А пока он бредет наугад, кривыми, плохо вымощенными улицами, мимо приземистых домов – Фиест специально свернул в сторону от центральных микенских площадей, чтобы не слышать, как глашатаи объявляют народу последнюю новость, подальше от суеты, что обязательно поднимется, лишь только граждане узнают о гибели своего царя. Да разве от этого сбежишь? Это ему, чужаку, все равно – погиб Эврисфей или нет, а жителям города совсем не безразлична эта новость – что, вообщем, не удивительно. Даже в маленьком кабачке на окраине Микен, куда загнала Фиеста вечерняя прохлада, вовсю обсуждают это известие – весть мигом облетела город, и всякий уважающий себя гражданин Микен поспешил в общественные места – будь то рыночная площадь или захудалая забегаловка – надо все обсудить на людях. По этой причине кабачок, в котором оказался Фиест, был заполнен до отказа – в спертом тяжелом воздухе, богато насыщенном винными парами, велась нескончаемая громкая беседа, весьма эмоциональная – зачастую с переходом на крик.
–Поделом ему – разоряется изрядно выпивший невзрачного вида старичок с редкой козлиной бородкой. – Ишь, поперся на старости лет воевать…
–Точно говоришь. Всю жизнь трусил, а тут на тебе – рьяно поддерживает его собеседник – вся в прорехах хламида едва прикрывает тощую грудь высокого парня – он вскочил, расплескивая вино, чтобы точнее выразить переполнявшее его возмущение – Натерпелись мы от него… Ничего хорошего при нем не видели
–Хорош или плох был Эврисфей – не тебе судить. Молод еще. – мощным басом вступает в разговор объемных размеров гражданин, с золотой цепью на шее. – Что ты вообще видел?
–Теперь конечно, теперь каждый может выступать – поддерживают его за соседним столиком, окончательно разбивая в пух и прах мнение молодого парня – Что угодно можно болтать, когда человека уже нет – что ты раньше то молчал? Боялся, небось? Выходит – ты сам такой же трус, как наш Эврисфей
Волна смеха проносится по залу, народ зубоскалит, покрасневший парнишка усаживается на место, явно раздосадованный, что его так осекли, а над столами звучит чья-то фраза:
–Какие сами – такой и царь.
–Что ему, Эврисфею нашему оставалось то, в окружении таких сильных соседей? Там спартанцы жмут, оттуда Пелоп наседает – того и гляди приберет к рукам Микены – он еще выкручивался как-то, независимость сохранял – говорит хозяин заведения, плотный, белобрысый мужчина лет 50-ти.
–Да, умел Эврисфей лавировать между соседями – соглашается грузный посетитель с окладистой бородой. – Только большей частью он заискивал перед всеми, всю жизнь боялся… И ведь, согласитесь – было чего бояться.
–Потому Микенам жилось до сих пор не сладко. – другой собеседник, более спокойный, потрезвее остальных, стряхивает хлебные крошки с курчавой бороды. – Силы нам не хватает, мощи… Всегда боятся сильного, а такому, как наш Эврисфей только и оставалось, что хитрить, да изворачиваться.
–Какой бы ни был Эврисфей – а почтить его надо по-людски… Умер человек, погиб достойно, на поле брани – неужто Микены не смогут отдать ему последнюю дань уважения – царь все-таки – звучит мнение за соседним столом.
Фиест, постояв на пороге, наконец, проходит в зал, устраивается на самом краешке скамейки. Не столько народ послушать, сколько согреться не мешало бы, и провести остаток вечера спокойно хочет уставший от скитаний по микенским улицам Фиест – удобнее всего это сделать здесь, среди простых людей, на окраине города, в маленьком убогом кабачке, где его никто не знает, куда занесло-то его случайно – в самом деле – никто не обращает внимания на Фиеста – разве только шустрый босоногий мальчишка, что подает вино посетителям. И вот кувшинчик молодого вина стоит перед ним, а кабачок, тем временем, продолжает жить своей жизнью – потемневшие от времени приземистые широкие столы уставлены кувшинами разбавленного вина, ячменные лепешки лежат горкой на широком, грубой работы, блюде, народ, то и дело опустошая чаши, обсуждает последнюю новость горячо, зачастую неистово, все более увлекаясь и споря.
