Потрескивали сучья в таёжном костре. Он, как одинокий маяк посреди океана, отбрасывал световые блики в кромешную темноту, указывая путь к человеческому логову в лесной глуши. Языки пламени плясали свой танец с бубнами. Только бубны уже все обгорели, а пепел от них унесло выше сосновых вершин и развеяло по всему околотку ещё никем не тронутой тайги. Вернее, она была тронута, но это так, слегка. Лётнаб (лётчик-наблюдатель) пожарной авиации по охране лесов Толик Семёнов по блату забросил корешей в почти непроходимую тайгу. Видишь ли, они устали от мирской суеты. Стресс им снять надо необычным образом, понимашь. Вот и залетели в таёжную глушь к истокам реки Лены. Ох, если бы Серёгина жена Лена увидела эту сцену, она бы дала просраться всем этим отшельникам, валяющимся в дымину пьяными в палатке. Ух, блин, по их хрустальному и ранимому самолюбию проехал бы отрезвляющий бульдозер здравого смысла. Но цивилизация была далеко. Мужики, громко посапывая, смачно храпели, а Леопольд сидел один. Ему взгрустнулось. Мохнатые крылья трогательных воспоминаний накрыли сознание уже немолодого самобытного художника, возвращая его в далёкие годы молодости и беспечности. Перед ним открылось полотно его жизни, пожалуй, самая милая, самая дорогая и трогательная картина.
Вот Леопольд сидит в своей художественной мастерской, что в подвале кинотеатра «Пионер» на улице Карла Маркса в Иркутске. Он весь поглощён работой. Предстояла премьера фильма «Виннету – вождь апачей», и надо было своевременно сделать рекламный плакат. Работа близилась к концу, но вдруг нечаянно опрокинулась банка краски. Она залила пятном мужественное лицо главного героя Пьера Бриса.
– Ну блин, – начал чертыхаться Леопольд, – опять непруха сегодня.
В этот момент дверь каморки приотворилась. Её холостяцкий бедлам осветило милое личико девчонки. Леопольду некуда было идти после рабочего дня. Никто его не ждал. Жилья в Иркутске не имел. Вот и работал как папа Карло, тут же и жил. За порядком в каморке он сильно не следил. Рабочий хаос сопровождал Леопольда всю жизнь.
– Девушка, вы ко мне? – начал игривым тоном шутить Леопольд. – Будете позировать для бессмертного произведения? Я вижу ваше обнажённое тело в свете увядающих закатных лучей солнца. Вы ярче всех тициановских героинь. Рембрандт отдыхает. Ой, как я вас изображу!
Солнечный луч скользнул по летнему платьишку девушки. Она стояла робко и заворожённо глядела на иркутского живописца, с творчеством которого ещё не успела познакомиться мировая общественность.
– Что вы такое говорите? Если мой папа узнает, он просто убьёт меня, да и вас заодно, – тихо произнесла Олеся.
– Фу, какая дикость. При таком раскладе мир не увидел бы «Данаю» Рембрандта, «Купальщиц» Гюстава Курбе, «Перед баней» Пьера Огюст Ренуара, «Олимпию» Эдуарда Мане. Проходите, пожалуйста. Меня зовут Леопольд, – весело улыбаясь, сказал художник.
– Меня зовут Олеся, – звонко засмеялась девчонка. – Как красиво и увлекательно вы говорите, – включилась в разговор очаровательная Олеся.
Уже через минуту они пили чай и громко смеялись. Леопольд рассказывал Олесе, как он из-за отсутствия жилья ночевал в огромном шкафу художественной академии в Ленинграде, когда учился в реставрационном художественном училище. Как стоял на стрёме и чуть не попал в банду профессиональных ленинградских воров. Он говорил о своих трудностях и тяготах тепло и весело, с присущим ему природным чувством юмора. Олеся была просто заколдована этим уже взрослым парнем. Леопольду было 25 лет, а Олесе только что исполнилось 19 лет.
Вот уже в ход пошло вино «Ркацители». Его терпкий вкус с лёгким алкогольным воздействием растопил защитную реакцию девушки, и вот она, уже обнажённая, сидит посреди каморки художника. Она доверилась Леопольду. Солнечный луч угасающего заката пробегал по её упругой девичьей груди, касался её губ, отражался в озере голубых её глаз. Казалось, что среди разбросанных тут и там планшетов, деревянных заготовок для рекламных щитов, обрывков холста из-под земли начал бить родник. Родник чистой, как слеза, студёной воды. Тайный источник, манящий своей свежестью и непорочностью.
Наш Рембрандт сидел обалдевший и заворожённый. Он не мог оторвать взгляд от красавицы. Он не мог начать писать картину. Когда он вставал, чтобы размять своё тело от перенапряжения, попереминаться с ноги на ногу, Олеся испуганно вскрикивала, закрывала обнажённую грудь ладонями. Картина так и не получилась, но он сблизился с Олесей, как может сблизиться молодой мужчина с молоденькой девушкой. Сблизился и уже не отпускал никогда. Спустя немного времени они лежали в своей импровизированной постели.
– Милая, – нежно обратился Леопольд к своей избраннице, – а не завести ли нам ребёночка? Я очень хочу, чтобы ты подарила мне наследника или красавицу дочку.
– У меня уже два месяца задержка, дорогой. Я не знала, как сказать тебе об этом, – заговорила Олеся, нежно целуя своего Рембрандта, Ван Гога, Тициана, он ей был дороже всех этих названных гигантов кисти и холста.
Это был её Леопольд, так и не нарисовавший бессмертный портрет своей любимой.
Отец Олеси Георгий Павлович вопреки ожиданиям убивать дочку и зятя не стал. Он с любовью посматривал, как нежно и трепетно Леопольд обнимает за талию стройную фигурку Олеси. Он как мужик понимал своего зятя и радовался за дочку.
Потом молодую семью охватили приятные заботы: на свет появилось два сына, два наследника – Василий и Илья.
А портрет жены, наверное, предстоит ещё написать.
В палатке что-то зашевелилось, видать, сработали гидравлические будильники. Один за другим из удушья алкогольного тумана и сизого перегара выползают двое: Серёга и Михалыч. Зевающий Леопольд передаёт свой пост кострового Сергею. И уползает в палатку, чтобы во сне вернуться в свои грёзы по ушедшей молодости, если повезёт, конечно, сразу отрубиться и провалиться в сказочный мир сновидений. Вот пусть Серёга теперь и ведёт дальнейший рассказ о наших приключениях в предгорьях саянских отрогов, где красота природы просто завораживает, располагая к открытым, честным и откровенным разговорам.
– Ничего не поделаешь, раз высунулся, буду вести рассказ о наших приключениях и воспоминаниях, – улыбнулся Серёга.
Сидим у костра. Михалыч палкой начинает разгребать угли. Вдруг – пых! Просмолённый сук выстреливает, ударяясь о тлеющие угольки, подпрыгивает. От удара или ударной волны во все стороны разлетаются огоньки. Я суетливо стряхиваю их со своей штормовки. Смотрю на Михалыча, а он пляшет, как будто ему скипидаром смазали одно место. Прыгает, верещит, потом падает на траву и начинает перекатываться с боку на бок. Я не понимал, что происходит. Как помочь Михалычу?
Потом всё внезапно, как и началось, резко успокоилось.
Оказалось, это один тлеющий уголёк залетел Михалычу за шиворот и жёг его кожу, пока не догорел совсем. Михалыч потряс своей телогрейкой, как трясут собаки своей шкурой, вылезая из реки, присел и начал свой рассказ.
– Понимаешь, Серёга, мы с тобой почти ровесники, нам уже за пятьдесят, есть и мудрость, вроде бы и жизненный опыт. Но случается порой такое, что сердце плачет и его раздирает на части. Послушай меня.
Недавно ко мне в душу так же внезапно залетела огненная молния, а потом растворилась, погасла и исчезла, оставив незаживающие ожоги да ноющую боль в моём сердце. Было это в прошлом году. Меня как главврача санатория командировали в город Сыктывкар для участия в конференции врачей. Со мной поехала девчонка-практикантка, ей предстояло выступление на секции молодых специалистов. Облздравотдел командировал нас.
Сначала мы на поезде добрались до нашего северного города Братска, там пересели на самолёт. Потом опять поезд, автобус, приехали за полночь. Устали как собаки. С размещением в гостинице были накладки.
Дежурная до утра поселила нас в одноместный номер. Мы и этому были рады. Скинув куртки, не раздеваясь, мы улеглись на узенькую кровать и провалились в крепкий сон. Просыпаюсь под утро. Наташа, так звали девушку, прижалась спиной к стене. Её белокурая шевелюра расплескалась на моей груди. Одна рука обнимает меня. Девчонка посапывает во сне и периодически вздрагивает. Я пытаюсь отодвинуться, чтобы освободить немного места на кровати. Но она во сне инстинктивно прижимается ко мне. Я пытаюсь немного развернуть Наташу, чтобы сон её продолжился на спине. Она прижимает мою ладонь к своей груди.
Боже, я такой груди ещё ни разу не встречал и не ощущал. Она просто рвалась наружу из-под её кофточки. Сквозь этот упругий бугорок я начал слышать, как бьётся сердце девушки.
А она во сне, видимо, боясь остаться одна, бессознательно прижимает и прижимает меня к себе. Её губы начинают шептать: «Я боюсь, я боюсь, не бросай меня, мне страшно».
Я лежу, весь зачарованный, молча. Я боюсь шевельнуться, чтобы не разбудить это божественное создание.
Первые лучи восходящего солнца заглянули в окно нашего гостиничного номера. Сумерки понемногу начали таять, уступая свои владения морозному утру.
Потом… я проваливаюсь и тону, как в омуте, в поцелуях этой красавицы. Я никогда раньше не обращал на неё внимания на работе. И когда всем коллективом ехали в автобусе с работы, она тоже не притягивала моего взора.
А сейчас… Её поцелуи всё ниже и ниже. Я не заметил, как на нас не осталось никакой одежды. Наверное, во время землетрясения стены этой гостиницы ходили ходуном. А причиной этого «природного» явления были мы с Наташей. Закончилось всё так же внезапно, как и началось. После длинной паузы послышалось: «Михалыч, прости меня. Это какое-то наваждение. Сейчас мне стыдно перед самой собой. Я никогда не позволяла себе быть такой раскрепощённой даже со своими парнями». – «И много у тебя их было?» – ласково спрашиваю я. «Нет, вы третий», – задумчиво со слезами на глазах произносит Наташа.
Я успокаиваю девушку, говорю какие-то банальности. А она сидит и молча плачет. На регистрацию семинара мы опоздали. Когда спускались по лестнице, гостиничные горничные и администратор с нескрываемым интересом рассматривали нас, шушукались. Конференция закончилась, все участники начали разъезжаться. Меня оставили на совещание с заместителем министра здравоохранения.
