– И что же было дальше? – сочувственно спросила я у Кружкова.
Его исповедь я слушала в редакции у себя в кабинете. В окно светило утреннее солнце, и его лучи падали Кружкову на лицо, отчего он болезненно щурился, но упорно не желал пересесть на другое место.
Выглядел Кружков неважно – был он весь серый и какой-то помятый. Вокруг глаз темнели круги. Вряд ли пиво было тому причиной, просто он всю ночь не спал, нервничал да, как я подозреваю, имел крупный разговор со своей супругой.
Людмилу Кружкову я знала с детских лет, она доводилась мне дальней родственницей, и характер у нее был почти нордический. Она не прощала мужу даже небольших ошибок – представляю, что творилось, когда Людмила узнала о ночных приключениях супруга. Мне стало жалко Кружкова почти до слез.
– А что дальше? – уныло сказал он. – Ну, посмотрели они там… Ничего не нашли, естественно… Отобрали у меня права, а машину отогнали на штрафную площадку… Хорошо еще, старлей сжалился, подбросил меня до дома… Ну а что Людмила вытворяла – наверное, сама догадываешься… – он безнадежно махнул рукой.
Я догадывалась. Только мне никак не удавалось понять, зачем Кружков явился ко мне, вместо того чтобы идти на работу.
– На работу я позвонил, – сказал Кружков, словно угадав мои мысли. – Сказал, что заболел… Не говорить же, что всю ночь объяснялся с милицией!
– И все-таки, Никита, – осторожно начала я. – Никак я не пойму, почему ты решил все это мне выложить?.. Конечно, мы не чужие, и я тебе от души сочувствую, но, думаю, заявился ты неспроста, верно ведь? Надеешься, что я помогу тебе вернуть права?
– Ну что ты, Ольга! – испугался Кружков. – Я никогда бы не стал обращаться к тебе с подобной просьбой! Я же знаю, что с милицией у тебя отношения сложные.
Здесь он был абсолютно прав: газета «Свидетель», главным редактором которой я работаю, публикует материалы исключительно криминального характера. А где преступления, там и сыщики – иногда даже совсем наоборот. Поэтому «сложные отношения» – это еще мягко сказано. Отдельные представители закона меня терпеть не могут.
– Тогда что? – поинтересовалась я. – Может, ты стесняешься забрать машину со штрафной площадки?
– Да нет, уже забрал, – признался Кружков. – Я на ней все утро езжу. Правда, без прав, но что делать?..
– Ты с ума сошел, Никита! – укоризненно сказала я. – Мало тебе неприятностей!
– Нет, неприятностей хоть отбавляй! Людка рычит, как тигрица, за машину пришлось выложить кругленькую сумму, за права придется заплатить раз в десять больше, а мы недавно только диван новый купили, представляешь?
– Представляю, – сказала я. – Мягкий? Нужно будет как-нибудь заскочить к вам, посидеть на новом диване…
– Ага, заскакивай! – радостно подхватил Кружков. – Может, прямо сегодня заглянешь? Людку повидаешь…
– А-а, так ты меня в качестве громоотвода планируешь! – догадалась я.
– Да ты что! – замахал руками Кружков. – И в мыслях не было! Я от чистого сердца… Тем более что главная гроза уже разразилась, теперь так, отдаленные раскаты… Нет, у меня к тебе другая просьба…
– Любопытно, – заметила я. – Может, ты хочешь, чтобы я поместила в газете материал о ночном наезде? Но тогда придется предать гласности не вполне корректное твое поведение… Хотя, в итоге, ты совершил поступок безусловно благородный, не спорю.
– Ольга! – простонал Кружков. – Ты издеваешься, что ли? Какой благородный поступок? Какая газета? Вот где у меня сидит этот благородный поступок! – Он постучал ребром ладони по шее. – Гори он синим пламенем!
– Тогда я вообще ничего не понимаю! – недоуменно сказала я. – Чего же ты хочешь?
Взгляд Кружкова сделался заискивающим.
– Понимаешь, у меня к тебе ма-а-аленькая просьба! – просюсюкал он. – Малюсенькая! Ты можешь вернуть этой женщине ее сумочку?
