Тартищев открыл глаза и с недоумением огляделся по сторонам. Он находился в незнакомой полутемной комнате, лежал в чужой постели, укрытый тяжелым атласным одеялом. Он приподнял голову. К затылку словно привязали чугунную гирю, и он вновь упал на подушку, но успел заметить пожилую даму в кружевном чепце, которая дремала над вязаньем в широком кресле под цветком с огромными, причудливо изрезанными листьями.
Он вновь повторил попытку подняться, оперся о край кровати и чуть не закричал от резкой боли, пронзившей, казалось, все тело. Он шепотом выругался, вытер ладонью пот со лба и принялся разглядывать аккуратную повязку, охватившую левую руку от локтя до желтых от йода кончиков пальцев, выглядывающих из-под бинтов. Наконец-то он все вспомнил! Только каким образом он очутился в этой постели? Если бы его подобрала полиция, то сейчас бы он лежал на койке в городской больнице или в Сухопутном госпитале. Если его нашли соседи, то непременно бы доставили домой… Выходит, ни те и ни другие…
Федор Михайлович осторожно кашлянул, пытаясь привлечь внимание своей ночной сиделки. Та мгновенно встрепенулась, поправила сползшие с глаз очки и всмотрелась в Тартищева.
– Боже славный! – Она всплеснула руками и расплылась в улыбке, отчего ее круглое лицо с носиком-пуговкой сложилось в сдобную сайку с глазами-изюминками. – Очнулись! – И, повернувшись к выходу из комнаты, крикнула: – Алеша! Идите скорее, Федор Михайлович пришли в себя!
В дверях появился рослый молодой человек. Он был без сюртука, в светлой рубахе с засученными рукавами и в темном галстуке. Из-за галстука торчала салфетка. Видно, ужинал или завтракал? Тартищев скосил глаза на окна, но они были закрыты ставнями, а представление о времени он потерял с того самого момента, как получил тот страшный удар по шее.
– Который час? – спросил он и закашлялся. Горло пересохло, и слова давались ему с трудом.
– Восьмой, – ответил молодой человек и, повернув голову, крикнул: – Глафира! Квасу неси барину, живо!
На пороге вмиг появилась босая растрепанная девка с глиняной кринкой в одной руке и большой фаянсовой кружкой в другой. Через мгновение Тартищев с наслаждением пил холодный, отдающий в нос кисло-сладкий напиток. Наконец он вновь откинулся головой на подушки и требовательно посмотрел на молодого человека:
– Ну-с, голубь мой, рассказывайте, кто вы такой и как я здесь очутился?
– Вы желаете снять допрос? – Молодой человек усмехнулся. – Но боюсь, что ввиду вашей неподвижности мне самому придется записывать собственные показания. По правде, сегодня я только тем и занимаюсь, что выполняю вашу работу.
– Не понял! – насторожился Тартищев. – Каким образом ты можешь выполнять мою работу? Ты знаешь, кто я такой?
– Знаю, – спокойно и нисколько не тушуясь под его взглядом, ответил молодой человек. – Вы – Федор Михайлович Тартищев, начальник североеланского уголовного сыска.
Тартищев хмыкнул и всмотрелся в лицо молодого человека. Лицо как лицо. Светлые волосы, густые темные брови, слегка короткий прямой нос, по-детски пухлые розовые щеки, но линия губ резкая, со складочками по краям, что, несомненно, говорит о характере. Усы только намечаются, видно, отпущены совсем недавно. Смотрит хотя и исподлобья, но не враждебно. И подбородок у него крепкий, и задирает он его точно так же, как и сам Тартищев с четверть века назад, когда хотел показать, что не конфузится под начальственным взором… Кто ж он такой? Судя по одежде, не из приказчиков, да и нет в его глазах той угодливости и подобострастия, что выдают человека подобной профессии с первого взгляда. И на мелкого чиновника вроде тоже не похож, слишком уж прямо смотрит в глаза и не теряется при ответе…
– Служишь где? – спросил он уже более миролюбиво. – Или на маменьких хлебах отсиживаешься?