Наташа уехала, я даже не успел с ней попрощаться.
Приехав домой, я с удивлением узнал, что она без объяснения причин написала заявление об увольнении и отбыла в неизвестном направлении…
Михалыч говорил, а из глаз его текли слёзы.
– Успокойся ты, старый козёл, – ласково обнимая друга, сказал я. Что тут можно сказать ещё?
Постепенно из палатки к излучаемому нежными ниточками энергий бархатному теплу, исходящему из мягкого пламени костра, выползли из своей берлоги-палатки все остальные добровольные отшельники. Костёр, как миниатюрный термоядерный реактор, высвобождал из хвороста тепловую энергию солнца. Она была законсервирована в древесной структуре поленьев. Они когда-то были деревьями и тянулись к свету, согреваясь в лучах нашего светила и впитывая его энергию. А сейчас поленья сами отдавали это тепло людям.
Костёр монотонно потрескивал. В наш с Михалычем разговор вклинился Федотыч. Он врач редкой квалификации, что-то вроде сексуального психоаналитика и сексопатолога в одном флаконе. Лечит расстройства типа нимфомании и какие-то другие. По-простому, это когда баба хочет всегда и со всеми без разбора. А он нам научно пояснил, что нимфомания – это чрезмерное половое влечение у женщин, вид гиперсексуальности. При этом характерна постоянная сексуальная неудовлетворённость и эротическое фантазирование, непрекращающиеся поиски новых партнёров и, вследствие расторможения сексуального поведения, случайные половые связи.
Он открыл нашему вниманию исповедь своей пациентки Светланы. О том, как мерзкий «джентльмен» Ашот Абрамович направил молоденькую девчушку в сексуальный фарватер путешествия по жизни. А тщедушный ботаник Аркадий Васильевич подхватил этот хрупкий кораблик и сам же разбился о рифы жизненных будней и сексуальных бурь молодой нимфетки.
– Мама, а что такое аборт? – спросила третьеклассница Света у своей заботливой и внимательной мамы.
Мама сначала испугалась, потом растерялась. Затем, взяв себя в руки, рассказала дочери в мельчайших подробностях о половых отношениях мужчины и женщины, о нежелательной беременности и её прерывании. Дочь слушала внимательно. Глаза её светились детским любопытством.
– Ничего себе, как всё сложно-то, мама, – с недоумением воскликнула Света, когда мама закончила своё повествование.
– А где, Светик, ты услышала это слово? – поинтересовалась мама.
– Да мы сегодня на уроке пения разучивали песню «Прощайте, скалистые горы». «А волны и стонут, и плачут, // И бьются аборт корабля, // Растаял в далёком тумане Рыбачий, // Родимая наша земля», – пропела Света.
Маму покоробило.
– Не аборт, а о борт корабля. Надо правильно петь, Света, – сказала обескураженная мама.
Но дочь уже была вооружена сокровенными знаниями.
Когда в институте к ней клеились пацаны, в её ушах звучала мелодия вышеназванной песни и дальше простых поцелуев дело не заходило.
Но однажды на третьем курсе на их историческом факультете проводился медицинский осмотр. Света оказалась одной из не очень многих девственниц на студенческом потоке. Подруги начали её обидно дразнить. Типа отстой, сельпо, жизни не видала.
Света решила исправить этот, как ей казалось, недостаток. Не нашлось такого человека, который бы объяснил девчонке природные вековые ценности целомудрия. Мама с прошлого раза на сексуальные темы с дочкой не разговаривала – замкнулась после того конфуза.
И вот избранник Светы, предназначавшийся по её воле в ремонтники девичьей проблемы, вернее в её устранители, твёрдым шагом ведёт зеленоглазую брюнетку в съёмную квартиру. Ашот Абрамович – настоящий многоопытный сибиряк с примесью множества горячих кровей. Он, как штурман, должен проводить девушку в её «светлое» будущее. В сумке у него дорогой армянский коньяк и шоколадка.
Светлана, как и все другие девушки, перед встречей с трепетно ожидаемой последующей близостью была переполнена романтическими фантазиями. Она представляла, как её мужчина будет читать стихи, восхищаться её красотой. Она начинала ощущать лёгкие, нежные и волнующие прикосновения. Ей слышался бархатный баритон, с придыханием клянущийся в вечной любви. Её обволакивали ещё неизведанные сладострастные облака любви. Всё её женское существо начинало ликовать в ожидании восторга взрослых отношений. Однако прелюдия была недолгой. Ашот Абрамович раздел Свету и начал доставать из ширинки свой инструмент. Света с перепугу бросилась в ванную комнату и закрыла за собой дверь на защёлку.
– Зачэм позвала? Ты что творишь? – гневно кричал горячий «гинеколог».
Когда дверь отворилась, ремонтник-освободитель нагнул Свету и со всего маха всадил ей кожаный кинжал – свой волшебный инструмент. Промахнулся специалист и попал чуть выше цели туда, где девственной плевы не было предусмотрено природой. От острой проникающей боли Света чуть не потеряла сознание. Затем вдруг её как бы ударила молния. По телу побежали электрические разряды. Начались лёгкие судороги. Светка погрузилась в мощный струйный оргазм. Она то улетала в космос, то возвращалась на землю. Сфинктер её судорожно сжимался и разжимался. Весёлый инструмент Ашота Абрамовича как будто бы сжимали и разжимали бегающие пальцы девичьей руки внутри своего тела. Он закричал, как тигр в начале погони за антилопой. Жаркое семя оросило лоно Светланы. Напор добровольца стал ослабевать. Но сжимающие и разжимающие движения внутренних мышц девчонки заставляли его много раз продолжать и продолжать возвратно-поступательные движения. Потом почти без сознания они лежали в постели.
Когда силы начали возвращаться, Ашот Абрамович, как настоящий джентльмен, поцеловал Светкину руку, извинился, что с первого раза не всё получилось по намеченному плану. Пообещал прийти ещё. Забрав недопитый коньяк и, галантно раскланявшись, ушёл. Света лежала, чувствуя себя опустошённой и униженной. Размер инструмента освободителя от девственности, к счастью, не был угрожающим. Больших проблем ей не доставил. Горело внизу живота и сзади, ноги не сдвигались. Но Светка вдруг начала ощущать себя счастливой. Она-то теперь покруче всех её подруг, которые ещё недавно насмехались над ней. Они со своими однокурсниками ещё ни разу не достигали оргазма. А она…
По окончании института она пойдёт работать в архив. А там будет Аркадий Васильевич. Такой долговязый ботаник в очках с толстенными стёклами. Ах, какой у него будет инструмент! Скрипка, нет, нет… виолончель. Музыка любви заполнит сердце девчонки, но всё это будет потом.
Уже не очень молодой архивист Аркадий Васильевич был всегда ухоженным и опрятным. Он был на хорошем счету. Работу знал досконально. Нареканий от посетителей и клиентов архива не имел. На работу к нему нередко залетали почирикать красивые пташки. Особенно частым гостем была Вика – длинноногая синеглазая блондинка. Она сверлила Аркадия влюблённым взглядом. Иногда они надолго уходили в хранилище документов. Возвращались уставшими и растрёпанными. Видимо, всё никак не могли найти необходимые материалы.
Однажды Света рылась на самых дальних стеллажах. Стоя на стремянке, она ворошила ещё не разобранные подборки старинных газет. Трусики она не надевала принципиально. Хотела привлечь внимание архивиста. Случай подвернулся…
– Аркадий Васильевич, можно вас попросить поддержать лестницу, она качается, и я боюсь упасть, – загадочным голосом произнесла Светлана.
Аркадий не спеша подошёл к стеллажам. Сначала он издалека любовался открытыми для обзора прелестями Светланы. Потом подошёл поближе и взялся за холодный металлический каркас лестницы-стремянки. Зрелище, представшее перед его взором, мало соотносилось с содержанием архива. Представленный на обозрение документ был не стар и даже очень привлекателен. Очки архивиста начали запотевать. Светлана видела растерянность своего начальника и как бы невзначай покручивала своей аппетитной попой, играя мышцами ягодиц. У Аркадия Васильевича поехала крыша. Он говорил что-то, путаясь и заикаясь. Светка щебетала сверху. Они даже забыли про камеры видеонаблюдения, которые недавно были установлены в архиве. Бедные охранники, за что им такое испытание?
Вдоволь насладившись своим превосходством над ботаником, Светлана, взяв с собой какие-то документы, начала спускаться вниз.
– Светлана Ивановна, по-моему, вы забыли взять подшивку за 1897 год, – начал бормотать Аркадий Васильевич.
– Нет, что вы. Вот она со мной, – с предпоследней ступеньки начала вещать знойная девушка. – Правда, она свежее – с 1989 года.
Светлана распахнула свой халатик, надетый на обнажённое тело. Ботаник обомлел. Её великолепная грудь оказалась совсем рядом с его носом. Он стал жадно целовать её сосочки. Лицо его вспотело. Светке и самой стало жарко. Она скинула халат и стала судорожно расстёгивать одежды Аркадия Васильевича…
Ах, какой удивительной была его виолончель!.. Она играла то медленно, то ускоряя темп своих божественных мелодий. Звуки взлетали в поднебесье и падали вниз. Потом она, делая паузы, снова излучала потоки музыки. Архивист был в её жизни третьим сексуальным партнёром. Светка имела первый опыт с Ашотом Абрамовичем. Второй опыт сексуального общения состоялся с соседом Клименчуком Петром, но его инструмент был слишком слаб… А тут небесное наслаждение…
По желанию Светланы виолончель превращалась во флейту. Светлана перебирала пальчиками по стволу этой великолепной кожаной дуды. Её губы и язык бегали по мундштуку, ласкали волшебный инструмент. От этих сказочных манипуляций комнату заполняли мелодичные и чарующие звуки горного ручейка, пробивающегося сквозь валуны камнепада. Под эту сладострастную мелодию ботаник чувственно стонал и всхлипывал. Светлана опять ощутила всю свою власть, теперь уже не только над сознанием, но и над телом своего начальника.
Потом флейта по желанию Светки превращалась в своеобразный ёршик трубочиста для дымохода. Аркадий Васильевич им ловко управлялся. Его инструмент виртуозно погружался в лоно девушки и выныривал вновь из пламенного вулкана, который когда-то открыл для неё первый партнёр – Ашот Абрамович. От нетрадиционного проникновения Светлана сквозь боль ощущала какое-то загадочно яркое и всепоглощающее чувство восторга.
– Кончай туда, туда, мой милый, там, там… ой, от этого не забеременеешь, – дрожащим голосом шептала Светлана.