– Какой женщине? – не сразу поняла я. – Какую сумочку?
– Ну этой, которая в больнице! – сказал Кружков. – Помнишь, я нашел рядом с ней сумочку? Помнишь? Ну вот, а я забыл – начисто! От испуга, наверное. Она под сиденье завалилась. Так и пролежала там всю ночь. Сегодня утром нашел, когда кровь в салоне оттирал.
– Вот здрасьте! – возмутилась я. – Ты нашел, а я возвращай! С какой стати?
– Ну, понимаешь… – замялся Кружков. – Не могу я больше их видеть… Ни ментов этих, ни врачей, никого, в общем. Стресс у меня, понимаешь? Кино есть такое – «На грани безумия» называется… Вот и я сейчас на этой грани. А ты женщина волевая, авторитетная – что тебе стоит?
– У меня, Никита, между прочим, свои дела есть, – напомнила я. – И потом, подумай, как я глупо буду выглядеть с этой сумкой! А если там что-то пропало? Меня спросят: где взяла, и что я скажу?
– Так и скажешь, что я тебе передал, – льстиво произнес Кружков. – Да ничего там не пропало, не бойся! Деньги на месте, документы, барахло все. Отдашь ее хозяйке… – Он отвел глаза в сторону и добавил: – А если она, не дай бог, померла – в милицию отнесешь.
– Еще лучше! – рассердилась я. – Ты пиво пил, а у меня похмелье? Ты представляешь, что ты говоришь? Не пойду я ни в какую милицию! У этой женщины наверняка есть родственники – нужно разыскать их и передать сумку. Только разбирайся с этим сам, пожалуйста. Мне некогда. А у тебя не стресс, голубчик, а элементарное безволие! Боишься, что тебе опять неприятные вопросы начнут задавать.
– Ну и боюсь! – согласился Кружков. – Тем более что я уже сегодня пытался вернуть сумку.
Я вопросительно на него уставилась.
– Ну да! – подтвердил Кружков. – Машину я забрал со стоянки рано утром. Потом поехал в гараж, мыть салон. Нашел сумку. Все вспомнил и решил сразу вернуть. Посмотрел в паспорте адрес и поехал туда. Думал, хозяйка не одна живет. Ан нет! Соседи сказали – одинокая.
– Одинокая – не одинокая, – вмешалась я, – какие-то родственники у нее должны быть.
– Возможно, – сказал Кружков. – Только соседи не знают. Говорят, замкнутый она человек. Ни к ней никто, ни она…
– Ничего себе – замкнутый, – заметила я. – Куда же она, замкнутая, в ночь поперлась? Да еще за вокзал, на гору! Туда и днем-то никто без нужды не ходит!
– Это все верно, – сказал Кружков. – Только по этому поводу у меня никаких сведений не было. Поэтому я дальше поехал по тому адресу, что в сумочке у нее нашел.
– Ты нашел у нее какой-то адрес? – удивилась я.
– Ага, – кивнул Кружков. – На листке бумаги. В кармашке лежал. Я его наизусть выучил: улица Леонова, дом семьдесят семь, квартира двадцать четыре.
– А фамилия? – спросила я.
– Какая фамилия?
– Ну, при адресе обычно присутствует фамилия, – сказала я.
– Не было никакой фамилии, – возразил Кружков. – То есть фамилия была – на почтовом ящике, в том доме на Леонова, я специально посмотрел. Григорович А. Л. Правда, в квартире никого не было, пришлось к соседям позвонить. Я думал, может, на работе этого Григоровича разыщу. Но оказалось, что эти Григоровичи рано утром на юг подались всей семьей. Вот такие дела.
– Остается вернуть сумочку хозяйке лично, – заключила я.
Кружков посмотрел на меня с надеждой. Я решительно замотала головой.
– Ну, Оленька! – взмолился Кружков. – Ну что тебе стоит! У тебя и права есть, и характер, авторитет… Заскочишь на минутку в больницу, и все дела! Ну, я тебя умоляю!
Я посмотрела в его тоскующие глаза и махнула рукой.
