Жизненные истории и истории с Абуталибом, рассказанные Расулом Гамзатовым
Одного человека освободили от должности. Вскоре Абуталиб встретил его на свадьбе. «Освобожденный», который раньше держался очень важно, целый день пел, танцевал, балагурил. Абуталиб сказал:
– Какой хороший человек пропадал столько времени.
Один посредственный актер начал писать стихи и даже издал сборник. Абуталиб сказал:
– Это он играет роль поэта. Но играет, как и все другие роли, очень плохо.
Нескольких писателей позвали в горы на праздник. Писатели запаслись подарками и спросили Абуталиба:
– Ты, наверно, тоже не поедешь с пустыми руками?
Абуталиб сказал:
– Как можно?! Я возьму с собой жену, детей, некоторых родственников. Что может быть дороже человека?
Встретились Абуталиб и издатель, который попортил поэту немало нервов. Абуталиб сказал:
– Смотри-ка, ты успел поседеть.
– Но ведь и ты, Абуталиб, давно седой.
– Я-то поседел через тебя, а почему поседел ты, непонятно.
Один поэт сильно расхвастался при Абуталибе. Абуталиб сказал:
– Слушай, одолжи мне хоть на миг свои мысли.
– Зачем?
– Чтобы я хоть на миг подумал о тебе так же хорошо, как ты думаешь о себе всегда.
По улице шел посредственный поэт с очень красивой девушкой. Абуталиб сказал:
– Кому в любви не везет, тот пишет очень хорошие стихи. Кто не умеет писать стихи, тому, как видно, везет в любви.
Шел разговор о мастерстве. Абуталиб сказал:
– О незаметном, маленьком, неизвестном нужно рассказать подробно и ярко. О ярком, большом и известном – в двух словах.
Абуталиба пригласили в ресторан. Абуталиб сказал:
– Не люблю длинных, растянутых стихотворений. Люблю четверостишья, пословицы, древние изречения. Им уподоблю небольшой уютный духан. В ресторане надо болтать, в духане – говорить, в ресторане общий для всех оркестр, в духане – своя песня, в ресторане – публика, в духане – люди.
Занимающий важную должность человек растолстел. Когда должность освободилась, стали думать, кого бы теперь на нее поставить. Абуталиб сказал:
– Нужно найти самого тощего человека.
Выступая на совещании молодых писателей, Абуталиб сказал:
– Я родился, конечно, давно. Ваши бабушки бегали тогда еще девочками. Поэтому вы вправе говорить, что я устарел и мои понятия устарели. Но человеческое умение устареть не может. Управлять ослом труднее, чем автомобилем. Починить разбитую тарелку труднее, чем оборвавшийся электрический провод. Написать четверостишье труднее, чем длинную критическую статью.
По радио передавали новые стихи Абуталиба. Жена не слушала, хлопоча по хозяйству. Абуталиб сказал:
– Почему не слушаешь стихи? Это же я.
– Как будто я тебя первый день знаю.
– Но это новый я. Такого меня еще не было.
В издательстве книгу Абуталиба перенесли на следующий год. Абуталиб сказал:
– Помню, Эффенди Капиев записал то, что я говорил в беседе с ним, и сразу издал. Расул Гамзатов записал то, что я ему говорил, и сразу издал. Когда сам хочу издать свои мысли, переносят на следующий год.
После премьеры спектакля у Абуталиба спросили, понравилось ли ему. Абуталиб сказал:
– Четвертый акт был очень хорош.
– Но в спектакле было всего лишь три акта.
– Как? А банкет!
В Союзе писателей обсуждался вопрос подготовки к новой декаде литературы. Абуталиб сказал:
– Я помню, мы обсуждали вопрос о декаде несколько лет назад. Неужели декада еще не кончилась?
Молодого писателя послали в командировку, чтобы он написал очерк о доярке. Вместо того чтобы писать очерк, писатель похитил доярку и женился на ней. Его стали обсуждать. Абуталиб сказал:
– Красивая была горянка?
– Красивая и передовая.
– Как он ее сумел похитить?
– В багажнике автомашины.
– Ну, во-первых, тут связь литературы с жизнью, а во-вторых, новаторство. Раньше ведь похищали на коне. Старому содержанию писатель сумел придать новую форму.
Абуталибу рассказали об одном поэте, который сначала давал свои стихи перевести на русский язык, а потом стихи, улучшенные переводчиками, снова переводил на родной язык и печатал. Абуталиб сказал:
– Я был лудильщиком и паяльщиком. Поэтому я знаю, что паяется и лудится только дырявая посуда.
Один писатель получил звание, орден и несколько должностей. Абуталиб сказал:
Теперь тебе созданы все условия для того, чтобы ты не смог больше писать.
Абуталиб встретил своего бывшего односельчанина в милицейской форме. Абуталиб сказал:
– От меня требуют социалистического содержания и национальной формы. А вот, пожалуйста, – социалистическая форма и национальное содержание.