Прозвучал последний аккорд, и мелодия прервалась…
А там, в будке охранников, напряжение в электрической сети подскочило выше 220 вольт, мониторы начали моргать, и бедные старички так и не смогли досмотреть этот завораживающий фильм.
Потом шли унылые будни. Календарь переворачивал листы. Аркадий Васильевич перестал кокетничать с Викой. Глаза этой красавицы постепенно из сине-безоблачных становились лилово-грустными. Светка уже начала ощущать своё превосходство и над Викой. Но тяга к познанию нового в ней неугомонно росла, она познавала всё новые и новые инструменты утром, в обед и после работы. Её плотское удовлетворение реализовывалось в любую минуту по её, Светкиному, желанию. При отсутствии подходящего музыканта с Аркадием Васильевичем она всегда могла по-быстрому замутить на работе.
Она ещё не понимала тогда, что гиперсексуальность может растаять так же внезапно, как и пришла. А что останется? Останется опустошённость и приобретённые недуги. Хвори души и тела. Выходить замуж за него Аркадий Васильевич Светлану не звал, а ей уже пора. Архивист всей душой полюбил эту неугомонную девушку, он каждый день ждал интимной близости со Светой. Все другие женщины перестали для него существовать. А её это уже раздражало. Аркадий страдал и мучился, а Светке не было до этого дела. Быстрый перепих, хотя и яркий, на работе уже не приносил ей удовлетворения, сексуальная гиперактивность начала покидать её мысли и тело.
– Никакой тебе романтики, – заявляла Светлана.
Но по старой привычке иногда припадала к уже знакомому и ставшему родным инструменту. Конечно, ботаник может наизусть проникновенно читать стихи, но на хрен они нужны. От них денег-то не прибавится.
Однажды в архив приходит Вика. Аркадия вызвали в контору к начальству, Светлана одна осталась на хозяйстве. Вика это знала, она специально пришла, чтобы поговорить со Светланой. Вике хотелось, чтобы Светлана отвязалась от её Аркадия. Но разговор у них не получался. Разными интересами руководствовались девушки. Отказываться от Аркадия Васильевича Светлана не собиралась и порадовать Вику этим не могла. Она также не могла себе представить, что на её виолончели вдруг будет играть другая музыкантша. Архивист был для неё как бы дежурным сексуальным партнёром и начальником на работе одновременно. Что было удобно во всех отношениях. Вика же хотела выйти замуж за архивиста, но его голова, даже обе – верхняя и нижняя, были захвачены Светкой. Вика понимала, что это временное явление и оно пройдёт. Но ей хотелось, чтобы это случилось быстрее. Годы-то уходят, молодость не вечна.
Вот такая история получилась.
Похрустывали угасающие огоньки костра. Ночь уже охватила своими леденящими объятиями прибайкальский лес и нашу поляну. Казалось, что обалдевшая тишина жадно вслушивалась в наш разговор и никак не могла понять кипящих страстей и, по существу, горького одиночества героев прозвучавших откровений.
И вот она, тишина, ставит свой диагноз человеческим отношениям – разрушители.
Резким порывом ветра верхние ветки вековых сосен обрывает, закручивает и обрушивает на нашу поляну. Всё пространство вокруг нас становится в одно мгновение непроходимым буреломом. «Да, наломали мы дров», – подумал я.
– Одумайтесь, человеки, – кричит ветер.
– Давайте жить дружно, – вспоминаю я незамысловатые, но такие драгоценные слова мультяшного героя кота Леопольда.
А наш художник Леопольд подвёл итог разговора.
– Не, делать иллюстрации к этим рассказам я не смогу. Слишком откровенные они для меня.
Ветер прекратился. На небе мерцали звёзды. Они как бы подмигивали сидящим у погасшего костра мужикам, зовя их к познанию вселенских тайн. Но загадки Вселенной мало волновали собеседников. Они погрузились в земную грусть. Мужчины пытались осмыслить услышанную информацию. Все долго молчали. Вдруг клубящуюся седыми кружевами дыма тишину разрезал хрипловатый голос Федотыча.
– Хотите, я вам расскажу, чем закончилась история Светланы и Аркадия Васильевича?
Все одобрительно молчали, и доктор начал грустное повествование. Федотыч продолжил свой рассказ.
– Я не хочу ранить ваше благопристойное видение мира и врываться в него со словесной порнографией. Но я расскажу всё, как оно было в действительности. Конечно же, со слов моей пациентки Светланы.
Итак, фестивальные приключения когда-то заканчиваются, и наступает развязка. Настигла она и Светлану. Светка банально забеременела. От кого – твёрдого ответа у неё не было. Поэтому решила Света попытать счастье, прощупать отношение к её деликатному положению у членов своего музыкального оркестра. А это отношение и у виртуозов, и у начинающих скрипачей было однозначно отрицательным.
В любовной симфонии прозвучал грубый финал. Последняя мужская ария звучала прозаично, все музыканты были солидарны: «Когда ты вступала в половую связь, должна была думать немного головой, а не промежностью, в части предохранения и безопасности. Решай свои проблемы сама. А у нас на подходе много молодых и ещё не обученных скрипачек и флейтисток. Так что катись куда подальше».
Другого ответа, в принципе, Светлана и не ожидала. Мужчины отнеслись к ней так же, как к ним относилась ранее она.
Аркадий Васильевич уже давно чувствовал, что его музыкальный инструмент используется в составе ансамбля. Хотя Светлана стремилась, чтобы не уязвлять самолюбие ботаника, скрывать свои похождения. Но обмануть опытного мужчину невозможно. От осознания этого у архивиста частенько начинало болеть сердце. Он начал носить с собой в кармане корвалол.
Услышав от Светланы новость, что тест и последующий визит в женскую консультацию, расположенную на улице Горького, подтвердили факт беременности, Аркадий Васильевич напряжённо молчал. Светлана предложила поехать на берег Байкала в Листвянку, чтобы на природе обсудить сложившуюся ситуацию. Аркадий Васильевич не прогнал девчонку, не отвернулся от неё. Более того, он сказал: «Ребёнок ни в чём не виноват. Родителей не выбирают. Хорошо бы порешать вопрос о жилье. Куда-то надо принести малыша из роддома. Ко мне в общагу не вариант».
Светкин папа, крутого нрава мужик, может выгнать из дома блудную дочь, нагулявшую «выблядка» (таким термином он называл внебрачных детей).
Вот они уселись в старенький запорожец. Это чудо советского автопрома ботаник купил по дешёвке, и с другом Андрюхой он его привёл в надлежащий вид. На удивление в нём оказалось достаточно места для комфортного расположения. Это значит, что не надо горбиться и скрючиваться. Ноги удачно расположились в отведённых для них нишах. На выезде из города по Байкальскому тракту сразу начинался красивый хвойный лес. Предстояло проехать 67 километров.
Светлана сняла свою футболку. Её обнажённые груди завораживающе подпрыгивали, когда машина вибрировала на неровностях дороги. Затем Светка стянула вниз свои спортивные брюки. Плавок она не носила, и её женская гордость оказалась на свободе. Откинувшись, насколько могли позволить габариты и механизм кресла, Светка начала мастурбировать.
Ботаник сбросил скорость, он ехал медленно и искоса подглядывал за действиями подруги. Светлана после своего бурного оргазма запустила руку в штаны Аркадия Васильевича и ухватилась за гриф его скрипки. Из восьмушки скрипка быстро выросла до трёхчетвертной, потом она стала превращаться в виолончель. Светлана высвободила инструмент из штанов на волю.
Потом стараниями Светланы виолончель превратилась в саксофон, и девушка принялась дудеть самозабвенно и с большим азартом.
Камазы и другие высокие машины, обгоняя запорожец, притормаживали, и в открытые окна из их кабин показывались оттопыренные вверх большие пальцы в знак приветствия архивиста. Голубые глаза ботаника округлились и стали размером как два блюдца. Его толстые очки многократно увеличили этот безумный взор. В наступающих сумерках для встречных машин представлялась ужасная картина. Казалось, что навстречу им летел не запорожец, а два огромных голубых шара. Как будто бы зловещее НЛО с пришельцами медленно скользило, занимая всё дорожное полотно. Они были вынуждены принимать вправо и останавливаться на обочине, чтобы пропустить надвигающуюся опасность.
Ночь на берегу Байкала в гостинице «У озера» прошла бурно. Наутро у архивиста созрел план, но о нём он говорить не стал. Он допускал, что ребёнок был его. Поэтому для ещё не родившегося существа он решил пойти на должностное преступление.
Когда вернулись в Иркутск, то в комнате общежития, которую занимал Аркадий, началась их недолгая семейная жизнь. Ночью Светка обнимала своего мужчину. Она нежно целовала Аркадия.
– Милый, Аркашенька, я так люблю тебя. Мне никто не нужен, только ты, только ты, мой дорогой, – шептала она.
Он единственный не отвернулся от неё, вошёл в её положение. Аркадий действительно вошёл и никак не мог остановиться. Кровать предательски скрипела. Комнату заполнили сладострастные звуки и стоны Светланы. Счастливый и утомлённый ботаник продолжал и всё никак не мог угомониться. Ему хотелось, чтобы это действо не кончалось никогда. Он наполнился восторгом близости, восторгом любви.
А за дверью стояла обескураженная соседка с нижнего этажа. Она долго терпела звуковую атаку, навалившуюся на неё в эту ночь. Стоя у двери, она прислушивалась, старалась уловить мотив этих завываний. Потом, не выдержав, она стала робко стучаться в дверь и приговаривать:
– Девушка, что с вами? Вам плохо? Сейчас я вызову скорую помощь.
Голос её звучал встревожено, в нём чувствовались забота и сострадание. Интонации его были чистыми и искренними.
Этот голос невольно помешал нашим бойцам сексуального фронта достичь очередного зенита в любовной битве. Они остановили свой межгалактический полёт, вернулись на бренную землю и начали прислушиваться к происходящему за дверью. Потом как давай ржать:
– Ой, милая, спасибо. Не надо нам скорой помощи. Нам очень хорошо. Мы сгораем от счастья и любви.
Бедная сердобольная соседка была сконфужена. Она не могла предположить, что акт любви из тихого и скрытного таинства может представлять собой целый спектакль и это действие может сопровождаться инструментальной музыкой очумевших от экстаза голосов, напоминающих вопли страдания, недуга и восторга одновременно. Её личный и уже давний опыт интимного общения сводился к скоротечному любовному акту с крепко стиснутыми и сжатыми зубами, чтобы не проронить ни звука. Когда они занимались любовью с бывшим мужем, они не могли позволить себе никаких эмоций. В комнатушке бабушкиного старенького дома вместе с ними жили мама, бабушка, их с мужем маленький сыночек. Их нельзя было беспокоить ночью. Да и само занятие сексом воспринималось тогда как что-то неуместное и даже постыдное. Такие нравы были в те времена. Но народ вместе с ударным трудом за выполнение пятилетних планов родной партии и правительства СССР с не меньшим энтузиазмом занимался любовными утехами. Поэтому и выживали, не уронили уровень народонаселения. Даже тост такой новогодний был, шуточный, конечно: «Чтобы елось и пилось, чтоб хотелось и моглось. Чтобы в нынешнем годе было с кем и было где. И успехов вам в труде».
