе, ни в Киеве, ни в Сантьяго-де-Компостела, ни в Гимаранше – ни в одном из городов, которые мне довелось посетить за эти полтора месяца.
Я слышу, как за моей спиной жарко спорят, но стараюсь сосредоточиться на том, что делаю. Между тем обстановка накаляется. Я оборачиваюсь и спрашиваю своего издателя, что происходит.
– Это вчерашняя девчонка. Требует, чтобы мы взяли ее с собой.
Я не могу даже вспомнить вчерашнюю девушку, но прошу спорщиков угомониться и продолжаю подписывать книги.
Кто-то садится рядом со мной, но тут появляется охранник в униформе, и спор разгорается снова. Я перестаю подписывать книги и поворачиваю голову.
Возле меня сидит девушка, в глазах которой я прочел любовь и смерть. Я впервые внимательно смотрю на нее: темные волосы, на вид лет двадцати двух – двадцати девяти (я совсем не умею определять возраст), в потертой кожаной куртке, джинсах и кедах.
– Мы проверили ее рюкзак, – говорит охранник, – так что опасаться нечего. Но ей нельзя здесь оставаться.
Девушка молча улыбается. Очередной читатель терпеливо ждет окончания разговора, чтобы получить на свои книги автограф. А девушка и не думает уходить.
– Вы меня помните? Я Хиляль. Я пришла разжечь священный огонь.
Я говорю, что да, отлично помню. Вру конечно. Люди, стоящие в очереди, заметно нервничают, а читатель, ждущий автографа, обращается к девушке по-русски, и по его тону я понимаю, что он говорит что-то резкое.
У португальцев есть пословица: «То, что нельзя вылечить, нужно вытерпеть». Разбираться некогда, надо что-то делать. Я прошу девушку подождать меня в сторонке, чтобы не мешать другим. Она послушно встает и отходит.
Уже через минуту я вновь забываю о ее существовании, сосредоточившись на том, что происходит. Я принимаю благодарности и благодарю в ответ, и следующие четыре часа пролетают, словно один счастливый миг. Каждый час я делаю перерыв, чтобы выкурить сигарету, но совершенно не чувствую усталости. Автограф-сессии я обычно завершаю словно с полностью заряженными батарейками – более энергичным, чем всегда.
В конце я прошу собравшихся наградить организаторов аплодисментами. Наступило время ехать на следующую встречу. Девушка, о которой я за все это время ни разу не вспомнил, снова подходит ко мне.
– Мне нужно кое-что вам показать.
– Это невозможно, – говорю я. – Меня ждут на ужин.
– Нет, это возможно, – отвечает она упрямо. – Меня зовут Хиляль, это я вчера ждала вас у входа в отель. Я могу показать это прямо сейчас, пока вы собираетесь.
Прежде чем я успеваю ответить, девушка достает из футляра скрипку и начинает играть.
Читатели, начавшие расходиться, возвращаются, чтобы послушать этот импровизированный концерт. Хиляль играет с закрытыми глазами, словно в трансе. Я смотрю, как смычок порхает над скрипкой, почти не касаясь струн и рождая мелодию, которой я прежде никогда не слышал и которая сообщает мне и всем остальным что-то такое, что непременно нужно услышать. Иногда девушка замирает, а в следующий момент кажется, будто она предается экстазу, танцуя вместе с инструментом; но в основном движутся только ее руки.
Каждая нота пробуждает в нас воспоминания, а вся мелодия рассказывает удивительную историю, историю души, что тянется к другой душе без страха быть отверженной. Пока Хиляль играет, я вспоминаю, как часто случалось, что помощь приходила ко мне именно от тех людей, которые, как мне казалось, не имели никакого отношения к моей жизни.
Скрипка замолкает, но никто не аплодирует, и в зале воцаряется почти осязаемая тишина.
– Спасибо, – говорю я.
– Я поделилась с вами частичкой своей души, но этого недостаточно, чтобы исполнить мою миссию. Вы возьмете меня с собой?
Честно говоря, чересчур настойчивые люди вызывают у меня одну из двух реакций: я либо поспешно ретируюсь, либо немедленно сдаюсь. Я не могу сказать человеку, что его мечта неосуществима. Не у каждого найдется такая сила воли, какую продемонстрировала Моника в том каталонском кафе, а если я возьмусь убеждать кого-то свернуть с раз и навсегда избранного пути, я, очень может быть, сумею убедить в этом и самого себя, и жизнь моя станет неполноценной.
В тот день я выбираю второй сценарий: звоню послу Бразилии и прошу разрешить мне пригласить на ужин еще одного человека. Тот весьма учтиво отвечает, что мои читатели для него такие же желанные гости, как и я сам.
Ужин в бразильском посольстве – строго официальное мероприятие, но посол делает все, чтобы приглашенные чувствовали себя как дома. Платье Хиляль смело можно назвать квинтэссенцией дурного вкуса. Слишком яркое и даже аляповатое, оно резко выделяется на фоне чопорных протокольных нарядов других гостей. Распорядители не нашли ничего лучшего, как посадить нежданную гостью на почетное место рядом с хозяином.
