365 стихов на каждый день - читать онлайн

В дни лета природа роскошно,

Как дева младая, цветёт

И радостно денно и нощно

Ликует, пирует, поёт.

Красуясь в наряде богатом,

Природа царицей глядит,

Сафиром, пурпуром, златом

Облитая, чудно горит.

И пышные кудри и косы

Скользят с-под златого венца,

И утром и вечером росы

Лелеют румянец лица.

И полные плечи и груди —

Всё в ней красота и любовь,

И ею любуются люди,

И жарче струится в них кровь.

С приманки влечёт на приманку!

Приманка приманки милей!

И день с ней восторг спозаранку,

И ночь упоительна с ней!

Но поздняя осень настанет:

Природа состарится вдруг;

С днём каждым всё вянет, всё вянет,

И ноет в ней тайный недуг.

Морщина морщину пригонит,

В глазах потухающих тьма,

Ко сну горемычную клонит,

И вот к ней приходит зима.

Из снежно-лебяжьего пуху

Спешит пуховик ей постлать,

И тихо уложит старуху,

И скажет ей: спи, наша мать!

И спит она дни и недели,

И полгода спит напролёт,

И сосны над нею и ели

Раскинули тёмный намёт.

И вьюга ночная тоскует

И воет над снежным одром,

И месяц морозный целует

Старушку, убитую сном.

Зима. Пахнул в лицо мне воздух чистый…

Уж сумерки повисли над землёй,

Трещит мороз, и пылью серебристой

Ложится снег на гладкой мостовой.

Порой фонарь огнистой полосою

Мелькнёт… Да звон на небе прогудит…

Неугомонною толпою

Народ по улицам спешит.

И грустно мне!

И мысль моя далёко,

И вижу я отчизны край родной:

Угрюмый лес задумался глубоко,

И звёзды мирно шепчутся с землёй,

Лучи луны на инее трепещут,

И мёрзлый пар летает от земли,

А в окнах светятся и блещут

Гостеприимные огни.

Мороз и солнце; день чудесный!

Ещё ты дремлешь, друг прелестный —

Пора, красавица, проснись:

Открой сомкнуты негой взоры

Навстречу северной Авроры,

Звездою севера явись!

Вечор, ты помнишь, вьюга злилась,

На мутном небе мгла носилась;

Луна, как бледное пятно,

Сквозь тучи мрачные желтела,

И ты печальная сидела —

А нынче… погляди в окно:

Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит;

Прозрачный лес один чернеет,

И ель сквозь иней зеленеет,

И речка подо льдом блестит.

Вся комната янтарным блеском

Озарена. Весёлым треском

Трещит затопленная печь.

Приятно думать у лежанки.

Но знаешь: не велеть ли в санки

Кобылку бурую запречь?

Скользя по утреннему снегу,

Друг милый, предадимся бегу

Нетерпеливого коня

И навестим поля пустые,

Леса, недавно столь густые,

И берег, милый для меня.

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя,

То по кровле обветшалой

Вдруг соломой зашумит,

То, как путник запоздалый,

К нам в окошко застучит.

Наша ветхая лачужка

И печальна и темна.

Что же ты, моя старушка,

Приумолкла у окна?

Или бури завываньем

Ты, мой друг, утомлена,

Или дремлешь под жужжаньем

Своего веретена?

Выпьем, добрая подружка

Бедной юности моей,

Выпьем с горя; где же кружка?

Сердцу будет веселей.

Спой мне песню, как синица

Тихо за морем жила;

Спой мне песню, как девица

За водой поутру шла.

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя;

То, как зверь, она завоет,

То заплачет, как дитя.

Выпьем, добрая подружка

Бедной юности моей,

Выпьем с горя: где же кружка?

Сердцу будет веселей.

Сквозь волнистые туманы

Пробирается луна,

На печальные поляны

Льёт печально свет она.

По дороге зимней, скучной

Тройка борзая бежит,

Колокольчик однозвучный

Утомительно гремит.

Что-то слышится родное

В долгих песнях ямщика:

То разгулье удалое,

То сердечная тоска…

Ни огня, ни чёрной хаты…

Глушь и снег… Навстречу мне

Только вёрсты полосаты

Попадаются одне.

Скучно, грустно… Завтра, Нина,

Завтра, к милой возвратясь,

Я забудусь у камина,

Загляжусь не наглядясь.

Звучно стрелка часовая

Мерный круг свой совершит,

И, докучных удаляя,

Полночь нас не разлучит.

Грустно, Нина: путь мой скучен,

Дремля смолкнул мой ямщик,

Колокольчик однозвучен,

Отуманен лунный лик.

На небе месяц – и ночная

Ещё не тронулася тень,

Царит себе, не сознавая,

Что вот уж встрепенулся день, —

Что хоть лениво и несмело

Луч возникает за лучом,

А небо так ещё всецело

Ночным сияет торжеством.

Но не пройдёт двух-трёх мгновений,

Ночь испарится над землёй,

И в полном блеске проявлений

Вдруг нас охватит мир дневной…

Зима недаром злится,

Прошла её пора —

Весна в окно стучится

И гонит со двора.

И всё засуетилось,

Всё нудит Зиму вон —

И жаворонки в небе

Уж подняли трезвон.

Зима ещё хлопочет

И на Весну ворчит.

Та ей в глаза хохочет

И пуще лишь шумит…

Взбесилась ведьма злая

И, снегу захватя,

Пустила, убегая,

В прекрасное дитя…

Весне и горя мало:

Умылася в снегу

И лишь румяней стала,

Наперекор врагу.

Белый снег, пушистый

В воздухе кружится

И на землю тихо

Падает, ложится.

И под утро снегом

Поле забелело,

Точно пеленою

Всё его одело.

Тёмный лес что шапкой

Принакрылся чудной

И заснул под нею

Крепко, непробудно…

Божьи дни коротки,

Солнце светит мало, —

Вот пришли морозцы —

И зима настала.

Труженик-крестьянин

Вытащил санишки,

Снеговые горы

Строят ребятишки.

Уж давно крестьянин

Ждал зимы и стужи,

И избу соломой

Он укрыл снаружи.

Чтобы в избу ветер

Не проник сквозь щели,

Не надули б снега

Вьюги и метели.

Он теперь покоен —

Всё кругом укрыто,

И ему не страшен

Злой мороз, сердитый.

Вот уж осень улетела,

И примчалася зима.

Как на крыльях, прилетела

Невидимо вдруг она.

Вот морозы затрещали

И сковали все пруды.

И мальчишки закричали

Ей «спасибо» за труды.

Вот появилися узоры

На стёклах дивной красоты.

Все устремили свои взоры,

Глядя на это. С высоты

Снег падает, мелькает, вьётся,

Ложится белой пеленой.

Вот солнце в облаках мигает,

И иней на снегу сверкает.

