20 января император Александр послал Сенявину извещение об официальном объявлении войны Турции. Одновременно морской министр Чичагов выслал и дополнительную инструкцию по проведению высадки десанта в Сан-Стефано. Это означало, что Средиземноморской эскадре опять предписывалось форсировать Дарданеллы, но теперь уже без помощи англичан! Для этого для начала надлежало разгромить линейный турецкий флот в эскадренном бою, форсировать пролив и, захватив десантом в пригороде Константинополя пороховые погреба, создать угрозу турецкой столице.
Пока Европа судачила по поводу дарданелльской оплеухи британскому флоту, на «Твердом» сенявинские капитаны обсуждали вопрос о дальнейших действиях. После недолгих, но жарких дебатов решено было в проливы и к Константинополю из-за явного недостатка сил пока не соваться, а ограничиться тесной морской блокадой. Константинополь извечно снабжался морем, а потому блокада была бы серьезным ударом по туркам.
– Для надежной блокады нам, безусловно, нужен надежный порт! – заявил Сенявин.
– Конечно, нужен, и как можно ближе! – поддержали его капитаны.
– Как ни крути, а надо брать Тенедос! Лучше его места для маневренной базы нам не сыскать! – объявил вице-адмирал. – Я поручаю вам, Алексей Самуилович, предложить тенедосскому паше почетную капитуляцию!
Контр-адмирал Грейг, поднявшись, склонил голову. Подобное поручение всегда в российском флоте считалось особо почетным.
– Когда отправляться? – спросил Грейг чуть погодя.
– Немедля!
– Что делать в случае отказа?
– Ждать меня. Я подойду через пару суток!
Матросы как один желали драться:
– Пусть турки только высунут свой нос, уж мы с ними пощелкаемся!
Выбор Тенедоса был вовсе не случаен. Лучшей маневренной базы для флота, блокирующего Дарданеллы, найти было просто невозможно. Порт, город и крепость располагались всего лишь в каких-то двенадцати милях от входа в Дарданеллы. С острова прекрасно просматривался как сам пролив, так и подходы к нему. Владеющий Тенедосом крепко держал в руках ключ от дарданелльских врат!
В тот же день младший флагман повел свой отряд к острову. Под началом Грейга были линейные корабли «Ретвизан», «Рафаил» и фрегат «Венус». Сам Сенявин с остальной частью эскадры взял курс к устью Дарданелл, попугать турок и пресечь их возможные вылазки на помощь Тенедосу. Едва корабли Грейга бросили якоря у острова, как в прибрежный накат ушла шлюпка под белым переговорным флагом. Контр-адмирал предлагал местному паше, во избежание кровопролития, сдать крепость. Гарнизон Грейг обещал отпустить на все четыре стороны со знаменами, холодным оружием и всем домашним скарбом. Паша ответил категорическим отказом.
– Если мы недавно отвадили инглизов, то почему теперь не отвадим и московитов? – рассудил он весьма здраво. – Пусть они попробуют победить, а сдаться я всегда успею!
Тем временем Сенявин продемонстрировал в устье Дарданелл Андреевский флаг, а затем продефилировал, для пущей убедительности, несколько раз мимо береговых батарей.
– Кажется, турки пока вылезать из своей бутылки не собираются! – констатировал Сенявин, не заметив никакого движения в глубине пролива. – А жаль!
Оставив в дозоре «Селафаил» и «Скорый», он с остальной частью эскадры также поспешил к Тенедосу. Еще на подходе к острову главнокомандующий сделал распоряжения относительно предстоящей высадки десанта.
У острова «Твердый» сошелся вплотную с «Ретвизаном».
– Давали ли ультиматум? – спросил Сенявин Грейга.
– Давали! – ответил тот.
– Что ответствовали?
– Желают драться!
– Ну, так пусть дерутся! – зло ударил кулаком по столу вице-адмирал и велел кораблям занимать назначенные им диспозицией места.