Если в подавляющем большинстве все люди тихушничали, то тут – сплошное сумасшествие. Казалось, что женский голос за дверями то молил о пощаде у какого-то монстра, то кричал и требовал, чтобы тот не останавливался. Да, голова кругом…
«Какая же я дура, – думала она. – Ворвалась со своим стуком в чью-то атмосферу счастья».
Любопытство распирало уже немолодую женщину. Ей хотелось, чтобы дверь открылась и она бы наяву увидела этот спектакль любви с его актёрами. Но стыд поборол её чувства, и она направилась в свою комнату. И уже не смогла уснуть до самого утра. Её будоражили воспоминания о прошлой жизни, о её никчёмных любовниках, с которыми она не могла взойти на такую же вершину любви. Да она раньше и не подозревала, что такая вершина может вообще существовать. Думать об этом в водовороте жизни не приходилось. Детей в садик отвести, потом в школу, бегать по магазинам, готовить еду, убирать, стирать, гладить, ходить на работу, вечером в народную дружину. Откуда возьмутся мысли о сексе и о каких-то его вершинах?!
Спустя небольшой промежуток времени совместной жизни с Аркадием у Светланы началась рвота. Интоксикация при беременности обычное дело. Девушка взяла больничный лист и отлёживалась в комнате Аркадия Васильевича в общаге. Архивист после рабочего дня, придя домой, ухаживал за Светой. Кормил её из ложечки. Готовил и кашеварил. Но однажды он не пришёл ночевать. Светлана запереживала. «Может, Вика его перехватила», – беспокойно думала она.
Но на следующий день пришёл Андрюха – друг Аркадия Васильевича. Он притащил полный полиэтиленовый пакет денег – три миллиона рублей.
– Аркадий просил его простить, а на эти деньги велел купить квартиру для Светы и их сына, – сказал парень.
Почему-то он решил, что должен обязательно родиться мальчик.
Суд был скорым. За хищение из государственного архива уникальных исторических реликвий, связанных с наследием Чингисхана, Аркадию Васильевичу дали шесть лет с отбыванием в колонии общего режима. Приходить в суд Светлане он не велел – волноваться беременной женщине нельзя. Светка простояла весь судебный процесс около Октябрьского суда.
И вот Светлана уже в новой квартире, своей квартире, которую ей подарил ценой своей свободы архивист Аркадий Васильевич.
У него тоже новая обстановка – на зоне в Тулунском районе. Это в четырёхстах километрах северо-западнее города Иркутска. Светка возила своему узнику передачи. Она понимала, что он был именно её узник, привязанный к ней всей своей душой. А зона – это только место временного пребывания его тела.
Дома она долго металась, думая о своей дальнейшей судьбе, ночами плакала в подушку. Но в итоге приняла решение и избавилась от своей нежелательной беременности.
Из женской больницы с улицы Горького на своём автомобиле её увёз бывший сосед – Петр Клименчук.
После того как Аркадий Васильевич узнал, что Светлана сделала аборт, он приказал ей больше не приезжать к нему в колонию.
Все молчали, никто не мог проронить ни слова. Эти короткие рассказы Фомича, сексопатолога и психоаналитика, обрушили такой тяжёлый груз, груз чужих страданий и переживаний, что переварить всё это в одночасье было невозможно. Мы переживали за Аркадия. Понимали, что Светлана, сделав аборт, поступила так от безысходности. Хотелось заплакать, но слёзы никак не находили своё русло. В горле стоял ком. Нарушил тишину всё тот же Федотыч.
– Вот ты, Леопольд, назвал мои, вернее Светкины, рассказы слишком откровенными. Я с уважением отношусь к твоим пуританским чувствам. Но чё ты тогда сидел здесь развесив уши? Режет слух – уйди и не слушай. Вот у меня на даче были соседи – староверы. Мы крепко дружили, была взаимопомощь и поддержка, – продолжал Фомич. – Они открывали для проветривания наши теплицы, поливали. У нас-то врачей свободного времени в обрез, на огородной фазенде бывали нечасто. Однажды моя жена Анна Петровна вышла в огород в открытом купальнике. Всё, писец – маленькая лисичка, дружба закончилась. Она-то не знала про их веру. А для них это оскорбительное и безнравственное одеяние. Конечно, многое в их вере можно уважать. Много там доброго, светлого и разумного. Так что же я теперь в тулупе должен по своей даче шастать? У них секс не для удовольствия, а только для продления рода. А хочется-то всегда. Вот они, видимо, одетые в телогрейки и совокупляются. Детей полон дом. Куда ты ни прячь сексуальное влечение, оно всё равно является основой жизни. Вот художник изображает на картине быстроногую лань. Красотища неимоверная. Задумайтесь, куда она бежит? А бежит она к своему козлу, чтобы исполнить свою природную миссию – дать потомство, продолжить жизнь, – Федотыча понесло.
– Ты так всё на трахание перевести можешь, – пытаюсь возразить ему я. – Ведь есть же убеждённые девственники среди мужчин и женщин, которые категорически не принимают половую близость. Закатывать глаза и корчиться в оргазмических конвульсиях могут только идиоты – так считают они. Таких людей немало, и они объединяются в сообщества, общественные организации, наконец. А музыканты и композиторы – они из семи нот пишут такую палитру божественных звуков… А писатели и поэты – они из 33 букв создают волшебные шедевры, от которых может крыша поехать.
– Дурак ты, Алексеич, или прикидываешься, – прерывает меня психоаналитик. – Так вот – существует всего два природных явления, которые в народе, может быть не очень поэтично, обозначаются всего двумя словами, и это с разными вариациями слова: х@й и п@зда, – со сверкающим взглядом произносит Фомич. – Они дают продолжение жизни. Их взаимоотношения, которые ещё называют любовью, тревожат и волнуют всех. И все семь нот и 33 буквы алфавита воспевают и возносят эти отношения с древних времён! Так было и так будет всегда. Воспеваться будет жизнь и её продолжение. Извините, что выражаюсь грубовато. Достали вы меня. Противники секса – это в первую очередь сборище неудачников и слабаков. Будучи не в состоянии совершить полноценный половой акт, они пропагандируют фригидность и импотенцию. Козлы законченные. Скажи мне, дорогой друг, кто от таких придурков родится? Кто продолжит их род и их философию? А никто. Значит, это тупиковая ветвь гнилых червяков. Вот ты нарисовал красавицу горную лань, – опять Фомич обратился к Леопольду. – Ну и что, кто на неё будет смотреть в будущем – потомки, не родившиеся от противников секса, идиотов? Как ты себе это видишь? Ты, что при ярко выраженных мужских половых признаках, вступил в нейрогуморальное половое расстройство, которое обуславливается поражением диэнцефального отдела (субталамический нейрогуморальный центр) или отдельных желёз внутренней секреции (гипофиз, гонады, надпочечники и др.)? Может, вам рассказать ещё о половых извращениях? Например, апотемнофилия – желание или сексуальное возбуждение от ампутации здоровой части тела (конечностей, пальцев или гениталий) или частичного (полного) разрезания гениталий вдоль. Или гинофагия – сексуальное возбуждение от фантазий, связанных с приготовлением и поеданием женщин. Эпроктофилия – сексуальное возбуждение, вызванное испусканием кишечных газов (пукание). Может, ещё про зоофилов и некрофилов вам рассказать? Тогда рассказы Светланы о её сексуальных играх покажутся вам милой детской шалостью?
– Пошёл ты… со своей медицинской терминологией, умник хренов, – обрубил его я. – Каждому своё, кому-то нравится поп, кому-то попадья, кому-то попова дочка.
– Давай не будем больше обсуждать эту тему, – включился в разговор обиженный Леопольд.
– Вот, мужики, не взяли с собой достаточное количество водки, всю за один раз выжрали и чуть с похмелья не передрались, – резюмировал Михалыч. – Так бы давно уже песни пели…
На следующий день мальчишник разъехался по своим родным домам. Леопольд в своей мастерской принялся по полкам раскладывать этюды, которые он сделал на природе.
– Олеся, Олеся! – позвал художник свою жену. – А ты бы смогла голышом на стремянку, и положить мои рисунки на верхнюю полку?
– Леопольд, у тебя что, крышу снесло? – сердито сказала жена.
Потом она поглядела на мужа, на его грустные глаза, погладила кудрявые вихры своего художника и заулыбалась.
– Дурашка ты мой. Я уже совсем не та, какой была двадцать лет назад.
– А я тебя люблю такой, какая ты есть, и всегда любить буду, – задумчиво произнёс Леопольд.
Шли годы. Мне вспомнился рассказ Фомича об откровениях Светланы. Мы встретились с сексопатологом в плавательном бассейне. Он изрядно полысел, но был по-прежнему подтянут и строен. Занятия спортом было его фишкой. Он нравился женщинам, и они легко вступали с ним в откровенный разговор. Профессия у него такая – быть психоаналитиком и привлекательным чувственным собеседником, умеющим направить мысли пациента в нужное для его собственного здоровья русло.
– Фомич, расскажи, как сложилась судьба Светланы и её ботаника-архивиста, – поинтересовался я в раздевалке, когда мы собирались уже уходить домой.
Фамилии пациентки я не знал, как и других идентификационных данных. Это врачебная тайна, да и имя девушки в своём рассказе Фомич изменил. Я это твёрдо знал.
Фомич на минуту задумался, потом неторопливо начал вспоминать детали.
– Алексеич, не беспокойся, у Светланы и Аркадия всё нормально.
Светлана рассказывала, что спустя некоторое время – год или два – она получила письмо из колонии. В нём Аркадий Васильевич поведал ей о своей жизни за решёткой.
По прибытии в колонию Аркадия направили работать в библиотеку. Он занимался реставрацией книг, подпиской газет и журналов. Вёл просветительскую работу среди зэков. Устраивал литературные вечера. В колонии оказалось много талантов – поэтов, даже самодеятельных композиторов. Вот и появилась его стараниями художественная самодеятельность.