В декабре на заре было счастье,

Длилось – миг.

Настоящее, первое счастье

Не из книг!

В январе на заре было горе,

Длилось – час.

Настоящее, горькое горе

В первый раз!

Снова поют за стенами

Жалобы колоколов…

Несколько улиц меж нами,

Несколько слов!

Город во мгле засыпает,

Серп серебристый возник,

Звёздами снег осыпает

Твой воротник.

Ранят ли прошлого зовы?

Долго ли раны болят?

Дразнит заманчиво-новый,

Блещущий взгляд.

Сердцу он (карий иль синий?)

Мудрых важнее страниц!

Белыми делает иней

Стрелы ресниц…

Смолкли без сил за стенами

Жалобы колоколов.

Несколько улиц меж нами,

Несколько слов!

Месяц склоняется чистый

В души поэтов и книг,

Сыплется снег на пушистый

Твой воротник.

Мы слишком молоды, чтобы простить

Тому, кто в нас развеял чары.

Но, чтоб о нём, ушедшем, не грустить,

Мы слишком стары!

Был замок розовый, как зимняя заря,

Как мир – большой, как ветер – древний.

Мы были дочери почти царя,

Почти царевны.

Отец – волшебник был, седой и злой;

Мы, рассердясь, его сковали;

По вечерам, склоняясь над золой,

Мы колдовали;

Оленя быстрого из рога пили кровь,

Сердца разглядывали в лупы…

А тот, кто верить мог, что есть любовь,

Казался глупый.

Однажды вечером пришёл из тьмы

Печальный принц в одежде серой.

Он говорил без веры, ах, а мы

Внимали с верой.

Рассвет декабрьский глядел в окно,

Алели робким светом дали…

Ему спалось и было всё равно,

Что мы страдали!

Мы слишком молоды, чтобы забыть

Того, кто в нас развеял чары.

Но, чтоб опять так нежно полюбить —

Мы слишком стары!

Мы вспоминаем тихий снег,

Когда из блеска летней ночи

Нам улыбнутся старческие очи

Под тяжестью усталых век.

Ах, ведь и им, как в наши дни,

Казались все луга иными.

По вечерам в волнисто-белом дыме

Весной тонули и они.

В раю затепленным свечам

Огни земли казались грубы.

С безумной грустью розовые губы

О них шептались по ночам.

Под тихим пологом зимы

Они не плачут об апреле,

Чтобы без слёз отчаянья смотрели

В лицо минувшему и мы.

Из них судьба струит на нас

Успокоенье мудрой ночи, —

И мне дороже старческие очи

Открытых небу юных глаз.

О, сребро-голубые кружева

Уснувшей снежной улицы – аллеи!

Какие подыскать для вас слова,

Чтоб в них изобразить мне вас милее?

В декабрьской летаргии, чуть жива,

Природа спит. Сон – ландыша белее.

Безмужняя зима, ты – как вдова.

Я прохожу в лазури среброкружев,

Во всём симптомы спячки обнаружив.

Каждый год я болен в декабре,

Не умею я без солнца жить.

Я устал бессонно ворожить

И склоняюсь к смерти в декабре, —

Зрелый колос, в демонской игре

Дерзко брошенный среди межи.

Тьма меня погубит в декабре,

В декабре я перестану жить.

Как перья страуса на чёрном катафалке,

Колышутся фабричные дымы.

Из чёрных бездн, из предрассветной тьмы

В иную тьму несутся с криком галки.

Скрипит обоз, дыша морозным паром,

И с лесенкой на согнутой спине

Фонарщик, юркий бес, бежит по тротуарам…

О, скука, тощий пёс, взывающий к луне!

Ты – ветер времени, свистящий в уши мне!

День морозно-золотистый

Сети тонкие расставил,

А в дали, пурпурно-мглистой,

Кто-то медь ковал и плавил.

Кто-то золотом сусальным

Облепил кресты и крыши.

Тихий ветер дымам дальним

Приказал завиться выше…

К сизым кольцам взоры вскинем!

Мир печалью светлой болен…

Стынет в небе, ярко-синем,

Строй прозрачных колоколен.

Гнёт и ломит ноша снега

Кипарисы нежные,

И корчует вал с разбега

Грабы побережные.

Всё смесилось в тусклой хляби —

Твердь и зыби вьюжные.

Кто вас губит, кто вас грабит,

Вертограды южные?

И сквозь лязги волн и визги

Племени Эолова

Зевс гремит и плещет брызги

Плавленного олова.

Смертью ль мутные зеницы

Водит над пучинами

Ветхий Кронос, бледнолицый,

Треплющий сединами?

Талый снег налетал и слетал,

Разгораясь, румянились щёки,

Я не думал, что месяц так мал

И что тучи так дымно-далёки…

Я уйду, ни о чём не спросив,

Потому что мой вынулся жребий,

Я не думал, что месяц красив,

Так красив и тревожен на небе.

Скоро полночь. Никто и ничей,

Утомлён самым призраком жизни,

Я любуюсь на дымы лучей

Там, в моей обманувшей отчизне.

Декабрь морозит в небе розовом,

Нетоплённый мрачнеет дом.

А мы, как Меншиков в Берёзове,

Читаем Библию и ждём.

И ждём чего? самим известно ли?

Какой спасительной руки?

Уж взбухнувшие пальцы треснули

И развалились башмаки.

Никто не говорит о Врангеле,

Тупые протекают дни.

На златокованном Архангеле

Лишь млеют сладостно огни.

Пошли нам крепкое терпение,

И кроткий дух, и лёгкий сон,

И милых книг святое чтение,

И неизменный небосклон!

Но если ангел скорбно склонится,

Заплакав: «Это навсегда!» —

Пусть упадёт, как беззаконница,

Меня водившая звезда.

Нет, только в ссылке, только в ссылке мы,

О, бедная моя любовь.

Струями нежными, не пылкими,

Родная согревает кровь,

Окрашивает щёки розово,

Не холоден минутный дом,

И мы, как Меншиков в Берёзове,

Читаем Библию и ждём.

Снежинки-снежинки,

Седые пушинки

Летят и летят!

И дворик, и сад

Белее сметаны,

Под крышей висят

Прозрачные льдинки…

Дымятся лужайки, кусты и тропинки,

За садом молочные страны

Сквозят.

Лохматые тучи

Нахмурили лоб,

А ветер колючий

Сгребает сугроб —

Бросает снежками…

Над пухлым забором

Несётся прыжками

И белым узором

Заносит мохнатые окна и дверь

И воет, как зверь!

Вороны прозябли,

Кусты, словно грабли…

Кусает мороз —

А ветви берёз,

Как белые сабли…

То вправо, то влево

Кружусь, как волчок.

Эй, Снежная Дева!

