Первый ключ. Через священные корни обрести опору
И это путешествие воскрешает в памяти три вещи: ни с чем не сравнимый пейзаж, навсегда ушедшее время и пребудущий вечно дух человеческий.
Муладхара, или корневая чакра, придает нашим намерениям и целям основательность («заземляет» нас), связывает нас с Матерью-Землей (Геей) и воссоединяет с нашим человеческим началом. Энергия этого центра помогает нам помнить и ценить свое детство на протяжении всех лет роста и развития, вплоть до настоящего времени. Прочность нашей связи с Землей и укорененность в ее природной вибрации поддерживает нас, когда мы стремимся вверх, к поставленной цели, веря и зная, что способны воздать должное всему, что так долго хранили.
В корневой чакре мы обнаруживаем естественную связь с основой нашей личности, включая остатки детских воспоминаний и их влияние на нас. Даже если ваши раны родом из детства, эта чакра поможет вам определить и понять свою травму и привести к открытию первого ключа к Целостности: где бы вы ни были и что бы ни испытывали, обретя твердую опору в своих священных корнях, вы обнаружите большой потенциал к исцелению. Существует природная исцеляющая энергия, которая поддерживает вас каждый день, и эта энергия очень близко, буквально под ногами – земля. Земля под ногами поддерживает вас не только физически, удерживая ваше тело в вертикальном положении и силой тяжести, не давая ему улететь, но и энергетически.
Располагается корневая чакра в основании позвоночника (области копчика). Ее мощная энергия помогает заземлить вас через нижние конечности, стекая по ним в землю. Полностью осознав, что вы часть обширной системы, которая поддерживает рост и развитие, вы подключитесь к этому удивительно устойчивому источнику спокойствия, личного очищения, возрождения и духовного роста.
Понять это вы сможете, признав, что мы часть природы, тесно связанная со всем Творением. Когда вы сосредоточиваетесь на исследовании собственной боли и нарушенного равновесия и активно лечите эти раны, ваше исцеление влияет на всех окружающих точно так же, как влияют на них все ваши переживания. Исцеляясь сами, вы помогаете исцелить и нашу планету, а все, что вы делаете (или хотя бы пытаетесь делать), чтобы принести исцеление планете, в конечном итоге помогает исцелить и вас. Происходящее с миром природы влияет на всех нас без различия, независимо от того, осознаём мы это или нет. В конце рассуждений о первом ключе мы подробнее поговорим об этих идеях и их целительных возможностях.
А теперь я прошу вас прямо сейчас представить, что вы обеими ногами прочно опираетесь на землю под собой. Теперь представьте, что эта надежная, поддерживающая вас почва пронизана замечательными корнями, которые способствуют вашему пути и питают его. Эти корни вовсе не привязывают вас к одному месту, они гибки, и их множество. Укорененность позволяет вам двигаться легко и плавно, без рывков, с каждым шагом продвигаясь вперед, к исцелению. Но сначала вам нужно признать и принять сам факт своей раны.
Я поднимаюсь на первую ступеньку, чувствуя под ногами холодный камень. Тьма нависает надо мной, но я двигаюсь вперед, поднимаясь на следующую ступеньку, а потом на следующую. Внезапно надо мной вспыхивает сияние ярко горящего креста, гневно дышащего языками красного и золотого пламени, которое одновременно уживается с окружающей его тьмой, горя древним посланием, более значимым, чем женщина, питаемая мужчиной. Моя маленькая рука тянется к холодной, но изящно украшенной ручке двери.
«Дыши, – шепчет нежный голос. – Дыши…»
И потом громче, с явной тревогой и с понятной озабоченностью: «Ты очень долго не дышала. Дыши!»
Чувствую, как свежий воздух внезапно врывается в оцепенелость моего тела, парализованного ужасом, застывшего во времени, словно мошка в янтаре. Я продолжаю дышать, делая один за другим короткие вдохи и выдохи. Ощущение, словно какая-то плотная тяжесть держала мои легкие в плену, а сердце стиснула жесткая рука.
«Где ты?» – спрашивает она.
«В церкви».
