Княжеский терем безразлично глядел на Дол пустыми окнами. До самой темноты в стенах не зажигали света, а когда становилось совсем уж мрачно, разрешалось затеплить одну или две сальные свечки на комнату: много огня княгиня Дана не терпела.
Она вообще много чего не терпела. Она не любила кошек и собак, птиц, пересоленную еду и незваных гостей. Одиночества княгиня тоже не переносила.
Ей нравилось иметь рядом кого-то, кто не перечил, не спорил и не перебивал, когда княгиня Дана начинала говорить. Речи ее лились бурной рекой. Она рассказывала истории из своей юности, по десять раз на дню могла так и эдак пересказать день, когда князь Всеслав слезно просил ее стать его женой, потому что увидал в ней – простой крестьянской девушке – благодетели настоящей княгини и красоту покойной жены. Святослав едва ли помнил родную маму и просто верил Дане, видя безграничную нежность, появлявшуюся в глазах отца при взгляде на молодую жену. Теперь и образ князя потихоньку выветривался из памяти. Святослав старался его сохранить, задержать, подолгу сидел с закрытыми глазами, восстанавливая в памяти строгие черты, но стоило приподнять веки, и все развеивалось. А ведь болезнь забрала отца всего три месяца назад. И только минули сорок дней, как на Дол обрушились беды. Сперва засуха, теперь потоп. В этом видели дурное предзнаменование, но разобраться, что именно разозлило высшие силы, не получалось, поэтому они просто обращались к каждому, кто мог их услышать. Отправляли скотину в лес, жгли сухие травы в печах, кормили хлебом покойных родственников. Но лучше не становилось.
Тогда-то и появились кумушки – две женщины, которых княгиня расположила в тереме как почетных гостий и в чьей компании проводила все дни. Святославу они не нравились. Холодные, отстраненные, они никогда не обращались к нему напрямую. Даже если кумушки были с ним в одной комнате, они говорили как бы через Дану, не оглядываясь на Святослава и постоянно называя княжича «он» или «этот». Одно хорошо: говорили они мало. То ли таились, то ли боялись. «Уж не Даны ли?» – думал Святослав. С их появлением княгиня, жизнерадостная молодая женщина, утратила всю веселость. Она стала нервной, мрачной, глядела исподлобья и непременно обижалась, как только что-то было сделано поперек ее слова. Дана и раньше была непростой, и за все пять лет, что она жила с ними в тереме, Святослав говорил с ней не чаще, чем того требовали приличия. Она не настаивала.
На отцовом смертном одре Дана поклялась быть матерью Святославу, но, стоило князю спокойно испустить последний вздох, все вернулось на круги своя. Княгиня держалась особняком, почти не заходила на мужскую половину, а Святослав и сам старался с ней не встречаться. Правда, только прошла пора горевания, княгиня стала искать встречи с пасынком. Может, смерть отца лишь теперь пустила корни в ее разуме и перестала виться утренней дымкой. Так или иначе, сочувствия ее утрате Свят не испытывал, как не ощущал сопереживания своей потере. Не искал он и утешения в объятиях девушек, которые первое время еще стремились развеять его тоску, но потом и сами стали сторониться будто одичавшего княжича. Теперь он только и думал о том, как с первой осенней листвой станет совершеннолетним и отправит мачеху на самый дальний хутор, лишь бы не видеть больше ее кошачьих зеленых глаз и кумушек.
Иногда через слуг Дана передавала Святославу гневные послания, в которых корила за вылазки в город и раздачу еды, но на этом все заканчивалось. Пока недавно княгиня сама не явилась к нему.
Святослав налегал на весла и вспоминал вчерашний вечер. Он допоздна засиделся за оставшимися от отца книгами, с трепетом переворачивая страницы, как вдруг в дверь постучали. Воровато оглянувшись, княгиня протиснулась в светлицу, словно боясь, что кто-то из слуг или кумушек увидит ее.