Возьми, подыми на сквозном дирижабле

И в стае снежинок умчи за лесок!

М. А. Волошину

Снега синей, снега туманней;

Вновь освежённей дышим мы.

Люблю деревню, вечер ранний

И грусть серебряной зимы.

Лицо изрежет ветер резкий,

Прохлещет хладом в глубь аллей;

Ломает хрупкие подвески

Ледяных, звонких хрусталей.

Навеяв синий, синий иней

В стеклянный ток остывших вод,

На снежной, бархатной пустыне

Воздушный водит хоровод.

В темнеющее поле прыснет

Вечерний, первый огонёк;

И над деревнею повиснет

В багровом западе дымок;

Багровый холод небосклона;

Багровый отблеск на реке…

Лениво каркнула ворона;

Бубенчик звякнул вдалеке.

Когда же в космах белых тонет

В поля закинутая ель,

Сребро метёт, и рвёт, и гонит

Над садом дикая метель, —

Пусть грудой золотых каменьев

Вскипит железный мой камин:

Средь пламенистых, лёгких звеньев

Трескучий прядает рубин.

Вновь упиваюсь, беспечальный,

Я деревенской тишиной;

В моей руке бокал хрустальный

Играет пеной кружевной.

Вдали от зависти и злобы

Мне жизнь окончить суждено.

Одни суровые сугробы

Глядят, как призраки, в окно.

Пусть за стеною, в дымке блёклой,

Сухой, сухой, сухой мороз, —

Слетит весёлый рой на стёкла

Алмазных, блещущих стрекоз.

Лес совсем уж стал сквозистый,

Редки в нём листы.

Скоро будет снег пушистый

Падать с высоты.

Опушит нам окна наши,

В детской и везде.

Загорятся звёзды краше,

Лёд прильнёт к воде.

На коньках начнём кататься

Мы на звонком льду.

Будет смех наш раздаваться

В парке на пруду.

А в затишье комнат – прятки,

В чёт и нечет – счёт.

А потом настанут Святки,

Снова Новый Год.

Лежат холодные туманы,

Горят багровые костры.

Душа морозная Светланы

В мечтах таинственной игры.

Скрипнет снег – сердца займутся —

Снова тихая луна.

За воротами смеются,

Дальше – улица темна.

Дай, взгляну на праздник смеха,

Вниз сойду, покрыв лицо!

Ленты красные – помеха,

Милый глянет на крыльцо…

Но туман не шелохнётся,

Жду полуночной поры.

Кто-то шепчет и смеётся,

И горят, горят костры…

Скрипнет снег, – в морозной дали

Тихий, крадущийся свет.

Чьи-то санки пробежали…

«Ваше имя?» Смех в ответ…

Вот поднялся вихорь снежный,

Побелело всё крыльцо…

И смеющийся, и нежный

Закрывает мне лицо…

Лежат холодные туманы,

Бледнея, крадётся луна.

Душа задумчивой Светланы

Мечтой чудесной смущена…

Ночь прошла за шумной встречей года…

Сколько сладкой муки! Сколько раз

Я ловил, сквозь блеск огней и говор,

Быстрый взгляд твоих влюблённых глаз!

Вышли мы, когда уже светало

И в церквах затеплились огни…

О, как мы любили! Как томились!

Но и здесь мы были не одни.

Молча шла ты об руку со мною

По средине улиц. Городок

Точно вымер. Мягко веял влажный

Тающего снега холодок…

Но подъезд уж близок. Вот и двери…

О, прощальный милый взгляд! «Хоть раз,

Только раз прильнуть к тебе всем сердцем

В этот ранний, в этот сладкий час!»

Но сестра стоит, глядит бесстрастно.

«Доброй ночи!» Сдержанный поклон,

Стук дверей – и я один. Молчанье,

Бледный сумрак, предрассветный звон…

Минут годы. Станет наше время

Давней сказкой, бредом дней былых;

Мы исчезнем, как былое племя,

В длинном перечне племён земных.

Но с лазури будут звёзды те же

Снег декабрьский серебрить во мгле;

Те же звоны резать воздух свежий,

Разнося призыв церквей земле;

Будет снова пениться в бокалах,

Искры сея, жгучее вино;

В скромных комнатах и пышных залах,

С боем полночи – звучать одно:

«С Новым годом! С новым счастьем!» – Дружно

Грянет хор весёлых голосов…

Будет жизнь, как пена вин, жемчужна,

Год грядущий, как любовный зов.

Если ж вдруг, клоня лицо к печали,

Тихо скажет старенький старик:

«Мы не так восьмнадцатый встречали!..» —

Ту беседу скроет общий клик.

Сгинет ропот неуместный, точно

Утром тень, всплывающая ввысь…

Полночь! Полночь! бьющая урочно,

Эти дни безвестные – приблизь!

Встретим пришельца лампадкой,

Тихим и верным огнём.

Только ни вздоха украдкой,

Ни вздоха о нём!

Яркого света не надо,

Лампу совсем привернём.

Только о лучшем ни взгляда,

Ни взгляда о нём!

Пусть в треволненье беспечном

Год нам покажется днём!

Только ни мысли о вечном,

Ни мысли о нём!

Станем «сестричками» снова,

Крепче друг к другу прильнём.

Только о прошлом ни слова,

Ни слова о нём!

Тот – вздохом взлелеянный,

Те – жестоки и смуглы.

Залётного лебедя

Не обижают орлы.

К орлам – не по записи:

Кто залетел – тот и брат!

Вольна наша трапеза,

Дик новогодний обряд.

Гуляй, пока хочется,

В гостях у орла!

Мы – вольные лётчики,

Наш знак – два крыла!

Под гулкими сводами

Бои: взгляд о взгляд, сталь об сталь.

То ночь новогодняя

Бьёт хрусталём о хрусталь.

Попарное звяканье

Судеб: взгляд о взгляд, грань о грань.

Очами невнятными

Один – в новогоднюю рань…

Не пей, коль не хочется!

Гуляй вдоль стола!

Мы – вольные лётчики,

Наш знак – два крыла!

Соборной лавиною

На лбы – новогодний обвал.

Тоска лебединая,

В очах твоих Дон ночевал.

Тоска лебединая,

Протяжная – к родине – цепь…

Мы знаем единую

Твою, – не донская ли степь?

Лети, куда хочется!

На то и стрела!

Мы – вольные лётчики,

Наш век – два крыла!

Весь год прошёл как сон кровавый,

Как глухо душащий кошмар,

На облаках, как отблеск лавы,

Грядущих дней горит пожар.

Как исполин в ночном тумане

Встал новый год, суров и слеп,

Он держит в беспощадной длани

Весы таинственных судеб.

Качнулись роковые чаши,

При свете молний взнесены:

Там жребии врага и наши,

Знамёна тяжкие войны.

Молчи и никни, ум надменный!

