Шла премьера пьесы по мотивам знаменитого романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери».
Зал Александринского театра полон. В императорской ложе сам государь с супругой. Всё чин по чину, всё как обычно. И на сцене игра идёт спокойно, без каких-то эксцессов, ведь пьесу кромсали и правили, правили и кромсали, прежде чем выпустить на сцену. Впрочем, об этом несколько позже. Мотивы любви, заложенные в пьесу, никто не тронул, а потому каждое появление на сцене Эсмеральды вызывало необыкновенное оживление в зале.
Эсмеральда! Она уже тем хороша, что в её роли – любимица зрителей, неотразимая Варвара Асенкова, стремительно восходящая звезда на театральном небосклоне Александринки, как в обиходе называли тогда театр многочисленные его поклонники.
И вот очередной выход Эсмеральды. Она должна исполнить песню цыганки, песню слишком откровенную, слишком пронзительную. И тут Асенкова несколько не по пьесе вдруг демонстративно глубоко, стараясь привлечь внимание зрителей, поклонилась императорской ложе.
Что ж, и это пока ещё вполне допустимо. Уважение к императорской чете! Как ещё расценить?
Но тут из прекрасных уст молодой актрисы полились слова песни, да какие!
Где струятся ручьи
Вдоль лугов ароматных,
Где поют соловьи
На деревьях гранатных,
Где гитары звучат
За решеткой железной —
Мы в страну серенад
Полетим, мой любезный!
Мой любезный?! Не любезному ли посвящён столь демонстративный поклон? Но и это не всё. Далее слова, слова не совсем по тексту, но любой текст остаётся сухим текстом, пока не озвучен талантливым исполнителем, в данном случае прекрасной исполнительницей. И она вложила в эти слова весь свой жар, всё своё искусство:
«Мне быть твоей женой, мне, бедной цыганке, бессемейной, без отца, без матери… Ах, если бы ты принял меня в служанки, я бы следовала за тобой на край земли – я бы служила тебе, как верная собака, которая лижет ноги своего господина, и была бы счастлива! Счастлива быть твоей женой, мой благородный, прекрасный рыцарь, мой защитник, мой супруг! Ах, вези меня туда…»
Рядом актёр Дюр. Это к нему должна повернуться Эсмеральда, это ему она должна говорить с мольбой то, что произносила с таким необыкновенным жаром. Но актриса в этот момент словно забыла о партнере по пьесе – она обратила свой взор на императорскую ложу, на государя…
А ведь в романе и слова иные. Там Эсмеральда как раз заявляет обратное, заявляет Фебу, что не станет никогда его любовницей, его игрушкой, не станет служить для забавы…
Зрители потрясены, особенно те, кто читал роман, а роман, в ту пору переведённый на многие языки, был очень популярен.
Что это было? Озорство? Кто мог ответить на такой вопрос! Ведь всё могло кончиться для актрисы не слишком хорошо. Впрочем, так оно и было. Реакция в театре оказалась вполне ожидаемой. А что же государь? Ведь её считали едва ли не его фавориткой.
Считали неслучайно. Император Николай I обратил внимание на актрису уже на первом её выступлении.
21 января 1835 года государь был на спектакле в Александрийском театре вместе со своей супругой императрицей Александрой Фёдоровной.
Варвара Асенкова. Неизвестный художник
Как раз в тот день состоялся дебют молодой актрисы Варвары Асенковой, которая участвовала в бенефисе своего преподавателя и актёра Ивана Ивановича Сосницкого (1794–1871). Юная актриса играла в двух водевилях, играла превосходно и своим исполнительским мастерством потрясла императорскую чету.
В журнале «Русская старина» написано об этом выступлении:
«Роль Роксаны в этой комедии может дать молодой дебютантке выказать в полном блеске красоту, ловкость, голосовые средства, грацию, но отнюдь не художественное творчество; создать этой роли – невозможно: единственная задача превратить французскую марионетку в живое существо… И эту трудную задачу В.Н. Асенкова разрешила как нельзя лучше, сыграв роль Роксаны неподражаемо. Сыгранная ею в тот же вечер роль Мины в водевиле “Лорнет” упрочила за нею первое место единственной водевильной актрисы».
После окончания спектакля государь зашёл в гримёрную к Асенковой и выразил своё восхищение выступлением:
– Вы прекрасны! Будьте примой нашего театра.
На следующий день Варваре Асенковой был доставлен богатый подарок – бриллиантовые серьги от государя.
И в последующем государь не раз бывал на спектаклях, где играла Варвара Асенкова.
Актёр П.А. Каратыгин писал впоследствии: «Государь Николай Павлович, по окончании спектакля, удостоил её милостивым своим вниманием и сказал ей, что увидев такой удачный дебют, ручается за будущие её успехи на сцене».
Каратыгин также вспоминал: «Асенкова умела смешить публику до слёз, никогда не впадая в карикатуру; зрители смеялись, подчиняясь обаянию высокого комизма и неподдельной весёлости самой актрисы, казавшейся милым и шаловливым ребёнком».
О её игре отзывался В.Г. Белинский: «…Она играет столь же восхитительно, сколько и усладительно… каждый её жест, каждое слово возбуждает громкие и восторженные рукоплескания… Я был вполне восхищен и очарован».
Она впоследствии всегда говорила, что её взлёт произошёл благодаря учителю – Сосницкому.
Во всех ролях Варвара Асенкова была неподражаема. Она играла цыганку Эсмеральду в «Соборе Парижской Богоматери», Афелию в «Гамлете», играла и во многих комических водевилях. Даже императорская чета смеялась от души.
В метрическом свидетельстве Варвары Николаевны Асенковой записано: «Незаконнорождённый младенец Варвара родилась в Санкт-Петербурге 1817 года, апреля 10 дня». Отчество Николаевна назвала её мать, Варвара Григорьевна Асенкова, ведь ей-то хорошо известно, что отцом дочери был офицер лейб-гвардии Семёновского полка Николай Иванович Кошкаров (Кашкаров), с которым она прожила несколько лет просто так, а если принять нынешнюю обтекаемую формулировку, в гражданском браке. Подобные сожительства в императорской России не признавались. Но и выхода у полюбившей офицера актрисы никакого не было. В случае замужества либо она должна была оставить сцену и прекратить лицедейство, либо супруг должен был выйти в отставку.
Мать Варвары, Александра Егоровна Асенкова (1796–1858), после окончания Петербургского театрального училище в 1814 году у педагога князя А.А. Шаховского дебютировала 29 ноября 1814 года на петербургской сцене в роли Марфы в комедии «Марфа и Угар, или Лакейская война» – французском водевиле, переделанном на русский лад. В Википедии отмечено, что она «с блеском, живостью и изяществом играла роли субреток в высоких комедиях». И перечислены основные роли: Дорина («Тартюф»), Сюзанна («Женитьба Фигаро») Мольера, Троепольская («Актеры между собой»), Лельская – в «Ворожее», Эльмира – в «Сплетне», Софья – в первых неполных постановках «Горя от ума».