Темные брови удивленно взметнулись вверх, будто она надеялась, что ее пасынок спит. Святослав замер, как мышонок, застигнутый врасплох змеей. С толку сбивал ее вид: после похорон отца княгиня облачилась в траурные одежды и не снимала их, беспрестанно причитая о своей вдовьей доле, но теперь она стояла в праздничном сарафане, расшитом блестящим узором, румяная, с разноцветными лентами в длинных черных волосах. Ей было около тридцати лет, а она так и не смогла подарить покойному мужу ребенка, за что все слуги с жалостью смотрели на нее и ее тонкую талию, которую та подчеркивала плетеными поясами.
– Ну, здравствуй, Святослав, – произнесла она.
– И тебе доброго вечера, Дана.
Она чуть дернула ртом, давя недовольное хмыканье. Святослав так и не стал величать ее матерью, а она быстро оставила попытки стать для него кем-то большим, чем мачеха.
– Я хотела с тобой поговорить. Позволишь?
Святослав кивнул, указывая на лавку. Княгиня села так, что подол коснулся его ноги. Юноша хотел отодвинуться, но княгиня мягко, словно умоляя, удержала его за руку. Свят замер, но по позвоночнику разлилось напряжение, как происходило всякий раз, стоило княгине дотронуться до него.
– В чем дело? – он уткнулся взором в буквы на странице, но не мог разобрать ни слова, кожей чувствуя взгляд мачехи.
– Ты уже совсем взрослый и так на отца стал похож, – проворковала она, перебирая пальцами по его запястью. – Скоро его место займешь.
– Скоро, да.
– Вот только, чтобы стать во главе княжества, нужно быть достойным человеком, отцом всем своим людям. А достойному мужу нужна жена, – говорила Дана, и голос ее становился все тише и тише, а слова тянулись, как смола. Она словно давала пасынку время осознать, предугадать, к чему ведет.
– Не для свадеб сейчас пора, – дернул щекой Святослав. – Еще тело отцово не остыло и слезы по нему народ не выплакал.
– В ином случае я бы с тобой согласилась, – тонкие пальцы начали аккуратно поглаживать кожу над зарукавьем. Княгиня подалась вперед, силясь заглянуть юноше в глаза. – Но сейчас слишком много поводов для слез. Ты видишь, что происходит. Сначала эта ужасная засуха, потом небесная вода. Боги недовольны, что Дол остался без князя.
На слове «боги» она понизила голос и воровато оглянулась, точно боялась, что ее услышит Игнат – священник, что приплыл к ним на хлипком плоту, очередной посланец, намеренный принести в Дол истинную веру. Но сколько княжество ни крестили, народ все равно верил по-своему, по-старому. И только Игнат, в отличие от всех своих предшественников, не сдавался и все ходил к княгине, прося то церковь восстановить, то молебен отслужить. Дана оставалась непреклонна, так что обветшалую церковь мужчина восстанавливал самостоятельно, но не оставлял попыток проповедовать.
Святослав рискнул пошевелиться и высвободить руки из хватки мачехи, мягкой, но крепкой, как силок.
– Что ж, отправлюсь на поиски невесты. Сей же час.
– Ну куда же? – вздохнула Дана, и на ее полных губах появилась снисходительная улыбка, будто Свят сказал наивную глупость. – В княжестве непросватанных благородных девок не осталось. А из соседей ни один отец не отправит сюда свою дочь.
Княжич кивнул. Больше всего ему хотелось, чтоб разговор закончился, но Дана упрямо тянула время, точно играла с ним.
– К тому же, – продолжала она, – тебе нужна не простая невеста, а та, что будет достойна зваться княгиней. Умная. И опытная.
Краем глаза Свят увидел, как белые пальцы вновь подкрадываются к его руке. Он резко отодвинулся и тряхнул головой, натянув на губы улыбку.
– Спрошу у Власа, не видал ли он такой.
– Но… – пробормотала княгиня, поправляя нитку бус на тонкой белой шее. – Зачем же искать?..
– Ежели такой не найдется в теремах, буду искать по избам. Ты же к нам оттуда и явилась.
Щеки Даны вспыхнули гневным румянцем, губы поджались. Свят с трудом сдержал едкую усмешку, а княгиня поднялась и вышла, хлопнув дверью. Стоило ей скрыться, как сердце княжича сжала едкая тоска. Нет, Святославу не было жалко эту странную и временами жестокую женщину. Ему было стыдно за злость, за резкие слова и за удовлетворение, которое они приносили, стоило направить их на мачеху.