–Не стоит он того, как хотите – не стоит – срывается парень в драной хламиде – Никудышный был царь
–Откуда ты взялся, такой злобный? Молодой, а вон какой неугомонный. Заруби себе на носу – любой человек стоит, чтобы его достойно проводили в последний путь. Тем более – царь Микен.
–Конечно. – со знанием дела вновь вступает в разговор бойкий старичок с козлиной бородкой, вполне уверенный, что он лучше всех присутствующих разбирается в микенских традициях. – Сначала, как водится, игры объявят в его честь. Целый день лучшие атлеты города будут состязаться в память о нем. Потом, вечером зажгут костер погребальный – торжественно наградят победителей, а на завтра, прямо с утра все граждане соберутся на площади перед дворцом – царя нового выбирать. Такой порядок в Микенах.
–Что ни говори, а мне жаль Эврисфея – сидел бы дома – жив бы остался. Понесла его нелегкая на войну – вздыхает невпопад разомлевший от вина гражданин с золотой цепочкой. – Был человек – и нет его…
–Что сокрушаться, по тому, кого нет? Дальше нужно смотреть. Новый царь нужен Микенам. Такой, как Атрей. – это мнение низенького лысого человечка с круглым лицом, до сих пор молчавшего.
–Он пришлый, как он может блюсти в полной мере интересы Микен? – набрасывается на него высокий парень.
–Так правит же. И довольно разумно. – парирует лысый человечек.
–Одно дело – исполнять обязанности, совсем другое – править самому. Откуда он может знать, в чем нуждаются микенцы? – возмущается парень в драной хламиде.
–О чем это ты? Сам, что ли метишь на микенский трон? Сиди уж… Атрей – как раз то, что нам надо, давно все об этом говорят. Он достаточно молод, энергичен…
–И город сможет защитить, случись что – подхватывают за соседним столом.
–И одной проблемой меньше – он сын Пелопа – а значит, не будут Микены бояться хотя бы одного своего соседа
–И узнать мы его вполне успели – даром, что молод – решительный, мудрый Я за Атрея. – заявляет тучный, хорошо одетый мужчина.
–Да никто не против – у любого в Микенах спроси – каждый ответит – Атрей пусть правит. – немедленно поддерживают его остальные.
–Это точно. Вот увидите – Микены выберут Атрея. – делает твердый вывод лысый человечек.
–Хорош Атрей, спору нет – звучит голос хозяина заведения. Коль скоро все сошлись во мнениях, того и гляди, по домам разойдутся – а ему это зачем? Пусть пьют да платят. – Только вы знаете предание – однажды явится человек в шкуре золотого барашка – он-то и станет настоящим правителем Микен. Только с ним город узнает истинный расцвет.
–Сказки все это. – машет рукой бородатый мужчина.
–Кто сказал, что явится он именно сейчас? Может еще сто лет пройдет, пока он соизволит пожаловать в Микены? – с пол оборота заводится круглолицый человечек.
–Но, это точно будет. Оракул Зевса каждый раз говорит об этом. – авторитетно заявляет владелец кабачка.
–Все в Микенах от мала до велика это знают, и все верят, что когда-нибудь так и будет – но это просто красивая сказка – вот однажды, в один прекрасный день заживут Микены богато. – разъясняет хорошо одетый толстяк – Это выдумка для лентяев, тех, кто надеется вдруг с неба заполучить сладкую жизнь. А такую жизнь надо строить самому, здесь и сейчас, а не ждать, пока кто-то явится и за всех все сделает.
–Сказка не сказка – а люди верят в нее. – отвечает хозяин.
–Вот когда это предсказание сбудется, тогда и посмотрим. А сейчас нам царя лучше Атрея не сыскать.