Пока приглашенные рассаживаются, мой русский друг, бизнесмен, предупреждает меня, что у нас назревают проблемы с моим российским агентом, которая во время аперитива поругалась по телефону с мужем.
– Из-за чего?
– Речь вроде бы о том, что ты собирался пойти в клуб, которым он управляет, но в последний момент передумал.
В моем ежедневнике и вправду упоминался какой-то клуб с пометкой «обсудить меню во время путешествия по Сибири», но в такой насыщенный, наполненный положительной энергией день мне было не до этого. Встречу я отменил в силу ее полной абсурдности: мне никогда в жизни не приходилось с кем бы то ни было обсуждать меню. Вместо этого я собирался вернуться в отель, принять душ и вновь позволить струям воды унести меня в даль, невообразимую даже для меня самого.
Подали закуски, потекла неторопливая беседа, и жена посла любезно предложила Хиляль немного рассказать о себе.
– Я родилась в Турции, а в двенадцать лет переехала в Екатеринбург, чтобы учиться играть на скрипке. Вы, конечно, знаете, как отбирают будущих музыкантов?
Супруга посла не имеет об этом ни малейшего представления. Разговоры за столом стихают. Похоже, всем интересно послушать эту странную молодую женщину к кричащем платье.
– Ребенок, который начинает играть на инструменте, занимается определенное количество часов в неделю. На этом этапе из каждого может получиться по меньшей мере приличный оркестрант. Однако со временем некоторые дети начинают заниматься больше других. В конце концов формируется небольшая группа тех, кто играет по сорок часов в неделю. Эмиссары из крупных оркестров разъезжают по музыкальным школам в поисках талантов, из которых можно слепить настоящих профессионалов. Так было и со мной.
– Значит, вы нашли свое призвание, – замечает посол. – Такой шанс выпадает не всем.
– Не совсем призвание. Я не занималась ничем, кроме музыки, потому что когда мне было десять лет, я стала жертвой сексуального насилия.
За столом делается совсем тихо. Посол меняет тему и начинает рассказывать о переговорах России и Бразилии об экспорте и импорте тяжелой промышленности, но никого, решительно никого из приглашенных не интересует торговый баланс моей страны. Пора брать нить разговора в свои руки.
– Если позволите, Хиляль, нам всем было бы интересно послушать о том, как маленькая жертва насилия сделалась скрипачкой-виртуозом.
– Что означает ваше имя? – спрашивает жена посла в последней безнадежной попытке повернуть разговор в другое русло.
– По-турецки он означает «полумесяц». Этот символ изображен на нашем флаге. Мой отец был радикальным националистом. Между прочим, это имя чаще дают мальчикам. Кажется, по-арабски оно значит что-то еще, но я не уверена.
Я не собираюсь сдаваться:
– И все же, возвращаясь к вашей истории. Не стесняйтесь, здесь все свои.
Все свои? Большинство гостей до этого ужина ни разу не встречались.
Люди за столом уткнулись в свои тарелки и делают вид, будто страшно увлечены едой, хотя в глубине души каждый из них умирает от любопытства. Хиляль говорит так, словно речь идет о самых обыденных вещах.
– Это был мой сосед, которого все считали добрым, воспитанным, деликатным человеком, надежным другом, всегда готовым прийти на помощь. У него были жена и две дочки моего возраста. Когда я приходила с ними поиграть, он усаживал меня на колени и рассказывал чудесные истории. А сам, будто невзначай, меня ласкал, и поначалу я принимала его прикосновения за знаки приязни. Потом он стал трогать меня между ног, просить, чтобы я его трогала, и все в этом роде.
Взгляд Хиляль скользит по лицам пяти женщин, сидящих за столом:
– Такие вещи, к сожалению, не редкость. Не правда ли?
Женщины молчат, но что-то подсказывает мне, что одна или две из них пережили нечто подобное.
– Но это было еще не самое страшное. Хуже всего то, что мне стало это нравиться, хотя я понимала, что так нельзя. Наконец в один прекрасный день я решила, что больше туда не пойду, хотя родители настаивали, чтобы я дружила с соседскими девочками. В то время я как раз начала играть на скрипке, и заявила родителям, что мне надо больше заниматься, поскольку преподаватели мной недовольны. Я играла дни напролет, яростно, отчаянно.
В зале повисло молчание, растерянные гости не знают, что сказать.
– Поскольку я носила все это в себе, а жертвам свойственно во всем винить себя, я продолжала себя наказывать. И теперь, став взрослой, отношения с мужчинами я свожу к страданиям, ссорам и опустошению.
Хиляль смотрит на меня, а с ней и все остальные.
– Но теперь ведь все изменится, правда?
И я, до того момента управлявший ситуацией, внезапно теряюсь. Меня хватает лишь на то, чтобы пробормотать:
– Да, конечно, будем надеяться, – и поспешно перевести разговор на архитектурные достоинства здания, в котором размещается бразильское посольство.
На улице я спрашиваю у Хиляль, где она остановилась, и прошу своего друга, который собирается везти меня в отель, подбросить и ее. Тот соглашается.