Заведующей библиотекой была дочь Кума, или Хозяина (так принято было называть полковника Зубова – начальника исправительного учреждения). Однажды она попросила ботаника поддержать лестницу-стремянку. Она от неустойчивости покачивалась, и Ольга, так звали его начальницу, боялась упасть. Надо было на верхних полках стеллажа разобрать подшивки газет. У Аркадия завибрировали ноги. До боли похожая сцена была когда-то прологом мелодии любви с его Светланой, которая осталась в родном Иркутске. Аркадий подошёл и взялся за холодные трубчатые основания лестницы. Сознание ботаника было заворожённым и затуманенным. Оно как бы одной своей частью унеслось в прошлое, в котором он был счастлив, хотя и сильно страдал от переживаний и ревности. Другая часть его сознания осталась здесь, в библиотеке исправительной колонии.
Ольга полезла вверх. Она была одета в синие джинсы и кофточку-водолазку под горло, плотно закрывающую верхнюю часть её тела. Вверху, перебирая газеты, она что-то говорила, но Аркадий её не слышал. От холодного металла стремянки на него полились тепло и боль воспоминаний. Воспоминаний о недавней жизни на свободе, о его Светлане. О его непутёвой любви, которая, ярко вспыхнув, довела его до колонии и умерла, оставив его одиноким и несчастным, с разбитым сердцем и перечёркнутой судьбой. Аркадий Васильевич вцепился в эту лестницу изо всех сил. Пальцы сводило от морозного каркаса стремянки. Её он недавно занёс в библиотеку, предварительно очистив от снега.
Сердце узника учащённо забилось, а острая боль недавней утраты ножом полосовала его душу. Яркие картины, вылезая перед ним из прошлого, корёжили его сознание, хлеща по лицу своей откровенной обнажённостью и сладостной распущенностью.
Тело Аркадия как бы парализовало. Он не мог даже шелохнуться. Уставившись в одну точку, ботаник смотрел будто бы сквозь стены здания библиотеки, сквозь колючую проволоку, сквозь ограждение колонии. Но не мог увидеть свой далёкий Иркутск, свою некогда любимую девушку Светлану. От нервного перенапряжения и бешеной тоски Аркадий горько заплакал, сжимая зубы. Руки его ещё крепче сдавливали студёный и равнодушный металл.
Ольга задала Аркадию Васильевичу несколько вопросов и, не услышав ответа, обеспокоилась. Девушка спустилась на предпоследнюю ступеньку и заглянула в глаза плачущему ботанику. Она успела хорошо изучить его голубой лучезарный взгляд, его открытую грустную улыбку. Но таким, как сейчас, она Аркадия ещё не видела. Отец говорил ей, что этот парень сидит не за корыстное преступление, что-то там не так. Не мог он украсть для себя, чистой души был этот человек. Кум был опытным психологом, он видел людей насквозь.
Ольга потянулась к Аркадию. Её нереализованное чувство молодой девушки к мужчине переполняло сознание. Отец безумно любил свою единственную дочь и не отпускал её ни на шаг от себя. Она так и моталась с ним от назначения к назначению по разным захолустным местам необъятных просторов Сибири.
– Что с вами, Аркадий Васильевич, дорогой мой? – шептала Ольга, неумело целуя своего подчинённого. – Хороший мой, чем я могу помочь тебе? – она не заметила, как перешла на «ты». – Я уже давно чувствую, что полюбила тебя. Я боялась своего чувства, гнала его от себя, – глаза Ольги наполнились слезами.
Аркадий обнял свою спасительницу, он что-то шептал и тоже целовал Ольгу.
– Как мне тяжело, как я устал от неволи и одиночества, – слезы ещё сильней бежали из его глаз.
– Ты не одинок, мой милый, теперь я всегда буду рядом с тобой в радости и горе…
Они долго стояли, обнявшись, и плакали. Плакали не стесняясь друг друга. Ольга – от нежных чувств и сострадания к этому практически беззащитному мужчине. Аркадий – от нахлынувших на него смешанных чувств. С одной стороны, ему было жаль самого себя. С другой стороны, эта нежная девушка смогла согреть его обожжённую огнём и обмороженную душу. Она, как солнышко, нежданно-негаданно вдруг засияла перед ним и уже навсегда вошла в его жизнь. На зоне, оказывается, тоже можно обрести счастье, даже если ты совсем потерял в него веру. Потом Кум оформил досрочное освобождение своего зятя по половинке. Ольга была без ума от счастья, она встретила своего любимого, самого дорогого и единственного. Пусть он долговяз и физически ослаб, но она сможет защитить его, своего ботаника, от любых невзгод.
Светлана тоже устроила свою жизнь, она встретила парня Евгения. Хоть и не было у них большой любви и страсти, но держались они друг друга. Время уходило, вот и надо было создавать семью. Может быть, такие союзы крепче тех, которые возникали в пылу страсти, да потом перегорали.
Сына своего Светлана назвала в честь отца – Иваном. Зеленоглазый мальчишка стал светофорчиком, который открыл для Светланы зелёный свет к счастью, материнскому счастью. Муж часто уезжал на вахты, работал на севере нефтяником. Светка всё своё свободное время посвящала сыночку. Она души не чаяла в своём Иванушке.
– Мама, мамочка, я не хочу спать. На улице лето и солнышко ещё долго не будет ложиться спать, – голос Иванушки звучал звонко, как колокольчик. – Неужели ты не можешь понять такие простые вещи? – смеялся сыночек. – Люди должны вставать и ложиться спать вместе с солнышком.
Он своими маленькими ручонками обнимал маму за шею и прижимался к её груди. Ни один мужчина не мог доставить ей столько счастья, Светлана вся сияла. «Какой же умный у меня сын. Какой он ласковый и нежный», – думала она.
– А вот и нет. Я могу возразить тебе, мой любимый мальчик, – начала ласково говорить сыну Светлана. – Когда солнышко будет спать, зазвенит будильник. Мы с тобой проснёмся и поедем в аэропорт. Наш папа в четыре часа утра прилетает из длительной командировки, дома его не было почти полгода. Он не хотел, чтобы я тебя, сыночек, беспокоила и брала с собой в аэропорт. Он очень сильно любит тебя. А мы порадуем папочку и вместе с тобой будем его встречать. Ты у нас сильный, сильнее солнышка. Ты можешь встать, когда это необходимо, а солнышко нет.
– Ура! Ура! Ура! – Иван радостно кричал и скакал на пружинящем матрасе родительской кровати.
Светлана молча, с огромной любовью смотрела на своего сына, из глаз её текли слёзы, слёзы радости и умиления.
– Мама, почему ты плачешь?
– От радости, сынок, я так долго тебя ждала, теперь ты у меня есть. – И Светлана крепко обняла своего самого главного маленького мужчину. В ответ он сильно прижался к своей самой любимой женщине – к маме. От материнского тепла Ивана быстро разморило, и он погрузился в сладкий детский сон.
Фомич продолжил свой рассказ.
– Говорила Светлана, что ещё ждёт дочку, но это я уже плохо помню. В моих пациентах она уже давно не числится. Мне радостно, что мои усилия врача дали результат. Жизнь у девчонки наладилась, – дружелюбно звучал голос моего приятеля Фомича.
Я молчал, на моих глазах невольно навернулись слезы. Светлая грусть заполнила моё сознание. Растроганный, я молча сел в машину и направился к себе домой.
Иркутская осень. Порывы ветра ударялись о стены моего деревянного дома, который расположен на улице Коммунистической, почти в центре нашего областного города. Их воздушные потоки начинали плясать вокруг понурого клёна. Его ветки в ответ дребезжали и вибрировали, как струны контрабаса под опытными руками музыканта. Извлекаемые волшебным образом из ствола дерева низкочастотные звуки придавали округе тревожность и безысходность в ожидании тепла.
Все, что ещё недавно цвело и зеленело, должно умереть или уснуть на долгие зимние дни, недели и месяцы. Дряхлая старуха зима своими костлявыми руками будто бы набрасывала паутину на ещё живые существа и озябшие растения. Обрекала их уйти в небытие с этого света, ещё недавно сверкавшего переливами радуги, пением птичьих голосов и звоном, казалось бы, неиссякаемой жизненной энергии. Природа пыталась бороться, цепляясь за уходящее лето. Но ветер срывал и уносил вдаль остатки пожелтевших листьев. Он не оставлял надежды на скорое возвращение знойных солнечных дней. Времена года меняются, как это было всегда. Растительность начинала погружаться в зимнюю спячку. Угрюмые чёрные тучи нависали над городом. Они изредка выбрасывали вниз леденящие потоки дождя, готовясь обрушить вниз всю массу своих холодных запасов влаги. А промозглые северные ветры стремились налететь на тяжёлые, пузатые облака, чтобы превратить содержащуюся в них воду в хрустальные пластинки снежинок. Чтобы забросить этот белый хоровод на деревья, дома, улицы и площади старого города, который знаком с этими природными явлениями вот уже более 350 лет.
Я вышел из машины. Боковым зрением ощутил чей-то пронзительный взгляд. Это взор как будто бы из другого мира, холодного и голодного, где не хватает радости и ласки. Где нет тепла и заботы, где страх и боль – обычные и обыденные явления.
Я присмотрелся. На тротуаре сидела кошка.
Видно, что она от природы имела чисто белый окрас. Но сейчас он выглядит сероватым. Она изрядно запачкалась, бегая по подворотням в поисках пропитания. А какие у неё глаза! Это два голубых небесных светильника, два драгоценных сапфира, по чьей-то воле оказавшиеся выброшенными на улицу.
Я направился к моей незнакомке.
«Что это за человек? – подумала кошка. – Что ожидать от него? Может, он сейчас пнёт меня ногой, как это уже было не раз при общении с другими людьми? Как страшно. Он такой большой. И куртка у него кожаная. Ой, а ботинки с такой рифлёной подошвой. Наверное, надо спасаться бегством», – подумала голубоглазая блондинка.
Вот она уже приготовилась к спасительному прыжку в сторону кустов. Но лютый голод её остановил. Так хотелось кушать. Сил уже почти не оставалась, и кошка, наверное, решила: «Будь что будет. Если суждено умереть, пусть я умру сейчас, не дожидаясь холодов и снежных сугробов».
– Кис-кис-кис, – зазвучал спокойный голос незнакомца, он с нотками сострадания, и в нём улавливались ласковые оттенки.
Блондинка замерла на мгновение. Она не могла убежать. Она находилась в плену этого голоса. Она с надеждой стала ожидать развития событий. «Неужели ещё есть добрые и отзывчивые люди», – думала продрогшая кошка.
– Ах ты, красавица, замёрзла, наверное, на холодном асфальте не очень-то уютно. Какая ты худая, и бока у тебя ввалились, – говорил обладатель зловещей кожаной куртки и доброго голоса.