И хозяину заведения приходится отступить – столь редкое единодушие собравшихся за его столами случается не часто. Задумчиво потягивая вино, Фиест молча слушал, не вступая в разговор – даже, когда при нем нахваливали брата, он и бровью не повел – что поделаешь, если проиграл он на этот раз Атрею? И микенская легенда не слишком заинтересовала его – в каждом городе, в каждом поселке существуют подобные предания – явится кто-то из вне и все устроит – сказки все это, ухмыляется про себя Фиест – ясное дело, сказки и только.
3 Золотой барашек
Прохлада ночи заставляет согнуться калачиком на жестком ложе, с головой закутаться в теплый плед, лишь каштановые кудри робко выглядывают наружу – спит Фиест глубоким сном, почти не шевелится под мягким овечьим пледом. И снится ему, будто он совсем мальчишка – лет 10 ему – никак не больше, и бегает он босиком по зеленому лугу среди пасущихся овец – но тех не пугают его порывистые движения и звонкий смех – их флегматичные морды задумчивы, маленькие бусинки глаз опущены долу – овцы и не думают тронуться с места – спокойно щиплют траву, полностью поглощенные таким важным занятием. Лишь мельком, не переставая жевать, взглянут на расшалившегося мальчишку и вновь погружаются своими длинными мордами в траву. Знает Фиест – это отара отца – дивные тонкорунные овцы – белые – все до одной – шерсть так и струится мелкой волной едва не до земли, и мягче этой шерсти не сыскать – царская, все же отара. Идиллическая получается картинка из давно ушедшего детства – белые овцы на зеленом лугу и мальчик бегает между ними. Фиест слышит свой смех, видит свое довольное лицо – от избытка беззаботного счастья он падает в траву, он просто заливается смехом – яркое солнце слепит его, терпкие запахи летних трав окружили со всех сторон, влажное тепло исходит от земли – широко раскидывает руки и ноги Фиест, подставляя их жаркому солнышку, закрывает глаза, и лежит так, наслаждаясь отдыхом, и только мелкая букашка щекотливо бежит по коже, да в раскрытую ладонь тычется теплый влажный нос. Открывает глаза Фиест – прямо возле него стоит барашек и смотрит доверчивыми черными глазенками. Золотой волной струится шерсть и вокруг шеи и по бокам, белые пряди смешались с искрящимся золотом, солнечные лучи отражаются, преломляясь, яркие блестки играют, скользят вниз, к траве – словно блестящий ореол вокруг барашка – он весь в сиянии – как слепит солнышко – думает Фиест. Оттого барашек кажется золотым, как из сказки. Фиест не спеша опирается на локоть, поднимается, стараясь не спугнуть барашка – дотягивается рукой до шерсти – это не отблески, нет – ничего не кажется мальчику – золотые пряди сжимает пальцами Фиест – мягкие, волнистые, искрящиеся нити рассыпаются на ладони – настоящим золотым водопадом струится шерсть чудесного барашка – и солнце играет на ней ярким переливом.
–Мой, мой барашек – обнимает его за шею Фиест. – Красавец, весь из золота, прямо из сказки.
–Отпусти его, это мой барашек – грозный окрик запыхавшегося брата доносится до Фиеста. Атрей со всех ног бежит к ним. – Он мой.
–Это почему он твой? Я первый увидел его – защищается Фиест. Он и не думал выполнять приказ брата. Лишь сильнее вцепился в барашка Фиест – тот занервничал, замотал мордой. – Он сам ко мне пришел.
–Я весь день его сторожу. Как он может быть твоим? – возмущение Атрея не знает предела.
–Может ты и сторожил, а пришел он ко мне. – доказывает Фиест свою правоту.
–Ты и знать про него не знал. Хочешь все легко получить. Отдай, это мой барашек. – кричит Атрей.
–Нет, мой.
–Нет, мой.