– Ладно, уговорил! Трус несчастный! Оставляй свою сумочку. Но, предупреждаю, если у меня возникнут с ней проблемы, я тебя найду!
Лицо Кружкова просияло. Он живо наклонился и поднял с пола стоявший там кейс. Положив его на колени, Кружков весело щелкнул замками и откинул крышку.
– Вот она. Все на месте – тютелька в тютельку! – заботливо объяснил он. – Я и бумажку с адресом обратно в кармашек сунул. Тебе ее только отдать из рук в руки – и все дела. Может, еще вознаграждение получишь! – с довольной улыбкой пошутил он.
– Гора с плеч? – ехидно спросила я.
Кружков покорно развел руками. Он действительно немного устал от неприятностей.
Выпроводив его, я занялась сумочкой. Вообще-то шарить в чужих вещах неприлично, но должна же я была знать, как зовут их хозяйку. Потрошить все сверху донизу я не собиралась.
Сумочка была довольно симпатичной, но порядком истрепанной. Сработанная где-то в далекой Турции, в полукустарной мастерской, она была сшита из тонкой непрочной кожи, которая мигом протирается на сгибах. Такая продукция быстро теряет товарный вид и вынуждает купившего ее горько пожалеть о выброшенных деньгах. Единственным утешением остается то, что это сравнительно небольшие деньги.
Я расстегнула застежку-»молнию» и произвела беглый осмотр содержимого. Ничего особенного: кошелек, помада, расческа, зеркальце – все как обычно. В кармашке позвякивали ключи от квартиры. Если бы у Кружкова хватило духу, он мог бы запросто оставить сумочку в квартире хозяйки. Он на это не решился и поступил, разумеется, совершенно правильно.
Отдельно лежал паспорт в упругой пластиковой обложке, на которой был вытеснен пышный имперский орел с двумя головами. Уголки у пластиковой обложки были отделаны тусклым желтым металлом.
Я раскрыла паспорт – он был старого образца, еще советский. Владелица, похоже, не торопилась его менять. Наверное, ей уже некуда было спешить – судя по дате рождения, женщине оставалось три года до пенсии.
С фотографии на меня смотрело сосредоточенное некрасивое лицо, слишком широкое и слишком скуластое для женщины. Короткие стриженые, выкрашенные до черноты волосы не делали это лицо симпатичным – скорее, наоборот. Но особенно неприятны были глаза – маленькие, подозрительные, слишком близко посаженные. Даже с фотографии они выглядывали так въедливо, что заставляли невольно поеживаться.
Мне подумалось, что хозяйка паспорта – из тех женщин, что с удовольствием затевают скандалы в общественном транспорте и на рынках, всегда и всюду доказывая свою правоту. Ничего удивительного, что она живет одна. Такие женщины обычно быстро отправляют мужа на погост – и хорошо, если только одного. Я начинала понимать нерешительность Кружкова.
Конечно, было немного стыдно так думать о женщине, которая сейчас, возможно, испытывала невыносимые муки, тем более что все это могло оказаться лишь плодом моей буйной фантазии, а незнакомка на самом деле является образцом женственности, душевным и безобидным существом.
Чтобы отвлечься от неудачной фотографии, я пролистала паспорт. Женщину звали Татьяной Михайловной, фамилия ее была Самойлова. Судя по документу, замужем она не была. Жила на улице Садовой, в доме номер двадцать четыре. Я мысленно представила, где этот дом находится, и невольно опять удивилась, что заставило Татьяну Михайловну тащиться ночью через весь город, да еще не в самый благополучный район.
Кружков упоминал о том, что в сумочке были какие-то деньги. Я не удержалась от любопытства и проверила кошелек. Деньги действительно имелись, но совсем небольшие – чуть больше пятидесяти рублей. Хотя, если бы речь шла об ограблении, забрали бы и их.
Сложив все вещи обратно, я закрыла сумочку и стала решать, что делать дальше. Мне совсем не хотелось начинать день с посещения больницы, но, зная свой характер, я понимала, что откладывать это посещение не имеет смысла, тем более что Кружкова я уже обнадежила. Лучше было разделаться с этим раз и навсегда.
