«Жизнь не хочет невинности.
Каждая жизнь вынуждена стать виноватой…»
«У нас дома в далёкие времена».
На улицах был ветер.
Он то закручивал недавно выпавший снег, густо лежащий на земле, вверх и осыпал им голые ветви заснувших деревьев, то вдруг, внезапно свирепея, бросал его прямо в лицо людям, идущим по дороге.
Ничто не мешало ветру гулять по заснеженным улицам и проноситься со скоростью урагана через весь город в пустынные просторы полей.
Город лежал в низине, прямо на юго-запад от него, километрах в пяти лежал большой нефтехимический комбинат, строительству которого, начавшемуся в начале шестидесятых годов, и был обязан город своим рождением. Да и не только рождением, но и своей свободной планировкой, ибо он был открыт всем ветрам и продувался буквально насквозь, благодаря чему в городе практически не чувствовался тяжёлый запах газа. Над химкомбинатом, называемым в просторечии «химдым», вечно стояло облако дыма, который, однако, рассеивался в воздухе, не доходя до города. Правда, иногда дым и запах газа чувствовались и в городе.
Километрах в семи, по северной стороне, протекала река, не то чтобы большая, но явно и не маленькая, которую всегда отмечали на географической карте, иногда с названием, иногда без оного. Она, в свою очередь, впадала в другую реку. А та была много больше, значительнее и многоводнее. Это была известная на весь мир река, по берегам которой стояли большие города, вошедшие не только в историю страны, но и в жизнь каждого человека. Река эта, как всем известно, впадает в Каспийское море.
Город находится в километрах сорока, если ехать по шоссейной дороге, от своего знаменитого соседа, превзошедшего его в последнее время своей славой, хотя и бывшего в недавнем прошлом небольшим провинциальным городком, в котором сейчас строится громадный автомобильный комплекс. Город уже отстал от своего собрата, как по численности населения, так и по общему виду. В нём есть всего лишь одно двенадцатиэтажное здание, много девятиэтажек, ещё больше пятиэтажных. Есть даже три четырёхэтажных дома. Есть также аттракционы и магазины, кинотеатры, музыкальное училище, двенадцать школ, ПТУ, техникум, вечерний институт, но, к сожалению, в нём пока ещё нет своего спортивного комплекса.
Через весь город, по его главным улицам, с одного конца доходя до деревянной пристани на реке, а с другой стороны – до последних очередей строящихся заводов, ходят трамваи, что и является основным видом передвижения, кроме автобусов. Конечно же, горожане уяснили принцип «Автомобиль не роскошь, а средство передвижения», и поэтому на улицах очень много легковых машин. Всё это в совокупности и составляет город.
Если въезжать в город со стороны химкомбината, особенно, ранним летним утром, то это просто незабываемое зрелище. Когда машина начинает спускаться с возвышения, то далеко впереди внезапно появляется чарующее зрелище. На фоне укутанных сиреневой дымкой высоко поднимающихся над водой лесистых берегов реки вырастает белоснежный город, устремлённый в небо. Лучи утреннего солнца ласково и нежно освещают его, показывая в самом выгодном для него свете. Справедливости ради следует сказать, что при въезде со стороны реки город также не менее красив.
При въезде в город стоит большая стела, поставленная в ознаменование десятилетия города. На ней, на сером граните, вырезан герб города.
Самая разительная черта города, отличающая его от соседей, это обилие зелени. Везде между асфальтовыми дорожками трава, деревья и кустарники.
Но сейчас зима, и поэтому город, если бы по нему не ходили люди, казался бы абсолютно безжизненным. Серые и жёлтые коробки, особенно зимой, не показывают особых признаков жизни. Только люди, живущие в городе, работающие в нём, шагающие по его просторным улицам, и составляют его существо…
На улице был ветер. Он поднимался ввысь и рвал в клочья, пытаясь их разогнать, серые облака, низко нависшие над городом. Опять опускался вниз и кидал комья рыхлого и мокрого снега в закрытые окна, в высокие столбы, в голые деревья. Ветер пытался распахнуть двери и ворваться в подъезды. И мешал передвигаться по дороге людям, с напором сбивая их с ног, благо, что везде были ледяные лужи.
На подоконнике одного из жёлтого цвета домов, которые выходили на проспект Строителей, на пятом этаже сидел одинокий человек мужского пола, шестнадцати лет от рода, и хмуро смотрел в окно. Его звали Андрей Шестопалов.
Он сидел на подоконнике, смотрел в окно и отчаянно тосковал. Сегодня была пятница, и в пять часов должен был состояться классный вечер, посвященный дню Советской Армии. Потому-то Андрей и тосковал. Лену он сегодня не встретил, и не надеялся больше её увидеть, ему почему-то казалось, что у их класса вечера не будет.
Андрей взял ручку, сунул её верхний конец в рот, и опять уставился в окно. На улице поскользнулась женщина в красном пальто, еле-еле удержала равновесие и поспешила перейти на газон. Андрей смотрел за ней, пока она не прошла за дом. Все люди куда-то торопились, то и дело проходили парочки, но никого знакомого не было видно.
Тяжело вздохнув, Андрей придвинул поближе к себе листок бумаги и записал на нём:
И тогда бы точно
Мне не полюбить.
Там уже выше было написано две строчки:
Мне бы жить спокойно,
Сердцу приказать не бить.
Кажется, вышло одно четверостишие, – подумал он. Довольно хорошее. А что дальше написать? Уже второй год, втайне от друзей и родителей, Андрей занимался тем, что писал стихи. И сейчас пытался написать очередное, благо, что сейчас на него снизошло поэтическое вдохновение, да и настроение было отвратительное.
И люблю я тебя безгранично,
И дарю сотни лет,
Нет, надо немного по-другому:
И люблю я тебя безгранично,
И дарю я тебе сотни лет,
Чтобы вечная жизнь твоя личная…
Рифму надо… Чтобы вечная жизнь твоя личная, как же продолжить? Дарила людям свет? Чтобы в вечную жизнь свою личную, жизнь свою личную… молода ты была… Была как поэт? свет? Лет не подойдёт. Чтобы в вечную жизнь свою личную ты жила молодой как весенний цвет… Что-то не получается. А, ладно! По улице шла ватага ребят в тёмных полушубках, у всех в зубах – сигареты, и все они задирали прохожих. Омлет… Лет, лет… Нет, не выходит почему-то.
Андрей сложил листок пополам, слез с подоконника, ручку сунул во внутренний карман пиджака, а бумагу сунул в пятый том зелёного собрания сочинений Шолохова и поставил книгу обратно на полку в книжный шкаф. Потом допишу, – подумал он. Надо позвонить Мише, узнать у него – пойдёт ли он сегодня на вечер. Может быть, не ходить? Впрочем, девчонки могут обидеться.
Он подошёл к телефону, набрал номер.
– Алло, Миша! Позовите, пожалуйста, Мишу… Алло! Мишка, привет! Как дела? На вечер пойдёшь? Время-то ведь уже пол – пятого. Ну…., понятно. Но ты всё же, я надеюсь, пойдёшь на вечер? Ну, ладно, я скоро зайду к тебе.