8 марта с первыми лучами солнца «Мощный», «Венус» с одним из греческих корсаров, подошли вплотную к берегу и открыли картечный огонь по турецким пикетам. Не выдержав огня, турки стали быстро отходить в глубь острова. С крепости начали перестрелку с «Рафаилом». Еще в Кронштадте Лукин раскрасил свой корабль отлично от всех в одну широкую черную полосу. Теперь, завидев черный корабль, продвигающийся вдоль берега и непрерывно посылающий ядра, турки кричали:
– Каракурт! Каракурт! Черная смерть! Черная смерть!
Артиллеристы Лукина били отменно, и «черный корабль» оправдывал данное ему имя.
Мичман Панафидин командовал шканечной батареей. Из-за малого калибра та почти в бою не участвовала, и мичману пришлось большей частью оставаться сторонним наблюдателем происходившего.
– Это было мое первое дело! – рассказывал впоследствии друзьям Панафидин. – И хотя я почти не палил, но был так оглушен, что на другой день ничего не слышал, а шум в голове остался вообще надолго. Убитых у нас было двое, зато бедняга «Рафаил» получил более двадцати пробоин!
Из донесения об этом бое: «Корабль ответствовал с совершенною исправностию, так что редкое ядро не причиняло вреда неприятелю». Капитан 1-го ранга Лукин свое дело знал отменно! Одновременно началась подготовка к высадке десанта. С тыльных бортов спустили шлюпки и баркасы, высадили в них морских солдат и стрелков-албанцев.
На «Твердом» вывесили сигнал: «Усилить огонь, сколько возможно». Теперь корабельные пушки ревели не переставая. Турки поначалу отвечали живо, но затем огонь их стал слабеть: то ли несли потери, то ли берегли порох. Заметив турецкое ослабление, Сенявин тут же скомандовал:
– Десант в шлюпки! Мой катер к трапу! Я поведу солдат сам!
Командир «Твердого» капитан 1-го ранга Малеев попытался было отговорить командующего:
– Уж не ваше дело, Дмитрий Николаевич, с сабелькой по камням скакать! Другие у нас для того в избытке имеются!
Но Сенявин лишь отмахнулся:
– Оставьте, Даниил Иванович! Сколько мне еще в каюте киснуть, пора и кости размять!
В четверть часа были сбиты последние неприятельские пикеты. Оставшиеся в живых турки, гомоня, побежали в крепость.
Наконец от кораблей отвалили первые шлюпки с албанцами. Их задача – высадиться на пляж и удержать сей плацдарм до подхода основных сил. Албанцы высадились на прибрежный песок беспрепятственно. Корабельная артиллерия им хорошо расчистила дорогу. За стрелками устремились шлюпки с регулярной пехотой. Едва достигнув берега, солдаты выскакивали на песок и кричали:
– Здорово, матушка дорога земля, будь сегодня к нам милостива!
Солдаты тут же строились в две колонны. Первую, из девятисот мушкетеров-козловцев, возглавил полковник Подейский. Ему дадены были четыре полевые пушки. Колонна Подейского двинулась к крепости, обходя ее горами с левой стороны. При колонне Подейского находился контр-адмирал Грейг.
Вторую колонну принял старый черноморец храбрый полковник Буасель. У него шесть сотен морских солдат 2-го Морского полка, все сплошь ветераны, помнившие еще ушаковский штурм Корфу! Им приданы четыре пушки и шесть фальконетов. Как и подобает настоящим морским пехотинцам, Буасель со своими подчиненными двинулся к крепости вдоль берега.
Албанские стрелки и матросы-охотники наступали, двигаясь впереди колонн. Вместе с морской пехотой шел Сенявин.
Обстреляв десант издали, турки боя не приняли и отошли к самой крепости. Чиновник Министерства иностранных дел Свиньин, приписанный к эскадре, писал в своих мемуариях: «Турки побежали в горы стремглав… наши с развернутыми знаменами и стройным фронтом – с громким “ура!” их преследовали быстро, производя беглый огонь».