Гвардейский офицер Николай Кошкаров, увидев её на сцене, полюбил и добился ответных чувств. Но дело так и не дошло до законного брака.
Говорить, что отец бросил свою незаконнорожденную дочь, было бы тоже в некоторой степени грубо. Когда маленькой Вареньке было всего три года, случились события, которые едва не стоили Николаю Кошкарову жизни.
В апреле 1820 года командиром лейб-гвардии Семёновского полка был назначен полковник Фёдор Ефимович Шварц (1783–1869). Это был офицер педантичный и строгий до жестокости. Сам он нёс службу, не считаясь со временем, можно сказать, работал на износ, хотя такая работа не лучшая характеристика для офицера. Ведь неумение построить свой служебный день отражается и на подчинённых, которые лишаются вполне заслуженного отдыха. А ведь полк был не простой – полк лейб-гвардии. То есть и личный состав несколько иной, нежели в линейных армейских полках.
Постоянными разносами, делаемыми в грубой и оскорбительной форме, он с первых дней подорвал свой авторитет командира и добился, что его возненавидели не только нижние чины, но и офицеры полка, которые должны были бы составлять его опору в службе. А когда рота его величества 17 октября 1820 года была назначена вопреки порядку и правилам в караул без положенного для заступления отдыха, солдаты и унтер-офицеры собрались на некоторое подобие митинга. Прибежал командир роты, пытался решить дело сначала приказом, затем даже убеждениями, но это не помогло. Но плетью обуха не перешибёшь. Всю роту в полном составе отправили в казематы Петропавловской крепости. Слух о том мгновенно распространился по всем подразделениям полка. Началось всеобщее неповиновение. До вооружённого противостояния дело не дошло, но солдат, унтер-офицеров, да и некоторых офицеров полка тоже отправили в Петропавловскую крепость. А поскольку для такого количества арестантов просто мест в казематах не хватило, то все роты, кроме роты-зачинщицы, вскоре переправили в Финляндские крепости.
Ф.Е. Шварц. Неизвестный художник
О бунте было немедленно доложено императору Александру I, и тот приказал заменить весь состав полка, а старый состав распределить по отдалённым армейским полкам. Произведённое следствие установило вину командира полка в несправедливом и жестоком обращении с подчинёнными, приведшими к неповиновению.
Полковник Шварц и личный состав роты его величества были преданы суду. Приговор от 3 сентября 1821 года был суров, в нём говорилось о вине командира «в несообразном выборе времени для учений и в нерешимости лично принять должные меры для прекращения неповиновения, происшедшего в лейб-гвардии Семёновском полку 17 октября 1820 г.; но, в уважение прежней долговременной и усердной службы, храбрости и отличий, оказанных им на поле сражения, избавлен был от строжайшего наказания (смертной казни, к которой приговорен был военным судом) и отставлен от службы с тем, чтобы впредь никуда не определять».
Забегая вперёд, нужно сказать, что всё-таки в 1823 году Шварц снова был принят на службу, воевал на Кавказе и в 1828 году даже получил чин генерал-майора. Но урок не пошёл впрок, и в 1850 году генерал Шварц «за злоупотребление властью, обнаруженное жестоким наказанием и истязанием нижних чинов», был окончательно удалён со службы без пенсии, ему даже был запрещён въезд в Петербург и Москву.
Николай Кошкаров оказался замешанным в этом бунте: он «позволил себе слушать жалобу, скопом принесенную на полкового командира». Началось дознание. Приговор был суров, предписывалось лишение «чести, имения и живота». Это означало смертную казнь. Тем не менее к казням старались по возможности не прибегать и заменять их направлением на театры военных действий. Так случилось и с Кошкаровым. Он был отправлен на юг и своими подвигами заслужил прощение.
Однако к актрисе Асенковой, которая воспитывала его дочь, он уже не вернулся. Получивший назначение в Белоруссию, он оказался в Бобруйской крепости и вскоре там нашёл новую возлюбленную – дочь коменданта крепости, на которой и женился.
Мать Варвары Николаевны, актриса Александра Егоровна Асенкова, тоже была незаконнорожденной. История умалчивает, кто был отцом матери и дедом Вареньки. Вареньку мать воспитывала, уже будучи сожительницей отставного офицера Павла Николаевича Креницына, который, покинув службу, стал «содержателем зелёных карет». В зелёный цвет в ту пору выкрашивали театральные кареты. Кареты, находившиеся в ведении Креницына, обслуживали воспитанниц Императорского театрального училища.
Именно по протекции Креницына Варенька оказалась в 1828 году в Петербургском театральном училище. Правда, училась там недолго, поскольку уже спустя два года её признали не обладающей сценическими способностями и исключили. И это несмотря на красоту, уже проявившуюся в 13-летней девочке.
Некоторые биографы писали, что просто руководство театрами решило взять на освобождённое Варварой Асенковой место другую ученицу, скажем, из состоятельной семьи с высокопоставленными родителями. Это исключено.
В ту пору заведующим императорскими театрами был обер-гофмейстер из рода Гагариных князь Сергей Сергеевич Гагарин (1795–1852). В театральное дело он внёс немало значительного и полезного. Именно он ввёл «поспектакльную плату» вместо абонементов, он преобразовал Театральное училище и в 1831 году Александринский театр. Примечательно, что в отличие от своих предшественников, заводивших романы с актрисами, он никогда и ни за кем не ухаживал. Дело в том, что женой князя Гагарина была урождённая польская графиня Изабелла Валевская (1800–1886), падчерица генерала Витта. Александра Осиповна Смирнова-Россет писала, что «она ревнива, как тигрица». Естественно, что, опасаясь скандалов, Гагарин старался исключить малейшую возможность для подозрений в волокитстве. Современники отметили, что, понимая, какой сплетенной клоакой он руководит, и что не обязательно быть в чём-то замешанным, а достаточно быть оболганным, он, если случалось принимать в кабинете актрису, беседовал с ней стоя, дабы не предлагать и ей садиться в кресло. Беседы были короткими, зачастую даже при открытой двери в кабинет.
Писатель и публицист Михаил Иванович Пыляев (1842–1899), собиравший занимательные истории о театре и вообще о петербургской жизни, именуемые в ту пору анекдотами, так отозвался о нём в своей книге «Старый Петербург»:
«…Князь Гагарин был человеком в высшей степени добрым, благородным и приветливым, хотя и имел наружность довольно гордую и суровую. Но под этой наружной оболочкой скрывалось самое доброе и великодушное сердце. Всем он делал добро, зла – никому и никогда».