– Спасибо за музыку и за то, что поделились своей историей с совершенно незнакомыми людьми. Теперь каждое утро, пока ваш разум еще пуст, постарайтесь уделять немного времени Божественному. В воздухе содержится космическая энергия, которая в разных культурах обозначается по-разному, но это не важно. А важно то, что я вам сейчас говорю. Вдыхайте глубоко и просите, чтобы вся благодать, которая содержится в воздухе, наполняла все ваше тело до единой клеточки. Потом медленно выдохните, распространяя вокруг себя счастье и умиротворение. Повторяйте упражнение десять раз в день. Вы поможете себе исцелиться и сделаете мир чище.
– Что вы хотите сказать?
– Ничего. Просто делайте упражнение. Вы постепенно преодолеете ваше негативное восприятие любви. Не позволяйте разрушить вас силе, что помещена в наши сердца, чтобы делать мир лучше. Дышите, вбирая в себя все, что существует на земле и на небесах. Выдыхайте красоту и плодородие. Поверьте, это упражнение непременно поможет.
– Я сюда приехала не для того, чтобы выучить упражнение, которое можно найти в любом учебнике йоги, – злится Хиляль.
Мимо проносятся ярко освещенные московские улицы. Чего бы мне действительно хотелось, так это прогуляться по улицам, посидеть в кафе, но день был таким длинным, а на завтра намечено несколько встреч, и надо выспаться.
– Так вы возьмете меня с собой?
Господи, ну сколько можно? Мы впервые встретились меньше чем сутки назад, если это можно назвать встречей. Мой друг смеется. Я пытаюсь сохранить серьезный вид.
– Послушайте, я ведь взял вас на ужин в посольство. Чего ж еще? Цель моей поездки не рекламная… – не без колебаний говорю я. – У меня есть на то глубоко личные мотивы.
– Да, я знаю.
По тону, каким девушка произносит эти слова, я вдруг чувствую, что она действительно знает, но я предпочитаю не доверять своим ощущениям.
– Я заставила страдать многих мужчин и сама ужасно страдала, – продолжает Хиляль. – Свет любви хочет прорваться из моей души, но не может: боль не пускает. Я могу вдыхать и выдыхать каждое утро до конца своих дней, этим мне не решить своей проблемы. Я пыталась выразить свою любовь через игру на скрипке, но и этого мало. Мне известно, что мы с вами можем исцелить друг друга. Я разожгла костер на горе напротив, вы можете положиться на меня.
Почему она так говорит?
– То, что приносит боль, может принести исцеление, – говорит девушка. – Моя жизнь была тяжелой, но она многому меня научила. Вам не дано это видеть, но мое тело – сплошная кровоточащая рана. Просыпаясь по утрам, я хочу умереть, но продолжаю жить, борясь и страдая, страдая и борясь, отчаянно веря, что в один прекрасный день все это кончится. Умоляю, не бросайте меня. В этом путешествии мое спасение.
Мой друг останавливает машину, открывает кошелек и протягивает Хиляль пачку банкнот.
– Пауло не хозяин поезда, – заявляет он. – Возьмите, этого должно хватить на билет во второй класс и трехразовое питание.
Потом обращается ко мне:
– Ты знаешь, что я сейчас переживаю. Моя любимая умерла, и даже если я буду вдыхать и выдыхать каждое утро до конца своих дней, мне все равно никогда не стать счастливым. Я тоже сплошная рана, и моя рана тоже кровоточит. Я очень хорошо понимаю, о чем говорит эта девушка. Мне известно, что ты предпринял эту поездку по глубоко личным причинам, но ты не можешь бросить Хиляль. Если ты веришь в то, о чем пишешь, ты должен позволять окружающим тебя людям расти вместе с тобой.
– Ну хорошо, – говорю я. – Мой друг прав, и потом я на самом деле не хозяин поезда, так что учтите: я постоянно буду среди людей, и у нас будет очень мало возможностей для беседы.
Машина снова трогается с места, и следующие пятнадцать минут мы едем в полном молчании. Мы въезжаем на усеянную листьями площадь. Хиляль показывает, где остановиться, выскакивает из машины и прощается с моим другом. Я провожаю Хиляль до подъезда, в котором живут ее друзья.
У дверей она порывисто целует меня в губы.
– Ваш друг все не так понял, но если бы я слишком сильно обрадовалась, он мог потребовать свои деньги назад, – улыбается Хиляль. – Мне не так больно, как ему. На самом деле я сейчас счастлива как никогда, потому что мне хватило терпения следовать знакам, и теперь я верю, что все изменится.
Произнеся эти слова, она разворачивается и уходит.
И только тогда, идя обратно к машине, рядом с которой стоит с сигаретой мой друг и улыбается, потому что видел тот быстрый поцелуй; только тогда, слушая шум ветра меж деревьев, возвращаемых к жизни энергией Весны, я сознаю, что нахожусь в городе, который я не знаю, но который люблю; только тогда, роясь в карманах в поисках сигарет, понимаю, что завтра начнется путешествие, о котором я так давно мечтал; только тогда…
…в моей памяти всплывают слова ясновидящего. Он что-то говорил о Турции, но я никак не припомню, что именно.