Первыми вышла к предкрепостным шанцам колонна Буаселя. Быстро подтащив на руках легкие орудия, морские пехотинцы внезапно в упор начали поражать засевших в окопах турок картечью. До штыка дело даже не дошло, так как неприятель бежал.
– Шанцы наши! – доложил Сенявину, расправив седые подусники, Буасель.
– Продолжайте в том же духе! – кивнул Сенявин. – Подождем вестей от Подейского.
Колонна полковника Подейского тем временем уже тоже подходила к крепости со стороны гор. Отделенный от колонны отряд майора Гедеонова сумел отсечь часть отходивших турок от крепости и лихой атакой рассеял по окрестным горам.
Результат атаки Подейского был чрезвычайно важен. Дело в том, что Тенедосская крепость, построенная некогда генуэзцами, была устроена столь неудачно, что тенедосские горы буквально нависали над ней. А потому владеющий горами имел возможность беспрепятственно обстреливать крепость. И вот теперь козловцы взбирались по горным тропам, чтобы оседлать стратегически важные высоты. Остальная часть колонны тем временем с криками «ура» ворвалась со своей стороны в предместье.
Уже объединившись, десант без всяких потерь занял все городское предместье. К ногам вице-адмирала бросили пять захваченных знамен.
– Для начала неплохо, но надо бы побольше! – кивнул принесшим знамена солдатам главнокомандующий.
– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство! – заверили те его в один голос. – Столько добудем, что еще вместо портянок ноги оборачивать станем!
После этого Сенявин велел штыковой атакой взять ретрашементы-окопы перед самой крепостью. Спустя какие-то минуты они также были наши.
Свидетельствует участник десанта: «Меж тем передовая колонна показалась на возвышенности, которую приказано было занять ей. При виде ее турки побежали с горы стремглав; наши с развернутыми знаменами и стройным фронтом – с громким “ура!”. Их преследовали быстро, производя беглый огонь. Прекрасное зрелище! Мы со своей стороны также понемногу приближались к крепости и таким образом со всех сторон стеснили неприятеля. Наконец адмирал вышел вперед войск, закричал “ура!”. Кинулись в штыки, и в несколько минут неприятель выгнан был из форштата, обращен в бегство и принужден запереться в крепости».
Турки бежали, причем столь панически, что, будучи не в силах одновременно пробиться, кидались от отчаяния в крепостной ров. Наши солдаты гнали бежавших до самых ворот, поражая штыками. После этого пала и «малая крепостица», прикрывавшая последние ретрашементы. Над ней поднял российский флаг мичман Салморан.
– Так врезали, что и не ойкнули! – смеялись солдаты, занимая окопы.
В тенедосском десанте принял боевое крещение и Павел Свиньин. Молодому дипломату не повезло. Вначале его уронили в воду переносившие на берег матросы. Затем Свиньин попал под турецкие пули и вынужден был прятаться в кустах. Спасло его появление нашей колонны, к которой он и примкнул. Во главе колонны шел сам Сенявин. Завидев молодого дипломата, он приветливо кивнул:
– И вы здесь?
– А как же! – гордо отвечал Свиньин, пытаясь на ходу вытрусить из дула пистолета промокший порох.
Рядом просвистело несколько пуль. Свиньин невольно отшатнулся в сторону.
– Не стоит им кланяться! – обернулся главнокомандующий. – Тем более что свою пулю не услышишь!
Турки затворились в главной цитадели – форту Табия. Одновременно продолжались отдельные бои в предместье. Часть защитников, запершись в домах, отчаянно защищалась. Поэтому каждый такой дом приходилось брать штурмом. Чтобы избежать лишних потерь, Сенявин велел разбивать их пушками. Греки, наоборот, сразу же отворяли нашим ворота, встречая измученных солдат вином и холодной ключевой водой. Вскоре, видя, что всякое сопротивление напрасно, турки начали выбрасывать над домами белые флаги. К сдавшимся домам, во избежание грабежей, немедленно выставлялись караулы. Для женщин по приказу Сенявина ставили отдельные палатки, где те могли находиться вне любопытствующих мужчин.