Прошёл на кухню, налил себе чай из чайника, добавил кипятка, шесть ложек сгущёнки, перемешал и выпил. Вымыл чашку и, взглянув на часы, заторопился. Быстро оделся и вышел из квартиры… На улице было холодно, ветер, казалось, насквозь пронизывал всё, и доходил почти до самых костей. Страшный колотун. Неужели и сегодня ничего не выйдет?
Андрей зашёл в соседний подъезд и поднялся на второй этаж. Нажал на кнопку звонка. Миша ещё не думал одеваться. Андрей постоял немного, поджидая его, но, в конце концов, не выдержал и отправился в школу, на что Миша крикнул вслед: Тише едешь, дальше будешь.
Погода на улице уже переменилась. Ветер стих, было тепло, светло, и с небес падал мягкий снег. За несколько пролетевших секунд тысячи снежинок осели на пальто и шапку Андрея. Андрей почему-то любил такую погоду, когда на улице было относительно тепло, и когда падал мягкий пушистый снег.
Было так приятно идти по дорожке, запорошенной снегом, идти, оставляя за собой следы, идти, и думать о Лене. Снежинки падали на открытое лицо, на волосы, выпирающие из-под зимней бельковой шапки-ушанки, они падали, застывали и постепенно таяли, оставляя после себя влажные капли воды.
Показалась школа.
Андрей увидел, что у входа стоят ребята, и постепенно замедлил шаг. Поднялся вверх по ступенькам и, поглядев в освещенные окна медпункта, прислонился к колонне, придерживающей портик. Дамир грустно смотрел себе под ноги, видимо изучая свой левый ботинок. Стёкла его очков отражали падающий на них свет. Дамир слегка скривил рот и взглянул на Андрея.
– Ну, что же, пошли на вечер?
– Там ещё ничего нет, – отозвался стоявший рядом Фарит, – девчонки проигрыватель не принесли.
– А где вечер-то будет? В классе?
– Да, актовый зал нам не дали, столовую тоже.
– Холодно здесь, – сказал зачем-то Андрей, и пнул ногой снег на крыльце.
– Пошли, – Витя мотнул головой в сторону двери, – хотя, лично мне, не холодно, вообще-то.
Андрей посмотрел на его новенький чёрный полушубок и без лишних слов вошёл в школу. Отряхнул снег со своих ботинок. Витя и Фарит обошли его и бегом поднялись на второй этаж. Слышно было, как они грохочут в коридоре. Наверху послышался голос Тани.
– Зайдём в библиотеку? – Андрей вопросительно посмотрел на Дамира.
– Да. Надо посмотреть на старые НФ.
В библиотеке была только Таисия Павловна.
– Как? Что вы здесь делаете?
– Вечер будет сегодня, ко дню Советской Армии.
– А как же мой Миша?
– Он придёт попозже. Собираться изволит…
– Наверно, причёску укладывает? Как же…
– Угу. Я не выдержал и сбежал.
Ребята разделись.
Дамир прошёл между стеллажами и остановился у другого края, нагнулся к нижней полке, покопался немного и вытащил три потрёпанные брошюрки. Любовно осмотрел их, и снова вышел на свет.
Андрей сидел за столом и листал подшивку журнала «Октябрь» за 1964 год. Таисия Павловна заполняла какую-то карточку.
– Что-нибудь интересное?
– Да нет, просто так смотрю.
Дамир указательным пальцем быстро поправил на носу очки и, в который уже раз принялся перечитывать седьмой выпуск «Научной фантастики».
Распахнулась дверь библиотека и на порог появляется Миша, в кожанке и весь, засыпанный снегом. Он оглядел помещение и приветственно вскинул руку.
– Привет!
– Пойти сначала отряхнись, – сказала Таисия Павловна.
– Только не здесь! Выйди в коридор.
Михаил сделал шаг назад, резко отряхнулся и, похлопав себя по бокам, топнул ногой по полу. Стёкла угрожающе зазвенели.
– Прекрати!
– По – жалуй-ста…
Миша скинул куртку, шапку и, вытащив из кармана маленькое зеркальце и расчёску, тщательно расчесал свои чёрные, густые и длинные волосы. Затем подошёл к Дамиру и хлопнул его по плечу.
– Что сидим? – и, обращаясь к Андрею, сказал, – я же говорил, что не надо торопиться. Поспешишь – людей насмешишь.
– Я ещё не ходил туда. У них, кажется, проигрывателя нет.
– Ха! И не будет. Я уверен, что Набоб его и не принесёт.
– А что Володи не видно? – спросила Таисия Павловна.
– Он сегодня учится, – буркнул Михаил, и более мягким тоном обратился к ней, – мам, у тебя ведь есть проигрыватель?
– Да. Ну и что?
– Ну, мам…
Михаил сделал многозначительный жест.
– Ты нам, мы тебе…
– Я вам, а вы мне? – смеясь, сказала Таисия Павловна.
– И не думай, я не дам вам ломать последний проигрыватель…
– Ну, мам…
– И не думай.
В дверь постучали.
– Да, сказал Миша негромко.
– Да, чёрт возьми! – гаркнул он.
Дверь открылась и в библиотеку зашла Надя.
– Ребята, что же вы? Мы вас ждём, а вы…
– Хорошо, сейчас идём, – сказал Дамир.
Андрей ничего не сказал, посмотрел на Надю и встал со стула.
– Пошли.
Надя шла, о чём-то разговаривая с Дамиром. Андрей шёл позади Миши.
Послышался стук входной двери. Андрей резко обернулся и увидел несколько вошедших в школу девушек. Послышались их голоса. Андрей стрепетом узнал Лену.
Она была в зимнем пальто белого цвета, и в белых же зимних сапожках. Лена тоже увидела Андрея, тем более, что он буквально застыл на месте.
– Ну, чего же ты? – спросил Миша, тоже остановившись.
– Иди, я сейчас буду.
Лена с одноклассницами прошла мимо Андрея. Вскользь удостоила взглядом. Он начал подниматься по лестнице сразу же вслед за ними.
Девушки, поднявшись на второй этаж, свернули налево. По их разговору Андрей понял, что их класс тоже проводит вечер, посвященный дню Советской Армии. У входа в кабинет стоял Коля, он о чём-то шептался с Галей.
– Привет, – сказал Андрей и пожал руку Коле.
– При-и-ве-т, – протянула Галя и с вызовом посмотрела на него.
Андрей прошёл в класс.
Ребята укладывали парты друг на друга у самой стенки, соблюдая место для торжественной части и для танцев. Девушки-одноклассницы стояли у стола и о чём-то тихо беседовали. Миша стоял, прислонившись к стене у окна, и задумчиво смотрел на Таню. Она улаживала свою причёску. Дамир торчал перед доской и рассматривал поздравительную надпись разноцветными мелками: «Дорогие мальчики! Поздравляем Вас с днём Советской Армии!»
Тамары Владимировны в классе ещё не было.
Зашли Азат, Коля и Галина. Андрей на пару с Азатом подхватил одну из последних парт и водрузил её наверх. Затем остановился и посмотрел на Дамира. Тот оглянулся и подошёл к Андрею.