Никто не собирается уступать, а барашек вырывается из рук Фиеста, и чуть не валится на бок, напуганный истошными криками мальчишек, Атрей налетает с кулаками на брата – вынужден защищаться Фиест – выпускает он барашка – тот опрометью кидается прочь, а братья, сцепившись, катаются по траве, дубасят друг друга что есть мочи:
–Мой барашек.
–Нет, мой…
Заметался во сне Фиест, защищаясь от брата – плед сброшен на пол – вертится Фиест с боку на бок, отражая невидимые удары, бьет соперника со всего маху – и так, и так, и еще раз так… Скатывается Фиест с постели на холодный каменный пол, больно ударяется он о дубовую ножку кровати.
–Ох – тяжело вздыхает спросонья Фиест, потирая ушибленное место. – И приснится такое – продирает наконец глаза. – Будь он неладен, его брат – даже во сне нет покоя.
Помнит прекрасно Фиест этого барашка – помнит драки и ссоры из-за него. Помнит хмурое лицо отца – тот, устав разнимать сыновей, приказал изловить барашка, и принес его в жертву Артемиде, одним махом положив конец бесконечным скандалам. Но, что ни говори, а умен их отец Пелоп – зачем сжигать такую красоту? Потому досталось богине лишь мясо того барашка, саму шкурку сохранил отец – поначалу запер ее в сундук, чтобы утихли страсти, а после отдал матери – любят женщины блестящие вещи. Это потом, спустя много лет, мать подарила золотую шкурку Аэропе – та умеет подлизаться к свекрови, когда ей надо, поди ж ты – все кругами ходила, пока не получила своего. Приглянулась молодой невестке блестящая мягкая шкурка – и надо же, ведь столько лет прошло, а она будто новая – все ей нипочем, и моль ее не ест.
–Что за сон? – вновь устраивается на кровати Фиест. – Не тот ли это барашек? То есть – не та ли шкурка? Что, если та самая?
От этой мысли сон отступил окончательно. Какой тут может быть сон, если с помощью этой шкурки можно стать во главе Микен? Ну что он – вернется сейчас к отцу, тот его спросит – что да как – придется признаться Фиесту – проиграл он на этот раз брату – напрасно только ездил в Микены. Хмуро взглянет на него Пелоп – может и не скажет ничего, но по одному лишь лицу отца будет понятно – разочаровал его сын, нигде не способен он проявить себя. Фиест вскочил с постели, заходил босыми ногами по холодному каменному полу. Он вдруг ясно представил себе свое возвращение домой, в Пису, как вся многочисленная семья владыки Пелопоннеса сбежится послушать об успехах Фиеста там, в Микенах – а что он им скажет? Что никак не может достойно устроиться в жизни? Вот если бы раздобыть ту шкурку… Да что это он? Остановился Фиест посреди комнаты – что он, в самом деле? Неужели поверил пустым бредням? Разве может какая-то шкурка стать решающим фактором в таком деле – повлиять на выбор взрослых серьезных граждан? Не сумасшедшие же они – отдать предпочтение коту в мешке, то есть в шкурке, пусть и золотой, когда перед ними заслуживший доверие Атрей. Но, ведь каждый в Микенах знает об этом – так кажется они говорили… И каждый верит… А что, если это правда? Ведь по преданию настоящий правитель Микен непременно должен предъявить народу эту шкурку. Так почему бы не попробовать? Впереди у него целый день, и даже целая ночь, чтобы раздобыть эту шкурку – если только Аэропа взяла ее с собой в Микены. Да что я – усмехнулся Фиест – конечно, она ее взяла. Женщина – она как сорока – что блестит, то и хватает – а тем более, такая как Аэропа – своего не упустит ни за что. Значит, нужно управиться за этот день – день игр в честь погибшего Эврисфея. А следующим утром… Фиест вдруг представил, как он выходит на залитую солнцем площадь – перед всем народом – а на плечах у него ослепительно сияет золотая шкурка. И граждане Микен, потрясенные сбывшимся на их глазах предсказанием, бросаются к нему, целуют Фиесту руки, кланяются чуть не до земли, плачут от счастья и умоляют править ими… Стены темной комнаты словно расступились перед Фиестом – он больше не чувствовал ночной прохлады, забыл, что стоит босой на холодных камнях – он был где-то там, на вершине славы – подумать только – он, Фиест – герой из микенской сказки. Честолюбивые мечты полностью поглотили Фиеста, запутались в длинных каштановых кудрях и окончательно утонули в карих глазах любителя легкой беззаботной жизни.