Став взрослой, я жила хорошо; знакомые считали меня успешной и уважали. Несмотря на нетрадиционность, моя профессия помогла изящно вплести в повседневную жизнь навыки, которые позволили мне роскошь широких интересов. Я была проводником, который вместе с другими путешествовал в неизведанные джунгли их собственной первозданной природы, продираясь сквозь плотный эмоциональный и психологический кустарник, изобиловавший сладкими новыми плодами. С вдохновенным энтузиазмом я поощряла людей двигаться вперед, пока мы пробивались сквозь запутанные лозы ограничений и ран, которые хватали и цеплялись за слабые лодыжки. Вместе мы взращивали ясность и силу. Мы двигались вперед, всегда вперед, к той красоте, которая ждала нас впереди…
Тем не менее, с тех пор как много лет назад я изучала в Корнелльском университете психологию и развитие человека, я поняла, что во мне что-то было не так. Что именно? Мне никогда не удавалось этого понять, но оно проявлялось в том, что мои руки были словно чужими, не принадлежали мне – и не потому, что я считала их уродливыми, но потому, что от запястий до кончиков пальцев не чувствовала их, как будто они были отрезаны. Порой меня охватывало странное желание избавиться от них, и я задавалась вопросом: почувствовала бы я себя более целостной, окажись они действительно отрубленными? Для меня все это не имело логического смысла. Тем не менее, от рождения завороженная тем, что делает людей такими, какие они есть, я с готовностью осознавала, что внутри меня самой бурлит могущественная сила.
Осенью 1992 года я записалась на профессиональный шестинедельный курс к Беатрис Адэр, практикующему специалисту по трансформации с многолетним опытом в области лечения травм. Я считала, что эта учеба станет хорошим дополнением к моей профессиональной деятельности. Нас попросили заполнить анкету, включая хронологию событий, с вопросом: «Где именно в процессе своего исцеления вы, по-вашему, находитесь?» Я по совершенно непонятной причине снова и снова рисовала большой крестик, отказываясь давать сведения, которых от меня ждали, и отмечая: «Я считаю этот курс чисто образовательным, а не лечебным». Хотя в то время моя реакция выглядела необычно резкой, анкету я отправила, не задумываясь над ней, и продолжила учебу.
На третьей неделе нам показали провокационный фильм о тех, кто пережил в детстве жестокое обращение. Затем во время короткой безмолвной медитации в моем воображении сам по себе вдруг возник очень отчетливый образ: крохотный желудь в мельчайших деталях. Я внимательно смотрела, как многослойная верхушка внезапно откинулась и оттуда бешеным потоком хлынула чернильно-черная жидкость. Меня захлестнуло ощущение, что что-то высвобождается, потом возникло сильнейшее возбуждение, к которому прибавилось ужасное беспокойство. К тому же в течение следующих суток эти чувства нарастали, усиливались, требуя внимания, мне становилось все хуже и хуже. Я позвонила мисс Би, не представляя, что скажу, а когда услышала на автоответчике ее голос, то с трудом смогла выдавить несколько слов из-за подступивших слез. Задыхаясь от эмоций, я с трудом проскрипела: «Думаю, мне нужно с тобой встретиться».
Для меня разразиться безудержными рыданиями было очень необычно. Даже в детстве, когда мне было трудно или меня постигало разочарование, я вопила или дралась, но не плакала. Очевидно, я дошла до крайности! Впервые в жизни я попросила помощи из-за невидимой психической силы, абсолютного ужаса, преследовавшего меня с самого детства – чувства, что мне от них НИКОГДА, НИКОГДА, НИГДЕ НЕ УКРЫТЬСЯ. Где бы я ни была, что бы ни делала, они каким-то образом всегда знали, где меня найти. А я даже не представляла, кто такие эти «они»…
Долгие месяцы я могла добраться лишь до ступенек, а этот пылающий крест не пускал меня за порог. Долгие месяцы я не могла даже рассказать о том, что видела. Всякий раз меня поглощал непостижимый ужас. Тем не менее я, должно быть, все-таки преодолела, изжила эти чары, потому что в конце концов смогла своей ручонкой шестилетней крохи дотянуться до богато украшенной ручки и изо всех сил потянуть, открывая нависавшую надо мной массивную дверь…
Внутри (в притворе) все становится еще более массивным и устрашающе неподвижным. Единственный звук – мои осторожные и тихие шаги по блестящей поверхности холодного полированного пола. Вокруг изысканная резьба, статуи – словно живые – и прекрасная мебель. За всем этим явно хорошо ухаживают: ни единой пылинки, соринки или мятой бумажки, которые могли бы испортить совершенство этого безупречного дворца. Я медленно крадусь дальше. Святилище украшают длинные ряды дубовых скамеек с красными подушками. Прочные цилиндрические колонны поддерживают высокий, тяжелый сводчатый потолок. Передо мной тот самый крест, который преграждал мне дорогу. Теперь, когда огонь потушен, я вижу фигуру Христа, беспомощно повисшую на нем, из его ран истекают крошечные капли крови.