– По-моему, ничего хорошего не будет.
– Да, – тихо ответил Андрей.
Они подошли к Мише, и встали рядом, обхватив его с обеих сторон за плечи.
– Что такой сумрачный?
– Да нет, почему же? Я ве – сё – лый… – попытался улыбнуться Миша, и искоса взглянул на Татьяну. Дамир глянул туда же.
Андрей невозмутимо смотрел на Михаила и по досаде, появившейся у него на лице, догадался, что Таня болтает с кем-нибудь из ребят. Так и есть, – она общается с Колей. Он вслушался. Разговор шёл о каких-то фотографиях.
Миша саркастически усмехнулся и с видом обиженного демона повернулся к Дамиру.
– Давай, выйдем, подышим свежим воздухом.
– Я вообще-то…, ну, да ладно, пошли.
– А ты, Андрей?
– Я сейчас приду.
Миша с Дамиром вышли из класса.
Татьяна вынужденно прервала разговор на короткое мгновение, и бросила быстрый взгляд вслед уходящим ребятам. По лицу Николая скользнула лёгкая тень недовольства, но он с удвоенной энергией продолжил конфиденциальную беседу. Михаил как раз обернулся и встретился глазами с девушкой. Недовольно передёрнул плечами и захлопнул за собой дверь.
Андрей со скучающим видом подошёл было к учительскому столу, но девушки не подпустили его туда. Тогда он тоже вышел. И вовремя.
Миша, размахивая руками, горячо и убеждённо доказывал Дамиру какую-то совершенно невозможную теорию. Но внимание Андрея привлекло другое.
Неподалёку от них стояла Лена с девушкой из своего класса. На ней была блузка в горошек, та самая, в которой она была на бале – маскараде под Новый год, и синяя, с расклешенными краями юбка до колен. Это было тринадцатого декабря, играли в рыбака и рыбку. Он с Виктором поймал Лену. Правда, тогда Андрей ещё не знал, как её зовут.
Схватили её за руку, Витя немного смутился, и так стояли, пока девушку у них не увели подружки. Андрей смотрел тогда на неё, на её лицо, глаза, держал в своей руке её холодную ладошку, и касался её длинных пальцев с нежной кожей, ощущая необыкновенный трепет в своей душе. Ему хотелось так стоять хоть до скончания века. Но Лену скоро увели.
Сейчас она была ещё лучше, чем тогда, и Андрей, подойдя к Дамиру, прислонился к стенке и стал смотреть на Лену. Она о чём-то тихо рассказывала своей однокласснице. Но при этом несколько раз вскидывала глаза на Андрея, и явно заинтересованно смотрела на него. Андрей поймал на себе взгляд Миши и слегка отвернулся от Лены.
Девушки постояли ещё несколько минут, потом они повернулись и зашли в свой класс, кабинет биологии. Там слышался шум, голоса – очевидно, что празднование было в самом разгаре.
Я сегодня провожу её, – подумал Андрей. Должен же я когда-нибудь объясниться. Я люблю Лену, точно люблю. А иначе, почему же у меня так замирает сердце, когда мы встречаемся глазами, почему я чувствую потребность видеть её, слышать её голос, ощущать её присутствие, и всегда быть с нею рядом. Может быть, это любовь…
Когда я смотрю на неё, то мне хочется обнять её, целовать её губы, её щёки, её глаза, хочется поднять её на руки, нести её на руках, и так идти, идти, идти… Она это понимает, особенно, когда я смотрю на неё. Она понимает все мои мысли. Почему она так избегает меня? А я не могу заставить себя подойти к ней и заговорить. Я не могу этого сделать. Нет, сегодня я обязательно провожу её, и я ей всё объясню, и скажу ей, что я не могу жить без неё, без её светлой улыбки и чудесных глаз. А какого цвета у Лены глаза? Я никак не могу этого понять…
Миша хлопнул его по плечу.
– Что задумался? Горестной печалью обречён…
– Я думаю, что жить нам осталось совсем немного, и перед смертью мы будем вспоминать всё, что с нами было в юности.
В дверях показались Валерий с Аней.
– Ну, как проигрыватель? – иронически ухмыляясь, спросил Миша.
– Да не работает он у меня, пытались отладить, но ничего не вышло.
– Танцев, очевидно, не будет? – сказал Дамир и, слегка улыбнувшись, посмотрел на Валерия.
– Нет, почему же? – ответила Тамара Владимировна, появившись за их спинами.
– Здравствуйте, ребята. В шкафу должен быть проигрыватель. Мы на нём слушали в прошлом году «Времена года» Чайковского. Помните?
– Как же, – пробурчал Михаил.
– Вот ключ, Миша, попробуй открыть шкаф.
Михаил старательно пытался в течение пяти минут открыть шкаф, но ничего не выходило. Он хотел уже с силой надавить на ключ, так, чтобы замок бы или сломался, или открылся, но Дамир успел его вовремя остановить.
– Что, не открывается? Наверно, ключ не подходит, – с этими словами Тамара Владимировна взяла ключ у Миши и вошла в учительскую. Через некоторое время, показавшееся Андрею вечностью, она вынесла другой ключ.
– Вот, наверное, этот.
Миша легонько всунул ключ в замочную скважину, легонько повернул ключ против часовой стрелки на 270 градусов, и дверка распахнулась. В шкафу, на второй полке снизу стоял какой-то потрёпанный проигрыватель, отдалённо напоминавший тот, который был в прошлом году.
Рафаэль с Валерием, всё время стоявшие рядом с Мишей, подхватили проигрыватель и поднесли его к стенке, где был розетка от сети. Там специально оставили одну парту, около неё стояли Коля с Галей.
Таня взяла со стола пачку пластинок и пошла в тот же конец. Миша проводил её ироническим взглядом.
Андрей поймал себя на ощущении какой-то нереальности всего происходящего, и своей абсолютной непричастности ко всему этому. Словно всё это происходило во сне или в кино. Он участвовал во всём, и в то же время смотрел на всё это откуда-то со стороны, с позиции постороннего человека.
Всё вокруг вызывало лишь зрительный интерес, как будто я стою и смотрю театральное представление. То, что здесь происходит, интересно, трогает мои чувства, но мне как-то интересно это лишь с позиции стороннего наблюдателя. Такое ощущение, как будто я не здешний.
Странно, но такое же было и тогда, тем летом, когда мы всем классом ходили в поход в лес. Особенно странно было вечером, – когда я сидел и смотрел на костёр. Яркие языки пламени уходили высоко в ночную мглу, слегка трещали ветки, голубовато-красное сияние озаряло ребят, умиротворённо сидящих вокруг огня. Чёрно-синее небо было усеяно миллиардами сверкающих капелек-звёзд. Вокруг стояли громадные, с густой листвой широкие тёмные деревья, и где-то неподалеку слышались сладкие соловьиные трели.
Соловей то умолкал, то вновь начинал выщёлкивать свою такую прелестную в этот чудесный июньский вечер песню.
Я сидел на мягкой шелковистой траве, приятно холодившей мои руки, которыми я опирался о землю, и смотрел на пламя костра.