Гагарин был добропорядочным семьянином и имел в браке с Валевской двух сыновей и шестерых дочерей.
Совершенно очевидно, что Варвара Асенкова ушла из Театрального училища не по принуждению руководства.
Мать Вареньки уже имела некоторый вес в городе благодаря своей профессии и тут же перевела дочь в лучший столичный пансион, где было отлично поставлено изучение иностранных языков, на высоте проходили уроки танцев, где старались привить ученицам умение держаться в светском обществе. Но и там Варвара Асенкова задержалась всего на два года. Затем покинула это учебное заведение, чтобы снова попытать счастья на театральной сцене Александринского театра…
Александринка, Александринский театр! Или, как ещё часто его называли и называют – Пушкинский театр, широко известен как один из старейших драматических театров России, сохранившихся до нашего времени. Он был основан 30 августа 1756 года указом императрицы Елизаветы Петровны и получил официальное наименование Русский театр для представлений трагедий и комедий.
Первым руководителем труппы театра стал знаменитый русский актёр и театральный деятель Фёдор Григорьевич Волков (1729–1763), а директором был назначен поэт и драматург Александр Петрович Сумароков (1717–1777). В театре, получившем статус придворного, ставились драматические произведения А.П. Сумарокова, Д.И. Фонвизина, Я.Б. Княжнина, В.И. Лукина, П.А. Плавильщикова, П. Корнеля, Ж. Расина, Вольтера, Ж.Б. Мольера, П. Бомарше. В годы царствования императрицы Екатерины Великой на сцене всё чаще стала появляться комическая опера, поскольку этот жанр не только любила государыня, но и сама сочиняла таковые пьесы.
Ф.Г. Волков. Художник А.П. Лосенко
Труппа театра пользовалась различными зданиями. К примеру, в 1801 году для итальянских актёров был выстроен театр, который затем был выкуплен в казну и назван Малым театром. И лишь в 1832 году театр въехал в то здание, которое хорошо знакомо каждому театралу, и получил название Александринский в честь супруги императора Николая I императрицы Александры Фёдоровны. Здание театра построено по проекту Карла Ивановича Росси. Оно и теперь красуется, обращённое фасадом к Невскому проспекту, а перед ним высится великолепный памятник Екатерине Великой.
В описываемый период театр мог принять до 1700 зрителей.
Мать Вареньки Александра Егоровна Асенкова обратилась за помощью к знаменитому в ту пору актёру Александринского театра Ивану Ивановичу Сосницкому, своему сценическому партнёру.
Это был талантливый актёр и педагог.
В Театральной энциклопедии о Сосницком сказано:
«Его игра отличалась лёгкостью, изяществом, естественностью, виртуозным мастерством перевоплощения (например, в комедии Вольтера “Чем богат, тем и рад” Сосницкий играл 8 разнохарактерных ролей). Пользуясь приёмами имитации, пародии, Сосницкий создавал острые образы, высмеивающие его современников. Так, играя роль Ольгина, он имитировал известного в то время франта Сологуба. С блеском, темпераментом Сосницкий играл роль Фигаро (“Женитьба Фигаро”, 1828); однако этот образ не получил у него социально-углублённого раскрытия. В 30-е гг., в связи с развитием реализма в русском театре, искусство Сосницкого приобрело сатирическую остроту. Реалистическая драматургия воспитала у актёра умение создавать обобщающие образы, типизировать характерные явления николаевской России. В 1830 году, играя роль Репетилова, обличал дворянских лоботрясов и болтунов, нахватавшихся чужих мыслей, неспособных к действиям (с успехом играл эту роль до конца жизни). Наиболее значительная работа Сосницкого – роль Городничего (1836), получившая высокую оценку самого автора пьесы. В исполнении С. Городничий был умным и хитрым пройдохой, скрывающим свою подлинную сущность за благообразной наружностью».
И вот этот талантливый актёр и опытнейший педагог начал учить Вареньку, но вскоре тоже вынес нелицеприятный приговор – талант отсутствует.
Занимался же лишь потому, что хотел помочь Асенковой-старшей. Занимался так, ни шатко ни валко. Но однажды он поручил Вареньке роль Фанни в драме «Мать и дочь – соперницы». Начались репетиции. Вареньке Асенковой предстояло прочесть большой монолог Фанни. Сосницкий слушал сначала вяло, затем проявляя всё больший интерес, и вдруг захлопал в ладоши:
– Браво! Браво! Вот теперь я вижу, как на глазах просыпается талант. Браво!
А после следующей репетиции неожиданно предложил ученице роль в своём бенефисе, участвуя в котором Варвара Асенкова произвела впечатление на государя, да и не только на него одного.
В феврале 1836 года она была принята в труппу театра, и в «Русской старине» было написано:
«Театральная дирекция того времени, при всей своей бюрократической холодности, сознавая наконец – если не громадный талант Асенковой, то те сборы, которые могут доставлять спектакли с её участием, – приняла Асенкову в штат актрис, с производством очень скромного жалованья».
На сцене Варвара Асенкова, красивая от природы, расцветала необыкновенно. Один из критиков так описал впечатление от её появления на сцене:
«Восхищённое дитя выпорхнуло на сцену… И едва она заговорила, едва решилась поднять свои потупленные прекрасные глаза, в которых было столько блеска и огня, партер ещё громче, ещё единодушнее изъявил своё удивление шумными, восторженными криками “браво!”».
Император и впоследствии не раз заходил в её гримёрную, разговаривал с ней о театре, об артистах. Асенкова была начитанна, грамотна, хорошая, умная, интересная собеседница.
Но эти беседы стали предметом для несуразных слухов.
– Вы слышали? У Варвары Асенковой роман с самим государем.
Кто же распускал такие сплетни? Прежде всего Надежда Самойлова, казалось бы, её лучшая подруга, причём подруга детства.
Из зависти к необыкновенному успеху Асенковой Надежда Самойлова постаралась организовать настоящую травлю.
Скоро весь театр уже судачил о романе. Дошли слухи и до самого императора. Пришлось перестать посещать актрису.
Современники отмечали, что государь не имел никаких видов на Асенкову, мало того, восхищаясь достижениями, он в то же время оценивал и заслуги общие. Когда Асенкова стала известной, когда утвердилась на сцене, мать попросила прибавить ей жалованье. Прошение дошло до государя, и ответ, на основе резолюции государя, был таков:
«Ввиду того, что актриса Асенкова за последнее время никаких серьёзных успехов не сделала, никакой прибавки к жалованью сделано быть не может. 11 генваря 1836 года».
