СУЩЕСТВО
Живая особь, человек, животное, оборотень.
– Эй, давайте нормально знакомиться! – Лю тянет Брайт за руку, стоит ей появиться в комнате. – Брайт, это Мелона и Овада, они сестры.
Обе рыжеволосые, с карими глазами. Их носы покрыты россыпью веснушек, лица улыбчивые, даже есть морщинки вокруг глаз. Сестры совсем не похожи, если присмотреться. Одна с кукольным крошечным личиком, у второй крупные черты: нос, широкий рот, темные брови. Мелона совсем маленькая, изящная и чем‐то напоминает Лю, а Овада неторопливая и немного полная.
– Илунженки, – хором объявляют девочки.
– Погодки, – говорит Мелона. – Так вышло, что я пропустила год. Болела огненной экземой в прошлом году, после поездки в Аркаим! Ой… это же ты оттуда, да?
– Да, я знаю, что такое огненная экзема, – улыбается Брайт.
– Ты всегда в очках? – спрашивает Овада.
Да, у меня светобоязнь.
Нет. Просто вы такие солнышки, что я прячусь.
Да, и не спрашивайте, это личное!
Но увы, Брайт приняла решение, что всем будет говорить правду, потому что так проще жить. Скрывать все равно не получится, она слишком странная. Потому тянет очки вниз и откладывает на свою тумбочку, а потом медленно поднимает на соседок взгляд.
– Как красиво-о… – тянут все, кроме девушки-по‐имени-Нем.
– Это Нимея Нока, – спохватывается Лю.
Не нужно гадать, это явно фольетинка-оборотень. Черноглазая, с шоколадными кудрями и смуглой кожей. И судя по тому, что она «всех тут знает», видимо, в Траминере она тоже не новенькая. Нимея поднимает руку и лениво перебирает в воздухе пальчиками.
– Привет, – улыбается она.
– А ты, значит… – Лю мнется. – Аркаимка?
– Нет… Я родилась и выросла в Дорне. – Глупо уходить от ответа до бесконечности.
Брайт падает на свою кровать и начинает заправлять в наволочки подушки, чтобы занять чем‐то руки. Илунженки – Мелона и Овада – делают это при помощи магии. Их постельное само собой укладывается на кровать. Здорово иметь самую универсальную магию в мире. При должной сноровке илунженки могут вообще всё, достаточно только выучить нужное заклинание. Зато они не отращивают перья и когти, когда выходят из себя, и не начинают петь на неведомом языке, вводя людей в гипноз. Они могут всё и не могут ничего. Это так по‐человечески.
Нимея тоже начинает разбирать постельное, но, как и Брайт, вручную. Оборотням колдовать труднее всего. Их потенциал скрыт в животной форме, а человеческая или вовсе лишена способностей, или они имеются на самом зачаточном уровне. Лю же весело что‐то щебечет, и вслед за кроватями сестер все три оставшиеся приходят в порядок. Наволочка вырывается у Брайт прямо из рук и натягивается на подушку, а Нимея падает от неожиданности, когда простыня решает застелиться самостоятельно. Брайт и Нимея переглядываются и синхронно говорят:
– Не делай так больше!
Лю краснеет.
– Простите, хотела помочь…
Нимея усмехается, пристально глядя на Брайт.
– И кто же ты?
Это нагло, но почему‐то ее вопрос смущает гораздо меньше, чем тот, что задала Теран.
– Розовые глаза… волосы длиннющие, кожа будто светится. Я не припомню ни одного класса с такой внешностью. Даже для Дорна это необычно. Разве что…
Но Нимея не решается продолжить. Брайт кивает и сжимает губы, прежде чем ответить. С ее кровати видно зеркало, стоящее в углу, и она долго изучает отражение, которое за всю жизнь успело надоесть. Волосы и правда слишком длинные, но нет смысла их подрезать – это такая же часть ее существа, как перья и когти. Они вьются жесткими ломаными линиями и имеют странный цвет, из‐за которого, должно быть, Бэли чуть было не приняла Брайт за свою. Дюжина оттенков от медового до темно-коричневого мешаются в пеструю гриву, будто кто‐то регулярно каждую прядь отдельно красит. Но самые пугающие – все равно глаза, вот почему люди не всегда могут идентифицировать, кто стоит рядом с ними. Она ничья. У каждого класса свой цвет глаз, волос, кожи. Свои особенности. А Брайт места не нашлось.