Се – высшей истины пора!

Пред миром на доске вселенной

Веков азартная игра.

И в упоении и в страхе

Мы, современники, следим,

Как вьётся кость, в крови и прахе,

Чтоб выпасть знаком роковым.

«С Новым годом!» Как ясна улыбка!

«С Новым счастьем!» – «Милый, мы вдвоём!»

У окна в аквариуме рыбка

Тихо блещет золотым пером.

Светлым утром, у окна в гостиной

Милый образ, милый голос твой…

Поцелуй душистый и невинный…

Новый год! Счастливый! Золотой!

Кто меня счастливее сегодня?

Кто скромнее шутит о судьбе?

Что прекрасней сказки новогодней,

Одинокой сказки – о тебе?

И снова Новый год пред хатой,

Где я живу, стряхает снег

С усталых ног. Прельщая платой

Хозяев, просит дать ночлег.

Мне истекает тридцать пятый,

Ему идёт двадцатый век.

Но он совсем молодцеватый

И моложавый человек —

Былых столетий соглядатай,

Грядущих прорицатель нег,

Цивилизации вожатый,

Сам некультурный печенег.

Его с классической заплатой

На шубе знал ещё Олег.

Он входит. Пол трещит дощатый

Под ним: ведь шаг его рассёк

Все почвы мира. Вид помятый

Его надёжил всех калек

И обездоленных. Под ватой

Шубёнки старой – сердца бег,

Бессмертной юностью объятый:

Его приемлет дровосек —

Ваятеля античных статуй,

Виновника зачатья рек…

О, океана золотая, —

Крещенский солнечный восход!

Скользит, как вздох Эола, тая

По скатогориям Алтая

Победоносный лыжеход.

Снега, снега, – как беломорье…

Восход бестёпел. Вдоль полян

Метёт предутренник с нагорья

Пушисто-снежное узорье,

А ветер светел и ледян.

Осветозарь мои веленья,

Мои желанья и пути,

Ты, созидающий оленя,

Как бодрость упоённой лени,

Дающий десять для пяти!

Гуди, ледяное безводье!

Пылай короною. Январь!

Крепи, бурят, свои поводья,

А Ты, Эмблема Плодородья,

Мои пути осветозарь!

Январь, старик в державном сане,

Садится в ветровые сани, —

И устремляется олень,

Воздушней вальсовых касаний

И упоительней, чем лень.

Его разбег направлен к дебрям,

Где режет он дорогу вепрям,

Где глухо бродит пегий лось,

Где быть поэту довелось…

Чем выше кнут, – тем бег проворней,

Тем бег резвее; всё узорней

Пушистых кружев серебро.

А сколько визга, сколько скрипа!

То дуб повалится, то липа —

Как обнажённое ребро.

Он любит, этот царь-гуляка,

С душой надменного поляка,

Разгульно-дикую езду…

Пусть душу грех влечёт к продаже:

Всех разжигает старец, – даже

Небес полярную звезду!

Весь вечер нарядная ёлка сияла

Десятками ярких свечей,

Весь вечер, шумя и смеясь, ликовала

Толпа беззаботных детей.

И дети устали… потушены свечи, —

Но жарче камин раскалён,

Загадки и хохот, весёлые речи

Со всех раздаются сторон.

И дядя тут тоже: над всеми смеётся

И всех до упаду смешит,

Откуда в нём только веселье берётся, —

Серьёзен и строг он на вид:

Очки, борода серебристо-седая,

В глубоких морщинах чело, —

И только глаза его, словно лаская,

Горят добродушно-светло…

«Постойте, – сказал он, и стихло в гостиной… —

Скажите, кто знает из вас, —

Откуда ведётся обычай старинный

Рождественских ёлок у нас?

Никто?.. Так сидите же смирно и чинно, —

Я сам расскажу вам сейчас…

Есть страны, где люди от века не знают

Ни вьюг, ни сыпучих снегов,

Там только нетающим снегом сверкают

Вершины гранитных хребтов…

Цветы там душистее, звёзды – крупнее,

Светлей и нарядней весна,

И ярче там перья у птиц, и теплее

там дышит морская волна…

В такой-то стране ароматною ночью,

При шёпоте лавров и роз,

Свершилось желанное чудо воочью:

Родился Младенец-Христос,

Родился в убогой пещере, – чтоб знали…»

О, как бы я желал, огнём пылая веры

И душу скорбную очистив от грехов,

Увидеть полумрак убогой той пещеры,

Для нас где воссияла Вечная Любовь,

Где Дева над Христом стояла Пресвятая,

Взирая на Младенца взглядом, полным слёз,

Как будто страшные страданья прозревая,

Что принял на кресте за грешный мир Христос!

О, как бы я хотел облить слезами ясли,

Где возлежал Христос-Младенец, и с мольбой

Припасть, – молить Его о том, чтобы погасли

И злоба, и вражда над грешною землей.

Чтоб человек в страстях, озлобленный, усталый,

Истерзанный тоской, жестокою борьбой,

Забыл столетия больного идеалы

И вновь проникся крепкой верою святой, —

О том, чтоб и ему, как пастырям смиренным,

В Рождественскую ночь с небесной высоты

Звезда чудесная огнём своим священным

Блеснула, полная нездешней красоты.

О том, чтоб и его, усталого, больного,

Как древних пастырей библейских и волхвов,

Она всегда б вела в ночь Рождества Христова

Туда, где родились и Правда, и Любовь.

О боге болтая,

о смирении говоря,

помни день —

9-е января.

Не с красной звездой —

в смирении тупом

с крестами шли

за Гапоном-попом.

Не в сабли

врубались

конармией-птицей —

белели

в руках

листы петиций.

Не в горло

вгрызались

царёвым лампасникам —

плелись

в надежде на милость помазанника.

Скор

ответ

величества

был:

«Пули в спины!

в груди!

и в лбы!»

Позор без названия,

ужас без имени

покрыл и царя,

и площадь,

и Зимний.

А поп

на забрызганном кровью требнике

писал

в приход

царёвы серебреники.

Не все враги уничтожены.

Есть!

Раздуйте

опять

потухшую месть.

Не сбиты

с Запада

крепости вражьи.

Буржуи

рабочих

сгибают в рожья.

Рабочие,

помните русский урок!

Затвор осмотрите,

штык

и курок.

В споре с врагом —

одно решение:

Да здравствуют битвы!

Долой прошения!

Он вошёл к Ней с пальмовой ветвью,

Сказал: «Благословенна Ты в женах!»

И Она пред радостной вестью

Покорно склонилась во прах.

Пастухи дремали в пустыне,

Им явился ангел с небес,

Сказал: «Исполнилось ныне!» —

И они пришли в Вифлеем.

Радостью охвачен великой,

Младенца восприял Симеон:

«Отпущаеши с миром, Владыко,

Раба твоего – это Он!»