Тем временем с кораблей свезли несколько достаточно мощных корабельных орудий. Несмотря на всю трудность их доставки, на привезенные пушки Сенявин рассчитывал особо. Тяжелый калибр должен был проломить бреши в крепостных стенах, а остальное решал русский штык. Орудийные стволы, лафеты, ядра и порох матросы тащили на руках и волокушах.
– Наддай! – кричали на подъемах, когда и сил, казалось, уже не было.
Вымотались ужасно, но зато туркам сюрприз приготовили изрядный! Уже после первых выстрелов в крепости поднялись черные столбы пожаров.
– Так они долго не продержатся! – резюмировали наши офицеры.
По тому, как редок стал ответный огонь, было очевидно, что турки сильно загрустили. Наши же били не переставая, и спустя день над стенами Тенедосской цитадели забелели флаги капитуляции.
– Ну вот, кажется, и всё! – бросил шпагу в ножны Сенявин. – Остров наш!
Письмо от Сенявина понесла в крепость одна из пленных турчанок по имени Фатима. В нем российский командующий писал, что обещает беспрепятственно отпустить турецкий гарнизон на анатолийский берег. Наконец ворота крепости отворились и турки, бросая оружие и знамена, вышли наружу. Следом за ними двинулись и их многочисленные семейства.
Под рокот барабанов в Тенедосскую цитадель вступил храбрый Козловский полк. Командир полка полковник Иван Федорович Подейский был назначен комендантом.
Во время перевоза турок с острова на материк Сенявин приказал, чтобы для перевозки женщин были оборудованы специальные суда с закрытым верхом, дабы никто не мог смущать нравственности турчанок.
Паша еще более растрогался:
– Я прекрасно знаю права победителей, как нелегко отказаться от стольких прелестных красавиц! А потому даже не смел ходатайствовать об их освобождении, но теперь, когда вы сами их нам возвращаете, поверьте, что мы сумеем оценить ваше снисхождение и на деле доказать нашу благодарность!
Прощаясь с Фатимой, Сенявин щедро наградил женщину за ее подвиг.
Наши солдаты и радостные греки горожане немедленно поступили к тушению пожаров. Одновременно подсчитывались потери и трофеи. За время боев было потеряно четверо убитых (двое из которых – албанцы) и ранено восемь десятков человек. Захвачено же было восемьдесят пушек с большим количеством ядер и пороха. Но главное состояло в том, что с занятием Тенедоса российская эскадра приобрела прекрасную маневренную базу в самой близости от Дарданелл и возможность постоянно и легко пополнять запасы свежей воды.
Тенедосского пашу Сенявин принял со всей возможной вежливостью. Они вместе отобедали прямо на расстеленном персидском ковре. Поев и выпив, невольный гость благодарил хозяина за доброе отношение к себе. А когда Сенявин сказал, что отпускает пашу домой, тот растрогался до слез:
– Чем я могу отплатить вам за вашу доброту?
– Попробуйте облегчить участь офицеров и матросов с «Флоры»! – попросил турка Сенявин, до которого уже дошли слухи о судьбе команды потерпевшего крушение корвета.
Гарнизон, как изначально обещалось, вывезли рыбачьими фелюками на анатолийское побережье, где и отпустили на все четыре стороны. Сами же занялись срочным восстановлением крепости. Сенявин был доволен. Тенедос достался самой малой ценой, и теперь вице-адмирал был полновластным и единоличным владетелем всех северных эгейских вод. А затем был торжественный парад.
Из хроники взятия Тенедоса: «Полки прошли церемониальным маршем, совершено молебствие Всевышнему Поборнику правды и при звуках пушек, труб и литавров провозглашено долголетие великому царю русскому и подняты флаги на вновь завоеванной ему крепости».