Обсуждался вопрос формы и содержания. Абуталиб сказал:
– Когда я был молодой, о женщинах судили по красоте. Раньше, отрезать женщине косу или обесчестить ее, одно и то же.
Союзу композиторов и Союзу писателей отвели одно общее здание в центре города. Абуталиб сказал:
– Так много бездельников под одной крышей? Это – слишком.
Речь шла о молодых писателях, которые сразу принимаются за большие поэмы и за романы. Абуталиб сказал:
– Что ж, бывает, что и пожилые и умудренные женщины завлекают в свои сети неопытных юнцов.
О том же Абуталиб сказал:
– Я, когда учился лудильному искусству, начинал с мелких вещей. С ложки, с кружки, с тарелки. Только потом осмелился взяться за большие аульские котлы, необходимые в дни больших праздников.
О критиках Абуталиб сказал:
– Всем хорош народ, только не понимают шуток.
Речь шла о литературном труде. Абуталиб сказал:
– Маленький зверек, пойманный на суровой горной вершине, дороже медведя или барса, убитого на задворках аула. Разве может быть в одной цене хлеб, выращенный на степном черноземе, и хлеб, выращенный нашими горцами на камнях? Я был нищим. Это было не трудно. Я был лудильщиком. Это было не трудно. Я был зурначом. Это было не трудно. Всего труднее для меня поэзия. И всего дороже.
Об одном молодом поэте Абуталиб сказал:
– Наверное, из него ничего не выйдет. Свои первые стихи он привез в редакцию на машине.
Один молодой поэт отпустил бороду. Абуталиб сказал:
– Слушай, зачем тебе борода?
– Лев Толстой тоже носил.
– Вот не знал, как просто стать Львом Толстым.
Я пришел к Абуталибу в номер гостиницы «Москва». Он стоял у окна, смотрел на многолюдную улицу большого города и был очень грустен. Увидев меня, Абуталиб сказал:
– Все хорошо. Есть кровать, есть стол, есть бумага, есть карандаш, есть звонок позвать официанта, есть даже деньги, как это ни странно. Одно только плохо: нет молодости, Расул. И никогда не будет.
На улицах Махачкалы долгое время не ходили электрические часы. Абуталиб сказал:
– Если бы по этим часам протекла моя жизнь, я бы никогда не состарился и успел бы сделать все, что задумал.
Один писатель болезненно реагировал на всякое слово о нем. Абуталиб сказал:
– Если бы я был врагом этого человека, я бы не делал для него ничего другого для мести, кроме как распускал бы о нем нелепые слухи.
Чтобы угостить Абуталиба, поставили на стол слишком маленькие рюмки. Абуталиб сказал:
– Из этих рюмок пить все равно, что слушать плохие стихи. Ушам слышно, а до нутра не доходит.
Утром Абуталиб застал меня за чтением «Литературной газеты».
– Вот пишут, как бы уменьшить шум в больших городах.
Абуталиб сказал:
– Лучше бы этой газете подумать о том, как уменьшить бессмысленный шум в литературе.
Одного поэта отправляли учиться в Литературный институт. Когда он уже садился в самолет, подбежал запыхавшийся, запоздавший Абуталиб:
– Подождите его отправлять. Я хочу у него спросить.
Все расступились.
– Ты сидел хоть раз на осле?
– Не сидел.
Тогда Абуталиб сказал:
– Пустая затея. Из человека, который никогда не сидел на осле, настоящего горского поэта все равно не получится.
Играли в шешбеш. Плохой игрок благодаря удачному броску камня вдруг выиграл. Абуталиб сказал:
– Так и в жизни: один – умелый, другой – везучий. Стоит ли огорчаться?
Одна поэтесса расскандалилась, когда покритиковали ее стихи. Абуталиб сказал:
– Каждая теща думает, что ее дочь достойна лучшего мужа, чем ей достался.
В московской газете резко раскритиковали молодого поэта. Абуталиб сказал:
– Что же теперь будет с нашими молодыми поэтами?
– А что?
– Известно: в Москве рубят ветку – у нас рубят дерево. В Москве рубят дерево – у нас целый лес.
Заметив у одного писателя испачканный костюм, начали судить о том, что, должно быть, у него невнимательная жена. Абуталиб сказал:
– Она с утра очищает его карманы. Где же ей подумать, чтоб почистить еще и сам костюм.
Однажды я рассказал Абуталибу, что в Индии есть люди, которые, играя на флейте, заставляют танцевать ядовитых змей. Абуталиб сказал:
– Музыка всесильна, Расул. Наши чабаны, играя на свирелях, заставляли танцевать горных туров. Самые осторожные звери подходят близко к человеку, если слышат музыку. Один раз я видел, как под музыку танцевали на канате медведи. От музыки ярче разгораются звезды, воскресают люди, а на снегу расцветают живые цветы. Со мною лично был такой случай. Ты знаешь, что я любил играть на зурне. Для меня это самый прекрасный инструмент. Где заиграет зурна, туда и спешат люди. Если играет зурна, значит, произошло что-то хорошее. Или родился сын, или свадьба, или конь получил приз на скачках. Зурна – это главная дагестанская музыка. В молодости она кормила меня. Сколько горцев танцевало под мою зурну, подобно тому как теперешние поэты готовы писать стихи на любую музыку. Так вот, шел я однажды со своей зурной на свадьбу в далекий аул. Дело было зимой. Дорогу занесло снегом. Идти было трудно. Я очень устал и сел отдохнуть на камень. Вдруг появился на дороге богатый фаэтон, запряженный парой лошадей. Одна лошадь вся белая, у другой – белые залысины на лбу. В фаэтоне подвыпившие веселые люди. Богатеи.