Но с женитьбой она была, к сожалению, права. Люди и вправду считали, будто от неженатого князя свершались все беды. Отец часто рассказывал, что стоило одному их предку взойти на престол холостым, как начались падеж скота и лесные пожары. Юношу женили насильно, и все сразу прекратилось. Правда, на свадебке народ стоял с вилами наперевес, чтоб жених не передумал.
Свят с силой потер виски и опустил лоб на сложенные на столе руки. Так княжич и просидел до утра, пытаясь уместить в голове мысль о скорой женитьбе. Но стоило ему попытаться представить это, как образ тут же развеивался, будто пыль на ветру. Не до мыслей о супружестве ему было. Сперва надо отгоревать по старому князю, помочь отстроиться пострадавшему от наводнений княжеству, добыть еды, чтоб если не все, то большинство пережили зиму и дотянули до весны. Эти мысли роились в голове Святослава день и ночь, и он уже не помнил, когда думал о чем-то ином. Казалось, тот легкомысленный юноша, что любил охотиться с Власом, ездить верхом и слушать истории старух и кухарок, был вовсе другим человеком.
Из-за этого ночного происшествия весь следующий день Свят был сам не свой. Бессонная ночь и бурлящая тревога давали о себе знать, княжич засыпал с открытыми глазами. Или ему казалось, что засыпал…
Голос Олеси в очередной раз вернул его из блуждания среди собственных мыслей.
– Отчего ты так волком смотришь, а, княжич? Неужто родные стены не греют?
– Хорошо все, бабушка, – пробормотал он.
Вечерний туман уже начал собираться над водой и тянуть белесые лапы к холму.
– Ложь, княжич, страшное дело. На ней, конечно, можно и выстоять, но как начнешь ее из себя выплевывать, не заметишь, что она тянет тебя, словно топь. И некому будет тебе руки подать.
– Да он задумался, – подал голос Влас. Юноша старался лишний раз не смотреть на старуху, и все-таки, даже спрятав лицо, он не мог скрыть раздражения, которое вызывала в нем незваная попутчица. – Он всегда, как задумается, будто не здесь бродит и хмурый как туча.
– Оно и понятно, – хмыкнула Олеся. – Думать за себя самого – дело трудное, неприятное и даже неблагодарное. Но лучше так, чем когда думают за тебя.
– А откуда ты княгиню знаешь? – спросил Святослав, возвращая разговор в более понятную колею.
Старуха повела плечом.
– Знакомицы мы давние. В одной избе ткали и хлеб пекли, в одной бане бабам рожать помогали.
– Вы родственницы?
– Слава курьим ножкам, что нет, – рассмеялась Олеся.
– Из одной деревни?
– Эх… – махнула рукой старуха. – Сказать не могу, поклялась. Но ты не волнуйся, сам все скоро узнаешь.
– Странная ты, бабушка, – заметил Влас.
Старуха приосанилась и пригладила седые космы, будто получила похвалу.
– Отчего ж странная? Я клятву дала – я ее держу. Не то что те, кто пытаются угодить всем и каждому, а в конце концов теряют и голос свой, и сердце.
Влас только поджал губы и кинул красноречивый взгляд на Святослава. Тот кивнул, а потом дернул подбородком, чтобы Влас покрепче схватился за вторую пару весел. Дело пошло быстрее и ровнее. Туман еще не успел добраться до берега, когда они уже привязали лодку и втроем направились к терему.
Кумушек звали Анюта и Дарья. Сколько на них ни смотри, невозможно было понять, сколько им лет и кем они приходятся друг другу. Обе светловолосые, так что не разобрать, седые они или молодые. С утра они были быстры и проворны, как девицы, а к вечеру еле двигались, как застигнутые ночным холодом ящерицы, и горбились, как вековые старухи. В глаза Святославу они не смотрели, а если замечали его взгляд, то отворачивались, делая вид, что юноши и вовсе нет. Но он чувствовал, как их блестящие глаза глядят за ним, следят за каждым его шагом, стоит лишь пошевелиться. И Дана чуть что являлась, чтоб в очередной раз пожурить его за отданную крестьянам еду. Вот и теперь за едва освещенными окнами мелькнули два силуэта, замерли, глядя на княжича и его спутников, как совы, и тут же принялись мельтешить, разыскивать княгиню.