Кончились праздники, начались будни. Перво-наперво надо было восстановить частично разрушенные крепостные стены.
– Работать, ребята, на совесть! – внушали солдатам и матросам офицеры. – Нам еще сию фортецию от турок защищать придется!
В том, что турки рано или поздно, но обязательно предпримут попытку отбить и остров, и крепость, ни у кого сомнений не было. Тем временем со всех греческих островов и даже с материка к Тенедосу спешили суда и суденышки. То греки, прослышав о победоносном прибытии в Архипелаг русского флота, торопились заверить Сенявина в своей преданности и поддержке.
Всеобщее внимание привлекла огромная пушка, стоящая в крепостном дворе. Ствол ее был столь велик, что превышал знаменитую Царь-пушку Московского Кремля. Пушка не стреляла уже пару сотен лет, но ее держали, чтобы пугать врагов.
– Ведь это ж надо! – удивлялись наши, трогая нагретый за день металл. – Ни дать ни взять корова в дуло влезет!
Для лучшего обеспечения продовольствием Сенявин разрешил командирам кораблей выделять людей для работ на берегу. Командиры два раза повторять не заставили. Немедленно были отправлены на остров матросы и деньги, закуплены коровы и овцы. Чтобы стада не перемешались, на капитанском совете все поля и луга поделили между кораблями. Эти владения называли гордо дачами. Теперь повсюду было только и слышно:
– Вон там за холмом, где овечки пасутся, чья дача будет?
– То «Твердого»!
– А вон там, левее?
– Там дача рафаильская!
Как всегда, к раздаче пирога не успели фрегатские. Пока «Венус» мотался в крейсерствах, все хорошие «дачи» поделили без него. Прибыв и узнав о несправедливости, приглашенный на традиционный капитанский обед капитан-лейтенант Развозов обиделся не на шутку, даже есть отказался и рюмку от себя отодвинул:
– А где моя дачка будет, мы что, рыжие? Я тоже коровок с овечками пасти хочу и мясо с молоком на столе матросском иметь!
Командиры замялись: и «венусцев» жалко обижать, но и своих «благоприобретенных» лугов тоже отдавать не хотелось. Развозов, видя отношение такое, надулся и вовсе.
– Я на обиду такую буду бумагу писать главнокомандующему! – встал, уходить собравшись.
– Ладно тебе! – махнул рукой Лукин. – Отрежу тебе от «Рафаиловой дачи» кусок! Не журысь!
– И мы тебе маленько дадим! – согласились, усовестившись, остальные. – А то ты со своей дурацкой бумагой к адмиралу полезешь, а он в сердцах вообще все наши дачи разгонит!
– Вот это совсем иное дело! – сразу обрадовался Развозов, рюмочку в себя опрокинув и тарелку решительно пододвигая. – Как обоснуюсь, милости прошу к нам на «Венусскую дачу» в гости!
– Ты вначале обоснуйся, потом уж приглашай! – посоветовали ему. – А не то, не ровен час, снова в крейсерство загремишь!
После общего обеда командиры кораблей решили поехать посмотреть свои «владения». Отказался лишь Лукин, который торопился вернуться к себе на «Рафаил». Дело в том, что не далее как вчера вечером на корабле произошло чрезвычайное событие. «Рафаил» едва не повторил страшную судьбу британского «Аякса». Расследованием обстоятельств этого дела капитан 1-го ранга сейчас и занимался.