В столе нашелся пустой пакет, я завернула в него чужую сумку и вышла из кабинета. В приемной моя секретарша Марина сосредоточенно трудилась за компьютером. По утробным электронным звукам, даже не глядя на экран, можно было догадаться, что речь идет об очередной компьютерной игре. Что поделаешь – лето, мертвый сезон. Даже криминалитет расслабляется на фоне летней жары, не желая поставлять свежий материал для нашей газеты.
– Мариночка, я убываю по личному делу, – сообщила я. – Вернусь в самом обозримом будущем. Если появятся посетители или громкие сенсации, пусть ждут.
– Принято к сведению! – отрапортовала Маринка и, крутанувшись на вращающемся кресле, с любопытством уставилась на меня. – Личные дела – это для женщины самое главное. А они какие личные? Очень личные или просто личные? – Подтекст вопроса был мне понятен. Очень личные дела были слабым местом Маринки. Она пришла к нам в редакцию совсем молоденькой и наивной выпускницей романо-германского отделения филфака с возвышенными и несколько книжными представлениями о любви и личной жизни. С тех пор утекло довольно много воды. Маринка превратилась в эффектную молодую женщину, чей опыт обогатился бесчисленными романами, по большей части неудачными. Причиной были все те же мечты о возвышенном, которые в Маринкином случае трансформировались в поиски идеального мужчины. Проблема эта стара как мир и неразрешима, как строительство вечного двигателя, но Маринка не отчаивалась и продолжала свои поиски.
Между нами установились по-настоящему дружеские отношения, и мы постоянно делились друг с другом подробностями личной жизни, хотя следует откровенно признать, с некоторых пор мне стало казаться, что на фоне Маринки у меня вовсе нет никакой личной жизни. Порой я чувствовала себя рядом с ней настоящей монашкой. Поэтому и сейчас мне ничего не оставалось, как признаться, что эти личные дела претендуют на звание таковых с большой натяжкой.
Маринка была заметно разочарована.
– Я-то думала, что здесь замешан мужчина! – с неудовольствием заметила она. – Так бы и сказала – просто дела.
– Мужчина здесь замешан безусловно, – возразила я. – Ты его только что видела. Но не в том смысле, который ты подразумеваешь. Он просто заварил небольшую кашу, которую вежливо попросил за него расхлебать. Поскольку он в некотором роде доводится мне родственником, пришлось любезно согласиться.
– Какая-то некрасивая история? – деловито осведомилась Маринка. – Речь идет о супружеской неверности?
– Скорее о наезде, – сказала я. – История действительно некрасивая, но к моему родственнику имеющая лишь косвенное отношение. В общем, я уезжаю, но ненадолго, – с этими словами я покинула редакцию.
Летнее утро уже было в самом разгаре. Я вела свою «Ладу» по залитым солнцем улицам и думала о чем угодно, только не о несчастной Татьяне Михайловне. Вдоль тротуаров на деревьях зеленела сочная листва, сверкали витрины магазинов, девушки в легких платьицах ели на ходу мороженое, проносились разноцветные автомобили – в общем, жизнь била ключом. Хотелось мечтать о золотых пляжах, лазурных водах, о личной жизни, наконец.
Доехав до района вокзала, я через туннель пересекла линию железной дороги и свернула к заводу аккумуляторов. Огибая территорию завода, я невольно улыбнулась, вспомнив, как накануне ночью мучился здесь Никита. Наверное, ему не понравилась бы моя улыбка, но что делать – мне тоже не очень нравилось поручение, которое он на меня повесил.
Ворота медсанчасти были открыты, и я без помех доехала до главного входа. Возле широкого крыльца несколько человек в синих рабочих халатах грузили в санитарный фургон туго набитые клеенчатые мешки – похоже, это было грязное белье.
Я заперла машину и, прихватив с собой пакет, вошла в прохладный пустой вестибюль. За деревянным барьером торчали рядами ничем не заполненные вешалки для одежды. Пожилая нянечка со шваброй в руках неторопливо мыла мраморный пол. Никакой охраны поблизости не наблюдалось.