«Не сделала?! Так сделаю!» – сказала себе Варвара Асенкова.
И она решила взяться за роли шекспировских героинь.
Узнав о планах дочери, её мать актриса Александра Егоровна воскликнула:
– Варенька, ты что задумала? Ты же водевильная актриса! Тебе не осилить столь серьезной роли. Ты замахнулась на Офелию?! Но это не твой уровень. Её тебе никогда не сыграть.
– Неправда, маменька! Я сыграю Офелию! Вот увидишь, сыграю обязательно!
Она серьёзно готовилась к предстоящему выходу к зрителям. На репетиции неожиданно предложили режиссёру иначе, чем было принято прежде, показать сцену безумия и гибели Офелии.
– Никакого музыкального сопровождения! – убеждала она. – Должна быть полная тишина. Только мой голос, только мой голос в тишине. Это усилит эффект.
Режиссер согласился, и успех был грандиозен. Она играла Офелию так, как ещё никто не играл. А когда, погибая, Офелия запела песню «Ох, ива, зеленая ива», в зале бурные овации проходили со слезами на глазах восторженных зрителей.
По поводу этого исполнения в статье «Достоинство и честь» Марина Кузнецова (People’s History) пишет:
«Она [Варвара Асенкова] отказалась от натужного пафоса, от декламации с форсированным голосом, подкрепленной чрезмерной жестикуляцией. Актриса настояла, чтобы провести сцену сумасшествия Офелии без сопровождения оркестра, как того требовал канон. Её Офелия была печальной, трогательной и бесконечно несчастной девушкой, а не беснующейся. Догадывалась ли Варенька Асенкова, что не просто играет, как велит актёрская натура, а изгоняет с русской сцены позерство, искусственность и жеманство? Бог весть! Сердце у неё было умное. Но разодранное. В клочья».
Пасквилянты тоже готовы были рыдать от блестящего исполнения, но совершенно по-иному, нежели зрители, поводу. Зависть. Чёрная зависть. Тут же была сочинена очередная сплетня о романе Варвары Асенковой с её сценическим партнёром актёром Николаем Осиповичем Дюром (1807–1839), первым исполнителем роли Молчалина в знаменитой комедии Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума».
В январе 1836 года Варвара Асенкова играла в водевиле «Девушка-гусар». Автором водевиля был драматург, мемуарист, историк театра и педагог Фёдор Алексеевич Кони (1809–1879), отец знаменитого юриста Анатолия Фёдоровича Кони. Газеты сообщили, что «при водевиле должен был раздаваться портрет В.Н. Асенковой, которая так прелестно играет роль Габриели. Портрет писан молодым художником Скотти, очень похож, но не поспел к сроку. Впрочем, его скоро получат многочисленные почитатели таланта г-жи Асенковой».
Ну а в мае 1837 года о водевиле «Гусарская стоянка» газета «Литературные прибавления к “Русскому инвалиду”» отметила:
«Публике особенно нравится здесь г-жа Асенкова-м., которая в белом кителе юнкера Лелева отбивает у своих начальников, поручика и корнета, всех женщин, за коими им вздумается приволокнуться. Но сказав: публике нравится здесь г-жа Асенкова, мы выразились относительно слабо: есть часть публики, особенно в креслах, которая приходит в восторг от этой артистки, не дает ей произнести слова без того, чтобы не загреметь рукоплесканиями, заставляет ее повторять каждый куплет, как бы он плох ни был, забывает иногда при ней даже первостепенные таланты нашей сцены и видит только ее одну. Мы помним: на прошлой Масленице давали “Фигаро”; г. Сосницкий был по обыкновению так хорош, как только мог бы желать сам Бомарше, – и что же? По окончании пьесы раздался крик: “Асенкову!” – и г-жа Асенкова, игравшая ничтожную роль пажа в мужском платье, – заметьте это! – была вызвана прежде; а о Сосницком вспомнили уже после Асенковой. Это уже слишком! Где же уважение к истинному высокому таланту? Бесспорно, г-жа Асенкова часто бывает мила, резва, но предпочитать ее Сосницкому, приходить от неё в фурор – право, грех. Всему должна быть мера».
Слишком много к тому времени появилось сплетен и пасквилей.
В Википедии отмечена такая история:
«Нервная, обидчивая, Асенкова едва приходила в себя от больных уколов, которые, не щадя, наносили её самолюбию товарищи по сцене. Известна такая история про её разговор с великим московским артистом М.С. Щепкиным:
“Находясь на гастролях в Петербурге, знаменитый Щепкин посетил представления водевиля “Полковник старых времён”. После спектакля Асенкова не могла не подойти к мэтру:
– Михайло Семёнович, как вы находите меня?
– Вы, конечно, ждёте похвалы, – жёстко ответил Щепкин. – Ну так утешьтесь: вы в “Полковнике старых времён” были так хороши, что гадко было смотреть”.
Михаил Семёнович Щепкин называл амплуа с переодеванием в мальчиков “сценическим гермафродитизмом”, намекая на то, что актриса с её талантом разменивается на ничтожные роли, хотя и самому ему приходилось выходить на сцену в точно таких же пустых недостойных пьесках и водевилях».
Но это всё рабочие моменты. Они естественны, ведь актриса учится всю жизнь, ну а детали постановки не всегда зависят только от неё. Взять хоть историю с переодеваниями.
Самой мерзкой была, конечно, сплетня о романе с государем. Мало того, что выдумали роман, ещё и прибавили к этой выдумке, что Варвара Асенкова родила от государя сына.
Откуда же это пошло? Кто сочинил? По какому поводу? Возможно, в какой-то мере толчок к сплетням дала постановка пьесы «Собор Парижской Богоматери». Я специально пишу название без имени автора. Всем известно, что автор романа Виктор Гюго. Но хоть и сохранилось на афишах название пьесы, одноимённое с романом, от романа ничего не осталось.
И вот уже Асенкова играет Марию Антоновну в гоголевском «Ревизоре». Успех! Затем Софью в грибоедовском «Горе от ума». А впереди – исполнение мечты. Да, она давно мечтала сыграть Эсмеральду в «Соборе Парижской Богоматери».
Пробить пьесу на сцену Александринки в точном соответствии сюжету романа Виктора Гюго оказалось невозможно, ведь фоном главного сюжетного построения служат революционные потрясения во Франции в конце XVIII века.
Император запретил пьесу.
Министр императорского двора генерал-адъютант светлейший князь Волконский Петр Михайлович (1776–1852) ответил инициаторам постановки пьесы:
«23 мая 1837 года.
Государь император, усмотрев из репертуара, что в бенефис актрисы Каратыгиной назначена пьеса “Эсмеральда”, высочайше повелеть соизволил оную не давать, а вместе с тем подтвердить, чтобы все переводимые с французского языка пьесы сего рода, прежде постановки оных на сцену, представлены были через меня его величеству.