– Это не секрет, – выдыхает она, – но я буду благодарна, если не станете болтать.
Девчонки кивают и затаивают дыхание, хоть уже и поняли, что она сейчас скажет. Такие вещи изучают в школьной программе, просто поверить трудно, что такое можно встретить в реальности. Вот прямо в твоей комнате на соседней кровати. Это что‐то из легенд и сказок, вымершая раса, ископаемое существо.
– Я… сирена.
Все понимающе ахают. Сестры удивлены, Лю смотрит с жалостью, а Нимея с интересом.
– Моя бабушка… Брайт Масон – старшая.
В Дорне это многое бы объяснило. Брайт Масон была знаменита. Племянница темнейшего князя Габриэля Гера, первая женщина с генами сирены, известная миру. Только это было слишком давно, чтобы и Траминер что‐то помнил.
– Ты Брайт Масон… – начинает непонимающе Лю.
– Да. И я, и моя бабушка. Меня назвали в честь нее. Моя бабушка – дочь дорнийского дракона Самуэля Масона и чистокровной сирены.
Теперь даже Нимея удивлена настолько, что отшатывается в сторону.
– Но если прабабка – сирена… – Нимея чуть кривится, будто речь о какой‐то нежити. – Разве гены настолько сильны…
– По женской линии внешность и магия передаются полностью, я первая девочка со времен бабушки. Мы отличаемся от сирен только… наличием человеческой личины.
– И ты умеешь летать? – спрашивает Нимея.
Брайт кивает.
– И плавать под водой?
Брайт кивает.
– Неплохо… Будет нескучно. – Нимея щурится.
– В кого ты обращаешься? – спрашивает Брайт, не в силах побороть любопытство. Она никогда не приставала к бреваланцам и фольетинцам с расспросами, но тут атмосфера уж слишком располагающая.
– Волчица, – говорит она с гордостью. – А… ты поёшь?
– Пою.
– Красиво?
– Ну… это красиво ровно настолько, насколько опасно. Чтобы слушать настоящую сирену, нужно ей доверять, знать, что она не убьет. В идеале – любить. Это редкость.
– А как же певицы? Я слышала, раньше сирен за бешеные деньги покупали…
– Артефакты-блокираторы, браслеты, зелья. Это были не сирены, а рабыни, – сухо отвечает Брайт. – Их наряжали в красивые платья, как выставочных собачонок, и заставляли петь.
Девчонки смотрят на нее как на диковинку, и это то, что больше всего раздражает. В Аркаиме сирены тоже были редкостью. Все‐таки они не совсем люди. Наравне с драконами сирены передают свою магию бесконечно, стоит затеряться в роду хоть одной капле, и это накладывает на род кучу ограничений сродни проклятью. Девчонки молчат. Нимея смотрит на Брайт с интересом, сестрички не могут определиться с эмоциями, судя по выражению веснушчатых лиц. Лю, кажется, готова заплакать.
– Но твои глаза такие красивые, – шепчет она.
– Видела бы ты их, когда я злюсь, – смеется Би.
– А что тогда? – Нимея щурится.
– Кровь сирены… как бомба замедленного действия. Стоит только вывести меня из себя, и я мигом забываю человеческую речь.
– Это опасно?..
– Я выходила из себя или… – приходит на ум совсем другое чувство, – пугалась до смерти только пару раз. Почти всегда – в присутствии семьи. Папа помогал прийти в себя.
– А как? – спрашивает Нимея, круто изгибая бровь. – Я не расистка, но неплохо бы знать, как спасти свои шкуры, если ты получишь неуд за доклад и огорчишься! – Она явно из тех, кто говорит правду в лицо. – Мы будем твоими соседками, хочешь ты того или нет. Мы маги и уж в восемь‐то рук справимся.
– Я надеюсь, до этого не дойдет…
– Да тут чертов ад! – восклицает Нимея. – Те траминерцы, что брюнеты, еще ничего, но блондиночья шайка… это же придурки как есть.
– Блондины?.. Брюнеты?..
– Все траминерцы или блондины, или брюнеты. Считается, что это две древние семьи, предки траминерцев. Гриджо и Мальбеки. Гриджо – блондины. Хотя вообще звучит как старая распиаренная легенда.
– Буду остерегаться блондинов, – смеется Брайт.
