1.
Судьба меня занесла в Монако,
а, может, сам я занес судьбу.
Не вижу в том ни перста, ни знака,
ни повода раскатать губу.
Пишу тебе из японского сада…
Какая мука корпеть в саду,
где солнце медленное, как сага,
не побуждает мозги к труду!
Но две-три мысли, которых ради
эпистолярный оседлан жанр,
почти созрели в моей тетради,
и потерять их мне было б жаль.
Ты скажешь: «Невелика потеря!..»
Авось мыслишки стоят того,
чтоб я в саду японском, потея,
пренебрегал красотой его.
Быт самурайский повсюду в моде.
Как чуден сад! И с чего бы вдруг
поговорить с тобой о свободе
меня здесь тянет…
2.
Мой славный друг!
Свободу нельзя получить извне,
она в груди и нигде кроме.
Один свободен в тюремном говне
и узник другой в благородном доме.
Не верь, что свободу можно убить,
хотя этот промысел всюду развит.
Не верь, что свободу можно купить
чужую голову купишь разве?
Тиран может вырвать твой карандаш,
лишить тебя книг, вина, ребенка,
но как свободу ему отдашь —
свободу думать точно и тонко?
Какой бы черный ни выпал год,
пока из книги судеб не выбыл,
свободен выбор твоих свобод
и рабств твоих доброволен выбор.
3.
…Среди деревьев, воды и трав
легко болтать мне, а будь я связан?
Одно я знаю: не область прав —
свобода. Каждый из нас обязан
быть птицей, чьи небеса чисты
до дней прощальных, до эпилога;
отважным, вольным, как я и ты.
Нам эти крылья даны от Бога.
Хотя мне скажут: «А как же раб,
рабом зачатый, рабыней вскормлен,
он разве будет свободе рад?
Он весь в холопстве – не вырвешь с корнем!»
Пусть за неволю держась, как Фирс,
целуя путы, оковы, цепи,
однажды выйдет и он на пирс —
без побужденья, без всякой цели.
И даже если свинец и шторм,
но рваный парус смягчит потемки —
раб помнить будет об этом, чтоб
любили ветер его потомки!..
Основа жизни – к чему тут спор —
свобода! И – прекращаю речи…
Твой доморощенный Кьеркегор.
Открыл объятья.
Пиши.
До встречи!