– Да, тебе бы мои заботы и переживания, – как бы произнесла кошка. – Я ничего не ела несколько дней. Попались тут две обессилившие мышки, но они были отравлены. Люди их не любят, вот и набросали в своих жилищах ядовитую приманку. Возвратившись по подземным коридорам, которые ещё их далёкие предки возвели для сообщения улицы с домами, мышки натолкнулись на приманку. Неопытные, они не знали, что подобное пиршество халявным кормом опасно для жизни. Человек коварен и опасен. Он сам выбирает, с кем ему жить, а от кого можно избавиться, убить, как этих мышей, или выбросить на улицу, как эту кошку. Я не стала есть этих мышей. Я знаю, что это смертельно опасно, – как бы говорила мне моя собеседница.
– Посиди здесь, я принесу тебе покушать, – как можно ласковей произнёс я.
Голубоглазая блондинка запрыгнула на завалинку. В её огромных грустных глазах пробежали солнечные искорки. В этой сумрачной окружающей среде при мерзкой пасмурной погоде они были всплесками космической энергии надежды и ожидания добра.
Я проследовал в дом и направился к мискам для животных.
У нас жили две породистые собаки и две уличные кошки.
Одну кошку подобрала Оля – моя дочь, а вторую притащил Лёша – мой внук. Животные были окружены вниманием и заботой. Наверное, для них была устроена райская жизнь. В мисках лежали кусочки мяса и гарнир из гречневой крупы и ещё какие-то лакомства, приобретённые в специальном магазине. По всей вероятности, они лежали давненько. Наверное, с самого утра после перекуса наши шерстяные человечки про них забыли. Кушанье начинало немного подсыхать. Я собрал всё в одну тарелку и вынес на улицу. Даже не дал себя поцеловать ожидавшим ласки нашим пуделихам: серебристой Стеше и блондинке Соне.
Голубоглазая незнакомка ждала меня на прежнем месте. Она сразу почувствовала запах съедобного продукта. Хвост трубой, и мягкой походкой она подошла ко мне. Глаза смотрели заинтересовано. Но она не спешила. Инстинкт самосохранения заставлял её находиться в настороженном состоянии. Потом послышалось мяуканье: «Ну, давай, ставь скорее еду, я не могу больше ждать. Так вкусно пахнет. Сколько различных вкусовых оттенков излучает эта тарелка. Неужели это всё мне?»
– Кушай, красавица, это тебе, конечно, тебе. Рядом нет никого из возможных конкурентов. Ты можешь не торопиться. Кушай, красавица, – тихо говорил я.
Глаза у блондинки засветились, она принялась уплетать вкусности. Она то торопилась, то чуть приостанавливалась, тщательно пережёвывая кусочки пищи. Поднимала свой взгляд на меня. В нём читалась благодарность ко мне – вновь приобретённому другу. Когда пиршество закончилось, я взял голубоглазую блондинку на руки.
– Если хочешь, переходи ко мне жить, – предложил я уже ставшей мне подругой блондинке.
В ответ она громко замурлыкала. Стала прищуривать глаза. «Настоящая кокетливая женщина, – подумал я. – Как же интересно, женская мягкость и какой-то непостижимый женский дух присущ всему женскому».
Блондинка пригрелась и начала засыпать на моих руках. Мне надо идти. Я поставил кошку обратно на завалинку. И вновь предложил идти за собой. Она внимательно выслушала, потом мяукнула. Видно, поблагодарила и попрощалась. Затем спрыгнула на асфальт и пошла, покачивая бёдрами, к себе. Наверное, у неё был свой дом, пусть с не очень заботливыми хозяевами, но это был её родной дом. Она, как и те женщины, которые были верны своему дому, не променяла своих хозяев на сытную жизнь.
А может быть, я был не очень настойчив, не знаю.
Татьяна Голубева вместе с другими молодыми преподавательницами нархоза на институтской турбазе парились в бане. Татьяна стояла в клубах знойного пара. Его языки вихрились, как будто бы изголодавшиеся по женскому телу руки мужчин, ласкали её упругое тело, скользили по бёдрам, по большой, торчащей вверх сосочками груди, вились между ног. Татьяна со всего маха ударяла себя распаренным берёзовым веником. Грудь от ударов завораживающе колыхалась. Струйки воды вместе с потом сбегали вниз, попутно облизывая лепесточки её разгорячённых нижних губ и выпиравший ниже холмика лобка возбуждённый клитор. Молодая женщина легко постанывала, закусив нижнюю губу. Возбуждаться было от чего.
Лида, её подруга, работавшая диспетчером, открыла только что перед девчонками картину своего секса с любимым мужчиной. После раннего брака и развода у Лиды осталось две дочери. Денег не хватало. Где-то преподаватели подбрасывали премии за удачное для них расписание занятий, где-то нерадивые студенты благодарили за проставленные зачёты и экзамены. Но главной финансовой надеждой для Лиды был любовник – Николай Цементенко.
Об их сексе она и вещала любопытным подругам.
– Я целовала Николая, держась рукой за его дружочка, но он никак не вставал. Я опустилась ниже, направила его мальчика себе в ротик. Начала облизывать, как эскимо, посасывать, как леденец-петушок на палочке. Он начал расти, увеличиваться и увеличиваться. Ох, каким он стал большим.
– Неужели больше, чем обычно? – обалдевали слушательницы.
Видеомагнитофонов тогда ещё не было, эротических и порнофильмов тоже.
– Ой, Лидка, рассказывай, рассказывай, – загалдели подружки.
– А вы, девки, не перебивайте, как интересно…
– Я не знаю, больше или нет, но торчал он как свеча, – Лида продолжила свой рассказ.
– А что потом-то, что? Говори, не томи душу.
– А потом он как стрельнёт мне сметанкой прямо в ротик. Я чуть не подавилась от неожиданности.
– Ой, ой… – затаив дыхание, запричитали девчонки. – Дальше, дальше говори…
– Эта свечка вдруг резко сдулась, превратившись в висячую тряпочку…
– А сметанка на вкус какая? А тряпочка совсем отвисла с концами, что ли? – наперебой стали спрашивать девчонки.
– Сметанка приятная, немного напоминает вкус крахмала. Но я же не отгрызла, тряпочкой просто стал его дружок, от усталости, наверное. Я его потом минут через двадцать поцеловала, он опять принял эрегированное состояние. Прикол-то в чём: была висюлька – стала свечка, потом свечка стала тряпочкой, потом тряпочка – опять свечкой. А я властелина члена и всего моего Николашки, получается.
Когда Татьяна с Лидой остались наедине, Таня рассказала, какой дружок у её Федора.
– Федя предложил мне поцеловать свой аппарат. Я поднесла его к лицу и просто обалдела – такой набалдашник на половину моей головы.
– Танька, а давай вместе попробуем его в тряпочку превратить!
– Давай, Лида, думаю, Фёдор не откажется.
И вот уже две девчонки-проказницы стремятся укротить аппарат молодого мужчины. Обцеловали, облизали, обсосали и обдрочили руками, а он никак в тряпочку не хочет превращаться.
– Лидка, ты неправильно делаешь. Вот смотри, берёшь этот баклажанчик у самого основания. Пальчики зажимаешь в колечко. Ласкаешь его губками, язычком, ротиком туда-сюда. А пальчики либо плотно сжимаешь, либо чуть отпускаешь. А ещё пальчиками другой руки пробегаешь по нему, как по дудочке, нажимая ими, как это делает музыкантша-флейтистка. Этим ты как бы регулируешь его возбуждение, его напряжение и соответственно размер. Вот посмотри, как я это делаю, – Татьяна принялась раскрывать секреты своего музыкального искусства.
– Готовишь, значит, его для дальнейшего своего желания. Или ручками заставишь его отстреляться тёплой сметанкой. Или, подготовив до нужной кондиции, можешь на него усесться.
Фёдор обомлел. Он наслаждался любознательностью и открытостью девчонок, отсутствием у них стеснения и других комплексов.
– Да, я, Танька, в музыкальной школе не училась. На фортепьяно, правда, маленько музицировать умею. Ну, дай теперь я попробую. Чё ты всё сама, да сама. Я тоже хочу.
Так они музицировали долго, пока парню не надоело. Тогда Фёдор поставил девчонок рачком и начал поочерёдно входить в их горящие страстью лона. Девчонки стонали, плакали от восторга и лёгкой боли. Потом одна прижималась сосочками к спине бойца сексуального фронта, стараясь ухватиться по инструкции за основание члена, пока он утюжил подругу. Затем девчонки менялись местами. Перепробовали все возможные позы. Когда сексуальные фантазии начали иссякать, Фёдор заревел, как будто бы ему в спортивном зале на ногу уронили стокилограммовую штангу. Он вытащил своего дружка из жаркого вулкана, и девчонки принялись поглощать извержение с аппарата и половых губ друг друга.
Сколько раз девчонки достигали оргазма, они уже не считали. Но аппарат хоть и обмяк, но в тряпочку превращаться не хотел. Немного полежав без сознания, Татьяна снова принялась своим ротиком веселить аппарат Фёдора. Постепенно он крепчал и уже принял угрожающий вид. Лида заворожено смотрела, а потом отодвинула Татьяну и уселась на этот жаркий и сладострастный предмет. Она скакала, размахивая руками, как будто революционная конница комдива Чапаева гнала белогвардейцев с поля боя.
А Татьяна горько плакала на кухне, причитая:
– Я поставила, привела его в рабочие состояния. А эта Лидка, нахалка, уселась и поехала. Окончив скачки с Лидой, Фёдор подошёл к Татьяне, нежно поцеловал её и ласково сказал:
– Танечка, милая, глупенькое ты моё солнышко, не плачь, родная. Всем хватит, не беспокойся.
Таня прижалась к своему любимому:
– Феденька, Феденька, дорогой, я только похвастаться хотела перед подругой, какое большое достоинство мне подвалило. Но отдавать в руки другой женщине своего любовника я не желаю.
Татьяна всхлипывала, слёзы ручьём бежали по её лицу, падали на грудь, потом текли вниз и облизывали разбухшие лепесточки нижних губ и её перевозбуждённый клитор.
«Не, Лиду больше звать не буду. Мы лучше потом с Наташкой попробуем Фёдора замучить сексом, горячим и необузданным. Я с ней завтра договорюсь», – про себя думала Татьяна.
В город Братск, где работал Фёдор, привезли волшебника.
Экстрасенс вызвался лечить и показывать чудеса в северном городе. Фёдор возил начальника строительства, а тут у него в пассажирах гость из Америки. Правда, уроженец Узбекистана.
Виктор – референт начальника – во время движения Волги вдруг обращается к Ибрагиму, так звали экстрасенса:
– А вы можете на ходу заглушить мотор автомобиля?
– Могу, я всё могу, – произнёс Ибрагим, посмотрев на него.