Среди всех зрелищ наиболее прекрасное – это огонь. Все люди признают это, и, наверное, первая полу-собака, полу-волк, впервые пришедшая к чел о веку-охотнику, подошла именно заворожённая пламенем и теплом огня, приручённого в виде костра.
Жар костра согревает мне ноги, а спиной я касаюсь холодной и тёмной ночи. Приятное чувство, очевидно похожее на то, которое испытывают англичане, когда они сидят в своих холодных сырых комнатах в промозглые туманные лондонские дни и, протянув ноги к тёплому весело трещащему камину, наслаждаются ароматом горящих сухих дров. А может быть, и не сухих дров…
И когда, подняв горящие палки и дымящиеся головешки, мы стали бегать по поляне, именно тогда меня и постигло впервые то чувство нереальности происходящего. Оно и есть, и его нет, это толи сон, толи явь. Но это было так чудесно, такой отдых был и телу, и душе, что просто невозможно было всё это выразить словами. Для этого просто надо подобное пережить самому. А слова, все слова – это всего лишь ложь. Камуфляж реальности. Наверно, то же самое испытывают верующие люди тогда, когда они достигают религиозного экстаза.
Андрей оторвался от своих мыслей, и снова вернулся в реальный мир, и понял, что несмотря на то, что он целиком воцарился в себя, он, оказывается, внутренним зрением видел всё, что вокруг происходит. Проигрыватель не работал, и теперь все были в жуткой растерянности. Праздника не получалось. Один лишь Миша с хитрым видом смотрел на собравшихся одноклассников. Да, точно, ведь у Таисии Павловны есть проигрыватель.
Андрей толкнул Мишу в бок и кивнул на дверь. Миша опять улыбнулся, чрезвычайно хитро, и подошёл к Тамаре Владимировне. Что-то ей зашептал, почти на ушко. Посмотрел на Андрея, как бы приглашая его с собой, но он отрицательно покачал головой.
Тамара Владимировна и Михаил вышли из класса.
Ребята разбрелись по школе кто куда.
Андрей с Дамиром прошли в рекреацию. Оттуда была видна закрытая дверь её класса. Дамир что-то говорил, о чём-то рассказывал, поминутно поправляя очки. Андрей ему поддакивал, тоже что-то рассказывал, но всё это время у него в голове крутилась одна мысль: Выйдет или не выйдет? Она не вышла.
Миша с довольным и глубокомысленным видом притащил проигрыватель, и всех спешно пригласили в класс.
Девушки опять столпились у стола, Тамара Владимировна стояла немного поодаль, ближе к доске. Вперёд вышла Таня и, очевидно, как самая смелая, начала поздравительную речь:
– Дорогие мальчики! Мы, девочки нашего класса, поздравляем Вас с Днём Советской Армии! Желаем Вам в дальнейшем, в недалёком будущем отличной службы, и желаем быть хорошими воинами, доблестными защитниками нашей Родины! Поздравляем Вас, Мальчики!
Все захлопали, и девушки бросились раздавать подарки. В знак их мужского начала ребятам подарили галстуки, в надежде на лучшее, и тут же повязали на шею. Вручили открытки.
Андрей отошёл в сторону и прочитал то, что там было написано:
Андрей!!!
Поздравляем тебя с праздником 23 февраля!
Желаем всего самого наилучшего.
Одноклассницы.
Он догадался по почерку, что писала Татьяна. Подошёл к Дамиру и Мише, посмотрел их открытки. Текст тот же. И почерк тот же. Миша незаметно стянул с шеи галстук, какого-то сине-красно-бело-фиолетового цвета, и сунул его в карман.
– Тьфу, рази это подарок! А я-то думал… «Мой дядя как-то занемог, и лучше выдумать не мог». У меня дома таких галстуков уйма. В нём ведь никуда и не пойдёшь. Ну, ничего… Мы им сделаем такой подарок, что, они ахнут, особенно в сравнении с ихними. Тьфу!..
К Мише подошла Надя.
– Что же ты галстук снял? Не нравится?
– Да ничего, только дышать трудно, – ответил Миша и отошёл в сторону. Подошёл к Николаю. Тот ставил пластинку. Поставил, запустил и объявил: Танго!
Все стояли по стеночкам. Потом Женя не выдержал и пригласил на танец Наташу. После того как первая пара вышла на арену, число танцующих учеников начало расти в геометрической прогрессии. Андрей сидел в углу и смотрел. Коля пригласил Галю и нежно танцевал с ней.
Таня выжидающе смотрела, но, после того как её пригласил Азат, от танца не отказалась и вышла с ним. Миша недовольно насупился и угрюмо уставился в окно, благо, что оконное стекло отражало ярко освещенную комнату, и ему и так всё было хорошо видно. У него резко испортилось настроение, и это сразу же все заметили. Тамара Владимирова, которая сидела за столом и за всеми внимательно наблюдала, слегка улыбнулась, вполне удовлетворённо, увидев Мишину реакцию на поведение Тани.
Дамир медленно танцевал с Аней, Виктор – с Людой.
Все танцевали или сидели по углам и стороночкам. Музыка закончилась. Кто-то поставил шейк. Тут высыпали почти все. Андрей тоже вышел из своего угла и присоединился к дрыгающимся и извивающимся под злобные звуки воинственного тамтама, как когда-то выразился Миша, когда у него решились как-то спросить, почему он не танцует шейк. И далее он заявил о той, что не является людоедом, чтобы танцевать дикарские танцы.
Андрея даже затрясло от смеха, когда он вспомнил, как они танцевали мумбу – юмбу на дне рождения у Миши, обнявшись, все вместе за плечи. Это был совершенно дикий, но очень даже высоко интеллектуальный танец, от которого дрожали и пол, и стены, и дребезжали окна и посуда.
Андрей посмотрел в сторону Миши и увидел, что они с Дамиром обсуждают с жаром какую-то ну очень насущную проблему.
Когда танец кончился, Андрей вышел в коридор и посмотрел в рекреацию. Из соседнего кабинета тоже слышались какие-то дикие вопли, выкрики и гремела музыка. Но никто в коридор не выходил. Им там явно было интереснее. Немного постояв перед дверью, Андрей опять вошёл в класс. Опять звучало танго.
Миша танцевал с Таней, они о чём-то заинтересованно шептались, Дамир танцевал с Ириной, Коля с Галей, Валерий с Аней. Другие тоже танцевали. Валя стояла в сторонке. Андрей пригласил её на танец. После танца он взглянул на часы и обнаружил, что время уже полдевятого. После этого он начал беспорядочную танцевальную жизнь и танцевал уже со всеми.
Вечер длился до девяти часов. Без пяти десять Тамара Владимировна встала и решительно сказала, что пора заканчивать. Ребята неохотно докончили танго, доели последние ириски, лежавшие на столе, и начали одеваться. Миша быстро отнёс проигрыватель в библиотеку, запер дверь, и, уже одетый встал у входа. Принёс пальто Андрею. Дамир к этому времени уже незаметно ушёл домой.