Мое внимание привлекает внезапное движение, и я сразу понимаю, что здесь есть еще люди. Маленькая девочка стоит на коленях на ступенях алтаря, застыв на суровом холодном мраморе. Священник привычными движениями машет над ней священными символами, сосредоточенно совершая какой-то обряд. Скамьи пусты, не звучит хор праздничных песнопений… Похоже, это священный обряд, но где же все остальные? Я сжимаюсь, глядя, как священник берется за многослойное одеяние, украшающее его фигуру, и молча поднимает его. Мой взгляд прикован к происходящему, я сосредоточенно наблюдаю, как мельчайшие детали шитья медленно проходят мимо моих застывших глаз.
От осознания, что это я стою на коленях на алтаре, меня вновь охватывает ужас. Я – ребенок, наблюдающий, как священник намеренно поднимает сутану. Прямо перед тем, как у меня в расширившихся глазах ни с того ни с сего темнеет, я чувствую на затылке сильную руку, которая поворачивает мою голову лицом к фигуре передо мной. Последнее, что я помню, – мне открыли рот… Окутанная запахами ладана и мирры, я задыхаюсь.
А потом оказываюсь на спине, и холодный твердый камень безжалостно сдавливает мое маленькое сплющенное тельце. Что-то нависает над головой, но я не буду смотреть, потому что мне страшно это видеть. Вместо этого мой взгляд блуждает по теплым огонькам свечей, горящих по сторонам алтаря. С того места, где я беспомощно лежу, мне видны красные и синие стеклышки лампад, укрывающие крошечные огоньки с яркими желто-оранжевыми язычками. Синие (но только не красные) лампады меня успокаивают, в отличие от яростного сияния пламени, которое, похоже, окружает и удерживает меня своим теплом. Все, что происходит на холодном каменном полу, очень далеко от того, что я испытываю в этом пламени. Я остаюсь спокойной и невредимой, даже когда мое искалеченное тело лежит, скрючившись, на ступенях, ведущих к Иисусу.
Я уверена: священники понятия не имеют, что я спасена, иначе они никогда бы не позволили мне сбежать. Они убеждены, что завладели моим разумом и сердцем, но в действительности разорили лишь мою внешнюю девственную форму. До самой сути меня, до моей сердцевины им никогда не добраться.
Помню, как впервые привела своего сына Майкла, которому было тогда всего шесть лет, в огромное здание Публичной библиотеки в Итаке, штат Нью-Йорк, и обнаружила, что, взбираясь по огромным каменным ступеням, цепенею от страха и необъяснимой тревоги. Мир вокруг закружился в демоническом вихре, угрожая бросить меня на холодный, твердый и темный камень, и я так растерялась, что с трудом опустилась на собственный зад. «Мамочка, ну пойдем же. Я хочу посмотреть на книжки», – упрашивал меня Майкл, но я не могла и слова выдавить. А просто беспомощно смотрела на его милое личико, полное ожидания. Он потянул меня за руку: «Мамочка, пожалуйста. Пошли!» Я поднялась, потрясенная; хотя теперь я могла двигаться, душевная свобода осталась в прошлом. Я больше не знала, когда неожиданная волна тревоги накроет меня вновь, буквально поставив на колени. Майкл, не по годам развитый ребенок, научился помогать мне разбираться в моих воспоминаниях всякий раз, когда они всплывали на поверхность. «Мам, а ты сделай сначала одно дело, а потом переходи к следующему», – предложил он однажды, когда я в очередной раз впала в ступор на собственной кухне, застряв на жестком графике одной студентки из Лиги Плюща, которая к тому же была еще и матерью-одиночкой юного гения, обучавшегося в родительской школе для одаренных детей.
ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) – это тревожное, но и вполне обычное явление у тех, кто пережил сильную травму. Это когда «травмирующее событие переживается вновь и вновь через навязчивые мысли или тревожные сны, через повторяющееся ощущение, будто оно снова происходит в настоящем, либо через необъяснимое стремление вновь и вновь „теребить наболевшее“ в отношениях»[6]. Д-р Ана Мозол продолжает, цитируя писательницу Джудит Херман, которая сказала, что «травматическим воспоминаниям недостает словесного выражения, повествования; скорее, они закодированы в виде ярких ощущений и образов»[7].
Когда «отшелушивался» очередной слой моей травмы, я на время забывала о ее существовании, потому что часть меня сопротивлялась ее влиянию на мою жизнь. Теперь я припоминаю, что задолго до того паралича тревоги, который впервые поразил меня в Итаке, были невыносимые ночные кошмары. По иронии судьбы в то время я была Донной Лафферти, проживавшей на Плезант-стрит в Уэллсвилле, штат Нью-Йорк! И в Уэллсвилле не все было хорошо. Порой я просыпалась часа в три или четыре утра, охваченная, казалось бы, иррациональным ужасом. Часто звонила своей подруге Виктории, которая подробно обсуждала это со мной, не требуя от моих речей никакой разумности. Она болтала о чем угодно, словно это происходило в три часа дня. А вот ее муж был менее понимающим и часто задавал вслух вопрос, какого… эта сумасшедшая баба опять звонит среди ночи. В тех редких случаях, когда мне удавалось справиться хотя бы с одним таким эпизодом самостоятельно, я делала это, направляя сознание в какой-нибудь яркий цвет на картине, висящей на стене. Особенно успокаивающим оказывался синий.
Ночные кошмары были отнюдь не первым проблеском раны, упрятанной глубоко в моих бессознательных воспоминаниях. Как это часто бывает с тем, что мы считаем своими «главными» проблемами, жизнь предоставила мне идеальные обстоятельства, чтобы я глубже погрузилась в трудности, с которыми мне предстояло столкнуться и в конечном итоге справиться, – в те, которые были родом еще из детства, из тогдашнего эмоционального, сексуального и религиозного надругательства. Одним из таких поворотных событий оказалась ситуация, когда меня подростком похитила опасная шайка.
Моя тщедушная, маленькая фигурка завязывается узлом: я зарываюсь головой в грубую ткань своих джинсов, возя дрожащими ногами туда-сюда, не в состоянии унять эту трясучку. Я свернулась плотным клубком на узком пространстве заднего сиденья «импалы-шеви» 63-го года, мчащейся с огромной скоростью. Мои длинные прямые волосы прикрывают меня от света, но больше ни от чего, и в этой добровольной темноте я дрожу от сильного страха, с ужасом понимая, что не могу убежать. Вокруг машины оглушительно трещат выстрелы…
«Я же умру тут, а мама подумает, будто я была ВМЕСТЕ с этими… парнями».
Незадолго до этого я стояла под теплым весенним солнцем, прогуливая школу и наслаждаясь незаконно обретенной свободой. Мне очень нравилась закусочная Lordship, популярное место отдыха и одно из любимых мною лично. Я проводила там много времени, иногда мирно бродила по соседнему пляжу. В то утро пляж еще был свободен от семейных табунов, которые заполонили его через несколько недель.
«Все живое заслуживает уважения. К чему бы то ни было: к человеку, дереву или птице следует прикасаться осторожно, потому что жизнь коротка»[8]. Где я прочитала эти слова впервые? Вроде бы они были написаны на мемориальной доске на ярмарке ремесел и народных промыслов. Не могу вспомнить, где именно, но они сразу поразили меня имевшейся в них солидной долей истины, поэтому на бумажном пакете, обнаруженном в рюкзаке, я нацарапала стихотворение. И с тех пор часто выводила эти слова пальцем на теплом песке, а иногда даже украшала их ракушками и водорослями, создавая своего рода природный алтарь. Это действие казалось мне куда важнее всех остальных: оставить на песке неизвестно чьи слова. Сегодня я потратила чуть больше времени, чтобы старательно украсить свой шедевр. Возвращаясь с пляжа, я еще раз обернулась и увидела свою работу в обрамлении сильных волн, разбивающихся о берег позади нее. В этом моменте было что-то милое и вневременное.