* * *
–Где она может быть, эта Аэропа?
Спозаранку Фиест оббегал все гулкие каменные залы эврисфеевского дворца в поисках жены своего брата, заглянул на кухню – бесполезно. Самая простая мысль, что та, должно быть еще спит сладким сном, с заметным опозданием все-таки пришла в его взбудораженную голову. Как в такой день можно спать? – рассуждает Фиест, а день-то между тем самый обычный – в Микенах все идет по давно расписанным правилам – лишь ближе к 11 утра начнутся игры – народ потянется на стадион, наблюдать схватки борцов, стрельбу из лука и состязания в беге. А сейчас восьми еще нет – только не выспавшиеся рабы вяло снуют по помещениям.
–Как не нужна, так караулит меня на каждом шагу, а как понадобилась – так нет ее. – возмущается Фиест. Не врываться же ему к ней в спальню, в самом деле.
И время так медленно ползет – когда она проснется? Кстати, Аэропа – большая любительница понежиться в постели, и долго Фиесту придется ждать ее пробуждения, беспокойно метаться и нервничать, а потому оставим его на время в покое и посмотрим, чем в столь ранний час занят Атрей, который, кстати, уже поднялся. Как обычно серьезный, неулыбчивый, подтянутый, гладко выбритый, прекрасно выспавшийся, что называется со свежим лицом, Атрей, в окружении эврисфеевских советников решает вопросы организации игр – строго говоря, основные из них решены накануне, однако нынешний правитель Микен дотошно проверяет, все ли успели.
–Горячее питание организовали для зрителей? – под горячим питанием подразумеваются расставленные у входов на стадион вертела. Еще вчера резали эврисфеевских баранов, чтобы накормить всех зрителей игр.
–Хватит ли микенцам мяса и вина? Все ли атлеты готовы? Какие призы объявлены за победу?
–Все готово, буквально все – наперебой убеждают советники Атрея – Начало в одиннадцать, проход бесплатный, еда, напитки – все за счет казны, бочки с вином всю ночь свозили к стадиону – пришлось караулы выставлять
–Призы участникам – как водится – венков достаточно
–Нет, не достаточно. – возражает Атрей – Каждому победителю – по корове из царского стада, хочу чтобы люди оценили мою щедрость
–Вас и так ценят – никто не сомневается, что вам Микенами и дальше управлять
–Все единодушно за вас. Специально вчера людей посылали мнение народное послушать – весь город только и говорит – Атрея на трон, так что можете быть спокойны.
–Потому лишнее это – коров раздавать
–Ничего, один раз можно побаловать народ
Смотрит Атрей на советников Эврисфея – привыкли с прижимистым царем на всем экономить – их не переделаешь – старички одни, сморщенные, сутулые, седые…
–Лично поеду проверять. Прямо сейчас.
Атрей устремляется вон из дворца, прямиком к микенскому стадиону, увлекая за собой всех советников. Слишком важно для Атрея провести игры в честь Эврисфея на должном уровне – ведь он, как приемник погибшего царя, на следующий после игр день примет бразды правления на себя – а потому все должно пройти без сучка и задоринки.