Некто, встретив Филиппа,

Говорит: «Гряди по Мне!»

И пошёл рыбак Вифсаиды

Проповедовать мир земле.

Блаженны не зревшие,

Всё сердцем понявшие,

В восторге сгоревшие!

Как дети,

Тайну принявшие!

Им поклоняюсь,

В их свете

Теряюсь.

Я, раб Господень,

Им да буду подобен.

Наконец-то повеяла мне золотая свобода,

Воздух, полный осеннего солнца, и ветра, и мёда.

Шелестят вековые деревья пустынного сада,

И звенят колокольчики мимо идущего стада,

И молочный туман проползает по низкой долине…

Этот вечер однажды уже пламенел в Палестине.

Так же небо синело и травы дымились сырые

В час, когда пробиралась с Младенцем в Египет Мария.

Смуглый детский румянец, и ослик, и кисть винограда…

Колокольчики мимо идущего звякали стада.

И на солнце, что гасло, павлиньи уборы отбросив,

Любовался, глаза прикрывая ладонью, Иосиф.

Вечер гаснет морозный и мирный,

Все темнее хрусталь синевы.

Скоро с ладаном, златом и смирной

Выйдут встретить Младенца волхвы.

Обойдут задремавшую землю

С тихим пением три короля,

И, напеву священному внемля,

Кровь и ужас забудет земля.

И в окопах усталые люди

На мгновенье поверят мечте

О нетленном и благостном чуде,

О сошедшем на землю Христе.

Может быть, замолчит канонада

В эту ночь и притихнет война.

Словно в кущах Господнего сада

Очарует сердца тишина.

Ясным миром, нетленной любовью

Над смятенной повеет землёй,

И поля, окроплённые кровью,

Лёгкий снег запушит белизной!

Белый праздник, —

рождается предвечное Слово,

белый праздник идёт, и снова —

вместо ёлочной, восковой свечи

бродят белые прожекторов лучи,

мерцают сизые стальные мечи,

вместо ёлочной, восковой свечи.

Вместо ангельского обещанья,

пропеллера вражьего жужжанья,

подземное страданье ожиданья,

вместо ангельского обещанья.

Но вихрям, огню и мечу

покориться навсегда не могу,

я храню восковую свечу,

я снова её зажгу

и буду молиться снова:

родись, предвечное Слово!

затепли тишину земную,

обними землю родную…

Ризу накрест обвязав,

Свечку к палке привязав,

Реет ангел невелик,

Реет лесом, светлолик.

В снежно-белой тишине

От сосны порхнёт к сосне,

Тронет свечкою сучок —

Треснет, вспыхнет огонёк,

Округлится, задрожит,

Как по нитке, побежит

Там и сям, и тут, и здесь…

Зимний лес сияет весь!

Так легко, как снежный пух,

Рождества крылатый дух

Озаряет небеса,

Сводит праздник на леса,

Чтоб от неба и земли

Светы встретиться могли,

Чтоб меж небом и землёй

Загорелся луч иной,

Чтоб от света малых свеч

Длинный луч, как острый меч,

Сердце светом пронизал,

Путь неложный указал.

Чародейкою Зимою

Околдован, лес стоит —

И под снежной бахромою,

Неподвижною, немою,

Чудной жизнью он блестит.

И стоит он, околдован, —

Не мертвец и не живой —

Сном волшебным очарован,

Весь опутан, весь окован

Лёгкой цепью пуховой…

Солнце зимнее ли мещет

На него свой луч косой —

В нём ничто не затрепещет,

Он весь вспыхнет и заблещет

Ослепительной красой.

Как всё вокруг сурово, снежно,

Как этот вечер сиз и хмур!

В морозной мгле краснеют окна нежно

Из деревенских нищенских конур.

Ночь северная медленно и грозно

Возносит косное величие своё.

Как сладко мне во мгле морозной

Моё звериное жильё!

Тёмный ельник снегами, как мехом,

Опушили седые морозы,

В блёстках инея, точно в алмазах,

Задремали, склонившись, берёзы.

Неподвижно застыли их ветки,

А меж ними на снежное лоно,

Точно сквозь серебро кружевное,

Полный месяц глядит с небосклона.

Высоко он поднялся над лесом,

В ярком свете своём цепенея,

И причудливо стелются тени,

На снегу под ветвями чернея.

Замело чащи леса метелью, —

Только вьются следы и дорожки,

Убегая меж сосен и ёлок,

Меж берёзок до ветхой сторожки.

Убаюкала вьюга седая

Дикой песнею лес опустелый,

И заснул он, засыпанный вьюгой,

Весь сквозной, неподвижный и белый.

Спят таинственно стройные чащи,

Спят, одетые снегом глубоким,

И поляны, и луг, и овраги,

Где когда-то шумели потоки.

Тишина, – даже ветка не хрустнет!

А, быть может, за этим оврагом

Пробирается волк по сугробам

Осторожным и вкрадчивым шагом.

Тишина, – а, быть может, он близко…

И стою я, исполнен тревоги,

И гляжу напряжённо на чащи,

На следы и кусты вдоль дороги.

В дальних чащах, где ветви и тени

В лунном свете узоры сплетают,

Всё мне чудится что-то живое,

Всё как будто зверьки пробегают.

Огонёк из лесной караулки

Осторожно и робко мерцает,

Точно он притаился под лесом

И чего-то в тиши поджидает.

Бриллиантом лучистым и ярким,

То зелёным, то синим играя,

На востоке, у трона господня,

Тихо блещет звезда, как живая.

А над лесом всё выше и выше

Всходит месяц, – и в дивном покое

Замирает морозная полночь

И хрустальное царство лесное!

Морозное дыхание метели

Ещё свежо, но улеглась метель.

Белеет снега мшистая постель,

В сугробах стынут траурные ели.

Ночное небо низко и черно, —

Лишь в глубине, где Млечный Путь белеет,

Сквозит его таинственное дно

И холодом созвездий пламенеет.

Обрывки туч порой темнеют в нём…

Но стынет ночь. И низко над землёю

Усталый вихрь шипящею змеёю

Скользит и жжёт своим сухим огнём.

Светилась колдуньина маска,

Постукивал мерно костыль…

Моя новогодняя сказка,

Последняя сказка, не ты ль?

О счастье уста не молили,

Тенями был полон покой,

И чаши открывшихся лилий

Дышали нездешней тоской.

И, взоры померкшие нежа,

С тоской говорили цветы:

«Мы те же, что были, всё те же,

Мы будем, мы вечны… а ты?»

Молчите… Иль грезить не лучше,

Когда чуть дымятся угли?..

Январское солнце не жгуче,

Так пылки его хрустали…

Куда мне деться в этом январе?