Андрей понял, что Лены уже нет. Их вечер закончился много раньше, и они, естественно, тоже ушли раньше.
Странно, что мне никогда не везёт, – подумал Андрей. То, чего я обычно хочу, желаю или просто думаю или мечтаю об этом, к сожалению, никогда не сбывается. Какой-то злой рок мешает мне познакомиться с Леной и, по крайней мере, хотя бы подружиться с ней. Ничего из задуманного мною никогда не выходит. Такой уж, наверное, я несчастный человек. А может быть, во всём виновата моя нерешительность, а точнее, моя трусость?
Андрей горестно улыбнулся и быстро пошёл к выходу. Миши там не было, как и Тани, впрочем, тоже.
Ребята, кто по двое, кто по трое расходились по домам.
Андрей поднял воротник и резкими, порывистыми шагами двинулся по полутёмной заснеженной дороге. Он был похож на одинокого волка, раненного в самое сердце, но оставшегося в живых.
С неба холодно и молчаливо смотрела луна, немой свидетель земных человеческих метаний. Звёзд на небе не было видно.
На следующий день Андрей пошёл в школу только к девяти часам. Военного дела не было. Все занятия прошли как обычно, то есть Андрея ни разу не спросили, тем более, что он всё равно ничего не читал к сегодняшнему дню. Последним уроком была литература.
После звонка Андрей, подхватив в портфель с учебниками, кубарем скатился по лестнице и помчался в раздевалку. Быстро прорвался к вешалке своего класса и начал одеваться. Оставалось надеть только шапку, как Андрей увидел Лену. Она уже собралась выходить. Андрей стремительно вышел вслед за ней. Остановился у входа и проводил Лену взглядом.
Она была как всегда очаровательна в своём белого цвета зимнем пальто, в вязанной красной шапочке и в светло-коричневых сапогах. Вся её фигурка так возбуждала Андрея, что он просто горел желанием, а её взгляд, которым она наградила его раздевалке, рождал надежду. Андрею хотелось догнать её сейчас, стремительно подхватить её под руку, и пойти так по улице. Но он не мог. Он чувствовал, что это невозможно.
Вот если бы я был с нею знаком! Я бы тогда с полным на то правом здоровался с ней каждое утро, провожал бы её домой, мог бы свободно с нею разговаривать и просто держать её за руки, болтать и танцевать с ней. Но ничего этого не было.
Проклятая робость! А что такое симпатия? Как в человеке зарождается это чувство? И как оно проявляется? Она мне нравится, а я и сказать-то не могу, что она мне так сильно нравится. За её глаза, за её волнующий грудной смех, за то, что она вообще есть…
Лена остановилась у ворот и стала о чём-то разговаривать с девчонками из своего класса. Андрей долго смотрел на них, а потом медленно пошёл в их сторону, всё это время пристально всматриваясь, буквально вглядываясь в Лену, в эту самую прелестную юную девушку, которая божьей милостью пробудила в нём чувство любви к себе.
Он тоже встал около школьных ворот, неподалеку от них, краем уха улавливая их разговоры и усиленно делая вид, что поджидает Мишу. Вскоре подошёл Михаил.
Андрей с Мишей поговорили некоторое время, прислонившись спинами к полуразвалившейся стене, о высшей политике, затем о марках. После того как девушки рванули с места в картер и понеслись домой, и Лена пропала между домами, Андрей и Миша тоже пошли домой, а точнее, домой к Мише.
Посидели, посмотрели новые марки, после чего Андрей собрался и пошёл домой. В квартире ещё никого не было. Андрей разогрел суп, чай и немного поел. Потом сделал задачи по алгебре, прочитал три абзаца по литературе и, взяв в руки роман Дюма «Три мушкетёра», улёгся на диван.
От этого увлекательного занятия его оторвал только приход мамы с работы. Пока она ужинала, Андрей включил телевизор и опять сел на диван, одновременно перечитывая любимую книгу и следя за событиями на телеэкране.
Внезапно зазвенел телефон. Мама откликнулась на звонок, подошла и взяла трубку:
– Алло! Это ты, Володя? Андрей, тебя…
Андрей взял трубку и услышал знакомый голос Володи.
– Привет, Андрей!
– Привет, как дела?
– У меня ничего, а у тебя?
– Как всегда плохо, но жить можно. Пока.
– Ну, это уже лучше. У меня, в общем-то, также. Ну, не падай духом, падай брюхом.
– Хорошо. Постараюсь…
– Слушай, а ты не хочешь в воскресенье ко мне? Может, опять соберёмся компанией?
– Это уже отлично. Но как Миша?
– Куда он денется с подводной лодки! Я ему уже позвонил, переговорил. Он согласен.
– А Костя, Дамир?
– С ними я уже договорился. Правда, они не знают, что соберёмся вместе, но так даже лучше. Устроим снова записи, посидим, поговорим да побеседуем. Посмотришь мои новые марочки и открытки. У тебя этикетки спичечные ещё целы?
– Да, конечно, а куда они у меня денутся? У меня всегда всё цело.
– Ну, тогда ладно, я спокоен за завтра. В общем, я буду ждать.
– А к скольки?
– Часам, скажем к одиннадцати. Мама у меня в гости пойдёт, и мы останемся совсем одни.
В телефонной трубке послышались короткие гудки.
Мать уже постелила постели, поэтому после разговора Андрей просто разделся и лёг спать. Эх, интересно было бы сейчас вернуться в прошлое. Путешествия, войны, драки, тайные союзы – чего там только не было, в прошлом. Как хорошо, что есть, о чём вспомнить. Последняя мысль Андрея, перед тем как он погрузился в сонное забытье, была о Лене. Вот если бы и она входила в нашу компанию…
Лена сидела за письменным столом и заполняла очередной день своего дневника. По комнате разливался розовый полумрак, полу – сумерки от настольной лампы. Старшая сестра лежала в постели и делала вид, будто спит, но сама сквозь длинные полузакрытые ресницы следила за Леной.
– Ты что пишешь? – спросила Марина, когда ей надоело притворяться.
– Дневник, – коротко ответила Лена.
– А зачем?
– Просто так, для собственного удовольствия. Я описываю то, что произошло сегодня со мной.
– Опять, наверное, о нём пишешь?
– О ком э – то…, о нём? – насторожилась Лена.
– О неком мистере X, насколько я понимаю…
– Так ты ещё читаешь то, что я пишу! – Лена вскочила из-за стола и бросилась к сестре с намерением её поколотить, или, по крайней мере, причинить адекватную преступлению физическую боль. Но та не приняла вызова и принялась щекотать Лену. Так они и барахтались некоторое время, потом обе девушки весело расхохотались. Лена села на живот Марины и упёрлась своими острыми локотками в её пухлую грудь.
– Нет, ты всё же скажи мне, почему ты читаешь мой дневник? Тем более, без спроса.
– Да я случайно наткнулась на него в письменном столе, случайно открыла и заинтересовалась, и прочитала весь. Ты хорошо пишешь, но вот только кто этот мистер X?
– Просто один парень из нашей школы. Старшеклассник. Он вечно смотрит на меня, когда мы встречаемся. Взгляда не отводит. А подойти боится, или, может быть, стесняется… У него такие странные, какие-то как бы изучающие глаза.