А красавица Аэропа все еще спит, укрывшись мягким одеялом – даже солнечный лучик, что скользит по пухленькой щечке, совсем не беспокоит ее. Не знает Аэропа – да откуда ей знать, что Фиест уже наверное в сотый раз проходит мимо закрытых дверей ее покоев и даже пару раз справлялся у прислуги – не встала ли хозяйка? А хозяйка, между тем, поднимется не раньше 12, а то и позже, когда все мужское население Микен давно будет сидеть на стадионе – только ей-то куда спешить? Женщин все равно не пускают на такие состязания – обнаженными выступают атлеты – потому и нет болельщиков женского пола на трибунах микенского стадиона. Пока Аэропа проснется, пока завершит утренний туалет, еще и завтрак в постель наверняка потребует – вообщем, раньше часа дня ее не ждите, и Фиест вполне мог бы вздремнуть немного – только не до сна ему. Караулит он час ее пробуждения, караулит, а сам соображает, как бы похитрее, не вызывая подозрений, узнать ему о золотой шкурке? Как заставить Аэропу расстаться с ней? А время от вынужденного бездействия так медленно тянется, и он ничего не может сделать – остается ему только ждать, а с другой стороны – летит, летит время – скоро полдень, а Фиест еще ничего толком не смог предпринять. Остается ему сесть на широкий подоконник прямо напротив дверей покоев Аэропы – не предусмотрены в коридорах мрачного дворца кушетки да кресла – и ждать дожидаться. После стольких волнений, после лихорадочных пробежек по дворцу, после практически бессонной ночи – только прикорнул Фиест на подоконник, и сам не заметил, как задремал. И снятся ему беспокойные жуткие вещи – просто чехарда какая-то: золотая шкурка летает в воздухе перед ним, и он, Фиест, никак не может ухватить ее за край, а мимо на медном сияющем блюде, будто нарисованные, проплывают безжизненные лица его сыновей, совсем юные, мальчишечьи лица – только ни кровинки в них и глаза закрыты – лишь алые струйки стекают с уголков рта. Ужасается во сне Фиест – наконец-то хватает шкурку – и пытается набросить ее на мертвые лица – он точно знает, что оживут они, едва шкурка коснется их, но ускользает шкурка от неловкого движения, и вновь Фиест пытается ухватить ее… Мне нужна она, нужна позарез. – восклицает во сне Фиест.
–Кто тебе нужен? Не я ли?
В мутных спросонья глазах отражается страх – Фиест еще во власти кошмарного сновидения – перед ним стоит Аэропа в розовом полупрозрачном наряде и своими пухлыми пальчиками убирает спутанные каштановые кудри с его лица.
–Говорят, ты искал меня? – так и не дождавшись ответа на свой первый вопрос, продолжает Аэропа. – Непонятный ты какой-то, Фиест. То бежишь от меня, то сам ищешь…
–Искал да искал – бормочет Фиест, постепенно приходя в себя.
Совсем замучили его сны. Это все от нервов – вот получит он золотую шкурку…
–Понял вдруг – больше не могу без тебя. Всю ночь ты мне снилась, Аэропа…
–То-то ты бледный такой… Значит, без меня больше не можешь? – она лукаво прищурилась своими зелеными глазами. Ее пальчики шутливо и ласково щипнули мочку уха и, скользнув вниз по шее, задержались на волосатой груди Фиеста.
–Не могу…
Она призывно улыбнулась – Аэропа ждала комплиментов, жаркого выражения столь внезапно нахлынувших чувств, но Фиест молчал. Совсем голову потерял, бедняга. Двух слов связать не может. Неужели так сложно сказать, какая она красивая, обворожительная вся… Аэропа убрала руку, чуть посторонилась.
–Голова что-то совсем раскалывается. Давай в другой раз…
Пусть помучается. Мучил он ее? Еще как мучил. Теперь пусть сам пострадает, пусть изведется – придет она к нему, не придет… Она, конечно, придет, только сначала заставит умолять, просить о встрече.
–Как в другой раз? – Фиеста бросило в пот – во что бы то ни стало он должен заполучить ту шкурку именно сегодня – завтра будет поздно. Что она ломается перед ним? То откровенно предлагается, то вот тебе – пожалуйста. – Я не доживу до другого раза. Ни о чем другом, кроме как о тебе, и думать не могу. – голос Фиеста тревожно дрожит и срывается.