Но в театре нашли выход. Государю представили пьесу, которую написала по знаменитой книге Виктора Гюго немецкая актриса и драматическая писательница Шарлотта Бирх-Пфейфер (1800–1868). Написала, что называется, на потребу публике. Такова уж была эта актриса-сочинительница. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона о ней сказано:
«В своих драматических произведениях, большей частью сентиментального характера, она с большим умением приноровлялась ко вкусам публики и обнаружила хорошее знакомство со сценическими эффектами…»
Перевела пьесу на русский язык ведущая русская драматическая актриса пушкинской эпохи Александра Михайловна Каратыгина (1802–1880), дочь знаменитой танцовщицы Евгении Ивановны Колосовой (1780–1869) и жена актёра-трагика Василия Андреевича Каратыгина (1802–1853).
Перевод делался так, чтобы пьесу всё-таки разрешили. Государь пролистал то, что осталось от того, что было у Виктора Гюго, и, учитывая настоятельные просьбы театралов, решил дозволить постановку, однако после редактирования текста. Редактуру он поручил драматургу и искусствоведу Степану Александровичу Гедеонову (1816–1878), выпускнику Петербургского университета, назначенному в 1835 году секретарём к президенту Императорской академии наук С.С. Уварову, а впоследствии известному как первый директор Императорского Эрмитажа, вступивший на эту должность в 1863 году, и особенно как директор Императорских театров с 1867 по 1875 год.
Завершив порученную работу, написал отчёт государю, который и подал через министра двора. В отчёте указал, почему пьеса может быть допущена к постановке. В новом варианте было так:
«1) Действие происходит не в Париже, а в Антверпене, не при Лудовике XI, а при Герцоге, которого имя не упоминается.
2) Вместо собора Notre Dame de Pari декорация представляет Антверпенский магистрат, куда скрывается Эсмеральда.
3) Вместо духовного лица сделано светское – синдик.
4) Фебус, по роману развратный молодой человек, заменен нравственным и платонически влюбленным женихом.
5) Возмущений на сцене никаких не представляется. В 4-м действии говорят о намерении цыган освободить Эсмеральду из магистрата, в котором она находится не по распоряжениям правительства, но вследствие похищения ее Квазимодо.
6) Окончание пиэсы благополучное, Эсмеральда прощена, и порок в лице синдика Клода Фролло наказан.
Вообще в пиэсе и в разговоре действующих лиц соблюдено должное приличие, сообразное с духом русского театра».
Император познакомился с отчётом и написал резолюцию:
«Ежели так, то препятствий нет, ибо не та пьеса, а только имя то же».
Ну что ж, не мытьём, так катаньем… Пьесу стали готовить к постановке и главную роль цыганки Эсмеральды поручили Варваре Асенковой.
Конечно, это было произведение, ничем уже не похожее на то, что создал Виктор Гюго. Возмущённый такими переделками, критик Аполлон Григорьев писал: «Но боже мой, боже мой! Что же такое сделали из дивной поэмы Гюго? Зачем изменили ничтожного Фебюса в героя добродетели? Зачем испортили сентиментальностью ветреную, беззаботную Эсмеральду, девственную Эсмеральду, маленькую Эсмеральду».
И вот наступил день премьеры, на которой произошли события, описанные в самом начале повествования об актрисе.
Премьера, на которой Варвара Асенкова, неотразимая в костюме цыганки, казалось, пела только государю и говорила на ходу подправленные фразы так, что, казалось, они обращены к нему.
Она словно призывала: «Мы в страну серенад полетим, мой любезный!»
Быть может, именно тогда и родилась сплетня, что Варенька Асенкова – любовница государя. Но главное было даже не в подозрениях зрителей, рождённых этой яркой сценой, – главное в том колоссальном триумфе актрисы, в том успехе, который ей никак не могли простить завистники.
Уже на последующих спектаклях она услышала из зала наряду с восклицаниями восторга шипение и пошлости.
Ну а что касается романа с государем, то придумать такое могло только воспалённое воображение людей, место которым разве что в психиатрической больнице. Ну что ж удивляться. Что касается великой бабушки Николая Павловича императрицы Екатерины II, там и не такое выдумывали, а ведь сходило и тиражировалось в истории. Ну представьте себе, как можно вести дипломатический приём, разговаривать с послом иностранного государства, в то же самое время обнимаясь за ширмой с фаворитом. Но ведь писали же, и читатели верили, как верили в то, что любовником Екатерины Великой был герой Отечественной войны Алексей Петрович Ермолов, который заступил на пост фаворита шести лет от роду, а покинул его в девять лет. Но такая информация и доныне кочует по интернету, взятая, впрочем, из книг!
Не учитывали те, кто распространял сплетни и доводил их до печатного слова, каково вообще было отношение императора Николая I к прелюбодеянию.
Во время путешествия по Европе, в котором в ту пору ещё великий князь Николай Павлович был представлен своей невесте, он разговорился о семье и браке с герцогом Орлеанским. Герцог признался, что необыкновенно счастлив в браке. И тогда Николай Павлович воскликнул:
– Какое это, наверное, счастье жить так, семьёй?!
– Это единственное истинное и прочное счастье, – ответил герцог.
Дочь поэта Фёдора Ивановича Тютчева Анна Федоровна, фрейлина цесаревны Марии Александровны, в своих воспоминаниях писала об императрице:
«Император Николай I питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золочёных решёток своей клетки».
Решая свои педагогические задачи, Николай Павлович прибегал к весьма оригинальным приёмам. По воспоминаниям врача Калинкинской больницы Реймера, в 1835 году Николай Павлович обратился к нему при обходе: «Я пришлю сюда своего сына, и ты покажи ему самые ужасные примеры сифилитической болезни на мужчинах и женщинах. Когда я был молод и ещё не женат, мой доктор Крейтон тоже водил меня по военному госпиталю, больные, которых я увидел, произвели во мне такой ужас, что я до самой женитьбы своей не знал женщин». Цесаревичу в 1835 году исполнилось 17 лет, и отец счёл необходимым познакомить сына и с неприглядной изнанкой «любви».
Николай I. Художник Ф. Крюгер
Дочь Николая Павловича великая княжна Ольга Николаевна вспоминала:
Что же касается заявлений некоторых пасквилянтов, то они голословны. Возьмём, к примеру, сплетни о романе императора с Варварой Нелидовой. Великая княгиня Одьга Николаевна рассказала следующее:
«На одном из этих маскарадов Папа познакомился с Варенькой Нелидовой, бедной сиротой, младшей из пяти сестёр, жившей на даче в предместье Петербурга и никогда почти не выезжавшей. Её единственной родственницей была старая тётка, бывшая фрейлина императрицы Екатерины Великой, пользовавшаяся также дружбой бабушки. От этой тётки она знала всякие подробности о юности Папа, которые она рассказала ему во время танца, пока была в маске. Под конец вечера она сказала, кто она. Её пригласили ко Двору, и она понравилась Мама. Весной она была назначена фрейлиной.