– А какого они цвета?
– Коричневые… Есть даже немного зеленоватый оттенок, особенно на свету. Как у кошки прямо.
– Он тебе нравится?
– Да так себе, просто интересно, о чём он думает, когда глядит на меня.
– А глаза ты его запомнила, значит, встречались глазами-то?
– Что поделаешь, если он стоит как столб и смотрит на меня. И ничего не говорит. Вот я и запомнила, какие у него глаза. Ой, Маринка! Если бы ты только знала, что сегодня было!..
Лена слезла с Марины и легла рядом, но поверх одеяла. Они крепко обнялись, прижались друг к другу, и Лена жарким шёпотом стала рассказывать заинтересованно слушающей её сестре:
– Я выхожу сегодня после уроков из раздевалки, а он – за мной, даже не оделся до конца. Вышел на крыльцо и смотрит на нас, а я девчонками стою у ворот. Смотрит он на нас так тоскливо. Видно думает – подойти, или мимо пройти. Подошёл, тоже встал у ворот, и делает вид, будто ждёт кого-то. Стоит и зыркает на меня, а то и вовсе без отрыва смотрит. И так изредка на него взгляд кидаю.
Потом подошёл к нему друг его, Миша, и начали они о какой-то чепухе разговаривать. Говорит, говорит, а сам всё не меня смотрит. И, главное, немножко нравится он мне, всё-таки симпатичный, хотя, конечно, и не мой идеал. Смотрит, смотрит на меня, а как увидит, что я гляжу на него, у него глаза так и начинают сверкать.
– Вы что же, так вот и стояли всё время?
– Ну, да. А что? Потом мы ушли, и они тоже.
– Надо было тебе к нему подойти, подошла бы и спросила – что это ты на меня так смотришь?
– Ну, вот ещё. Нет, я так не могу. Была охота позориться! Нам в классе своих мальчишек по горло хватает.
Марина устроилась поудобнее и дотронулась до груди Лены.
– А что, мальчишки – то, небось, тискают уже?
– Да, ну, тебя! Нашла о чём спрашивать, – Лена попыталась отодвинуться от сестры к стенке, но та и там настигла её, и сжала крепкими пальцами небольшую упругую грудь Лены.
– А это ведь приятно, когда грудь ласкают…
– Вот ещё, всякие там придурки или шизики хватаются, как за шарик и держатся. Совсем даже не приятно, а скорее больно. Особенно, вон, когда Толька…
– Что Толька? Это тот высокий, кучерявый, тот, что к нам однажды приходил? Да? Он мне ещё тогда понравился, вежливый мальчик…
– Да, уж, вежливый… Особенно в день Советской Армии. Когда мы с ним танцевали, то он так прижался ко мне, что… Ну, ты меня понимаешь. Ужасный нахал! А потом я с ним вышла из класса, и мы спустились на первый этаж, там никого не было.
Идём себе, спокойно разговариваем, и вдруг он прижимает меня к стенке, и давай сразу руками лапать. Я его оттолкнула, но он же сильнее меня. Просто вжал меня в стену, размазал по ней всем своим телом, придавил, и ещё целовать пытается, в губы. А я ему не даюсь. А он руками потом… И дальше… Стыд один.
Я вырвался, убежала, а потом захожу в класс – он сидит, как ни в чём не бывало, и ухмыляется. Глаза бы мои на него не смотрели…
– Ну, это ты зря. Это самое лучшее время – молодость, особенно, когда ты в школе. И первая любовь тоже в школе. Я думаю, что ты ещё девушка?
– Пока ещё не женщина.
– Жаль, в твои годы пора бы уже познать радости любви. Я читала одну китайскую сказку, так в ней писалось, что в тринадцать лет девушке ещё рано любить – это у них называлось «узнать цветок», в четырнадцать лет «раскрыть цветок» – самый раз, а в пятнадцать лет – «сорвать цветок» – уже опоздала. Сейчас к тому же акселерация. Сама-то я впервые полюбила в пятнадцать лет.
– А кто он был?
– Один парнишка из техникума. Мы тогда вечера делали в уютной компании, и ночевать иногда оставались «у подруги», вот он меня и заломал в один из этих вечеров.
– Ну, а как это было?
– Да, мне сперва не показалось. Больно было, потом какое-то удовлетворение. Но по настоящему радость любви я узнала только сейчас. И, ты знаешь, сейчас мне это нравится…
– А это… очень приятно?
– Как тебе сказать… Надо самой всё испытать. Всё познаётся в сравнении. А так, что – слова ложь, и то, что в книгах – тоже не правда. Не вся правда. Для мужчин самое главное всё-таки не душа, а то, что находится у женщины вот тут, – и Маринка ткнула пальцем в надлежащее место, и Лена взвизгнула от волнующего восторга. – И вот тут, – Марина выпластала над сорочкой одну из своих пышных белых грудей с ярким пунцово устремлённым вперёд соском.
– Дай бог, чтобы тебе попался настоящий мужчина, а не такой молокосос как мне. Чтобы он понимал толк в любви, и в настоящих ласках…
– А разве этого не хватает? – Лена показала жестом.
– Что ты, что ты… Это же так просто. От этого только мужчины получают удовольствие, а вот нам женщинам надо, чтобы… – тут начался строго специфический женский разговор, слишком откровенный и слишком прямой, который явно недостоин того, чтобы его слушали мужские уши. А не то ненароком они могут и побагроветь. От стыда.
Женщины ведь в разговорах между собой «tet-a-tet» гораздо более откровенны, чем мужчины… И, даже если они и не разговаривают площадной бранью, как мужчины, но они склонны разговаривать так и о таком, что даже у ангелов на небесах краснеют уши, и иные части тела.
Вадим Зотов по своей натуре никогда не был драчуном. Но в детстве слишком многие, в том числе и учителя, пытались подчинить его своему влиянию, но он уже тогда никого не признавал за авторитет. Результатом этого были дворовые и школьные драки. Его били, много раз били, больно и жёстко, до крови, но он всё равно оставался таким же независимым от всех. И отвоевал-таки себе право не подчиняться и быть независимым.
С ребятами из своего дома он был на равных отношениях, они были знакомы с ним и даже пару раз приходили по его просьбе на помощь, когда он дрался с чужаками. Однако неизменно они были против него при его драках со своими. Они чувствовали в нём что-то явно чуждое им.
Он большей частью сидел дома, чем выходил на улицу. Эти выходы обычно заканчивались потасовкой. Он не терпел лжи, хотя и сам в некоторых случаях мог нагло врать, с удивлением обнаруживая в себе то, что ненавидел в других. Но при этом он нисколько не стыдился подобного поведения, и даже не краснел.
С самых юных лет он познал науку лицемерия, и для себя вывел даже особую теорию, что у каждого человека на самом деле не одно, а несколько лиц: у кого – пять, а у кого – и по – более. Одно – на работе, на учёбе, другое – на улице. Третье – дома, среди близких, четвёртое – он сам, такой, какой он и есть. А пятое лицо – это то, чего он ещё сам про себя не знает.