Открытый город сумасбродно цепок…

От замкнутых я, что ли, пьян дверей?

И хочется мычать от всех замков и скрепок.

И переулков лающих чулки,

И улиц перекошенных чуланы —

И прячутся поспешно в уголки,

И выбегают из углов угланы…

И в яму, в бородавчатую темь

Скольжу к обледенелой водокачке

И, спотыкаясь, мёртвый воздух ем,

И разлетаются грачи в горячке —

А я за ними ахаю, крича

В какой-то мёрзлый деревянный короб:

– Читателя! советчика! врача!

На лестнице колючей разговора б!

Меня преследуют две-три случайных фразы,

Весь день твержу: печаль моя жирна…

О Боже, как жирны и синеглазы

Стрекозы смерти, как лазурь черна.

Где первородство? где счастливая повадка?

Где плавкий ястребок на самом дне очей?

Где вежество? где горькая украдка?

Где ясный стан? где прямизна речей,

Запутанных, как честные зигзаги

У конькобежца в пламень голубой, —

Морозный пух в железной крутят тяге,

С голуботвёрдой чокаясь рекой.

Ему солей трёхъярусных растворы,

И мудрецов германских голоса,

И русских первенцев блистательные споры

Представились в полвека, в полчаса.

И вдруг открылась музыка в засаде,

Уже не хищницей лиясь из-под смычков,

Не ради слуха или неги ради,

Лиясь для мышц и бьющихся висков,

Лиясь для ласковой, только что снятой маски,

Для пальцев гипсовых, не держащих пера,

Для укрупнённых губ, для укреплённой ласки

Крупнозернистого покоя и добра.

Дышали шуб меха, плечо к плечу теснилось,

Кипела киноварь здоровья, кровь и пот —

Сон в оболочке сна, внутри которой снилось

На полшага продвинуться вперёд.

А посреди толпы стоял гравировальщик,

Готовясь перенесть на истинную медь

То, что обугливший бумагу рисовальщик,

Лишь крохоборствуя, успел запечатлеть.

Как будто я повис на собственных ресницах,

И созревающий, и тянущийся весь, —

Доколе не сорвусь, разыгрываю в лицах

Единственное, что мы знаем днесь…

Вьюга пела.

И кололи снежные иглы.

И душа леденела.

Ты запрокинула голову в высь.

Ты сказала: «Глядись, глядись,

Пока не забудешь

Того, что любишь».

И указала на дальние города линии,

На поля снеговые и синие,

На бесцельный холод.

И снежных вихрей подъятый молот

Бросил нас в бездну, где искры неслись,

Где снежинки пугливо вились…

Какие-то искры,

Каких-то снежинок неверный полёт…

Как быстро – так быстро

Ты надо мной

Опрокинула свод

Голубой…

Метель взвилась,

Звезда сорвалась,

За ней другая…

И звезда за звездой

Понеслась,

Открывая

Вихрям звёздным

Новые бездны.

В небе вспыхнули тёмные очи

Так ясно!

И я позабыл приметы

Страны прекрасной —

В блеске твоём, комета!

В блеске твоём, среброснежная ночь!

И неслись опустошающие

Непомерные года,

Словно сердце застывающее

Закатилось навсегда.

Но бредёт за дальним полюсом

Солнце сердца моего,

Льдяным скованное поясом

Безначалья твоего.

Так взойди ж в морозном инее,

Непомерный свет – заря!

Подними над далью синей

Жезл померкшего царя!

Сверкни, последняя игла,

В снегах!

Встань, огнедышащая мгла!

Взмети твой снежный прах!

Убей меня, как я убил

Когда-то близких мне!

Я всех забыл, кого любил,

Я сердце вьюгой закрутил,

Я бросил сердце с белых гор,

Оно лежит на дне!

Я сам иду на твой костёр!

Сжигай меня!

Пронзай меня,

Крылатый взор,

Иглою снежного огня!

Снег да снег. Всю избу занесло.

Снег белеет кругом по колено.

Так морозно, светло и бело!

Только чёрные, чёрные стены…

И дыханье выходит из губ

Застывающим в воздухе паром.

Вон дымок выползает из труб;

Вот в окошке сидят с самоваром;

Старый дедушка сел у стола,

Наклонился и дует на блюдце;

Вон и бабушка с печки сползла,

И кругом ребятишки смеются.

Притаились, ребята, глядят,

Как играет с котятами кошка…

Вдруг ребята пискливых котят

Побросали обратно в лукошко…

Прочь от дома на снежный простор

На салазках они покатили.

Оглашается криками двор —

Великана из снега слепили!

Палку в нос, провертели глаза

И надели лохматую шапку.

И стоит он, ребячья гроза, —

Вот возьмёт, вот ухватит в охапку!

И хохочут ребята, кричат,

Великан у них вышел на славу!

А старуха глядит на внучат,

Не перечит ребячьему нраву.

Зимою всего веселей

Сесть к печке у красных углей,

Лепёшек горячих поесть,

В сугроб с голенищами влезть,

Весь пруд на коньках обежать

И бухнуться сразу в кровать.

Весною всего веселей

Кричать средь зелёных полей,

С барбоской сидеть на холме

И думать о белой зиме,

Пушистые вербы ломать

И в озеро камни бросать.

А летом всего веселей

Вишнёвый обкусывать клей,

Купаясь, всплывать на волну,

Гнать белку с сосны на сосну,

Костры разжигать у реки

И в поле срывать васильки…

Но осень ещё веселей!

То сливы срываешь с ветвей,

То рвёшь в огороде горох,

То взроешь рогатиной мох…

Стучит молотилка вдали —

И рожь на возах до земли…

Ещё и холоден и сыр

Февральский воздух, но над садом

Уж смотрит небо ясным взглядом,

И молодеет божий мир.

Прозрачно-бледный, как весной,

Слезится снег недавней стужи,

А с неба на кусты и лужи

Ложится отблеск голубой.

Не налюбуюсь, как сквозят

Деревья в лоне небосклона,

И сладко слушать у балкона,

Как снегири в кустах звенят.

Нет, не пейзаж влечёт меня,

Не краски жадный взор подметит,

А то, что в этих красках светит:

Любовь и радость бытия.

Свежей и светлой прохладой

Веет в лицо мне февраль.

Новых желаний – не надо,

Прошлого счастья – не жаль.

Нежно-жемчужные дали

Чуть орумянил закат.

Как в саркофаге, печали

В сладком бесстрастии спят.

Нет, не укор, не предвестье —

Эти святые часы!

Тихо пришли в равновесье

Зыбкого сердца весы.

Миг между светом и тенью!

День меж зимой и весной!

Весь подчиняюсь движенью

Песни, плывущей со мной.

Имя твое непорочно и свято

В кругу святых.

Примешь ли ты благодарность, Агата,

В стихах моих?

