Григорий Гринченко понимал, что попал в какую-то временную петлю. Он помнил, что в том мире, который остался в далеком далеке, шел 1997 год. Но здесь, куда он попал необъяснимым образом, был все ещё 1944…
Наверное, его сильно контузило в тот последний раз, потому что он совершенно не помнил, как оказался в этом мире. Он внезапно очнулся под грохот канонады в каком-то полуразрушенном здании и ему объяснили, что его задача – удерживать любой ценой этот рубеж.
С тех пор он бесчисленное количество дней находился здесь, иногда без еды и питья, иногда – без теплых вещей и возможности сбегать к ставку, и помыться…
В те редкие часы затишья, когда стихал гул немецких танков и лающая речь оккупантов неподалеку, он предавался забвению и вспоминал свой мир.
Григорий прикрывал глаза, крепко упирался спиной в холодную стену здания и думал о том, как было бы хорошо вырваться отсюда и попасть домой, в безмятежный мир, единственным нарушением спокойствия которого было отсутствие работы или зарплаты…
Сейчас-то он понимал, что есть вещи, важнее задержки тех жалких денег, которые им платили на родном заводе. Без зарплаты, но с огородами можно было все-таки прожить. А как выжить здесь, если немцы продолжают наступать по всему фронту?
Григорий ясно осознавал, что в новом мире нет места эгоизму. Все здесь должно было быть подчинено высшей цели, у которой не было альтернативы. Надо было или отвоевать родную землю, или отдать ее врагу. Он не знал, почему оказался здесь, не мучился вопросом, почему именно ему пришлось отстаивать далекое прошлое, но он помнил все, рассказанное ему отцом 30 лет назад.
Тогда надо было выстоять, иначе он – Григорий и другие его однолетки никогда бы не появились на свет. А сейчас он должен был повторять героизм отца. Но Гринченко четко понимал, что, хотя в том его привычном мире страна победила Германию, сейчас и здесь – исход битвы был еще не предрешен. Гриша чувствовал это и понимал, что этот исход зависит от борьбы каждого, и допускал, что его личный поединок способен изменить ход истории.
Как он выживал до сих пор, ему самому иногда было непонятным. Изредка ему удавалось повидаться с сестрой Зиной, когда она приносила ему продукты. Иногда это делали другие партизаны. Он знал, какой опасности они подвергаются, и просил сестру не рисковать ради него. Особенно летом, он настоятельно просил не рисковать ради него, и не приходить.
За развалинами находился фруктовый сад, куда Григорий мог прорваться, пользуясь передышками между боями. Деревья плодоносили, не обращая внимания на войну людей. И у Гриши всегда были яблоки, малина и крыжовник. За садом даже оставалась полоска огорода. Поэтому, капустой, морковкой и даже картошкой он вполне мог перебиваться целое лето. Упрямая сестра, все равно, старалась его навещать и приносила то творог, то молоко. Но, он, же понимал, чего все это ей стоило и что все это она отрывает от ребенка.
Сестра воспитывала дочь и если бы Зину схватили немцы, племянница могла остаться сиротой. Сестра, со слезами на глазах прощалась с ним, и крепко обнимая, каждый раз заверяла, что они любят его. Но она и понимала, что он переживает за них, поэтому старалась выполнять его просьбы, и приходила не каждый день.
Григорий встрепенулся. Издалека послышался тяжелый гул. Слух его не обманывал. Приближалась колонна танков. Если бы это была наша колонна! Но, нет! Грише слишком хорошо бы известен этот нарастающий звук. Он слегка выглянул в оконный проем. Так и есть. Проклятые фашисты стараются всех обмануть – маскируют танки под наши, даже звезды рисуют. Но его не проведешь!
Пол под ногами угрожающе задрожал от нарастающей вибрации.
Краешком глаза Григорий заметил, как разбитый асфальт начинает покрываться новыми мелкими трещинами. В предутренней тишине нарастал звук наглых фашистов. Враг приближался. Настало время определяющего боя.
Если сейчас остановить первый танк, то и вся колонна застынет на месте. А Гринченко боковым зрением увидал, как мелкими перебежками за садом начали мелькать фигуры приближающихся партизан. Значит, сейчас у них есть возможность уничтожить всю колонну. А для этого ему надо лишь точно подбить первый танк.
Гриша стремительно метнулся за первую линию укрепления, схватил автомат, под правую руку положил гранату и затаился. Сейчас, когда танк приблизится еще на пару метров – он его взорвет. Тут важно не упустить момент появления танкистов в поле зрения. Как только откроется люк, он должен их уничтожить.
Гринченко на миг затаил дыхание. Танк приближался. Сердце, как сумасшедшее, колотилось в груди. Он вытащил чеку, и мысленно просчитав до восьми, бросил гранату во врага. Раздался грохот взрыва. Все вокруг заволокло черным дымом. Григорий поперхнулся и начал было кашлять, но вдруг почувствовал пронзительную боль в груди. «Снайпер», – с удивлением успел подумать он и в тот же миг провалился в кромешную черноту. Он успел принять личный бой, определивший судьбу его мира. Но ему самому не было суждено увидеть результат этой битвы. Его сознание прекратило существовать…
– Дина Алексеевна, доброе утро! – буквально пропел знакомый участковый, поджидавший Гнатенко у калитки.
– Судя по столь раннему визиту, утро не очень доброе, – констатировала судмедэксперт.