Он моментально приспосабливался к любой обстановке, но одновременно при этом оставался свободным. В школе он был неизменным ударником, примерным учеником, правда несколько неактивным по общественной линии. В классе он близко ни с кем за все годы учёбы так и не сошёлся, если не считать Володю Ливника, с которым он был в весьма приятельских отношениях. Так, по крайней мере, считали многие, в том числе и учителя.
Только в каком роде это были приятельские отношения? Они сидели на одной парте, списывали друг у друга, у них были общие увлечения – книги, фотографирование, но за пределами школы они встречались очень редко. Впрочем, он сам был виноват в этом: после первого посещения Володи дома он, с присущей ему резкостью, заявил, что родители Ливника ему не понравились. А к себе он Володю почему-то не приглашал. Но и без этого все в классе знали, что отец его пьёт, а мать, больная и издёрганная женщина была не в силах влиять на него.
Из своих одноклассниц он более или менее хорошо относился только к Лидочке Буренцовой. Однажды, это было в восьмом классе, они остались после уроков дежурными. Он тогда вытер мокрой тряпкой свою половину класса, а она – свою. Причём молча. И, когда она поднялась и подошла к доске, чтобы стереть написанное там, он сидел на корточках на полу и смотрел на её ноги прямо перед собой.
Лида густо покраснела, заметив, куда направлен его взгляд, и хотела отодвинуться, он внезапно поднялся и решительно обнял её. Губы его прильнули к свежему алому рту, а руки в это время тискали маленькую упругую, только начинающуюся распускаться, девичью грудь. Они некоторое время стояли, тесно прижавшись, друг к другу, затем Лида резко вырвалась и, схватив свой портфель со стола, со слезами выбежала из класса.
Он вытер доску, вылил грязную воду и, собрав вещи, пошёл домой.
На другой день Лида ничего не сказала, но начала всячески сторонится его.
С тех пор он и начал более или менее хорошо к ней относиться. Но попытки своей приблизиться к ней больше не повторял, даже тогда, когда для этого однажды возникла превосходная возможность: их класс отправился в поход в лес с ночёвкой. У них на всех было, всего лишь пять палаток, а в классе тридцать человек, так что в палатках было более чем тесно. В тесноте, да не в обиде. А теснота, как и темнота – друг молодёжи.
Наступила ночь. Некоторые дремали около костра, а он же лежал в палатке рядом с Лидой, совсем вплотную. Лида лежала, закрыв глаза, не двигаясь, но Вадим чувствовал, что она не спит. Рядом раздавалось хихиканье. Он приподнялся на локте и в полутьме увидел, что это Витька щупает какую-то девчонку. Ему захотелось выругаться, но он сдержался.
Посмотрел на Лиду, она тоже напряжённо прислушивалась к смеху рядом. Их взгляды встретились. Он хотел отвернуться, но вдруг увидел, понял её взгляд. И уловил её сдержанное дыхание, и её откровенное желание. Лида робко улыбнулась ему, но он резко отвернулся от неё и больше не поворачивался.
Он много читал, и знал всё, многое не изведав. Да у него и не появлялось желания что-либо испытать. Под влиянием книг он почувствовал себя высшим существом, стоящим над всеми остальными людьми, и ему претило то, что он может чувствовать то же самое, что и они. Кроме того, он уже довольно ясно представлял себе свои недостатки, выяснил их и довольно честно признавался в том, где и чего он может достичь.
У него была плохая память. Не то чтобы совсем плохая, но несколько своеобразная, даже избирательная. Ему вспоминались какие-то мелочи, а главное, необходимое, в самом деле, почему-то обычно в голову не приходило. Отсюда, как следствие то, что он не знал в школе математики и точных наук.
После окончания школы он как-то очень удивился, что ничего не знает и не помнит из того, чему десять лет учился. Но он ошибся: всё то, что он когда-то узнал, на самом деле осаждалось в тайниках его памяти, и само собой начало приходить к нему в нужную минуту.
Он был терпеливый человек, но когда его терпение лопалось, или когда он давал себе волю, то он становился в буквальном смысле этого слова страшным. В минуты ярости он мог натворить всё, что угодно, мог лезть на рожон, не взирая ни на ситуацию, ни на обстоятельства, ни на место, ни на время.
Интересно, что разум его в это время всё понимал, анализировал, но действовал абсолютно самостоятельно и не предпринимал никаких попыток обуздать свои инстинкты и беснующееся тело.
Это были его главные недостатки, которые он в себе признавал. Но самым главный недостатком в нём был его слишком трезвый разум, ничего не принимающий на веру и не признающий постоянных авторитетов.
Он иногда поступал, так же как и все, выключая свой собственный разум. И жил тогда одним лишь осознанием того, что раз уж он живёт на этом свете, на этой земле и на той планете, в это время и с этими людьми, то ничто человеческое и ему не должно быть чуждо, но всё же очень часто после этого раскаивался в этом.
После окончания школы Зотов, несмотря на то, оценки в аттестат ему вывели хорошие, и даже вручили грамоту, решил в институт не поступать. Сначала поработаю немного, потом отбарабаню в армии, а вот после армии можно будет и поступать куда-нибудь. И льготы будут, и умнее немного стану.
Но была ещё одна причина, по которой Вадим решил отдаться на волю волн судьбы. Он в ней никому не сознавался, и никто об этом не знал – он хотел стать писателем, и хотел писать хорошие настоящие рассказы, печататься в журналах и выпускать свои книги. Но для этого был нужен опыт и знание жизни. Именно поэтому он решил познакомиться с областью материального производства, то есть, в его понимании с жизнью простых людей, работяг, с их работой.
Он много раз пытался писать – рассказы, повести, романы, но у него ничего не выходило, и он сжигал их, одну за другой, на кухне, на газовой горелке. После этого в квартире обычно долго пахло гарью. Ему также не хватало терпения, что-либо закончить, из того, что он начинал. В первое мгновение, воспламенившись идеей, он мог написать десять-пятнадцать страниц, но стоило оторваться ненадолго, и пыл его быстро пропадал, и Вадим, перечитывая то, что он написал, безбожно ругал себя бездарью и вновь зажигал газ.
Он устроился подсобным рабочим на ремонтный участок, ведь специального образования-то у него не было, всего-навсего оставалось перекантоваться около полугода до того времени, когда его заберут в армию. На работе его не совсем принимали всерьез, девушки прозвали философом, мастер относился к нему как к глупому несмышлёнышу, а у рабочих старше среднего возраста, при разговоре с ним, проскальзывали нотки превосходства и снисходительности.
Несмотря на это, он старался поддерживать дружеские отношения со всеми. Ведь это уже было не детство, и не школа, а реальная жизнь, и в ней надо было устраиваться, и надо было её познавать. Он старательно прислушивался к разговорам рабочих, стараясь понять жизнь «простых» рабочих людей изнутри, погружением в рабочую жизнь, и он старался анализировать про себя, их речи, поступки, не высказываясь, разумеется, вслух, искал в своих товарищах характерные черты, привычки, и сюжеты для своих будущих книг.