Бровь у молодого человека при упоминании о маменькиных хлебах сердито дернулась, но ответил он достаточно сдержанно:
– Служу, – и, заметив, что Тартищев выжидательно смотрит на него, уточнил: – Помощником делопроизводителя в канцелярии…
«Так он все-таки чиновник, – подумал удовлетворенно Тартищев, – из достаточно мелких, но наверняка из тех, которые годами ждут повышения по службе в силу неуживчивости и строптивости собственного нрава».
– Где ты нашел меня?
Молодой человек с недоумением посмотрел на него.
– Там, где вы лежали. На Хлебной, рядом с купеческим кладбищем.
– Как ты там очутился? Живешь, что ли, поблизости?
– Нет, я живу на Качинской. А на Хлебную попал по чистой случайности.
«Ничего себе!» – прикинул мысленно расстояние между двумя улицами Тартищев, а вслух сказал:
– Ты не находишь странным, что оказался за полночь на другом конце города сразу после того, как начальника сыскной полиции чуть было не спровадили в могилевскую губернию?
Молодой человек пожал плечами, но вместо ответа на этот вполне резонный вопрос кивнул головой на выход и хмуро заметил:
– Что с этими мерзавцами делать? Я их немного поспрашивал, говорят, что их какой-то бугай нанял, чтобы вас немного проучить. Ничего существенного по сути дела выяснить не удалось.
Тартищев опешил:
– Не хочешь ли ты сказать, что задержал их?
– Задержал, – пожал плечами молодой человек, – невелика была задача, после того как вы их отходили как следует.
– Что ж, они совсем не сопротивлялись?
– Сопротивлялись, – усмехнулся молодой человек, – пришлось немного поучить. – И он потер правый кулак.
Только теперь Тартищев заметил сбитые костяшки пальцев, вспомнил дикий крик, услышанный перед тем, как впасть забытье, и покачал головой:
– Отчаянный ты, однако! Один против трех…
– Против двух, – уточнил молодой человек, а Тартищев отметил для себя, что тот не склонен приписывать себе заслуг больше, чем есть на самом деле.
– А почему привез их сюда, не сдал в полицию?
– Не до того было! – пояснил молодой человек. – Надо было вас привести в божеский вид, вот я их и связал, загрузил в пролетку, потом вас перенес и прямиком сюда, к Марии Кузьминичне. Два часа с вами возились, раны промывали, перевязывали. Рука сильно повреждена, колесом кожу сорвало, но кости, слава богу, целы. А этих, что на вас напали, в подвал спустили, после того, как я поспрашивал их, конечно.
– Нет, все-таки надо было сдать их в полицию, – сказал Тартищев, – думаю, они тебе и десятой доли не сказали, что следовало бы.
– Сказали, – насупился молодой человек, – они еще опомниться не успели после того, как я их поучил маленько, поэтому тряслись от страха так, что зубы лязгали. До полиции они бы в себя пришли и успели бы друг с другом сговориться, а так я их по горячим следам – ап! Все рассказали как миленькие!
Тартищев вновь удивился, но, как и прежде, не подал виду. Его новый знакомый действовал как опытный агент, по крайней мере сам Федор Михайлович именно так бы и поступил, выжал бы из негодяев все до последней капли, пока они не расчухались как следует.
– Хорошо, – он внимательно посмотрел на юношу, – говоришь, все записал?
– Слово в слово, – Он потянулся к столу и взял несколько листков бумаги. Быстро пробежал их глазами, потом протянул Тартищеву. – Нанял их в трактире «Магнолия» какой-то малый, заплатил задаток. Кто такой, никто из них не знает. Помнят, что здоровенный. Истинный бугай! Лицо, говорят, не рассмотрели. Слишком низко шапку натянул, а в трактире темно было. Думаю, что не врут…
– С чего ты взял, что не врут, – усмехнулся Тартищев, – это такой народец! Мать родную за грош с полтиной заложат.
– Я их по отдельности расспрашивал, – нахмурился молодой человек, – разницы в показаниях не наблюдается…
– Ишь ты, не наблюдается, – покачал головой Тартищев и углубился в чтение. Конечно же, допрос был оформлен не по форме, видно, его новый знакомый понятия не имел, что такое протокол, но… – Молодец! – протянул удивленно Тартищев. – Расколол ты их просто замечательно. И приметы все налицо. Одно ты упустил, голубчик, сдай ты их в полицию, мои ребята тут же в «Магнолию» наведались бы и этого бугая живенько бы под белы рученьки взяли и тепленьким в арестантскую спровадили.