– Встречают, – хмыкнула Олеся.
– Я на конюшню пойду, – сказал Влас. Святослав кивнул, отпуская друга подальше от разъяренных женщин.
– Хорош друг, – проговорила старуха, когда конюх скрылся в темноте, пропитанной запахом прелого сена.
– Он мне как брат, – коротко ответил юноша и направился в сени.
Там их уже поджидала Дана, а из-за ее спины то и дело выглядывали кумушки. Княгиня была в ярости. Белая, как раскаленное железо, она сжимала кулаки, и пылающий взгляд ее глаз метался от пасынка к незваной гостье. Она словно не могла выбрать, на кого направить свой гнев.
Олеся заговорила первой:
– Ну, здравствуй, сестрица названая, – хмыкнула она. – Смотрю, все такая же красавица.
– Зачем явилась?
– А что, навестить уже нельзя старую знакомицу? – невинно захлопала ресницами старушка. – Я, может, соскучилась, вот и решила справиться, как ты живешь. Тяжела, наверное, вдовья доля?
– Убирайся.
– Ну, не гони меня. Избу мою водой затопило, ночь на дворе. Приюти хоть до утра, а там я уже в путь отправлюсь.
Княгиня поджала губы и выглянула в окно. Затянутое тяжелыми облаками небо темнело. Казалось, будь это в ее силах, Дана бы вытащила солнце обратно на небосвод, лишь бы гостья убралась прочь.
– Нельзя путнику отказывать, Дана, – прошелестела одна из кумушек.
– Просьба-то простая, – поддакнула вторая.
Дана скрестила руки на груди и закатила глаза.
– Оставайся, хорошо. Но ночевать будешь на конюшне. Хлеба и соли я тебе не предложу, первого почти не осталось, а второй и в помине не было.
– И за крышу над головой благодарю, – расплылась в улыбке Олеся и обернулась к Святославу. – Отведешь меня, княжич?
Юноша кивнул и собрался было проводить гостью, как раздалось шушуканье, а следом – требовательный голос княгини:
– Святослав, не задерживайся. Мне нужно с тобой поговорить.
Свят снова кивнул, и, резко развернувшись, княгиня порывисто вышла вон. Вскоре ее шаги растаяли в коридоре.
– Как мы ее, а? – радовалась Олеся. Они вышли на улицу. После душных сеней, в которых воздух вскипел от невысказанного недовольства, в вечерней прохладе стало легко дышать, как будто с груди сняли огромный камень.
Старуха остановилась, глядя на зыбко мерцающую поверхность воды и пляшущие на ней отблески из окон. Она цокнула языком и покачала головой.
– Надо разбираться с этой напастью. А то дальше хуже будет. Вода застоится и протухнет, поналетит болотное комарье, принесет хворь, а там глядишь – и полкняжества как не бывало.
– Надо увести воду, – сказал Святослав.
Олеся посмотрела на него с улыбкой.
– Эта вода человеческим рукам неподвластна. Чтоб ее увести, нужно добраться до тех, кто ее послал.
– А кто это сделал?
– Не кто, а из-за кого, – вздохнула старуха. – Из-за рода твоего, семьи твоей.
– О чем ты?
Старуха раздраженно замотала головой и, стиснув челюсти, злобно зыркнула на юношу.
– Не могу сказать, говорила же! Какой ты… – она махнула рукой и взглянула на приблизившуюся конюшню. – Ладно, выполним наказ хозяйки. Я останусь тут, а ты возвращайся к ней. Только дам я тебе один совет: ничего из ее рук не ешь и не пей. Понял?
Бесчисленные вопросы сплелись в голове Святослава в один большой клубок. Все казалось очень странным, но в последнее время все и так шло вкривь и вкось, поэтому юноша просто кивнул.