С молодыми рабочими своего участка, ребятами своего приблизительно возраста, он подружился. С комсоргом, Степаном Лукичёвым, с Рустемом Замалиевым, с Володей Юдинским они стали друзьями. Вместе ходили по вечерам в кино, на танцы, на совместные вечеринки.
Их компания устраивала для молодёжи вылазки в лес, вечера танцев и музыки, бросали новые идеи в комсомольскую работу, всячески пытались оживить ребят и молодёжно-общественную жизнь. Иногда это удавалось…
Завтра они должны были вечером собраться у Степана. Хотели сделать вечер, пригласили знакомых девушек и парней, приготовили магнитофон и новые записи иностранных песен, вино и закуску. Немножко отдохнуть в тёплой дружеской атмосфере, выпить в лёгкую, для храбрости и веселья, послушать музыку и пообщаться с девушками – была их основная цель.
Одной из целей было также более близкое знакомство с красивой девушкой по имени Марина. Вадим представился ей на танцплощадке, их познакомил Степан, и ему очень хотелось быть более близко знакомым с ней, если не сказать больше. Зотов пригласил Марину на завтрашний вечер, и поэтому с нетерпением ждал субботы.
Суббота началась относительно хорошо. Когда Андрей раздевался, то он заметил Лену, которая уже без верхней одежды шла в класс. Но потом целый день её не видел, – ни на перемене, ни после уроков. Соответственно, Андрей в весьма мрачном настроении вернулся домой. Этот день он почему-то посчитал убитым. Одно его утешало, что завтра воскресенье, и что он завтра вновь встретится с друзьями.
Он пришёл домой, поел и принялся читать древние записки, которые нашёл прошлым летом на чердаке деревянного дома в деревне, когда был в гостях у бабушки. Отдельно в сторону отложил свой дневник.
Андрей открыл первую страницу старинной тетради. Там, крупными чернильными буквами, но красивым и понятным женским почерком было написано следующее:
Бом-бом-бом
Начинается альбом
Хи-хи-хи
Начинаются стихи
Пишите, милые подруги
Пишите, милые друзья
Пишите всё, что вы хотите
Только глупости нельзя
Прошу альбом не пачкать,
Листов не вырывать
И маленьким детишкам
В руки не давать.
На следующей странице шёл текст, обращенный, очевидно, к хозяйке альбома:
Стихи.
Звени, звени гитара
Звени, не унывай
Милая подруга Галя
Меня не забывай
Между многими подругами
Ты забудешь и меня
Хоть этими стихами
Помнить будешь ты меня
Галина!!!
Моя просьба
Галя: Ты молода, ещё хохочешь
В головке бродит ветерок
Но если плакать ты захочешь
Не верь ребятам мой дружок.
У них сердца так рано бьются
Страданья наши им не впрок
Они над нами лишь смеются
Не верь им, Галина, дружок!
Гуляй, кокетничай порою
Ведь это вовсе не порок
Но только ради бога
Не верь им, Галина, дружок.
Галя: Живи, пока живётся
О смерти думай иногда
И плач, когда придётся
Но веселись всегда.
Галя: Живи, лови минуты счастья
Они порою хороши
Но, не узнавши человека
Не отдавай ему души.
Галя: Огонь горит, пылает
Любовь жарче огня
Огонь тушат водою
Любовь ничем нельзя
Галя: Нетрудно влюбляться
Не трудно любить
А трудно расстаться
И трудно не любить!
Конец.
Следом шли старинные, комсомольские и иные, не поддающиеся классификации песни: Каток; Мы с тобой не дружили; Молодёжная; Матросские ночи; Прощальная песня; Голубой конверт; Играй, мой баян; Хороши весной в саду цветочки; Скалистые горы; Лазарет; Рябина; Пшеница золотая; Варяг; Комсомольцы – беспокойные сердца; Аринка; Наш край; Мы кузнецы; Эх, хорошо; Бескозырка; Юный барабанщик; Марш советских патриотов; Раскинулось море широко; Летят перелётные птицы.
Часть из них была известна Андрею, а часть он читал в первый раз в жизни. Особенно ему понравились слова: Тот, кто тревог не боится, Кто Сталина сердцем прочёл, Кто смело к победе стремится, Такие идут в комсомол.
И слова насчёт того, «и сияет орден Слава на Аринкиной груди». Периодически в тексте попадались следующие фразы, такие как: Вспомни нашу дружбу. Вспомни иногда, чем никогда.
Пролистав всю тетрадку, в конце её Андрей нашёл особого рода душещипательные тексты и сентенции, которые очевидно когда-то грели девичьи души:
Во саду ли, в огороде, пойте: (повторяются 5 строк 1-го куплета и 4 строки 2-го куплета, кончается песенка так: Её поёшь, всегда поёшь. Пам-пам. 10.12.56. Светлое Озеро.
«Жизнь… сделай из неё произведение искусства, вложи в неё весь свой талант; сыграй свою маленькую роль и будь готов уйти со сцены прежде, чем ты наскучишь публике». Крушение мира.
«Удел женщины – слёзы».
«Любовь частицей входит в жизнь мужчины, для женщины – вся жизнь в любви». Там же.
«Странная штука любовь, бывает так, что любить мучение и не любить тоже мучение» Там же.
«Жизнь как река большая. Один на сухом месте отсиживается, в кусточках, другой у бережка барахтается, в осоке да тине, боится, как бы не унесло, а третий на самую стремнину выгребает». Дом на горе. Мусатов.
Хорошо, если собака – друг, но плохо, если друг – собака.
Мужчина не умеющий хранить тайны женщины, презреннейший негодяй.
Шути любя, но не люби шутя.
Казаться легкомысленной, но быть недоступной – вот верх искусства!
«Чем меньше удобств, тем меньше потребностей, а чем меньше потребностей, тем человек счастливее». Жюль Берн. Дети капитана Гранта.
Тексты из прошлого, написанные ещё до того как мы появились хотя бы в проекте у наших родителей, – внезапно подумалось Андрею. Надо бы тоже оставить нечто подобное, чтобы какой-нибудь шестнадцатилетний пацан изучал написанное сегодня.
Он взял листок бумаги и записал на нём: Решая одни проблемы, мы неизбежно получаем другие, ещё более серьезные и менее разрешимые. Так стоит ли решать проблемы. И потом полез за томиком стихов восточных поэтов, где нашёл следующие строки, прочитанные им ранее, но пригодившиеся сейчас, под сегодняшнее настроение.
Радость жизни – до тридцати лет,
К сорока – умерить надо работу.
Когда подойдёшь к пятидесяти, найдёшь ты слабость,
К шестидесяти – не найдёшь здоровья.
К семидесяти смерть мужчины красива,
К восьмидесяти подошёл – свалился с ног.
Девяносто – это безнадёжье жизни, о друг,
К ста подойдёшь – надоест тебе жизнь.
Раздался пронзительный звонок и Андрей, второпях сунув тетрадку в шкафчик трюмо, бросился к двери. Открыл, а там стоял улыбающийся Володя.
– Ну, как, не ждал?
– Давай заходи, чего в дверях стоишь.