– Асалам алейкум.
– Ваалейкум салам.
– Далеко едете?
– На свадьбу.
– И я на свадьбу. Возьмите меня.
Однако ехавшие в фаэтоне поступили так же, как поступают теперь некоторые шоферы. Да еще и посмеялись надо мной. Один из них крикнул:
– К следующей свадьбе успеешь!
Тогда, разозлившись, я достал зурну и начал играть. Давно я так не играл. Лошади, услышав зурну, остановились как вкопанные. Сколько ни бился кучер, сколько ни стегал их по спинам, они только перебирали ногами на одном месте. Ехавшие на свадьбу подступали ко мне с угрозами, и тогда я прекращал игру. Но едва люди садились в фаэтон, едва лошади трогались, я начинал снова. Долго продолжался наш спор. В конце концов меня посадили в фаэтон, и я приехал на свадьбу не как нищий зурнач, но как богатый человек. Вот что такое музыка!
Абуталиб помолчал и добавил:
– Жизнь без музыки – это все равно, что журавли без их крика или журавли без их крыльев. Если бы журавли только кричали, не летали бы высоко в небе, они не были бы журавлями. Если бы они только летали, а не кричали бы по-журавлиному, они тоже не были бы журавлями. Так и жизнь без музыки.
Я спросил у Абуталиба, как случилось, что он, умеющий играть на всех дагестанских инструментах: и на зурне, и на свирели, и на кумузе, и на лале, умеющий обращаться и с бубном, совсем не играет на чагане. Ведь чаган – любимый инструмент горцев. Абуталиб рассказал:
– В юности я играл на чагане, но потом бросил. Вот как было дело. Однажды в нашем ауле поселился чужой человек. Он приехал из Аварии, спасаясь от кровной мести. Поселился он, конечно, на краю аула, на отшибе и, как видно, сильно страдал. Люди к нему не ходили, и он тоже ни к кому не ходил. Так и жил в одиночестве. Я тогда уже знал немного по-аварски. Я решил проведать беднягу, ободрить его и утешить. С собой я захватил чаган. Отверженный сидел около очага, в котором горела солома. Пожалуй, не солома ли варилась и в котелке. Я сыграл на чагане несколько песен. Аварец сидел и слушал. Потом он взял вдруг у меня инструмент, настроил на свой лад и заиграл. Он играл так, что до сих пор я не могу забыть его игры. Чаган рыдал в его руках, как женщина, полная скорби. Там было все: и скорбь, и любовь, и мольба, и обида, и тоска, и надежда, и боль, ужасная боль. Огонь едва горел, а мы сидели и оба плакали под звуки чагана. Я оставил ему свой инструмент и ушел домой. Мелодии горестного горца долго звучали в моих ушах. Часто я бродил вокруг его сакли, чтобы хоть издали послушать необыкновенную музыку. Наконец, я сделал вот что: я поехал в его Аварию, нашел его кровников и привез в свой аул. Я привел их к сакле музыканта и заставил слушать, как он играет. Три дня мы ходили под окна сакли и слушали. На четвертый переступили порог.
«Мы тебя прощаем, – сказали кровники музыканту. – Собирайся, поедешь с нами домой». Вот что такое музыка. Уезжая, он хотел возвратить мне чаган, но я не взял. Я понял, что так, как играет он, мне не сыграть никогда. А музыка, как и стихи, вещь такая: или делай хорошо, или не делай совсем. Вот почему я до сих пор не играю на чагане.
На репетиции пел Татам Мурадов. У него был редчайший голос. Ему было шестьдесят лет, но он не имел никакого музыкального образования. Тут же на репетиции присутствовала знаменитая певица Большого театра. Все мы увидели на ее глазах слезы.
Татам Мурадов тоже был взволнован тем, что растрогал московскую певицу. Однако в перерыве она сказала:
– Я плачу от жалости. Оттого, что человек с таким голосом не имел возможности учиться. Весь мир восторгался бы им теперь, если бы с самого начала, с юности, он попал в руки хороших учителей.
Услышав эти слова, Абуталиб сказал:
– Вы говорите не только про Татама Мурадова, но и про других дагестанских певцов, про дагестанских поэтов, про все дагестанское искусство. Вы говорите о самом Дагестане. Сколько он мог бы дать миру, если бы с самого начала, с юности, мог учиться.