Строгой подвижницей, к высшему счастью

Стремилась ты,

Эти же строфы подсказаны страстью,

Вином мечты.

Нет! свет любви перед взором блаженных

Горит сквозь тень:

Верю, – простишь ты и нас, дерзновенных,

В свой светлый день!

Кучи свезённого снега.

Лужи, ручьи и земля…

Дышит весенняя нега

В этом конце февраля.

Образы ночи греховной

Гаснут и тают, как сон;

Сердцу привольно – и словно

Прошлому я возвращён.

Прежним беспечным мальчишкой

Я пробираюсь домой,

Ранец сжимаю под мышкой,

Шлёпаю в воду ногой.

Счастье-то! нынче суббота!

Завтра – раздолье игре,

Завтра война и охота

Будут у нас на дворе.

Мы заготовили копья,

Сделали ружей запас

(Грязные снежные хлопья

Пулями служат у нас).

План я устрою счастливо,

Смело врагов разобью —

И отпирую на диво

Новую славу свою…

Веря грядущей победе,

Мчусь я по лужам домой

И на беспечных соседей

Брызжу и брызжу водой.

В воздухе ж юная нега,

Всюду следы февраля,

Кучи свезённого снега,

Лужи, ручьи и земля.

Ветхая избушка

Вся в снегу стоит.

Бабушка-старушка

Из окна глядит.

Внукам-шалунишкам

По колено снег.

Весел ребятишкам

Быстрых санок бег…

Бегают, смеются,

Лепят снежный дом,

Звонко раздаются

Голоса кругом…

В снежном доме будет

Резвая игра…

Пальчики застудят, —

По домам пора!

Завтра выпьют чаю,

Глянут из окна, —

Ан, уж дом растаял,

На дворе – весна!

Здесь в сумерки в конце зимы

Она да я – лишь две души.

«Останься, дай посмотрим мы,

Как месяц канет в камыши».

Но в лёгком свисте камыша,

Под налетевшим ветерком,

Прозрачным синеньким ледком

Подернулась её душа…

Ушла – и нет другой души,

Иду, мурлычу: тра-ля-ля…

Остались: месяц, камыши,

Да горький запах миндаля.

Этот вечер, ещё не весенний,

Но какой-то уже и не зимний…

Что ж ты медлишь, весна? Вдохновенней

Ты влюблённых сердец Полигимния!

Не воскреснуть минувшим волненьям

Голубых предвечерних свиданий, —

Но над каждым сожжённым мгновеньем

Возникает, как Феникс, – предание.

Февраль – Сечень, Февраль – печаль,

Короткий день, а дня нам жаль,

Короткий день, и длится ночь.

Тут как менять? Тут как помочь?

Февраль, он крут, Февраль, он лют,

Ему лишь ветры стих поют.

Сечёт он снегом лица нам,

Сечёт он зиму пополам.

Февраль – предатель. Бойся тот,

Кому Февраль теплом дохнёт.

Он греет час, в обманах дней,

Чтоб ночью было холодней.

Осень обещала: «Я озолочу»,

А Зима сказала: «Как я захочу»,

А Весна сказала: «Ну-ка, ну, Зима».

И Весна настала. Всюду кутерьма.

Солнце золотится. Лютик – золотой.

Речка серебрится и шалит водой.

Родилась на воле, залила луга,

Затопила поле, стёрла берега.

Там, где не достала, – лютик золотой,

Жёлтый одуванчик, – будет и седой.

Осень обещала. Помогла Весна.

Ну, Зима пропала, хоть была сильна.

Я смотрю в родник старинных наших слов,

Там провиденье глядится в глубь веков.

Словно в зеркале, в дрожании огней,

Речь старинная – в событьях наших дней.

Волчье время – с ноября до февраля.

Ты растерзана, родимая земля.

Волколаки и вампиры по тебе

Ходят с воем, нет и меры их гурьбе.

Что ни встретится живого – пища им,

Их дорога – трупы, трупы, дым и дым.

Что ни встретится живого – загрызут.

Где же есть на них управа – правый суд?

Оболгали, осквернили всё кругом,

Целый край – один сплошной кровавый ком.

С ноября до февраля был волчий счёт,

С февраля до коих пор другой идёт?

Волчьи души, есть же мера, наконец,

Слишком много было порвано сердец.

Слишком много было выпито из жил

Крови, крови, кровью мир вам послужил.

Он за службу ту отплатит вам теперь,

В крайний миг и агнец может быть как зверь.

В вещий миг предельно глянувших расплат

С вами травы как ножи заговорят.

Есть для оборотней страшный оборот,

Казнь для тех, кто перепутал всякий счёт.

Волчье время превратило всех в волков,

Волчьи души, зуб за зуб, ваш гроб готов.

Поёт зима – аукает,

Мохнатый лес баюкает

Стозвоном сосняка.

Кругом с тоской глубокою

Плывут в страну далёкую

Седые облака.

А по двору метелица

Ковром шелковым стелется,

Но больно холодна.

Воробышки игривые,

Как детки сиротливые,

Прижались у окна.

Озябли пташки малые,

Голодные, усталые,

И жмутся поплотней.

А вьюга с рёвом бешеным

Стучит по ставням свешенным

И злится всё сильней.

И дремлют пташки нежные

Под эти вихри снежные

У мёрзлого окна.

И снится им прекрасная,

В улыбках солнца ясная

Красавица весна.

В этот лес заворожённый,

По пушинкам серебра,

Я с винтовкой заряжённой

На охоту шёл вчера.

По дорожке чистой, гладкой

Я прошёл, не наследил…

Кто ж катался здесь украдкой?

Кто здесь падал и ходил?

Подойду, взгляну поближе:

Хрупкий снег изломан весь.

Здесь вот когти, дальше – лыжи…

Кто-то странный бегал здесь.

Кабы твёрдо знал я тайну

Заколдованным речам,

Я узнал бы хоть случайно,

Кто здесь бродит по ночам.

Из-за ёлки бы высокой

Подсмотрел я на кругу:

Кто глубокий след далёкий

Оставляет на снегу?..

Я по первому снегу бреду,

В сердце ландыши вспыхнувших сил.

Вечер синею свечкой звезду

Над дорогой моей засветил.

Я не знаю, то свет или мрак?

В чаще ветер поёт иль петух?

Может, вместо зимы на полях

Это лебеди сели на луг.

Хороша ты, о белая гладь!

Греет кровь мою лёгкий мороз!

Так и хочется к телу прижать

Обнажённые груди берёз.

О лесная, дремучая муть!

О веселье оснеженных нив!..

Так и хочется руки сомкнуть

Над древесными бёдрами ив.

Стекались

в рассвете

раненько-раненько,

толпились по десять,

сходились по сто.

Зрачками глаз

и зрачками браунингов

глядели

из-за разведённых мостов.