Так, уже лучше – торжествует Аэропа. А сама не подает виду – только смотрит на него и улыбается.
–Прям загорелось тебе… Ну может, ближе к вечеру – неопределенно мнется она. – Если голова пройдет…
–Вечером все вернутся с игр, Аэропа. Сейчас самый подходящий момент – нет никого. – Фиест соскакивает с подоконника, пытается обнять Аэропу. Та выскальзывает, отстраняется от него – Фиест лишь ловит воздух своими руками. – Пойдем… – умоляюще смотрит на нее Фиест.
Аэропа довольно ухмыляется – она в полном восторге и готова сама броситься ему на шею, но продолжает ломаться и блюсти фасон.
–Какой ты быстрый, однако…Прямо так и пойдем? Мне ванну принять надо.
Аэропа только что из ванной, только что служанки натерли ее тело душистым смягчающим маслом. Но она продолжает издеваться над помрачневшим Фиестом, искренне радуясь своей столь неожиданной победе.
–Ладно. – сдается Фиест. – Я подожду. Только обещай, что придешь.
–Право, не знаю… Может быть после обеда… И голова так болит – сокрушается Аэропа, очаровательно наморщив носик.
–Пусть после обеда – покорно соглашается Фиест – Ты только приходи. Только бы мне дождаться этого момента – буду думать лишь о тебе и мечтать, как ты войдешь, словно богиня – в той желтенькой короткой тунике, с золотой шкуркой на плечах…
–С золотой шкуркой? Днем жара такая стоит, зачем мне овечье покрывало? – удивленно смотрит на него Аэропа.
–Непременно приходи в золотой накидке. Я по-другому тебя не представляю. В ней ты такая соблазнительная…
–Скорее, я соблазнительная без нее. – резонно вставляет Аэропа.
–Понимаешь…Такую женщину как ты… То есть, я хотел сказать – запнулся Фиест – Заниматься любовью с такой обворожительной женщиной можно лишь на золотом ложе…
–Ладно, так и быть, захвачу… Если найду.
И она исчезает, не забыв напоследок подарить Фиесту улыбку и послать воздушный поцелуй. Соответственно ничего не остается охотнику за шкуркой, как вернуться к себе и в нетерпении измерять шагами пространство своей комнаты.
–Ты посмотри, какая – возмущается Фиест – Ишь, почувствовала себя хозяйкой положения – совсем по-другому заговорила. Теперь вот думай – придет, не придет…
–Ты сам виноват. Нечего было показывать ей, что понадобилась. – сам себе отвечает Фиест. – Вел бы себя как обычно – сама бы прибежала.
И опять оправдывается перед собой:
–Это все от нетерпения моего – загорелось мне получить ту шкурку…
Фиест внезапно останавливается посреди комнаты – как она сказала? – если найду? То есть, как это… Пусть только попробует не найти. Серьезное беспокойство отражается на его лице – две продольные морщины резко выступают на лбу. А вдруг и правда, явится без нее Аэропа? Да и явится ли… Фиест бросается на постель, зарываясь лицом в подушки и от бессилия колотит кулаками по жесткому ложу – больше ничего от него не зависит – он бессилен, и ничего не может предпринять – все сейчас в руках этой шаловливой потаскушки Аэропы, его, Фиеста, будущее, все его планы зависят от нее. И что толку повторять себе, что и как нужно было сказать, когда уже поздно? Всегда легко соображать задним числом – нужно было сделать то, и сказать это…, а попробуй, сообрази, как лучше всего в данный момент поступить и что лучше сказать, когда кипят страсти и желания выплескивают через край?