То, что началось невинным флиртом, вылилось в семнадцатилетнюю дружбу. В свете не в состоянии верить в хорошее, поэтому начали злословить и сплетничать. Признаюсь, что я всегда страдала, когда видела, как прекрасные и большие натуры сплетнями сводились на низкую степень, и мне кажется, что сплетники унижают этим не себя одних, а всё человечество. Я повторяю то, о чём уже говорила однажды: Папа женился по любви, по влечению сердца, был верен своей жене и хранил эту верность из убеждения, из веры в судьбу, пославшую ему ее как ангела-хранителя.
Варенька Нелидова была похожа на итальянку со своими чудными темными глазами и бровями. Но внешне она совсем не была особенно привлекательной, производила впечатление сделанной из одного куска. Ее натура была весёлой, она умела во всем видеть смешное, легко болтала и была достаточно умна, чтобы не утомлять. Она была тактичной, к льстецам относилась как это нужно и не забывала своих старых друзей после того, как появилась ко Двору. Она не отличалась благородством, но была прекрасна душой, услужлива и полна сердечной доброты. Она подружилась с Софи Кутузовой, дочерью петербургского генерал-губернатора. Из-за несчастного случая последнюю подвергали различным лечениям, как то: подвешиванию, прижиганию каленым железом и другим мучениям, так что она долго была полуумирающей. Она кричала день и ночь от боли, покуда Мандт (лейб-медик) не услышал о её болезни и не стал лечить её другим методом, который в конце концов, после долгих лет, исцелил её. Мама, которая очень любила мать Софи, часто навещала её из сострадания. Софи платила ей благодарностью и называла её матушкой. Она носила развевающиеся платья, чтобы скрыть своё убожество. Правильные черты её лица напоминали римлянку. Варенька и Софи жили дверь в дверь. Обе почти не выезжали и имели собственный круг знакомых. Я заметила, что женщины такого типа нравились деловым мужчинам как так называемые душегрейки. Папа часто после прогулки пил чай у Вареньки; она рассказывала ему анекдоты, между ними и такие, какие никак нельзя было назвать скромными, так что Папа смеялся до слёз. Однажды от смеха его кресло опрокинулось назад. С тех пор кресло это стали прислонять к стене, чтобы подобного случая не повторилось».
То есть ничего необычного в пасквилях о якобы завязавшемся романе государя с Варварой Асенковой нет. В упомянутом пасквиле, разоблачённом дочерью государя, острие удара было направлено на государя. А в сплетнях об отношениях с Асенковой и на государя, и на актрису.
Варвара Асенкова тоже переживала. Ей было обидно слушать небылицы, но что она могла сделать? Ведь как-то так повелось, увы, что доказывать пошлый пасквиль не требуется, а вот невиновность должна быть доказана.
Актриса продолжала играть в театре, старалась не обращать внимание на сплетни, но трудно было сохранять спокойствие.
Все свои переживания Варвара Асенкова таила в себе или старалась выбросить их за пределы сцены.
Отвергнутые поклонники неистовствовали. Так один негодяй купеческого звания специально скупил первый ряд партера и раздал билеты лысым мужчинам. Когда же открылся занавес и первый ряд оказался освящённым светом сцены, получилась забавная картина. Зрители не сдержались от почти что гомерического хохота. Возбуждение зала было так велико, что начинать спектакль уже было бесполезно. Рыдающая от обиды Асенкова убежала за кулисы.
Александр Иванович Вольф писал в «Хронике петербургских театров»:
«23 мая 1840 года на спектакле “Капризы влюблённых” П.С. Федорова несколько молодых людей под предводительством кавалериста А-ва, приняв изрядное количество рюмочек в буфете, вошли в зал, а сам А-в, заняв место в первом ряду, стал громко комментировать действия актёров, перекрывая их голоса. Особенно досталось бедной Асенковой. Ей пришлось выслушать самые непечатные циничные выражения, наконец она не выдержала, разрыдалась и убежала за кулисы… Всего примечательнее то, что ни соседи пьяной компании, и никто из публики не отважился вмешаться в дело и прекратить скандал. …Вслед затем занавес опять поднялся, и пьеса продолжалась своим порядком. Обиженную, конечно, приняли восторженно. Как было слышно, Г. А-ва перевели в армию тем же чином и отправили на Кавказ».
Но неужели же у неё не было иных поклонников, кроме императора, который ну ни при каких обстоятельствах не мог завести с ней роман. Нужно было просто знать государя! Знать его отношение к семье.
И вот однажды к Асенковой подошёл после спектакля молодой человек.
– Позвольте представиться! Павел Воинович Нащокин! – И прибавил: – Я близкий товарищ Пушкина.
– Очень приятно! – кивнула Асенкова и заметила: – Как интересно! Вы действительно дружите с Пушкиным?
– Да, мы с ним вместе учились в Царскосельском лицее. Но я выбрал воинскую службу. Состоял в Измайловском полку.
Однажды Варвара Асенкова пригласила его в гости. Он с радостью согласился.
У актрисы часто собирались писатели, поэты, художники, музыканты – все, кого объединяла любовь к театру.
Нащокин наговорил массу комплиментов. Он заявил, что часто бывает на спектаклях Варвары, что в восторге от её исполнительского таланта.
С тех пор, с того самого первого посещения Нащокин стал часто бывать в гостях у актрисы.
Однажды он обратил внимание на стоящий на столе подсвечник, при свете которого Варвара, как она сообщила, учила свои роли.
Варвара обнаружила, что подсвечник исчез. Выяснилось, что Нащокин выкупил его у гувернантки как память о ней, своей обожаемой актрисе.
Нащокин «оправил подсвечник в серебро» и поставил его у себя в имении на самом почётном месте и часто подолгу смотрел на него, мечтая о новых встречах с Варварой Асенковой, мечтал быть с ней рядом всегда. Но мечта его оказалась несбыточной.
А злые языки, оставив в покое сплетни о романе с государем, стали нашёптывать Нащокину пасквили – рассказывали о её романах с различными чиновниками, о романах, которых на самом деле не было.
Доходили эти сплетни и до самой Варвары Асенковой. А поклонников действительно было много, хотя ни один из них не смог пробиться к её сердцу.