Траминерцы, пожалуй, единственная раса, с которой Брайт никогда не сталкивалась и которой никогда не интересовалась. Так или иначе, в Аркаиме она познакомилась со всеми, с кем только можно, и с легкостью могла определить, кто перед ней, и только маги земли воротили нос от любых иностранцев настолько, что даже сами не покидали пределы своей страны.
– Я не знаю точно, как выгляжу в эти моменты. Мои глаза должны темнеть, волосы становятся розовыми, появляются когти и черные перья… Но если я начала петь или говорить на неизвестном языке – уже поздно. Думаю, что вам нужно меня просто вырубить чем‐нибудь тяжелым.
– Это я беру на себя, – улыбается Нимея. – Шарахну по башке бутылкой и скажу, что это всё девчачьи штучки!
Брайт на душе вдруг становится тепло. Приятно знать, что рядом есть человек, который в критической ситуации огреет тебя по голове бутылкой.
Рейв сидит на берегу, уткнувшись лбом в переплетенные пальцы. Ночь удивительно теплая, и наверняка кто‐то из иных высунет на улицу нос, но что‐то азарт до сих пор не пришел. А парни, наоборот, развлекаются вовсю: поймали какого‐то парнишку-фольетинца и популярно ему объяснили, что такое комендантский час.
– Эй, ты чего? – Якоб падает рядом на расстеленный плащ.
– Тебе весело? – без предисловий спрашивает Рейв.
– Да как обычно… а что?
– Ни-че-го. Кого‐то заметили?
– Нет, парни сюда возвращаются.
– А тот фольетинец?
– С ним закончили. Ты сегодня без настроения?
– Совершенно.
Якоб кивает и запрокидывает голову, глядя на небо. Земля трескается за его спиной, из нее стремительно прорастают иссохшие корни, подставляясь под спину и голову, как шезлонг. Якоб сильный, талантливый и скрытный. Несмотря на теплое общение, они с Рейвом так и не сблизились. Тот же Листан всюду совал свой нос и без спросу влез в жизнь Рейва, в то время как Якоб просто всегда болтался где‐то рядом, не привлекая к себе внимания.
– Что‐то я тоже без настроения, – вздыхает Блауэр, закидывает руки за голову и хитро улыбается Хейзу. – Тебе не кажется, что раньше это казалось забавным?
– Что изменилось?
– Я не знаю. Ничего.
Прежде чем задать следующий вопрос, Якоб пару минут молчит. Это невероятно долго, если оба напряженно ждут следующей реплики. Ветер беспощадно колет лицо, и одежда кажется совсем бесполезной, так что Рейв ежится, мечтая поскорее уйти и от холода, и от неуютной тишины, но не успевает даже встать.
– Если я спрошу кое о чем, скажешь правду?
Рейв напрягается, но кивает.
– Ты же вчера поймал того нарушителя? И это была не Нимея Нока.
– Нет, не Нимея.
– Поймал?
– Поймал.
– И отпустил?
– Она оказалась сильнее. – Рейв отвечает ровно, на одной ноте, но, если присмотреться, можно заметить, как он встревожен.
– Врешь?
– Что тебе нужно, Блауэр?
А это уже и вовсе слишком резко. Настолько, что Блауэр улыбается.
– Так нельзя, Рейв.
– Ничего особенного, просто сильная иная.
– Иная? Все‐таки это была девчонка?
– Блауэр… – Рейв вскакивает с места и в два шага приближается к кромке воды. Ему кажется, что он слышит со стороны горизонта тонкий женский голос, будто не человек поет, а купающиеся в океане звезды. – Ничего. Особенного. Не было. Повторяю.
– Ты же знаешь, как важно дотянуть до конца года, да?
Рейв молча отмахивается и натянуто улыбается, а потом парой пассов рушит под Блауэром его импровизированный шезлонг и громко хохочет.
– Теряешь хватку. Чего занудил, погнали, а то иные распоясались.
Рейв делает вид, что разговора не было, и выходит не очень убедительно, но Якоб просто обязан поддержать «веселье». Он смеется вместе с Рейвом, а потом они оба замирают, глядя друг другу в глаза.
– Наперегонки? – улыбается Рейв почти искренней широкой улыбкой беззаботного человека.
Блауэр встает, приготовившись сорваться с места.
– До конца причала. Если проиграешь – закатишь в мою честь вечеринку!
Они всегда так друг другу говорят, и от избитой фразы на душе становится тепло, будто они снова дети и охота – это просто игра.