Вернувшись из посольства, я принялся за разбор накопившихся бумаг, попутно продумывая стратегию дальнейших действий. К тому же время от времени прибывали чернокожие «студенты», и проводить «собеседования» с ними тоже приходилось мне.
Внезапно голову пронзила резкая боль. Вот только этого ещё не хватало!
«Пожалуй, на сегодня хватит», – подумал я, откладывая все дела в сторону и пытаясь расслабиться. Но боль не отступала. Странно… Может, нужно отдохнуть как следует и просто лечь спать? Однако мне не спалось. На улице уже давно стемнело, а я всё стоял у окна и пялился на ночной город. Сверху едва пробивался свет Луны и многочисленных, но таких далёких звёзд. Танцующими бликами фонарей и проезжающих по набережным машин светилась вода рек. И лишь внизу, в придомовом парке было темно: горящие вразнобой фонари никак не могли разогнать ночную темень.
Моё внимание тут же привлёк один из них. Он на последнем издыхании боролся с тьмой, то периодически вспыхивая, то снова выключаясь. Тырк-тырк-тырк – свет! Тырк-тырк-тырк – тьма! «Вот так и в жизни, – невольно подумал я. – Тырк да тырк – свет, тырк да тырк – тьма.».
Будто в унисон с этими вспышками мой висок навязчиво сверлила резкая боль. Первый раз со мной такое! Пришлось идти на кухню, чтобы принять пару капель собственной микстуры от головной боли. К тому же она и на нервы действовала расслабляюще.
Вернувшись обратно к окну, я даже через пять минут не почувствовал, что боль ушла. Наоборот, она словно проникла во все клеточки моего тела, подхватила сердечный ритм и теперь пульсировала во мне, заставляя испытывать мучительные страдания. Что за ерунда?! Аж в глазах потемнело! Или это не в глазах?
Фонарь за окном в последний раз с треском щёлкнул, ярко вспыхнув светом на прощанье, и, наконец, погас. Парк рядом с домом погрузился почти в первозданную тьму. Над водой вдруг стал собираться густой туман, довольно быстро погружая её в серо-молочное марево. На небо наползла огромная туча, закрывая собой свет звёзд и яркий до недавнего времени диск Луны. И буквально через несколько минут всё вокруг погрузилось в кромешный мрак.
Впрочем, длилось это недолго. Тьма вдруг ожила, зашевелилась, быстро складываясь в образ Змееголового. Ящер что-то зло прошипел, но в тот же миг исчез. И тут внезапное озарение накрыло меня!
Ни секунды больше не раздумывая, я вновь направился на кухню и достал тщательно скрываемый пузырёк с настойкой Прозрения. Затем отмерил ровно пять капель на стакан и, долив в него воды, залпом выпил. Погасил свет и, как был, не раздеваясь, а лишь скинув домашние тапочки, рухнул на кровать. Едва моя голова коснулась подушки, боль сразу же прекратилась. И через несколько мгновений я заснул.
Погружённое не то в явь, не то в навь сознание отреагировало вполне ожидаемо. И словно со стороны я увидел себя в образе вооружённого до зубов всем мыслимым и немыслимым оружием путника. Шагая по ясно различимой среди чёрных песков тропе, я вскоре добрался до ярко освещённой арены. С одной её стороны возвышался храм, посвящённый Змееголовому, а с другой громоздился огромный, буквально исполинского размера металлический истукан в виде быкоголового создания.
И если храм Ящера я узнал сразу, то этого истукана я доселе никогда не видел, хоть он и привлёк моё внимание своей необычностью. Чудовищное создание выпрямилось во весь гигантский рост, вытянув перед собой человеческие руки. А в его чреве медленно разгорался какой-то инфернальный огонь, больше напоминающий адское пламя.
– Мамба, наконец-то ты явился на мою битву! Признаться, я уже заждался, – послышался в моих ушах знакомый голос Змееголового.
– На какую, блин, битву?
– На мою с Молохом.
– Что, опять!?!
– Не опять, а во второй раз.
– А я-то тут при чём?
– Собственно говоря, ни при чём. Просто тебе выпал редкий шанс. Пока мы будем драться, ты мог бы многое понять, разобравшись как в себе, так и в многих своих мотивах.
– Гм, ну ладно. Посмотреть, как другие дерутся, я люблю. Но зачем звать меня, да ещё так настойчиво?!
– А тебе предстоит бой с самим собой.
– Мне???! Зачем?!
Но ответом меня уже не удостоили. И несмотря на то, что я опять попал в мистический сон, вероятно, он не являлся просто оккультной блажью. Конечно, этот сон и все действия в нём имели значение. Важно было лишь понять: какое?
Битва началась!