Закусочная была зауряднейшей из заурядных: одна комната с грилем и стойкой для приема заказов, несколько столов и стульев (внутри и снаружи), два автомата для игры в пинбол, сигаретный автомат и длинная липкая лента для мух с богатым «урожаем» за целый месяц. Запах бургеров на гриле сливался с соленым ароматом влажного воздуха.
…Пока я, прислонившись к крыльцу, занималась своими делами, ко мне подошел Винни Джулиани[9], парень, которого я вроде как знала. Ну, не то чтобы совсем знала. Просто часто видела его с моим другом Тонто (Патриком Де Лукой). Эти двое были друзьями детства, а их дяди были связаны с мафией, поэтому их опасались. Винни всегда был добр ко мне, поэтому, когда он небрежно произнес: «У меня есть одно дельце, и нужна цыпа, которая поможет», я согласилась, даже глазом не моргнув. Хоть в школе я была в основном отличницей и в уличной жизни считала себя достаточно опытной, мне бы и в голову никогда не пришло спросить, в чем дело. То были дни беззаботной небрежности, когда любое зло, любой серьезный вред, казалось, обходили меня стороной… Вот так я и оказалась здесь, в этой долбаной машине, свернувшаяся клубком и дрожащая от страха за свою жизнь.
И это еще даже не половина всей истории. Практически сразу, едва мы сели в машину, я почувствовала, как что-то твердое ткнулось мне в ребра, и, глянув вниз, увидела блестящий ствол пистолета. «ЧТО ж ТАКОЕ происходит?» – взвизгнула я, впиваясь ногтями в руку Винни. Этот вооруженный парень был известен своей вспыльчивостью и непредсказуемостью, и мне безумно захотелось оказаться в школе и уютно устроиться за партой, решая контрольную по алгебре, с которой я и сбежала. Как раз в этот самый момент, заметив машину, следовавшую за нами, Винни нашел пистолету другое применение. Я не знаю, поступил ли он так из-за того, что боялся за меня, или ему просто нужно было больше места для маневра, но Винни одним махом поднял меня и пересадил на заднее сиденье. «БЫСТРО пригнись там и сиди тихо, как мышь под веником!» – крикнул он. «Пок, пок, пок», – раздалось над моей головой, когда машина набирала скорость, швыряя мое тело из стороны в сторону, когда мы влетали в повороты. «Вот вам, чертовы ублюдки, получите!» – крикнул Винни в окно, стреляя в ответ.
Теперь, когда стрельба кажется мне вечной, я начинаю молиться простыми словами, как насмерть перепуганная школьница, торопливо предлагая Богу сделку: «Вытащи меня отсюда, и я больше никогда не буду пропускать уроки… Обещаю слушаться маму… Черт, я даже зубы буду чистить по три раза на дню. Пожалуйста, Господи, любой ценой. Я слишком молода, чтобы умирать!»
Проходит, кажется, вечность, прежде чем машина останавливается и ребята выходят. Я слышу только бормотание. Выпрямляюсь, все еще дрожа, но теперь я достаточно успокоилась и больше не смущаюсь из-за того, что съеживалась на полу. Я не из тех, кто обычно боится. И пока просто на время забыла и потому нисколько не беспокоюсь, что эти придурки похитили меня под дулом пистолета. Как же хорошо быть живой!
Дверца машины распахивается, и я с огромным облегчением вижу своего друга Тонто. «Не бойся, – заверяет он меня, – я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. С тобой просто хотят поговорить».
«Со мной? Зачем?»
Скрипит под ногами сухое дерево крыльца, когда через облупившуюся дверь мы заходим по нему в этот прибрежный коттедж. Я словно в замедленной съемке наблюдаю, как на палубу падает серо-белая фигура… Что они собираются со мной сделать? Быстро оглядываясь вокруг, я понимаю, что в комнате только взрослые мужчины – кроме Тонто, Винни и еще одного парня, Джеймса Б., – и никого из них я не знаю. Меня ведут через гостиную в заднюю спальню (слава богу, без кровати). Если меня собираются изнасиловать, можно подумать, для этого нужна кровать.