Пройдя через вестибюль, я прямо за дверью обнаружила окошечко регистратуры и поинтересовалась, как мне найти пациентку Самойлову, пострадавшую ночью в автокатастрофе. Меня отправили в травматологическое отделение, объяснив, как найти туда дорогу.
В отделении тоже никаких сложностей не возникло. Первым мне попался высокий молодой человек в белом халате. У него были уверенные движения и приятная улыбка. На мой вопрос, можно ли увидеть Самойлову, он весело ответил:
– Невозможного для нас ничего нет! Конечно, мы увидим с вами Самойлову! Тем более что именно я – ее лечащий врач. Позвольте представиться: Александр Михайлович! Но вы можете звать меня запросто Сашей. Как вас больше устраивает?
– Ну, с врачами я предпочитаю держаться официально, – смеясь, ответила я. – Поэтому выбираю Александра Михайловича. А что, Самойлова чувствует себя нормально?
– Вполне! – заверил меня жизнерадостный врач. – Настолько нормально, насколько это определение вообще применимо к человеку, попавшему под машину. А вы – родственница Самойловой?
– Откровенно говоря, нет, – сказала я. – Даже не знакомая. Просто меня попросили кое-что ей передать. Это возможно?
– Я же сказал – ничего невозможного для нас нет! – воскликнул Александр Михайлович. – Пойдемте, я вас провожу, а то персонал может вас развернуть без халата…
– А это ничего, что без халата? – забеспокоилась я.
– Беру грех на душу! – весело сказал врач.
Он повел меня в конец длинного белого коридора, оживленно болтая на ходу.
– Вы сегодня не первая, кто интересуется Самойловой, – сообщил он. – Уже побывали из милиции, и с работы коллеги заглядывали… Между прочим, милиция на этот раз не ударила в грязь лицом! Того бедолагу, что сбил нашу пациентку, уже нашли. Хотя, строго говоря, сделать это было совсем не трудно. Им оказался шофер с третьей автобазы… забыл фамилию! Ну, это не важно! Бедняга принял вчера на грудь, показалось мало – недолго думая, сел за руль и поехал за добавкой. Он тут рядом живет… Однако переоценил свои силы: после Самойловой он проехал всего ничего и где-то у железной дороги въехал в столб. После чего спокойно заснул прямо в кабине. Утром он, естественно, ничего не мог вспомнить, но милиционер говорил, что его вина будет доказана несомненно: на капоте обнаружены следы крови… Прошу вас, вот в эту дверь!
Мы вошли в просторную светлую палату. Возле стены стояла железная кровать с какими-то диковинными приспособлениями и противовесами. На кровати лежала фигура, отдаленно напоминающая женскую, вся в бинтах и гипсе. Левая нога ее и правая рука находились на вытяжении и щетинились стальными иглами. Лицо тоже было наполовину забинтовано, но один глаз – живой и испуганный – внимательно наблюдал за происходящим, давая понять, что женщина находится если не в полном здравии, то уж по крайней мере в ясном сознании.
– Вот, Татьяна Михайловна, опять привел к вам гостя! – провозгласил врач, подходя к изголовью и кладя руку на спинку кровати. – Вы, наверное, сегодня уже устали от гостей?
– Устала! – чистосердечно призналась больная. В голосе ее отчетливо слышалось раздражение. – А это кто ж такая? Что-то не могу припомнить. Из милиции, что ли? – Черный глаз с тревогой уставился на меня.
– Думаю, что не из милиции, – успокоил ее Александр Михайлович. – Кстати, а вы ведь так и не сказали, как вас зовут, – с мягким упреком обратился он ко мне. – А мне, между прочим, это тоже интересно!
– Ольга Юрьевна Бойкова, – представилась я. – Но это неважно. Я, собственно, тут случайно. Меня просили передать вам сумочку, Татьяна Михайловна! Человек, который нашел, и вот… – Я развернула пакет и, достав сумку, вопросительно взглянула на врача. – Куда ее можно положить?
Он не успел ответить. Здоровая рука Татьяны Михайловны взметнулась над одеялом и буквально вырвала у меня сумочку. Мне показалось, что лицо женщины в этот момент резко побледнело. Я слегка испугалась.
– Вам нехорошо? – спросила я участливо.