Но сначала передо мной словно в ускоренном просмотре пронеслись кадры подготовки к ней, где каждый из богов копил силы. И обеспечивались они прежде всего количеством жертвоприношений. Впрочем, нечто подобное использует любая религия, просто в несколько изменённом виде.
То же христианство провозгласило кагор кровью христовой. А просфору, почти не скрываясь, так и называют жертвоприношением: «пусть он приносит в приношение своё квасный хлеб, при мирной жертве благодарной». Ислам и иудеи умасливали Богов убийством животных. Ну, а тайные секты пошли дальше, принося в жертву Богам человеческие жизни.
Вот и боги больше мерялись не собственной сущностью, а накопленным объёмом тех сил, что получили от паствы и жертв. Кому, сколько и за что их принесли. Я же стоял перед чёрной ареной, на которую вышли оба бога, встав друг напротив друга, и смотрел.
Первым ударил Молох. Волна чёрного огня устремилась к Змееголовому и с гулом ударила… в ловко подставленный Ящером щит. Отражённая энергия отрикошетила и понеслась вдруг прямо в мою сторону! Разумеется, такого я никак не ожидал, хотя и попытался увернуться от этой лавины огня. Но тщетно! Тёмная волна странного то ли пламени, то ли какой-то энергии буквально на мгновение выбила из меня дух. Но когда я более или менее пришёл в себя, то обескураженно уставился на… самого себя.
«И треснул мир напополам, дымит разлом…»
Вдруг раздвоился я и стал себе врагом?!
Стою, оцепенев, смотрю, как тень с мечом
Вот-вот накинется, бросаясь напролом!
Что за хня?! Напротив меня стоял точно такой же «Я», одетый в плотную боевую одежду и с оружием в руках. Я сам (ну, тот, в ком сейчас пребывало моё основное сознание) был вооружён старым, изрядно изъеденным ржавчиной калашом. Мой же двойник держал в руках винтовку. И хоть была она явно древняя (то ли ещё царская, то ли довоенная советская), но находилась в гораздо лучшем состоянии, чем мой автомат.
Помимо огнестрельного оружия у каждого из «нас» на поясе висел клинок в ножнах. Скосив взгляд на свой, я так и не понял, что именно получил: не то саблю, не то вообще какой-то тесак.
В это время Молох нанёс второй удар и, получив на него ответный от Ящера, сразу же вдарил третий раз. Бой закипел. Боги обменивались друг с другом ударами, всё больше слабея. И вскоре стало ясно: никто из них не победит. А мои «Я» по-прежнему стояли друг перед другом.
Вдруг внезапная боль прошила голову, и моё сознание тоже словно разделилось. Да уж: такого ещё со мной не бывало! В то же время я чувствовал присутствие в обоих телах незначительной частички того самого духа, который первоначально принадлежал сомалийцу, чьё тело я когда-то занял.
– Дерись! – внезапно заорал Ящер, будто предупреждая меня.
В этот момент Молох, собрав остатки сил, направил струю своего огня прямо в нашу сторону. Сгусток чёрной мути вонзился в оба эфирных тела, выбивая из обоих «меня» всё лишнее. Я упал, и из моих рук выпали и калашников, и винтовка, мягко приземлившись на песочное поле арены.
Очнулся я буквально через мгновение. И, с трудом поднявшись на ноги, обнаружил одного «себя» уже стоящим в углу арены. В диаметрально противоположном углу медленно вставал другой «Я». Что интересно: его я чувствовал ровно настолько же хорошо, как и себя самого. И это было довольно странное чувство: когда тебя двое, и вроде как оба – это ты и есть.
Попытавшись самоопределиться, я вдруг с удивлением обнаружил, что меня разделило ещё надвое. И теперь ещё парочка «меня» заняли оставшиеся углы площадки для боя.
– Дерись! – послышался рёв уже Молоха, и эти двое вновь появившихся-разделившихся бросились на нас первоначальных.
На автомате я схватился за пояс, нащупывая рукоять сабли. Рывок, и в моей руке мрачно засветилась белым огнём узорчатая сталь сабли на манер драгунской шашки. Пальцы крепко сжали эфес, защищённый чашей с причудливой гардой в виде клюва орла.
На меня с искажённой злобой африканской мордой нёсся я сам. Мой двойник держал в руках какой-то древне-африканский меч весьма причудливой формы. Добежав до меня, противник замахнулся и, яростно крича что-то нечленораздельное, уже нацелился со всей дури рубануть по мне. Но, резко взмахнув саблей, я нарушил его планы, обрушив свой клинок на его меч. Чудовищной силы удар отозвался содроганием в эфемерной руке.
Африканский клинок взвыл, переломился и вдруг рассыпался невесомой пылью. Прокрутив саблю, я резко ударил пособственному двойнику (который, как я считал, нисколько не был на меня похож!) и рассёк его надвое. Медленно заваливаясь назад, тело упало на чёрный песок арены, окропляя всё вокруг столь же чёрной и, как ни странно, сразу испаряющейся кровью.