И вот

берём

кто нож,

кто камень,

дыша,

крича,

бежа.

Пугаем

дома,

ощетинясь штыками,

железным обличьем ежа.

И каждое слово,

и каждую фразу,

таимую молча

и шёпотом,

выпаливаем

сразу,

в упор,

наотмашь,

оптом.

– Куда

нашу кровь

и пот наш деваете?

Теперь усмирите!

Чёрта!

За войны,

за голод,

за грязь издевательств —

мы

требуем отчёта! —

И бросили

царскому городу

плевки

и удары

в морду.

И с неба

будто

окурок на пол —

ободранный орёл

подбитый пал,

и по его когтям,

по перьям

и по лапам

идёт

единого сменившая

толпа.

Толпа плывёт

и вновь

садится на мель,

и вновь плывёт,

русло

меж камня вырыв.

«Вихри враждебные веют над нами…»

«Отречёмся от старого мира…»

Знамёна несут,

несут

и несут.

В руках,

в сердцах

и в петлицах – ало.

Но город – вперёд,

но город —

не сыт,

но городу

и этого мало.

Потом

постепенно

пришла степенность…

Порозовел

постепенно

февраль,

и ветер стихнул резкий.

И влез

на трон

соглашатель и враль

под титулом:

«Мы —

Керенский».

Но мы

ответили,

гневом дыша:

– Обратно

земной

не завертится шар.

Слова

переделаем в дело! —

И мы

дошли,

в Октябре заверша

то,

что февраль не доделал.

Северяне вам наврали

о свирепости февральей:

про метели,

про заносы,

про мороз розовоносый.

Солнце жжёт Краснодар,

словно щёк краснота.

Красота!

Вымыл всё февраль

и вымел —

не февраль,

а прачка,

и гуляет

мостовыми

разная собачка.

Подпрыгивают фоксы —

показывают фокусы.

Кроме лапок,

вся, как вакса,

низко пузом стелется,

волочит

вразвалку

такса

длинненькое тельце.

Бегут,

трусят дворняжечки —

мохнатенькие ляжечки.

Лайка

лает,

взвивши нос,

на прохожих Ванечек;

пёс такой

уже не пёс,

это —

одуванчик.

Легаши,

сетера,

мопсики, этцетера.

Даже

если

пара луж,

в лужах

сотня солнц юлится.

Это ж

не собачья глушь,

а собачкина столица.

Великий день Кирилловой кончины —

Каким приветствием сердечным и простым

Тысячелетней годовщины

Святую память мы почтим?

Какими этот день запечатлеть словами,

Как не словами, сказанными им,

Когда, прощаяся и с братом, и с друзьями,

Он нехотя свой прах тебе оставил, Рим…

Причастные его труду,

Чрез целый ряд веков, чрез столько поколений,

И мы, и мы его тянули борозду

Среди соблазнов и сомнений.

И в свой черёд, как он, не довершив труда,

И мы с неё сойдём, и, словеса святые

Его воспомянув, воскликнем мы тогда:

«Не изменяй себе, великая Россия!

Не верь, не верь чужим, родимый край,

Их ложной мудрости иль наглым их обманам,

И, как святой Кирилл, и ты не покидай

Великого служения славянам…»

Полюбил бы я зиму,

Да обуза тяжка…

От неё даже дыму

Не уйти в облака.

Эта резанность линий,

Этот грузный полёт,

Этот нищенский синий

И заплаканный лёд!

Но люблю ослабелый

От заоблачных нег —

То сверкающе белый,

То сиреневый снег…

И особенно талый,

Когда, выси открыв,

Он ложится усталый

На скользящий обрыв,

Точно стада в тумане

Непорочные сны —

На томительной грани

Всесожженья весны.

Вихри мутного ненастья

Тайну белую хранят…

Колокольчики запястья

То умолкнут, то звенят.

Ужас краденого счастья, —

Губ холодных мёд и яд,

Жадно пью я, весь объят

Лихорадкой сладострастья.

Этот сон, седая мгла,

Ты одна создать могла,

Снега скрип, мельканье тени,

На стекле узор курений

И созвучье из тепла

Губ, и меха, и сиреней.

Зимней ночи путь так долог,

Зимней ночью мне не спится:

Из углов и с книжных полок

Сквозь её тяжёлый полог

Сумрак розовый струится.

Серебристые фиалы

Опрокинув в воздух сонный,

Льют лилеи небывалый

Мне напиток благовонный, —

И из кубка их живого

В поэтической оправе

Рад я сладостной отраве

Напряженья мозгового…

В белой чаше тают звенья

Из цепей воспоминанья,

И от яду на мгновенье

Знаньем кажется незнанье.

Мы на полустанке,

Мы забыты ночью,

Тихой лунной ночью,

На лесной полянке…

Бред – или воочью

Мы на полустанке

И забыты ночью?

Далеко зашёл ты,

Паровик усталый!

Доски бледно-жёлты,

Серебристо-жёлты,

И налип на шпалы

Иней мёртво-талый.

Уж туда ль зашёл ты,

Паровик усталый?

Тишь-то в лунном свете,

Или только грёза

Эти тени, эти

Вздохи паровоза

И, осеребрённый

Месяцем жемчужным,

Этот длинный, чёрный

Сторож станционный

С фонарём ненужным

На тени узорной?

Динь-динь-динь – и мимо,

Мимо грёзы этой,

Так невозвратимо,

Так непоправимо

До конца не спетой,

И звенящей где-то

Еле ощутимо.

Февраль к Апрелю льнёт фривольно,

Как фаворитка к королю.

Апрель, смеясь самодовольно,

Щекочет нервы Февралю.

Ночами снежно-голубыми

Мечтает палевый Февраль,

Твердя Весны святое имя,

О соловье, влекущем вдаль…

Дымящиеся малахиты

(Не море ль в тёплом Феврале?),

Сокрыв прибрежные ракиты,

Ползут и тают в блёклой мгле.

Снег оседает. Оседая,

Он бриллиантово блестит.

И на него сосна седая

Самоуверенно глядит.

Осядет снег – седые кудри

Смахнёт бессмертная сосна.

Я слышу дрожь в февральском утре:

О, это вздрогнула весна!

Девятьсот пятнадцатого года

Восемнадцатого февраля

Днём была пригожая погода,

К вечеру овьюжилась земля.

Я сидел в ликёровой истоме,

И была истома так пошла…

Ты вошла, как женщина, в мой номер,

Как виденье, в душу мне вошла…

Тихий стук, и вот – я знаю, знаю,

Кто войдёт! – входи же поскорей!

Жду, зову, люблю и принимаю!

О, мечта в раскрытии дверей!..

О, Любовь! Тебе моя свобода

И тебе величье короля

С восемнадцатого февраля

Девятьсот пятнадцатого года!..