Обстановки в комнате никакой, только в углу старый деревянный стол из клена. На столе открытая книга, рядом блокнот, на корешке книги лежит ручка, дожидаясь, пока вернется читатель. В другом углу – куча одежды, чистая вперемешку с грязной; по крайней мере так мне кажется на первый взгляд. Рядом свернутый спальный мешок, и я снова думаю о вероятном изнасиловании, но таких намерений, похоже, ни у кого нет.
Высокий парень с длинными каштановыми волосами и китайскими усами в стиле Фу Манчу[10]направляется к одинокому стулу, который катается вокруг этого кленового стола. Не говоря ни слова, по одному только сверканию его глаз, пристально глядящих в мои (и прямо сквозь меня), я понимаю, что мой единственный выбор – подчиниться. И сажусь.
Ну и кошмар! Несколько часов я смотрю в суровые лица этих очень страшных людей, которые кружат вокруг меня, словно дикие кошки, преследующие добычу, и задают вопросы, на которые у меня нет ответов. Оказывается, моя лучшая подруга Джиджи встречается с президентом клуба их соперников, и они полагают, будто она могла сказать мне что-то для них полезное. Да ни фига же! Не знаю, что бы я делала, будь у меня какая-то информация, но, поскольку ничегошеньки нет, все, что я могу сделать, это выждать, отсидеться, пока этот изнурительный допрос наконец не прекратится.
А когда он заканчивается, Тонто и Винни снова отвозят меня в прибрежную закусочную, по дороге усердно заверяя: «Ты здорово держалась. Фредди был доволен», – произносит Тонто.
«Я не хотел тебя пугать, – добавляет Винни. – Ты как, в норме?»
«Само собой», – отвечаю беспечно. Я слишком крутая, чтобы показать, что у меня в животе всё переворачивается, а голова раскалывается. Но все кончено. И больше я на такие штучки не попадусь.
…По воле судьбы-злодейки на следующий день я прихожу в школу и обнаруживаю, что моя подруга Джиджи меня в упор не видит. Когда в 3:15 звенит звонок, я слышу рев мотоциклов, приближающихся к перекрестку. Мне не нужно много времени, чтобы понять, что за мной едет конкурирующая банда. В отчаянии набираю номер телефона-автомата возле прибрежной закусочной и, когда Джеймс Б. отвечает, выпаливаю: «„Сказочники“ у нас в школе. Что мне делать?»
«Оставайся на месте», – отвечает он.
Когда группа из тридцати «харлеев» подъезжает к входной двери Плоктон Хай, я вижу, как в их сверкающих глушаках отражается солнце. Больше не прячусь в темноте на узком и грязном заднем сиденье, теперь меня «спасают» мои «герои». В соответствии с типичной подростковой логикой я напрочь забываю, что преследуют-то меня как раз из-за них!
Это было началом четырех бурных и напряженных лет, в течение которых я исследовала водовороты обычных жизненных сценариев. Строила ли я какой-нибудь безумный план с этим пронырой, Джеймсом Б.; просиживала ли всю ночь с Джого, иллюстратором Mad Magazine, который, чтобы вдохновиться, швырял ножи мне между ног; пропихивала ли свою сорокакилограммовую тушку в крошечное окошко, чтобы попасть туда, где мне быть не следовало, или безжалостно преследовала членов какой-нибудь из наших банд-соперниц – жизнь моя превратилась в испорченный калейдоскоп хаотических приключений. Как это ни парадоксально, но именно в этом опасном вихре я обрела твердую эмоциональную основу и стала чувствовать себя в безопасности, так как обросла более толстой кожей, необходимой в том преступном мире, по которому я свободно путешествовала. Иногда я совала за пояс ствол (пистолет), который касался нежной кожи моего юного живота, и всегда носила нож за берцем левого ботинка. С таким вооружением и под защитой банды я считала, что никто не сможет снова использовать меня в своих интересах. Этот образ жизни также позволил мне при необходимости демонстрировать всплеск ярости, вызванной тем, что со мной сделали; мой взрывной характер терпели, а в некоторых случаях даже и приветствовали. Познав, что такое полное бессилие, теперь я боролась за власть. Я приобрела репутацию рисковой девчонки, потому что всякий раз, когда меня зажимали, у меня буквально сносило крышу и, независимо от размеров нависающего надо мной обидчика, ему от меня здорово перепадало. Несмотря на маленький рост, дралась я лучше многих из них.