Бросив взгляд немного в сторону, я вовремя уловил движение шамшира другого моего «Я», что уже срубил голову своему противнику. Тело, фонтанируя чёрной кровью из разорванных артерий, тут же свалилось на чёрный песок. Секунда-другая, и тела медленно исчезли.
В моих ушах послышалось шипение ящера.
– Только что ты зарубил в себе все мысли и чувства, что присущи жителям Африки и Востока. Ты победил, но устоял и твой противник. Теперь тебе сражаться с ним.
– Зачем это всё? – громко спросил я, мысленно возмущаясь: «Вот ведь! Стоило на минутку выйти из себя, как почти тут же лишился значительной части собственной сущности!».
– Это плата за то, что Молох больше не будет помогать почитателям и предоставит тебе возможность идти своим путём. Он силён, но и я не оказался слабее. Так проще договориться и остаться каждому при своих интересах. Они у нас слишком разные, но я не уступлю, да и он не уступит. Мы мешаем друг другу, но никто из нас не может победить, поэтому проще договориться. И хотя у него богатая паства, у меня есть ты. Потому тебе и придётся сражаться и за меня, и за себя, и против его-твоего «Я». Он сделал гадость, но гадость контролируемую. Теперь дело за тобой.
– Но зачем мне убивать самого себя?
– Ты не убиваешь себя, ты решаешь: каким тебе быть, и кто в тебе сильнее. Тот, кто победит, тот отныне и станет заправлять твоей жизнью, определяя мысли и приоритеты, ставя цели, которые приведут тебя либо к победе, либо к поражению. Сейчас ты уничтожил две свои сущности, отвечающие обычным низменным потребностям. Значит, не они в тебе главенствовали. А вот что именно является для тебя основой основ, ты определишь в следующей битве с самим собой. Сражайся и победи!
– А можно мне не сражаться? – задал я вопрос Ящеру, помахивая саблей. – Что-то неохота зверя в себе убивать, он мне ещё пригодится.
– Нельзя, – рявкнул прямо над моей головой Молох. – Нарушение договора.
– Ты должен выбрать себя, – согласился с ним Ящер, – по-другому никак.
– Кому это я должен? И что значит: «выбрать себя»? Да я вообще никакого договора ни с кем не заключал!
– То, что ты хочешь от себя! То, чего хочешь добиться в жизни. И то, что желаешь получить в будущем. Договор заключил я, а ты – мой меч. Всё, решайся, я ухожу. Удачи в бою!
С последними его словами стены арены выросли и поднялись на невообразимую высоту, заслонив всё вокруг. «Выйдет только один», – промелькнули в моей голове последние мысленные слова Ящера, и он исчез. Вслед за ним исчез, очертив контуры призрачной двери, и Молох, оставив меня наедине с самим собой.
Вот так-то! Сам с собой, сам себя (или лучше: сам на себя?), один на себя или Один из Меня?!
Помахивая саблей и богато изукрашенным золотом шамширом, взятым у одного из поверженных, я аккуратно приближался сам к себе, пристально вглядываясь в черты собственного лица, напряжённую позу и пытаясь уловить признаки начала движения. Это было чем-то похоже на игру в шахматы с самим собой. Ты вроде бы наперёд знаешь каждый ход «противника», но ломаешь при этом комедию, то поддаваясь, то нападая. Однако и нет никаких сомнений в том, что ты обязательно выиграешь…
Хотя, нет, это сравнение не совсем верное. Тут либо я, либо последний из оставшихся «Я», ведь третий и четвёртый уже уничтожены мной же. Блин, как-то я малость запутался в себе самом, в этом кривом зазеркалье собственной психики. Боже!
Ответом мне стали громоподобный хохот и фраза:
– А ты всё же так и остался тем человеком, которым был изначально. «Боже»?! Ха-ха-ха! Того, кого ты так назвал, здесь нет. Сражайся, смертный!
– Трудно быть Богом, а человеком ещё труднее! И да: я – человек! – сказал я сам себе, получив в ответ красноречивое молчание. Труднее всего спорить с самим собой, хотя аргументы могут быть самые разные. Ты, получается, всегда прав.
В этот момент я соединился с оставшейся частью снова в одно тело, но моё сознание вновь поплыло и разделилось теперь уже на три разные части. Одна, став арбитром, поднялась над ареной, зависнув прямо над ней на расстоянии вытянутой руки от двух призрачных голов.