– Я был в трактире в назначенное им время, утром, сразу после открытия, – пробурчал молодой человек. – Переоделся попроще и зашел. Не было там никого похожего. Не пришел он на встречу.
– Ладно, – махнул рукой Тартищев, – теперь это уже не твое дело по трактирам рыскать. Мои орлы с этим лучше справятся. Молодчиков этих я распоряжусь пока в арестантскую препроводить, там ими займутся должным образом. А тебе превеликое спасибо, что не оставил в беде. Обязательно доложу об этом твоему начальству. Ты по какому ведомству проходишь?
– По полицейскому, только, я ж сказал, в канцелярии… – сконфузился молодой человек и вдруг заговорил быстро, торопливо, словно боялся, что Тартищев не выслушает его до конца: – Федор Михайлович, господин надворный советник, заберите меня к себе. Иначе я от скуки пропаду на своей должности. С ней любой писарь справится, а у меня образование, и я живого дела хочу… – Он судорожно сглотнул слюну. – Я очень много наслышан о вас. И в эту ночь за вами следом шел, хоронился только, чтобы не заметили раньше времени. Я вас около калитки хотел встретить. Когда вы через кладбище пошли, я бегом припустил и у палисадника вас дожидался, потом слышу: шум, крики… Бросился на помощь… Не успел, правда…
– А почему официально рапорт не подал, что хочешь служить в сыскной полиции?
– Некоторые обстоятельства имеются, я о них лично хотел вам рассказать.
– И для этого надо было встречать меня в темном закоулке? – усмехнулся Тартищев.
– Так на службе вас сроду не застанешь! – воскликнул с отчаянием в голосе молодой человек. – К тому же начальник канцелярии в служебное время по личным делам ни в какую не отпускает.
– Знаю, знаю Аристарха Владимировича. Цербер, каких поискать! – махнул здоровой рукой Тартищев и попросил: – Позови кого-нибудь, чтобы помогли мне одеться.
– Я послал кучера Марии Кузьминичны за вашим денщиком, Федор Михайлович, – хмуро объяснил молодой человек. – Думаю, привезет его с минуты на минуту. Я наказал, чтобы захватил чистую одежду и белье. – Он просунул руку под плечи Тартищева и помог ему сесть на постели, потом протянул ему бархатный халат. – Накиньте пока, и пройдемте в столовую. Хозяйка велела завтрак подавать. Пироги у нее, право, замечательные.
– Пироги, говоришь? – улыбнулся Тартищев. – Пироги я люблю… – И спохватился: – А как звать тебя? Битый час беседы ведем, а ты так и не представился.
– Алексей Поляков. В прошлом году закончил с отличием курс Горного института.
– И что ж тебя в полицию занесло, горного инженера-то? Места не нашлось подходящего?
– Я же сказал, обстоятельства так сложились, – отвел глаза в сторону Алексей и тут же вновь с вызовом посмотрел на Тартищева. – Возьмите меня к себе, Федор Михайлович. Не пожалеете. Меня ведь тоже учили глубоко копать…
– Ишь ты, копать! – рассмеялся Тартищев и с веселым изумлением посмотрел на Алексея. – А ведь и вправду есть что-то общее. Только мы ведь больше в дерьме копаемся, дорогой мой, в отбросах человеческих. И то, что нарыть сумеем, далеко не золото или изумруды какие…
– Я знаю, – упрямо произнес Алексей и повторил. – Возьмите, не пожалеете.
– Хорошо, я подумаю. – Тартищев окинул его внимательным взглядом. Молодой человек ему определенно нравился. Но он не привык доверять первому впечатлению. Однако следует присмотреться. Федор Михайлович натянул с его помощью халат и сделал несколько нетвердых шагов в направлении выхода из спальни. И внезапно остановился. – Постой, – он схватил юношу за руку, – а что с тем мертвяком, который на ограде висел, ты его так и оставил?
– С каким мертвяком? – удивился Алексей. – Я ничего не заметил.