4 Аэропа
Итак, пока Фиест изводится в тревожном ожидании, Аэропа, вполне довольная собой, уселась за узенький деревянный столик перед отполированным медным зеркалом и прихорашивается – ей на свидание скоро идти. Впрочем, не спешит Аэропа – пусть Фиест подождет ее, пусть закипит в нем кровь, пусть помучается… Совсем не задается вопросом Аэропа – что заставило Фиеста, прежде избегавшего ее, вдруг так измениться? Конечно – ее красота, ее шикарное тело – он просто боялся, потому и спасался бегством, сдерживал себя бедняга как мог, а теперь вот откинул страхи… Как лучше волосы – распустить или собрать? Пожалуй, распустить… И наряд покороче… Сам сказал – та желтенькая туника… А где мой крем с запахом муската… пусть Фиеста очарует аромат ее ухоженной, мягкой кожи… Тщательно рассматривает себя в зеркале Аэропа, пока служанка натирает ее обнаженное тело душистой мазью – хороша, очень хороша – остается довольна собой Аэропа – еще нужно оттенить зеленые глаза – может золотых блесток добавить к теням? Они идут ей, золотые тени – как раз к ее колдовским глазам, и к песочного цвета тунике, что едва прикрывает ей ножки. А зачем их прикрывать? Пусть изумится Фиест их совершенной форме, пусть захочет обладать ими, пусть сорвет с нее легкий наряд… – впрочем, для чего срывать? Она и сама с большим удовольствием скинет его – надо же, столько сборов, столько ухищрений, и все только лишь за тем, чтобы оказаться обнаженной в его постели – но ведь нужно произвести впечатление, быть неотразимой… Глубокий вырез едва прикрывает грудь, бусинки жемчуга обвивают шею, мочку маленького уха слегка оттягивает такой же жемчужный шарик, мягко струятся распущенные светлые волосы по плечам… Сейчас она очарует, околдует его – пусть он совсем потеряет голову, пусть поймет, что лучше ее не найти на всем белом свете. А она лишь поиграет им, сделает из него покорного, согласного выполнять все ее прихоти раба, а затем быстро утратит интерес к Фиесту, чтобы заняться кем-нибудь другим… Да, томно вздыхает Аэропа – Все-таки есть что-то волнующее, в том, чтобы соблазнить ни кого-нибудь, а родного брата собственного мужа, знать, что ты принадлежала и тому, и другому – сама пикантность такой ситуации придает ей в глазах Аэропы вид захватывающего приключения, оправдывая тем самым ее невероятную распущенность. Впрочем, распущенной Аэропа была всегда – еще в свою бытность на Крите, под самым носом строгого отца умудрилась она завести себе любовника. Это воспоминание вызывает легкую улыбку на лице Аэропы – беспечна я была, совсем юная, неосторожная – сладостно вздыхает она. Когда застал ее отец в укромном закоулке дворца вместе с молодым парнем, в самом разгаре любовных утех – даже заступничество сестры Климены не спасло Аэропу от отцовского гнева.
–Сброшу в море, прямо со скал – кричал Картей. – Потаскуха, непотребная девка…
–Отец, прости ее. Она раскаивается…– просит Климена, указывая на трясущуюся от страха, плачущую Аэропу. Та уже представляла, как летит со скалы, неуклюже кувыркаясь в воздухе, как ее тело разбивается о камни, и его подхватывает набегающая волна – вполне мог разбушевавшийся Катрей выполнить свою угрозу.
–Ты еще, гадюка, заступаешься за нее, смерти моей хотите обе…
Катреем, царем Крита, к его несчастью и еще большему несчастью окружающих, овладела одна навязчивая идея, согласно которой кто-то из его детей убьет его самого. Так однажды возвестил ему Оракул – Катрей верил предсказанию и по этой причине недолюбливал собственных детей. Который из них? – ежедневно задавал себе вопрос Катрей. Понятно, что если каждый день, глядя на трех своих дочерей и единственного сына, спрашивать себя об этом, то можно получить как минимум нервный срыв – это для начала. Понимая, что с отцом творится что-то не то, Алтемен и Апемосина, сын и старшая дочь Катрея, покинули Крит, обосновавшись на Родосе. Климена и Аэропа остались дома. Царь Катрей каждый день ловил себя на мысли, что ему не терпится отделаться от них, раз те сами не догадываются убраться куда-нибудь подальше.