Поклонники были разные. Одни встречали с цветами у выхода из театра, другие забрасывали цветами на сцене, третьи толпились за кулисами… Это всё были люди искренние, безобидные, восторженные. Но существовали и другие, которые следили за зелёной театральной каретой, чтобы установить, где живёт актриса.
Был даже такой совершенно безумный случай, когда безнадёжно влюблённый офицер бросил в окно театральной кареты фейерверочную ракету, которая летала зигзагообразно и оставляла за собой огненный след. Ракета заметалась внутри кареты и вполне могла убить или изуродовать актрису, но запуталась в шубе сопровождавшего Асенкову соседа.
Император был взбешён этим мерзким поступком и приказал отправить офицера на Кавказ.
А через некоторое время Асенковой сообщили время, когда офицера провезут через Ораниенбаум, где она в ту пору отдыхала. Она вышла к дороге, по которой должны были этапировать офицера, причём не одна, а с целой свитой поклонников и, опершись на плечо генерала одной рукой, помахала другой своему обидчику.
Однажды один влюблённый проник в её дом и изрезал портрет актрисы.
Всё это нервировало, создавало невыносимые условия для жизни. Она оказалась беззащитной против подлости людской.
Стали приходить письма с угрозами. Вот так поклонники! Изверги какие-то.
А однажды в театре, когда выходила с поклонами на бис, заметила кавказца в военном мундире. Один раз осыпал её цветами, второй, третий. Он сразу бросался в глаза, потому что был высок, строен и настойчив, если не сказать нагловат.
Вскоре стали приходить от него записки. Первую открывала с опаской, ожидая прочитать всякие гадости и угрозы. Но там были горячие признания в любви.
Чем она могла ответить? Ведь объяснялись в любви многие.
Домой Варвара Асенкова обычно возвращалась поздно. И в тот вечер зелёная карета промчалась по пустынным петербургским улицам уже далеко за полночь. Вот и дом. Она открыла дверцу и только хотела ступить на землю, как чья-то тень метнулась из темноты. Она услышала горячий шёпот на ломаном русском языке с явным кавказским акцентом, почувствовала, как на неё набросили что-то. Не сразу поняла, что шубу, и сжали в стальных объятиях. Она едва разбирала, что говорил напавший на неё незнакомец.
Для чего напал? Убить? Нет… Она всё-таки разобрала, что он говорил что-то вроде:
– Увезу к себе в горы, будешь моей…
Варвара закричала, прося о помощи. Зелёная карета ещё не успела отъехать, а на козлах в тот вечер был сам Павел Иванович, владелец зелёных карет. Он сам решил в поздний час отвезти домой дочь женщины, с которой жил уже несколько лет как с женой.
А похититель уже пытался перекинуть через седло своего скакуна Варвару, закутанную во что-то – издали не было видно во что.
Павел Иванович бросился на выручку и увидел перед собой кого-то в офицерском мундире. Ударить не решился – это уголовная статья. Перед ним офицер! Тогда он стал хлестать кнутом коня похитителя. Конь, напуганный странными действиями и хозяина, и кучера, рванул вдоль улицы, а вслед за ним бросился по улице похититель, оставив на тротуаре закутанную в шубу актрису.
Она только и смогла прошептать:
– Спасибо!
Павел Иванович помог встать и проводил до двери, пообещав теперь каждый день обязательно не только довозить до дома, но уезжать лишь после того, как Варвара будет уже за дверью.
Шубу они так и оставили на мостовой. Ночью её кто-то унёс. То ли похититель вернулся, что вряд ли, то ли поклонники, более адекватные, унесли.
Варвара Асенкова пыталась узнать, кто бы это мог быть. Точно выяснить не удалось. Правда, слышали, будто похитить её пытался какой-то грузинский князь.
Натерпелась Варвара – никому не позавидуешь. Но в Самойловой не проснулось даже чуточки жалости. Напротив, она была невероятно обрадована случившимся и пустила сплетню, что это был любовник Асенковой и что она ждёт от него ребёнка. Поэтому и хотел увезти к себе на Кавказ.
Вскоре этот случай забылся, и всё вернулась на круги своя. но Надежда Самойлова не успокоилась. Она выдумывала всё новые и новые небылицы. И подсылала всё новых и новых негодяев, которые угрожали, требуя оставить сцену: «Асенкова! Сиди дома и не высовывайся, иначе будешь искалечена и изуродована!»
Сплетни не отличались оригинальностью. Снова она, по словам пасквилянтов, заводила романы, даже беременела от кого-то.
Недаром поэт Николай Некрасов писал:
Увы, увы, не от актрис
Актрисе ждать пощады.
Младые грации кулис,
Прелестны вы – с эстрады:
Там вся поэзия души,
Там места нет для прозы.
А дома зависть, барыши,
Коварство, злоба, слезы…
Переживания, обиды не лучшие попутчики в жизни. Асенкова всё чаще стала чувствовать недомогания.
А работа в театре далеко не проста. Работа утомительна. Актёры постоянно находятся в напряжении всех моральных и физических сил. Ну а всем известно, насколько сильно зависят физические силы от моральных. Моральные же легко подрываются пасквилями и сплетнями.
Шесть лет играла Варвара Асенкова на сцене театра. Шесть лет ей завидовали многие, и, увы, прежде всего её подруга Надежда Самойлова.
Самый последний выход на сцену состоялся 16 февраля 1841 года.
Первые симптомы чахотки появились в 1838 году. Слабость, кашель…
Всё это трудно скрыть. Всё это было видно. Но Надежду Самойлову это нисколько не волновало. Она шипела, она выдумывала всё новые и новые пасквили. То, по её словам, Асенкова устраивала пьяные оргии у себя дома. Какие уж там оргии, если едва на ногах держалась, но продолжала играть, играть, играть. А ведь каждая новая роль – огромный труд.
Сильный удар ощутила Варвара Асенкова, когда в 1839 году умер её партнёр Николай Дюр. Умер совсем молодым, в 31 год.
Бывает, что человек сам назначает себе болезнь и скорую смерть. Конечно, чахотка неизлечима, но упадок настроения, упадок духа, уверенность в том, что жизнь вот-вот закончится, подорвали все силы.
Она ещё продолжала работать, она ещё играла новые и новые роли, но уже мысленно сделала поворот к неизбежному и страшному.
Драматург Николай Полевой старался поддержать Варвару Николаевну. Он был влюблён в неё сильно, но безнадёжно и безответно.
Он даже написал специально для Варвары Николаевны пьесу «Параша-сибирячка», и был назначен бенефис в феврале 1841 года. Но пьесу, несмотря на то что Николай Полевой постарался сделать её как можно более безобидной, запретили, усмотрев аналогии с событиями 14 декабря 1825 года. За основу драматург взял реальную историю, а потому кому-то она показалась знакомой.