Потом он напрягся и побагровел. Федор подумал: «Сейчас как бзданёт, всю машину говном забрызжет, а мне убирайся, блин, потом». Но волшебник пердеть не стал, он злобно произнёс фразу:
– Ай, ай, ай. Готово, шайтан.
И мотор заглох. Сорокаградусный мороз. Мы стоим на эстакаде через Братскую ГЭС. Клубы зловещего тумана наползают с водной глади Ангары. Река, наверное, тоже рассердилась на людей. Фёдор вышел из кабины, открыл капот, проверил провода на трамблёре, свечах зажигания – всё в норме, повреждений нет. Датчик топлива показывает полный бак. Что могло произойти, понять сложно. Чудо какое-то.
– Ха-ха-ха, – начал весело смеяться Ибрагим. – Заводи, поехали, всё будет нормально, я снимаю заклинание.
Машина завелась с полуоборота. Всю дорогу ехали молча.
В конторе началось представление. Начальник позвал свою жену, та показала Ибрагиму фотографию брата и попросила рассказать о его судьбе. Эта тема была для неё очень болезненной.
– Твой брат мёртв. Он утонул на реке Амур при следующих обстоятельствах, – Экстрасенс подробно рассказал хронологию событий. – Второй, кто был в лодке, выжил. А вот с берега происшествие видел человек, выглядел он так-то…
Вся информация сходилась на 100%. Мария Ивановна – жена шефа – от нахлынувших чувств свалилась в обморок. Когда её откачали и увели, начальник попросил обследовать его шофёра. Фёдор встал к приставному столику напротив Ибрагима. Волшебник стал сканировать пациента, приподняв ладонь. Потом говорит:
– Я не могу, мне мешает большая связка ключей, убери её, Фёдор.
Фёдор обалдел: «Как это он узнал о ключах?» Потом повиновался, исполнил требование экстрасенса и выложил ключи на стол и стал ожидать продолжения. Экстрасенс далее произнёс:
– Я прошу всех выйти из кабинета, буду с парнем говорить один на один.
Когда все вышли, последовал диагноз:
– Ты умрёшь, через три года и три месяца, хотя ты физически здоров.
Ибрагим говорил, а из его глаз начинали сыпаться искры. Искры как у бенгальского огня. Только его искры были холодными. Они падали на стол шефа, рассыпались по поверхности, но бумаги и документы оставались лежать нетронутые этим зловещим адским огнём и не воспламенялись.
– У тебя я ощущаю огромную мужскую силу, ты очень крепок, – грустно продолжил волшебник.
– А если я женюсь, я успею родить сына? – тревожно, с нотками безысходности начал лепетать Фёдор.
– Всё во власти Божьей, – произнёс экстрасенс…
Вчера Фёдору принесли повестку из военкомата на военные сборы. Прибыть к 6 часам утра, с собой иметь… далее по списку.
– Хоть не убьют на сборах, не подорвусь на мине, – с горечью думал Фёдор (он был сапёром).
Он позвонил подруге Ирине Ивановой, у неё был конфликт с мужем. Жили шесть лет, а детей не было. Брак разваливался, отношения на грани развода. Фёдору нравилась фигурка этой девчонки. Высокая, большая грудь. Осиная талия, попка как репка, соблазнительная до не могу. Глаза карие, озорные. Голос обволакивающий, томный и нежный.
– Ирка, давай я тебе заделаю ребёночка. Хоть смысл в жизни у тебя будет, – говорил в телефон приговорённый к скорому окончанию жизни парень.
– Я согласна, Феденька, приходи сегодня ночевать. Мой в ночную смену будет на БЛПК (Братском лесопромышленном комплексе).
Вечером Фёдор пошёл бухнуть в местный ресторан. Горевал о своей короткой жизни, которая должна была оборваться в 29 лет. Немного всплакнул. Собутыльников не было, вот и напивался он один на один со своей тоской. Когда Фёдор уже был изрядно пьян, к нему за столик подсел Ибрагим.
Потом Фёдор пришёл в себя в постели. Его член был вставлен в тёплое, ритмично сокращающееся отверстие. Чья-то задница описывала кренделя, извиваясь, будучи насаженной на солидный шампур Фёдора, как кусок мяса на мангале при готовке шашлыка. Вдруг на Федю налетел ураган, его начало трясти, мощный оргазм вырубил сознание парня.
Когда Фёдор очнулся, он встал и на ощупь в темноте начал искать туалет. Наконец дверь сортира нащупана, и она открылась. О Боже, Фёдор видит, как стоящий у зеркала Ибрагим дрочит своей небольшого размера член. В унитазе плавают какашки, которые никак не хотели смываться. Вот Ибрагима настигает оргазм, на головке его члена начинают проступать капельки спермы. Только тогда Фёдор врубился, в какую историю он угодил по пьянке. Ибрагим начал приставать к нему, лез целоваться. Небритые щёки волшебника кололись, Фёдору хотелось блевануть. Он не осуждал гомосексуалистов, никогда не насмехался над нетрадиционной ориентацией. Но ему вдоволь хватало баб. Они как мотыльки на свет лампочки слетались к его члену. Хвастались одна перед другой, и от этого армия его почитательниц только росла. А тут такой конфуз. «Хорошо, что хоть самого в жопу не поимели», – подумал Фёдор.
– Ибрагим, ты меня пойми правильно, это произошло случайно, я такой хернёй не занимаюсь. Не понимаю и не вижу в таком сексе применение своих сил. Я люблю женщин. Нет, я их просто обожаю. Извини, дорогой волшебник, мне надо уходить. Об этом приключении я никому рассказывать не буду. Прощай, наверное, ты ещё найдёшь себе любимого.
Грубить волшебнику было опасно и страшно.
На глазах Ибрагима навернулись слёзы, он пытался засунуть в карман Фёдора пачку денежных купюр. Но наш герой отказался и ушёл в темноту спящего города.
Ирина все глаза проглядела у окна, ожидая любимого. Фёдор от нервного потрясения уже отрезвел, но на душе его было хреново, как будто бы в грязь окунулся с головой. Потом Ирина, купая Фёдора в ванне после ярких любовных утех, любовалась его богатырским телом. Как вдруг со скрипом отворилась дверь квартиры. Внезапно пришёл муж, оказалось, его тоже вызвали по тревоге в военкомат на военные сборы.
«Наверное, волшебник просчитался, придётся погибнуть раньше. Может быть, это он своим колдовством устроил приход мужа Ирины?» – подумал наш герой-любовник.
Но в эту ночь опасность миновала Фёдора. Гроза прошла стороной.
Фёдор не рассказывал эту историю никому и никогда. Боялся кары от экстрасенса. Мне он поведал свою тайну спустя 25 лет.
Колёса поезда перестукивали на стыках рельс. Поезд вёз партизан на военные сборы в Читинскую область. Заместитель военного комиссара подполковник Бородин обходил вагоны с проверкой личного состава военнообязанных запаса. Где-то бухали, пели песни. Где-то уже спали. Парней вырвали по тревоге с ночных смен на производстве, вот и наслаждались они сладким сном под монотонный стук колёс. В одном купе опытный взгляд подполковника остановился на здоровенном парне. Тот увлечённо напильником правил лезвие огромного охотничьего ножа.
– Замочу Федьку, сучару, чтобы он, гадёныш, не лазил под одеяло к чужим жёнам, – бубнил себе под нос подвыпивший амбал.
Бородин всё понял. Вернувшись в штабной вагон, он начал судорожно листать список лиц, призванных на военные сборы. Там был только один Фёдор – Фёдор Еремеев. Адъютант быстро доставил потенциальную жертву на разговор с подполковником.
– Фёдор, ты знаешь, что тебе угрожает потенциальная расправа, и довольно жестокая? – начал разговор опытный военный офицер.
– Да, могу предположить такое, – Фёдор не стал запираться.
Он рассказал Дмитрию Яковлевичу Бородину как на духу – как отцу, как старшему товарищу – всю свою историю. Фёдор был безгранично удивлён и благодарен этому седому лысеющему офицеру за проявленное внимание и заботу. Никто никогда не интересовался жизнью бывшего детдомовца Фёдора. А тут…
На станции Тайшет Бородин высадил Фёдора из поезда, вручив ему пакет с донесением для Братского городского военкома. Наверное, это было придуманное подполковником основание для возвращения героя-любовника в родной город. Но так или иначе, опасность Фёдора и на этот раз миновала. После очередной бурной ночи с красавицей Ириной Фёдор собрал рюкзак и без объяснения причин написал на работе заявление об увольнении.
На трассе в Усть-Илимск его сразу подхватили знакомые шофёры. Шофёрская дружба – это особая категория. Взаимовыручка здесь возведена в категорию жизненной необходимости, как кислород для живого организма. А иначе и быть не могло. Попробуй сломайся на северной трассе. Если тебе не помогут, проедут мимо – кранты. За ночь на лютом морозе завернёшь ласты. В такой ситуации может оказаться любой водитель, вот и логика проста: стоит машина – подойди, спроси, нужна ли помощь.
За разговорами 250 километров пролетели незаметно. На горизонте показался юный город. Усть-Илимск на одной широте с Ленинградом, в нём тоже белые ночи бывают. И в этот раз была белая ночь, было светло как днём, хоть и время уже первый час ночи. «Как здесь здорово», – подумал Фёдор.
В отделе кадров «Братскгэсстроя» ему дали направление в комсомольско-молодёжную бригаду водителей тяжеловозных КрАЗов к Леониду Карнаухову. Лёнька, улыбчивый парень, посадил Фёдора на новенький КрАЗ, и понеслось соревнование с водителями болгарского молодёжного отряда имени Георгия Димитрова на строительстве Усть-Илимского лесопромышленного комплекса. Но проработал он там недолго. Вызвали Фёдора в контору «АТУ-8» и дали направление в пассажирскую автоколонну, там нужны были опытные «членовозы» – персональные водители членов руководящего состава. Но подписание обходного листа застопорилось на комсомольской организации. Недавно сам второй секретарь горкома комсомола Володя Исаков проводил проверку первичной комсомольской организации. Секретари горкома были в авторитете у молодёжи. Они могли выслушать, помочь, повести за собой, но могли и отодрать по полной программе за нерадивость и упущения в комсомольской работе. Вот и отодрали Маринку, комсомольского секретаря автотранспортного управления, за провал в сборе комсомольских взносов. Отсюда и строгости при увольнении.