– Чего уж хорошего, – дрожащими губами пробормотала Самойлова, – когда твои вещи таскает кто ни попадя!
Александр Михайлович выразительно посмотрел на меня и еле заметно покачал головой, давая понять, что бурная реакция пациентки его удивляет.
– Да вы не беспокойтесь, – рассудительно заметила я. – Ничего не пропало. Можете хоть сейчас проверить!
– И вообще, давайте проверим содержимое сумочки и определим ее в камеру хранения, – предложил Александр Михайлович. – Или передадим ее кому-нибудь из родственников…
– Нет у меня никаких родственников! – враждебно заявила Самойлова. – А какие есть – я им рубля не доверю! А сумочка пускай при мне полежит! У меня здесь своя тумбочка положена? Вот пускай там и находится!
Александр Михайлович развел руками.
– Вообще-то тумбочка для другого предназначена, – заметил он. – Ну да бог с ним! Только, чур, к нам никаких претензий, Татьяна Михайловна! Мы вас лечим, но вещи ваши охранять некому, понимаете?
– Сама сохраню, – упрямо заявила больная. – А мне еще долго лежать, доктор?
– Я уже говорил: травма серьезная, – скучным голосом сказал Александр Михайлович. – Загадывать не берусь, но на два месяца настраивайтесь железно!
Самойлова разочарованно пожевала губами, и ее единственный глаз подозрительно сверкнул в мою сторону. Она все-таки не утерпела и спросила:
– Ты, девушка, этого человека хорошо знаешь, который в сумочке-то шарил?
Подтекст вопроса был ясен. Татьяне Михайловне очень хотелось знать, заглядывала ли я в эту проклятую сумку, – просто она стеснялась спросить об этом напрямую. Меня все это начинало уже раздражать, но злиться на больного человека было глупо и некрасиво. Поэтому я как можно спокойнее сказала:
– Никто в вашей сумочке не шарил, ни я, ни тот человек. Между прочим, если бы не он, кто знает, что с вами бы сталось… И зачем ему ваша сумочка – он человек положительный, зарабатывает хорошо…
– Те, которые зарабатывают, они до денег особенно жадные, – глубокомысленно заметила Самойлова, но тут же спохватилась: – Я не про того товарища, конечно, а вообще… Ему-то моя глубокая благодарность! Как и доктору, который операцию производил. Ночью тут другой доктор был – серьезный мужчина…
Это уже был, кажется, камешек в огород Александра Михайловича. Но он, ничуть не смутившись, сказал:
– Это верно, Николай Григорьевич у нас – ас! Вам, Татьяна Михайловна, повезло!
– Как утопленнику! – саркастически отозвалась больная.
– Не преувеличивайте, не преувеличивайте, Татьяна Михайловна! – сказал, посмеиваясь, доктор и, как бы невзначай подхватив меня под руку, повел к выходу.
Самойлова смотрела нам вслед колючим глазом, прижимая к одеялу свою драгоценную сумочку.
В коридоре Александр Михайлович с большой неохотой отпустил мою руку и, показав глазами на дверь палаты, с улыбкой заметил:
– Ничего себе экземпляр, да? Сейчас это еще цветочки… Представляю, что будет, когда она пойдет на поправку! Заметили, какой у нее взгляд? Одним глазом за два смотрит! Будем надеяться, что из ее торбы ничего не пропало, а то она нас всех со света сживет.
– Вполне возможно, – серьезно заметила я. – Поэтому я немедленно удаляюсь. Всего хорошего! Было очень приятно познакомиться.
Александр Михайлович посмотрел на меня с сожалением и сказал:
– Заходите еще! Как говорится, милости просим! Может быть, захотите еще что-нибудь передать гражданке Самойловой…
– Спасибо! – засмеялась я. – Как говорится в известном фильме, уж лучше вы к нам! Меня сюда больше калачом не заманишь!
И я ушла из больницы в полной уверенности, что теперь не появлюсь здесь по крайней мере в ближайшие лет десять. Вообще-то на интуицию я не жалуюсь, но в этот раз она явно не сработала. И десяти дней не прошло, как мне опять пришлось заглянуть к Александру Михайловичу.