Слово очевидца: «С нами едва не случилось несчастия. Капитан у нас ужинал; это продлило долее обыкновенного ужин и от того мы спаслись: почувствовали запах из констапельской, бросились из-за ужина туда, нашли там в каюте артиллерийского офицера черное белье, разные письменные бумаги и недокуренную трубку, которой огонь зажег белье и бумагу; все уже тлелось. Если бы ужин был ранее, офицеры разошлись бы спать; тогда огонь взял бы свою силу, а потушить его почти невозможно. Этот случай доказывает, что устав, написанный великим Петром, не совсем исполняется: ты знаешь, что курить трубку назначено место в кают-компании, а часовой у фитиля есть канонир, который не смел отказать своему лейтенанту. Как строго должно смотреть за огнем на корабле: нет бедствия ужаснее на море, как пожар. Разумеется, лейтенант был наказан, – этот офицер марал свой мундир; он даже был исключен из кампании…»
Особой популярностью среди офицерства пользовалась городская турецкая баня, офицеры в нее даже в очередь записывались, ибо всем места сразу не хватало. Ловкий грек быстро привел баню в порядок и имел с нее хорошие деньги. В мраморных залах журчали фонтаны. Здоровенный армянин клал очередного страдальца на скамью и неистово тер варежкой из грубой овечьей шерсти, не забывая поливать намыленной водой, затем сильными руками разминал тело и члены, снова мыл и снова разминал. А потому выходящий из бани чувствовал себя уже почти небожителем…
Помимо бани вовсю восстанавливали батареи, магазины, сооружали и некое подобие адмиралтейства. Так уж устроен русский человек, что везде начинает он обживаться быстро и обстоятельно, обосновываясь серьезно и надолго.
Из дневника Владимира Броневского: «Прибытие Российского флота в архипелаг скоро сделалось известным. Начальники островов Идро, Специи и других ближайших с восторгом и редкою готовностию предложили свои услуги. По взятии Тенедоса, со всех прочих островов, независимые майноты, сулиоты, а потом жители Мореи и древней Аттики, предложили собрать корпус войск, словом, вся Греция воспрянула и готова была при помощи нашей освободиться от ига неволи, но адмирал, действуя осторожно, отклонил сие усердие до времени и даже турок, поселившихся в Архипелаге, которые малым числом своим не могли вредить грекам, оставил покойными и сим избавил христиан от ужасного мщения их жестоких властителей. В прокламации, изданной в Идро, жители Архипелага объявлены принятыми под особое покровительство всероссийского императора, а порты на матером берегу, равно и острова Кандия, Негропонт, Метелин, Хио, Лемнос, Родос и Кипр, занятые турецкими гарнизонами, признаны неприятельскими».
На Тенедос зашел английский бриг «Бриттон». Англичане привезли хорошие и плохие известия. Хорошие – об успехах наших войск в большой европейской войне в сражении при Прейсиш-Эйлау, плохие – о захвате тунисским беем зашедших к нему в порт наших четырех торговых судов. Узнав об этом, Сенявин немедленно написал письмо Дукворту, прося его посодействовать в освобождении соотечественников.
Из записок Павла Свиньина: «Приятные вести с севера придают более торжества празднествам нашим. Вчера пировали мы на корабле “Сильном” у Ивана Александровича Игнатьева, а сего дни на “Ретвизане” у Алексея Самойловича Грейга; с громкою музыкою и пушечной пальбою пили здравие победителей: непритворная веселость, братское дружество председали в собраниях наших – с сими чувствами пойдем на врага, в огонь и в воду за царя и честь русского флага! Опытом узнали достоинство тенедосского вина, которое, по всей справедливости, почитается лучшим в Архипелаге; и если бы получше его делали, то не уступало бы ничем французскому Шато-Марго или Медоку…»
Уже ушел в устье пролива первый блокадный отряд. Инструктируя командиров, Сенявин велел как можно меньше стоять на якоре и как можно больше времени быть под парусами. Главные силы расположились между Тенедосом и анатолийским берегом, готовые в любой момент прийти на помощь. Теперь Дарданеллы были запечатаны крепко. В отчаянии турки было пытались использовать для сообщения расположенный северней пролива Саросский залив, но и эта их попытка была пресечена в корне посылкой туда нескольких мелких судов. Не сразу, а исподволь в турецкой столице начались перебои с продуктами. Чем дальше, тем голод становился острее. Никто не мог и подумать, что русские столь быстро и эффективно смогут создать столь реальную угрозу турецкой столице.