Вечером с комсомольским билетом и обходным листом, с денежками на комсомольские взносы – аж 75 рублей (зарплаты были хорошими) Фёдор поплёлся в болгарскую общагу, там жила секретарь. Маринка была дома. Она приехала из Украины, родом была оттуда. От неё исходил запах свежеиспечённого хлеба. И сама она была как сдобная булочка. Ладно сложена, с красивой фигурой. Длинные русые волосы спадали ей на плечи. Голубые глаза пытливо осматривали Фёдора. Парень протянул секретарю денежки, комсомольский билет и обходной лист (его ещё называли «бегунком»). Марина сверилась с данными из бухгалтерской справки. Забрала деньги, отдав сдачу 23 копейки, и поставила свой штамп в бегунок и комсомольский билет. Фёдору почему-то уходить не хотелось, и он завёл с секретарём философский разговор.
– Понимаешь, Марина, в нашем молодёжном городе самая высокая в мире рождаемость. Все дворы заставлены детскими колясками. А вот многие и не представляют себе, что при зачатии ребёночка во время оргазма вибрации этого самого возвышенного чувства летят в далёкий космос. Там на краю Вселенной они вызывают энергетическую бурю, мощный взрыв. В результате которого раскручиваясь в термоядерном вихре, возникает новая материя, из которой зарождается новая галактика. Люди, заканчивая свою земную жизнь, могут улетать в свою галактику. А ещё эти галактики могут сливаться, соединяться. Короче, вы с любимым можете слиться своими галактиками и жить вечно в любви и радости вдвоём. Люди этого не знают, а тупорылые учёные ещё не додумались до такого и не открыли этих законов сохранения любви и интеллекта, – Фёдор говорил тихо, его завораживающая интонация вибрировала бархатной энергией, заполняя комнату Марины сказочным теплом.
– Нет у меня никакого любимого, – печально сказала Марина.
Она внимательно слушала Фёдора, и её глаза начали наполняться слезами.
– Как красиво и загадочно ты говоришь, Фёдор. Тебе, наверное, надо быть писателем или поэтом, а ты крутишь баранку, – романтичной интонацией разорвала затянувшуюся паузу Марина.
– Поздно мне уже переквалифицироваться, – угрюмо парировал Фёдор.
– Как же поздно-то, тебе только 26 лет, жизнь начинает расцветать, – изумилась ответу парня Марина. – В твоём возрасте Лермонтов и Пушкин уже написали свои бессмертные произведения. А тебе, может, предстоит это сделать. Что за пессимизм, Фёдор? – Марина недоумевала.
– Понимаешь, Марина, мне осталось жить всего два года и восемь месяцев, – голос парня звучал безнадёгой.
Опережая очередной вопрос Марины, Фёдор пояснил:
– Экстрасенс-волшебник так предсказал мою судьбу. А он никогда не ошибается, я это точно знаю. Проверено на людях.
Установилась звенящая пауза. «Как такое может быть, за что?» – думала Марина.
Потом Марина разрыдалась, она не могла представить себе этого парня мёртвым. Фёдор подсел к ней на кровать и начал успокаивать девушку. Он гладил её вьющиеся волосы, спадающие на плечи. Потом он обнял Марину и прижался к ней. Фёдор впервые почувствовал как бы материнское тепло, исходящее из сострадающего ему сердца Марины. Такого искреннего, такого близкого и родного. Марина продолжала плакать. Захваченный этой волной страдания и сострадания Фёдор тоже прослезился. Потом они не заметили сами, как начали целоваться, говоря друг другу нежные и проникновенные слова, жарко перебивая друг друга.
Потом Марина сбросила с себя халатик, и взору Фёдора представилось её красивое тело. Он смотрел на свою новую подругу и не мог налюбоваться. Вдруг Марина вскинула голову назад, чтобы освободить свой взор от спадающих на лицо русых прядей волос. Волосы полетели назад. А её полная жизненных сил, упругая, как мяч, большая грудь метнулась вслед за движением головы девушки. Потом, как маятник, грудь качнулась в обратном направлении, немного колыхнулась и замерла. Упругая волна пробежала по телу девушки. Фёдор был очарован, он не мог произнести ни слова. Потом, очухавшись как от наваждения, он дрожащим голосом произнёс:
– Мариночка, шевельни ещё вверх своим плечиком.
Марина озорно засмеялась и резко подняла вверх правое плечо, потом левое.
– Смотри, Фёдор. Любуйся. Я сегодня твоя. Только ты не уходи, не умирай. Смотри, милый. Жизнь прекрасна, мы будем жить вечно.
Её высокие груди скользнули одна за другой вверх. Потом их масса вернулась вниз. Несколько мелких, завораживающих колебаний – и они застыли в трепетном ожидании поцелуев.
Фёдор нежно целовал розовые соски. Ласкал своими крепкими руками тело Марины. Его ладони скользили от груди к спине. Бежали вниз к талии, описывали дуги по бёдрам дрожащей в экстазе девушки. Потом они прогуливались, лаская спину Маринки. Кожа девушки от чувственного восторга покрывалась мелкими пупырышками, становилась наподобие гусиной. Затем руки Фёдора перемещались вниз к промежности, его пальчики были как бы смычками волшебной скрипки, то они сжимали клапаны сказочного духового инструмента, то бегали по клавишам чувственного органа. Симфония любви захватила молодых людей. Они не могли оторваться друг от друга.
Марина тонула в волнах оргазма от одних только восхитительных прикосновений. Вдруг на секунду она вынырнула из сладострастной пучины, чтобы глотнуть живительного воздуха, и томно начала шептать:
– Федя, Феденька, родной мой, давай создадим свою галактику. Пусть далёкий космос встряхнёт поток термоядерной энергии нашего счастья и любви.
Вся ночь была освещена этой волшебной, сладкой, чарующей и жизнеобразующей энергией. Потом Марина любовалась спящим Фёдором. Он изредка вздрагивал и вздыхал во сне. «Наверное, новая, образованная сегодня нашей любовью галактика передаёт Фёдору какие-то космические сигналы», – подумала влюблённая девушка.
Утром Марина приготовила завтрак. Она целовала Фёдора и благодарила за незабываемую ночь любви.
– Фёдор, я за твои нежные руки готова полжизни отдать, – восторженно говорила Марина. – Я была на вершине восторга, на планете женского счастья.
Фёдор впервые от девушки слышал такое. Обычно другая часть тела была самой запоминающейся в женском сознании. А тут нежные руки… Да, Маринка была необычной, сказочной женщиной. Потом они расстались, и Фёдор пошёл в диспетчерскую ПРО (производственно-распорядительного отдела) «Братскгэсстроя». Там его уже ждал непосредственный начальник – Иван Михайлович Говорунов.
А Марина вскоре почему-то поспешно уехала на Украину к себе домой. Они даже не попрощались, не обменялись адресами. Связь прервалась. Но Фёдор душою чувствовал, что новая галактика иногда передавала ему слабые радиосигналы. Но расшифровать их он не смог, а может, просто не захотел.
Иван Михайлович Говорунов чётко воплощал смысл данной ему фамилии – он был весельчаком и юмористом. Но если Иван Михайлович впрягался в работу, а впрягался он всегда, то не было требовательнее, чем он, человека. Требовательного к себе и ко всем подчинённым, подрядчикам и субподрядчикам. Сам он родом из Белгорода, окончив московский институт, приехал в Усть-Илимск, да так и остался на долгие годы в юном северном городе. Иван был высокого роста, с Фёдором они были почти ровесники. Только вот Федя был коренаст и невысокого роста. Правда, если к его росту прибавить длину его члена… Он выглядел бы повыше некоторых баскетбольных звёзд. Но Фёдору и так хватало, главное, женщины его любили. Он был холост и ничем не обременён, поэтому мог работать день и ночь, в выходные и в праздники. За это начальство его любило. А то, что шофёр был хорошим профессионалом и неболтливым по своей натуре, придавало ещё большую значимость его имиджу. Однажды Иван Михайлович сказал Фёдору:
– Сегодня едем на блядки, разрядиться надо немного, а то нервы на пределе уже.
– На блядки так на блядки, как скажете, шеф, – в ответ засмеялся Федор.
Он знал, что если Иван Михайлович шёл в загул, значит, всё будет серьёзно. На работе ништяк, всё отрегулировано, беспокоить никто в обозначенное время не будет. С девчонками всегда порядок, они безумно влюблялись в Потапыча, так его любовно называли подруги.
Дорога была не дальней, через двадцать минут они уже были в Новом городе. Встречала гостей в своей квартире голубоглазая блондинка Светлана Озерова, Фёдора ждала жгучая брюнетка Татьяна. Света была разведёнка, дети жили с бабушкой.
А Татьяна была замужем, и квартира её находилась в том же подъезде, что и у Светланы, только на первом этаже. Гулянка понеслась сразу со старта полным ходом. Иван уходил с красавицей блондинкой в спальню, они занимались любовью и снова возвращались к столу. Все весело бухали чистую, как слеза, водку и закусывали сибирскими деликатесами: речной рыбой и диким мясом.
Фёдор раздел Татьяну. Она хоть и была замужем, но не очень владела премудростями сексуального искусства. Стеснялась, тормозила поначалу. Потом, правда, разогрелась, раскрепостилась, и сексуальная энергия заполнила всю Светкину квартиру. Стоны доносились то из одной комнаты, то из другой. Пир пьянства и секса был в полном разгаре, когда в дверь квартиры позвонили.
Татьяна напряглась как струна.
– Это муж, сейчас он устроит дебош и поножовщину. Он имеет опыт сидельца, терять ему особо нечего, – с тревогой в голосе произнесла она.
Все замерли в ожидании развязки. Света на цыпочках подошла к двери и тихонько посмотрела в дверной глазок. На площадке стоял разъярённый, как бык, муж Таньки. Он готов был наброситься на тореадора с топором. Топор был с широким лезвием для рубки мяса, рукоятка длинная.
– Слышь, ты, козёл, – начала из-за двери вещать Светка. – Катись отсюда, пока не нашёл на свою жопу приключений. Ты чё ко мне тарабанишь, пьянчуга? Я со своим мужчиной занимаюсь любовью, а ты тут с топором выёживаться пришёл. Ещё раз по-хорошему прошу: уходи отсюда нафиг или тебе хуже будет, – твёрдо, без тени страха отчеканила блондинка.
– Ты мне на хер не нужна, Светка. Пусть моя Танька выходит, – уже без прежнего напора начал кричать из-за двери обиженный муж.
– Нет тут никакой Таньки, катись отсюда!
– Светка, открывай, я только посмотрю и уйду.
– Ага, сейчас, буду я перед тобой голыми сиськами сверкать. Иди к своей Таньке и любуйся её дойками, а от меня отстань или я милицию пошла вызывать.
– Ну, сука, ладно, я в подъезде тогда караулить буду. Всё равно рано или поздно выйдете, бляди, из квартиры.
– Хрен с тобой, сиди и жди сколько хочешь, только не на моей лестничной площадке, долбодятел непонятливый.