А вот Асенковой пьеса понравилась. И, узнав о запрещении, она обратилась к государю. Тот решил сам прочесть пьесу и запросил её. Прочёл очень быстро и во время очередного посещения спектакля в театре сказал Василию Каратыгину, зайдя за кулисы и протягивая текст пьесы:
– Вот. Передайте Асенковой, что я почти прочел «Парашу-сибирячку» и не нахожу ничего, за что следовало бы ее запретить. Пусть идет! Варвара Николаевна будет счастлива!
16 февраля был не просто бенефис. Это был бенефисный поединок. Играли Надежда Самойлова и Варвара Асенкова. Самойлова была здорова, весела, горда и уверена в успехе. Но был полный провал. Она с позором убежала со сцены. Варвара сыграла «Парашу-сибирячку» и «Ножку».
Голос её звенел, слова проникновенны:
Зоря, зоренька,
Сестра солнышка!
Ты, румяная раскрасавица,
По поднебесью зарумянилась…
Героиня вымолила у царя прощение невиновно осуждённому отцу. И вот он на свободе. Многие плакали от трогательной сцены. Великолепно прошла и «Ножка»:
От старого обыкновенья
Мы не хотели отступить.
И этой «Ножке» снисхожденья
Должны у зрителей просить.
Быть может, что суха немножко,
Войдет ли в театральный круг…
Чтоб удержалась наша «Ножка»,
Не пожалейте ваших рук!
Она отдала бенефису все последние силы и уже в последующие дни не смогла больше выйти на сцену.
Мать, Александра Егоровна, обливалась слезами, когда слушала дочь, а та говорила:
– Мама, если б вы знали, как хочется жить, жизнь так прекрасна! Как неохота отдавать Богу душу!
Потрясла Александру Егоровну просьба дочери пригласить к ней Надежду Самойлову.
Мать отговаривала, но Варвара была непреклонна:
– Хочу с ней попрощаться. Ведь она – подруга детства.
Самойлова пришла. Она была уже не так надменна, как обычно. Она была даже несколько напугана. Она знала, что идёт к умирающей, причём идёт к той, которой наделала столько гадостей.
Они остались вдвоём. Говорили долго.
А когда Самойлова вышла, не удержалась, прильнула к плечу матери Варвары и, сдерживая рыдания, проговорила:
– Как я могла?! Как могла?! Варя ангел! Буду всегда помнить её!
Варвара Николаевна ещё успела отметить, а точнее, не отметить, а встретить 10 апреля 1841 года, уже в постели, своё 24-летие. А 19 апреля она ушла из жизни.
На сайте «Биография. ру» говорится:
«Несмотря на советы докторов, Асенкова не покидала сцены и на Масленице 1841 г. играла 17 раз, исполняя не менее двух ролей в день. В последний раз она показалась на сцене в Прощеное воскресенье 16 февраля, в пьесах “Пятнадцатилетний король” и “Новички в любви”. 14 апреля имя Асенковой последний раз прочитали на афише, извещавшей о её бенефисе; но даровитая артистка в нём уже не могла участвовать: она была при смерти. Погребение её происходило 22 апреля на Смоленском кладбище, где на её могиле на средства, собранные почитателями её таланта, сооружен прекрасный памятник с бронзовым бюстом».
Сплетни и пасквили окончательно подорвали здоровье. Асенкова умерла, и тут же её роли забрала себе Надежда Самойлова.
Н.А. Некрасов. Художник Н.Н. Ге
Когда Варвара Асенкова была уже безнадёжно больна, её часто посещал поэт Николай Некрасов.
В тоске по юности моей
И в муках разрушенья
Прошедших невозвратных дней
Припомнив впечатленья,
Одно из них я полюбил
Будить в душе суровой,
Одну из множества могил
Оплакал скорбью новой…
Я помню: занавесь взвилась,
Толпа угомонилась —
И ты на сцену в первый раз,
Как светлый день, явилась.
Театр гремел: и дилетант,
И скептик хладнокровный
Твое искусство, твой талант
Почтили данью ровной.
И точно, мало я видал
Красивее головок;
Твой голос ласково звучал,
Твой каждый шаг был ловок;
Дышали милые черты
Счастливым детским смехом…
Но лучше б воротилась ты
Со сцены с неуспехом!
Увы, наивна ты была,
Вступая за кулисы —
Ты благородно поняла
Призвание актрисы:
Исканья старых богачей
И молодых нахалов,
Куплеты бледных рифмачей
И вздохи театралов —
Ты всё отвергла… Заперлась
Ты феей недоступной —
И вся искусству предалась
Душою неподкупной.
И что ж? обижены тобой,
Лишенные надежды,
Отмстить решились клеветой
Бездушные невежды!
Переходя из уст в уста,
Коварна и бесчестна,
Крылатым змеем клевета
Носилась повсеместно —
И всё заговорило вдруг…
Посыпались упреки,
Стихи и письма, и подруг
Нетонкие намеки…
Душа твоя была нежна,
Прекрасна, как и тело,
Клевет не вынесла она,
Врагов не одолела!
Их говор лишь тогда затих,
Как смерть тебя сразила…
Ты до последних дней своих
Со сцены не сходила.
В сознанье светлой красоты
И творческого чувства
Восторг толпы любила ты,
Любила ты искусство,
Любила славу… Твой закат
Был странен и прекрасен:
Горел огнём глубокий взгляд,
Пронзителен и ясен;
Пылали щеки; голос стал
Богаче страстью нежной…
Увы! театр рукоплескал
С тоскою безнадежной!
Сама ты знала свой удел,
Но до конца, как прежде,
Твой голос, погасая, пел
О счастье и надежде.
Не так ли звездочка в ночи,
Срываясь, упадает
И на лету свои лучи
Последние роняет?..
На памятнике была выбита эпитафия:
Все было въ ней: душа, талантъ и красота.
И скрылось все отъ насъ, какъ светлая мечта.
Недавно в Интернете я нашла такую заметку:
«Бывают мистические случайности, преследующие человека и после его смерти. В роковом 1941-м, спустя ровно сто лет после кончины актрисы, немецкий снаряд попал точно в её могилу, оставив после себя осколки памятника и глубокую пустую яму… а на дне её – ничего, тёмная вода. Казалось, сам злой рок уничтожал последние следы присутствия легендарной женщины на этой земле».
Автор подметил эту роковую неслучайную случайность. Словно закрылась страница Асенковой. И всё-таки помять о ней сохранилась, и даже в 1967 году режиссёром Я.Б. Фридом был снят художественный фильм «Зелёная карета». Роль Варвары Асенковой сыграла Наталья Тенякова. Могилу актрисы, уничтоженную бомбой, восстановили в 1955 году.