– Ну, вы же сами все понимаете.
– Что на этот раз?
– Покойник на Староверхней улице.
– Но, мне, же надо малых в школу завести сначала…
– А давайте, мы их подвезем до школы, а там сразу на МП поедем?
– Класс, на машине в школу! – обрадовались мальчишки.
Честно говоря, до школы было семь минут ходьбы медленным шагом, до милиции – пять, до прокуратуры – восемь. Дине нравилось, что их дом находился в самом центре. Но, конечно, приехать на виду у всех в школу на милицейской машине, было шиком для младшеклассников.
– Хорошо, – засмеялась она, – только придется всем потесниться.
– Не переживайте, не придется! Ростик и следователь уже пошли на место.
Дина вспомнила, что криминалист Ростислав и дежурный следователь жили как раз на Староверхней.
– Ну и отлично!
Через пару минут довольные сыновья высадились у ворот школы, а машина развернулась, и поехала к месту происшествия. Они проехали здание прокуратуры и еще несколько частных домой, и увидели знакомые лица. Половина опергруппы уже ожидала их у закрытой двери запущенного дома.
– Здравствуйте, рассказывайте, что случилось?
– Да вот, шизофреник один умер. Сестра пришла его проведать, а он не открывает. Потом сквозь щелку в форточке увидела, что он не шевелиться. Но я смотрел – в этом розгардияше ничего не увидел.
– Вы – сестра? – обратилась Гнатенко к плачущей женщине.
– Да.
– Примите наши соболезнования…
– Скажите, пожалуйста, а Ваш брат был агрессивен?
Женщина молча кивнула головой.
– Примите меры безопасности, на всякий случай, – тихо сказала Дина следователю.
– Вы думаете, что он может быть жив?
– Запах может говорить и об обратном, но может быть, он исходит от всеобщего… мусора.
Следователь кивнул участковому. Тот подтянул поближе по ремню кобуру и принялся стучать. Из дома не доносилось ни звука.
– У Вас есть ключи? – обратился опер к сестре.
– Есть, но только он изнутри закрывался.
– На что?
– Ну, там у него крючки были…
– Мы можем повредить дверь. Вы даете свое согласие?
Женщина кивнула.
– Давай, будем выбивать, – сказал опер участковому.
Они несколько раз навалились на двери, потрусили их, и в дверном проеме образовалась тоненькая щелочка.
– Стой! – следователь достал из своего планшета металлическую линейку.
Немного повозившись, ему удалось поднять крючок, и дверь смогли открыть. Едва двери распахнулись – в нос им ударила смесь страшного запаха непроветренных вещей, давно немытого тела, гари и оружейной смазки.
– Ох, раскройте окна, надо проветрить, – простонала Дина, зажав пальцами нос.
Теперь вся одежда напитается этим гнилым запахом, и ей придется идти на работу пешком, чтоб хоть немного проветриться по дороге!
Когда глаза участников следственных действий привыкли к мраку помещения, они прошли сквозь веранду, столовую и «гостиную» в спальню, где и находилось тело умершего. Григорий лежал на полу в скрюченной позе, левой рукой держась за сердце, а правой – сжимая игрушечный автомат. Перед ним была выстроена баррикада из старых чемоданов и еще каких-то вещей. Загородка была обращена к двери. На стенах, комнатных дверях и дверцах шкафов мелом были нарисованы фашистские свастики.
– О, Боже! Это он с фашистами воевал? – спросила сочувственно судмедэксперт у сестры покойного.
– Да, – утирая слезы, подтвердила та догадку Дины.
– Бедный он, бедный! Как наши люди так сходят с ума?!
– Постепенно. Личная жизнь не сложилась. Потом – неприятности на работе. Не было средств, – начала рассказывать сестра покойного. – Вот так свихнулся. И переубедить его было невозможно!
– А переубедить психически больного нельзя. Его надо лечить было, чтоб болезнь меньше прогрессировала. Он лечился?
– Да где уж там! Он же не признавал себя больным!
– В том-то и сложность общения с такими больными, – пояснила Гнатенко присутствующим.
– И сколько лет он жил в таком кошмаре?
– Несколько.
– Да уж, – вздохнул следователь. – Ростик, сфотографируй тут все. Дина Алексеевна, как думаете, от чего умер?
– Судя по позе трупа, бледности кожи и синюшности губ, ногтей и пальцев – острая сердечная недостаточность. Точнее скажу после вскрытия.
– Доктор, а как быть с похоронами? – спросила сестра покойного.
– Мы Вам все расскажем. Пока что можете покупать гроб и погребальную одежду. На кладбище можете уже договариваться, чтоб выкопали могилу. После вскрытия мы выпишем врачебное свидетельство о смерти, а Вы с ним пойдете в ЗАГС и поменяете на свидетельство державного образца. А там Вам дальше скажут, куда идти за компенсацией на похороны.
– Ох, вот это – самое трудное в наших профессиях – сообщать родственникам о смерти близких и все такое! – выдавил из себя молодой следователь.
– Да, – согласилась Дина.
Через час все было кончено. Протокол осмотра трупа на месте происшествия был подписан всеми участниками оперативно-следственных действий. Тело нужно было доставить в отделение судмедэкспертизы.
Сестра покойного нашла подходящий транспорт, тело Григория погрузили в машину, Дина села в кабину показывать дорогу водителю, а опергруппа отправилась на работу.