Иногда странные события, которые сначала кажутся «плохими», в конечном счете оказываются хорошими, значимыми в общей схеме вещей, помогая нам формировать характер. Проходя через все жизненные перипетии, мы можем извлечь ценные уроки из нашей личной эволюции. Оглядываясь назад, можем из самого неожиданного жизненного опыта спрясть тонкие нити понимания. Даже если в какой-то момент нам кажется, что мы идем не туда, непреходящей ценностью для нас иногда могут стать и обходные пути, несмотря на то как они выглядят. Так было и с тем периодом моей жизни.
То, что можно было считать ярким примером подросткового бунта, стало важной частью процесса моего развития. Я смогла выжить в опасных ситуациях, опираясь на навык, который развила во время прежнего жестокого обращения, – прислушиваться к внутреннему голосу. Обретя утешение и поддержку от группы внутренних духовных наставников, я узнала, что эти невидимые силы, эти Существа Света столь же реальны, как и внешний мир. Я пришла к выводу, что эти спокойные и кроткие, но могущественные существа всегда присутствовали в том хаосе, в котором я пребывала, и помогали мне. Хотя они не остановили издевательств и насилия и не изменили моих подростковых выходок, они помогли мне правильно ориентироваться и проходить все это. Я верила, что мне предназначено выжить, и эти внутренние наставники стали для меня благополучным выходом. И ведь именно благодаря ангелу-хранителю за моим плечом (вот уж кто был самым непосредственным моим наставником), который часто орал мне в ухо: «Убирайся отсюда, НЕМЕДЛЕННО!», в те подростковые хулиганские годы мне удалось избежать тюрьмы (или того хуже). Но несколько раз я все же была на волосок от гибели.
Двух парней обыскали, патроны копы нашли, а пистолеты нет. Нас везут в полицейский участок, чтобы там обыскать как следует. Ди чист, но у меня есть ствол: Тонто подсунул его мне, когда копы нас остановили. Он хорошо спрятан под слоями моей мятой мешковатой рубашки, плотно прижат поясом к животу. Когда нас подводят к полицейской машине, Тонто бросает на меня взгляд. (Я думаю, мы с ним родня по духу, потому что, стоит мне попасть в беду, он чудесным образом появляется всякий раз, когда нужен мне. Кажется, у нас есть способ общаться без слов.) Его взгляд говорит о многом, и я сразу понимаю, что должна сделать. Тонто отвлекает копов какими-то бессмысленными репликами, а я ныряю на заднее сиденье и в этот момент, в последней попытке избежать ареста, бросаю пистолет под машину. Хотя моя рука слегка дрожит, он падает без звука, по крайней мере ничего не слышно из-за повышенного голоса Тонто, вопящего что-то о неоправданном преследовании со стороны полиции. Пока полицейская машина отъезжает, я улавливаю в зеркале заднего вида вороненый блеск. Пистолет лежит на самом виду, ярко освещенный, бросаясь в глаза своим сиянием в отражении уличного фонаря. Тем не менее, по милости кого-то невидимого, это замечаю только я, удобно расположившись посередине заднего сиденья. После пары часов допроса и тщательного обыска нас отпускают. Примечательно, что, когда мы возвращаемся на то место под фонарем, брошенный пистолет все еще лежит там и ждет, чтобы его подобрали!
Подобные случаи показали, насколько опасны были эти выходки. Я сама стала свидетелем тяжелых последствий наших диких безумств: одни друзья были убиты, другие оказались в тюрьме, а третьи получили ранения, которые повлияли на всю их дальнейшую жизнь. В первый раз услышав стрельбу после инцидента с похищением, я с любопытством открыла дверь клуба и едва не схлопотала пулю. Тонто вовремя меня схватил.