– Я принесу поесть чуть позже, когда все уйдут спать.
– Хорошо, – кивнула Олеся. – Прихвати побольше хлеба да мяса. Но ничего соленого не бери. Чтоб ни крупинки. Понял? Заверни в платочек и спрячь за пазуху.
Юноша кивнул. Он прошел с Олесей еще немного, заглянул в конюшню, поискал глазами Власа, но его там не оказалось. Постелив гостье оставшийся с еще незапамятных времен отцовский зипун на самой сухой куче соломы и попрощавшись, княжич вернулся в терем.
На выходе из сеней его уже поджидала Анюта. Про себя Святослав называл ее «младшенькой» – самая бойкая и смешливая из двух кумушек, своей кожей и белыми одеждами она напоминала снежный вихрь. Смеялась женщина не крикливо, а мелодично, как заливающаяся птичка, и иногда позволяла себе обернуться и не глядя бросить что-то Святославу. Вот как сейчас. Она остановилась и, уткнувшись взглядом в резной узор на лавке, тихо заговорила:
– А ты знаешь, что все вынутое из воды нужно огнем лечить?
– О чем это ты?
– Вода смерть несет. Болезни. Разве сам не видишь? – она чуть улыбнулась. – Но Олеси это не касается. Она хорошая.
– Ты ее знаешь?
– У нас ее все знают. Она за речкой, в лесочке живет.
– А кто она такая?
– Сама тебе скажет, как время будет, – улыбнулась еще шире Анюта и сорвалась с места. – Ты, главное, слушай ее внимательно и запоминай. И никому не говори, чему она тебя учит.
– Да она мне не…
Но Анюта уже прибавила шагу и вскоре оказалась в другом конце коридора, приоткрывая дверь в светлицу, где ужинали княгиня и Дарья. Вторая кумушка была угрюма и неразговорчива, в ее тонких поджатых губах читалось недовольство и постоянное невысказанное осуждение. Она подняла злобно сверкнувшие глаза на севшую рядом с ней Анюту. Святослав устроился на краю стола, напротив мачехи.
– Скажи мне, разве я не просила тебя перестать сбегать в город? – холодно проговорила княгиня, посмотрев на пасынка, а жестами, как радушная хозяйка, указала на стол. Там оказались и каша, и мясо, и хлеб.
– Просила, – кивнул Святослав, чувствуя, как от голода сворачивается желудок. За весь день сам он так и не поел.
– А он все равно не слушает, – покачала головой Дарья. – Никого и ничего.
– Тихо! – шикнула княгиня. Кумушки переглянулись и уткнулись в тарелки. Дана потянулась было к горшку с кашей, но Святослав опередил ее и принялся накладывать себе сам. – Тогда почему ты продолжаешь разворовывать наши запасы и бегать к этим людям?
– Потому что у них нет запасов, – вскинул подбородок Свят. Аппетит тут же испарился. – И это немногое, чем я могу им помочь как будущий князь.
– Как будущий князь ты должен жениться и обзавестись наследниками, чтобы эти люди воспринимали тебя всерьез, – с нажимом проговорила Дана. Кумушки тут же поддакнули.
– Женится – будет ему счастье. Не женится – горя выпьет целое море.
– Да хватит уже! – обернулся к ним юноша. Те тут же спрятали глаза. – Или говорите со мной, или не говорите вовсе.
Ему даже показалось, что кумушки прижались друг к другу, словно он не прикрикнул на них, а замахнулся. Дана ласково улыбнулась.
– Можете идти к себе. Дальше мы сами.
Те закивали и покинули светлицу, оставляя Дану со Святославом наедине. Стоило им выйти, как на лице княгини снова появилась умиротворенная нежность.
– Как ты их, а? – вскинула она бровь.
– Кто они такие?
– Кто?
– Анюта и Дарья. И откуда они знают Олесю? Откуда ты знаешь старуху?
– Ах, ты об этом, – повела плечом мачеха. – Да так. Ты же знаешь, я выросла вдали от княжеского двора. Так и получается: когда растешь в деревеньке и работаешь в поле, со всеми знакомишься. Ешь же.