– Как не заметил? – поразился Тартищев. – Там же такая туша на ограде висела!
– Никого там не было, – упорствовал Алексей, – я же вас от ограды на себе нес, если б кто-то висел, я бы заметил. Может, вам показалось?
– Как же, показалось! – усмехнулся Тартищев. – Из-за этого чучела, можно сказать, все и заварилось.
– А я думаю, это было вроде наживки, чтобы отвлечь ваше внимание.
– Выходит, меня, как ерша, поймали? На дохлую муху?
– Не думаю, что муха дохлой была, – сказал Алексей задумчиво, – сумела ведь она улететь до моего появления…
Пироги и впрямь оказались превосходными. К своему удивлению, Тартищев съел их не меньше десятка. И с мясом, и с грибами, и с вареньем… Но особенно удалась рыбная кулебяка. Отродясь такой вкуснотищи не пробовал Федор Михайлович и даже тайком подумывал, каким образом разузнать у хозяйки секреты приготовления столь замечательного кушанья. И сливки у Марии Кузьминичны превосходные, свежие да сладкие, только что сами в рот не просятся…
Чего греха скрывать, любил Федор Михайлович хорошо покушать, правда, за работой не всегда это удавалось, да и бывало, что со службы придешь – кусок в рот не лезет от усталости. Хотя кухарка у него была отменная. Лет двадцать уже отработала. Его покойной супруги, Лизиной матушки, бывшая крепостная…
Особенно щи да селянки у нее хорошо получаются, каши разные, калачи белые, а вот пироги так себе… Честно сказать, Федор Михайлович этого не замечал, пока не попробовал сегодняшних пирогов, и растаял… Расслабился… Но ненадолго! На пороге столовой возник Никита с узлом под мышкой и, взяв под козырек, привычно отбарабанил:
– Ваше высокоблагородие господин надворный советник Федор Михайлович! Бывший унтер-офицер Отдельного Сибирского полка Никита Коломейцев ваш приказ исполнил. Исподнее и портки чистые доставил, а рубаху Лизавета Федоровна забыли положить… Позволите домой смотаться? За рубахой-то…
Тартищев крякнул от досады и махнул рукой. Он не сомневался, что, пошли Никиту по делам хоть двадцать раз подряд, все равно что-нибудь забудет или перепутает. Точно так же, как и его драгоценная дочь…
– Я вам свою рубаху дам, – предложил Алексей.
– Пожалуй, ты худее меня будешь, – засомневался Тартищев.
– Зато в плечах шире, – без тени смущения заявил молодой человек. – Надевайте, не стесняйтесь, а то, пока ваш денщик вернется, на службу опоздаем.
– Ой, Федор Михайлович, – почти по-бабьи охнул денщик, вновь появившись на пороге, – тут к вам кульер от полицмейстера прискакал. Требуют, чтоб на Тагарскую мчались со всех ног. – Он оглянулся на дверь и прошептал: —Там, кажись, барина важного какого грохнули. То ли Дельмаса, а может, Дильмаса…
– О боже, – схватился за голову Тартищев, – Дильмац! Еще мне этого не хватало! – И принялся лихорадочно переодеваться, не переставая выговаривать Никите: – Ты что ж, голова садовая, молчишь? Сразу надо было сказать. – С трудом пропихнув раненую руку в рукав сюртука, спросил сердито: – Давно курьер ждет?
– Это жандарм-то? Да он, почитай, сразу за мной и примчался. Ему барышня сказала, где вас найти! А я говорю ему: «Федор Михайлович завтракают!» А он: «Вот я тебе в рыло, докладывай сей момент!» А я ему…
– Идиот! – взревел Тартищев и посмотрел на Алексея. – Давай со мной! Будешь записи для меня делать, видишь, сам я не в состоянии.
– А как же?.. – заикнулся Алексей, но Тартищев перебил его:
– С твоим начальством сам разберусь. – И предупредил: – Беру к себе на один день, а потом посмотрим! Согласен?
– Еще бы! – Алексей не верил своему счастью. Один день работы рядом с легендарным Тартищевым многого стоил. Он натянул сюртук и поспешил вслед за ним и за Никитой, не подозревая, что уходит из дома гостеприимной Марии Кузьминичны навсегда…