Она с удовольствием принялась за ужин, а Святослав смотрел на полные до краев блюда и думал о старухе, которой мачеха даже сухаря не предложила. И о людях, которым ей было жалко хлеба. Под кожей медленно закипала ярость.
– Злишься? – взгляд зеленых глаз словно пробрался под кожу, пустив по ней волну мурашек. Святослав не стал отвечать, глядя мимо мачехи. Княгиня улыбнулась, принимая вызов: – О чем думаешь?
– О том, что ты права. И надо бы мне завтра же, с утра, отправиться на поиски невесты.
– Вот как, – губы Даны дрогнули в азартной улыбке. – И далеко ли ты отправишься?
– Начну близко. А потом, ежели что, поеду дальше.
Она согласно кивнула и поднялась из-за стола.
– Тогда как хорошая хозяйка я должна угостить тебя перед дорогой. Я как раз припасла кое-что особенное.
И, не дожидаясь ответа, княгиня подошла к полке в углу. Пока она не видела, Святослав достал из-за пазухи платок и принялся сметать со стола отрезанный хлеб, сушеное мясо, сыр. Завязав свой нехитрый улов в узел, он спрятал его под рубаху. И как раз вовремя – тут же послышался мелодичный звон. Мачеха вернулась с маленьким кувшинчиком.
– Ты пробовал зеленое вино?
– Ясное дело, – кивнул Святослав. Не сказать, чтобы ему оно нравилось, очень уж хмеленое, а от полыни и душистых трав кружилась голова.
– Такого ты еще не пробовал, – улыбнулась княгиня и, перегнувшись через стол, принялась наполнять кружку пасынка.
От запаха трав кожа покрылась мурашками. Пахло мятой, душицей, полынью и чем-то еще, незнакомым, но удивительно манким. А цвет зелья – чистый изумруд. В мыслях сразу стало легко, так захотелось распробовать эту изумрудную горечь. Святослав уже мог представить, как она на выдохе сменяется пьянящей сладостью. Он дождался, когда княгиня отклонит кувшин, когда осядет зеленая пенка на поверхности, и взял кружку обеими руками, как держал бы сокровище.
– Ну, за добрую дорогу и хорошую невесту, – улыбнулась княгиня, наполнив свою кружку, но Святослав ее уже не слышал. В мыслях был только горько-сладкий дурман, обещавший все удовольствия, стоит лишь ощутить его на языке.
– Будем, – пробормотал он и поднес напиток к губам, как вдруг в коридоре раздался грохот и звон.
Вино выплеснулось на стол, когда Святослав вскочил, напряженно оглядываясь.
– Да что там происходит? – процедила княгиня и, подобрав юбки, направилась к двери.
Та распахнулась ей навстречу, впуская Власа, взмыленного и растрепанного. Он ввалился в светлицу и уперся о стол, переводя дыхание.
– Что случилось? – хором спросили Дана и Свят.
– Там это… – он тяжело дышал. – Старуха. Плохо ей стало. Завалилась, скулит. Ох, дайте что-нибудь…
И, не дожидаясь разрешения, конюх схватил Святову кружку, осушив ее одним махом, закашлялся.
– Крепкое какое, – хмыкнул он и покачнулся. Взгляд его остекленел. По лицу растекся румянец, как от лихорадки.
– Влас, – шагнул к нему Святослав. Конюх дернулся, приходя в себя.
– Все хорошо. Нужно это… что-нибудь, позвать кого-нибудь, чтоб проверить, не помирает ли, – заговорил он, тяжело переводя дыхание между каждым словом. Он стиснул кулак на рубахе и шумно сглотнул. – Не в то горло, видать, пошло. Можно мне водицы?
– Во дворе попьешь, – процедила княгиня. Влас обернулся к ней, уставился во все глаза, будто раньше и не видал. Губы его зашевелились, но ни звука не сорвалось. Речистый и говорливый, Влас впервые на памяти Святослава с трудом подбирал слова.
– Пойдем скорее. Позовем кого-нибудь, – бросил Свят, утягивая друга вперед, а тот все оборачивался на застывшую словно статуя княгиню и не мог наглядеться.