Остальные две части (а их представляли все мои мысли, желания, надежды и ожидания) сначала слились в один комок, кипя и клокоча, затем, разделившись, образовали каждый свою животную сущность. Из одного угла площадки для боя поднялась ввысь обезьяна. Её огненно-золотая шерсть тихо переливалась искрами ржавого огня. В крепких узловатых лапах она сжимала дубину из железного дерева, а её глаза мерцали в ожидании славы и власти.
С другого конца поднялся на задние лапы медведь. Он ничего не держал, лишь остро заточенные когти блестели антрацитом. Буро-чёрная шерсть встала на загривке дыбом, отражая его чувства и мысли. Обезьяна же была спокойна: она-то точно знала, чего хотела. А вот медведь, к сожалению, нет.
Кем я хочу быть? Каким я хочу быть? Каких целей я хочу достичь? Что мне делать в стране своего духа, стоит ли попытаться заработать или нужно бросаться на помощь и спасать? Что важнее: личная власть и послушное воле диктатора государство или удовлетворение от того, что я должен сделать по факту рождения и долга перед родичами и землёй, сохранённой для меня несчётными поколениями предков?
Пройти равнодушно мимо или ринуться в самую гущу событий? Выбрать материальное начало или уделить внимание духовному искуплению? Погрузиться в пучину свободомыслия, отринув от себя религию и природную сущность предков, или остаться язычником, возглавив собственный культ? А может, наплевав на материальную выгоду, просто бросить все силы на спасение бессмертной души? И попытаться удержать на краю то, что вроде бы безнадёжно потеряно? То, что, возможно, и нет уже смысла спасать?
Сложный выбор! Что же я хочу? Обезьяна довольно осклабилась, поигрывая тяжёлой, словно та действительно была отлита из железа, дубинкой. Конечно же, я хочу власти, хочу успеха, хочу личного счастья, хочу обладать всем, до чего дотянутся мои загребущие лапы. Хочу получить все блага мира или хотя бы то, что могу реально получить. Хочу делать, что хочу, и чтобы мне ничего за это не было. Хочу, хочу, хочу! Грести всё себе, себе, себе!!!
Всё для себя решив, обезьяна поудобнее перехватила дубинку и медленно двинулась на напряжённо застывшего медведя.
А того накрыли воспоминания… Вот он первый раз пошёл в садик. А вот его коснулась ласковая, хоть и огрубевшая от постоянной работы в поле рука деда. Здесь любимая бабушка, заботливо укрывая его своей теплой кофтой, прижимает внучка́ к себе, сидя вечерком на лавочке у дома. Яркие картинки сменяли друг друга, напоминая, как он пошёл в школу и как помогал родителям. А вот и первая зарплата, с которой он купил матери духи. И первая любовь…
Всё это произошло с ним в этой стране! Стране, которой больше нет… Которую разграбили, разрушили, и народ которой впал в нищету. Вспомнил медведь и о том, как кража, совершённая однажды в трамвае каким-то воришкой, и так мизерной зарплаты матери едва не обернулась голодом. Грех смертоубийств и самоубийств он застал уже на излёте, и то ему хватило. А что чувствовали те, кто хлебнул его вдосталь? Страшное было время…
Разве можно это допустить, если есть хотя бы один, пусть маленький и призрачный шанс всё изменить? Надо сражаться! За себя, за других, за тех, кто сгинул тогда, и даже за тех, кто мог родиться, но так и не родился. За всех! Медведь вдруг вздрогнул, словно очнувшись, и громко, свирепо взревел. Его глаза грозно сверкнули, он сделал шаг вперёд и занёс вверх лапу. Когти выдвинулись и блеснули, отразив золотые искры, обезьяна отшатнулась.
Что-то неведомое, оставшееся видимо от первобытного огня и прародителей, всколыхнулось в душе косматого хищника. Что-то бессознательно-инстинктивное, неподдающееся анализу или осмыслению пробудилось в его звериной душе, сведя весь смысл его существования к защите. Он защищал свой род, свою кровь, своё потомство и своё будущее. Что после этого деньги? Зачем власть? Зачем все блага мира? Перед ним просто враг, а врага нужно уничтожить! Не надо жалеть себя, не надо жалеть врага. Его надо просто убить, убить и всё!
Не так думала обезьяна. Алчность блестела в её глазах и буквально толкала стать властелином мира. Ну, или хотя бы одной страны. Власть и деньги, деньги для власти, комфорта, могущества! Обладать красивыми самками, вкусно жрать, сладко спать, решать судьбы других. Да не по отдельности, а рулить судьбами целых народов.
Медведь же не хотел ничего, кроме спасения своего, родного. Того, что не передать словами, не пощупать лапами, не укусить и не съесть. Он сражался за собственную сущность. Вырасти и стать, а став однажды, оставаться таким навсегда! Не отступать, бороться и искать, найти и не сдаваться.
В воздухе словно пронёсся звон далёкого гонга. Миг, и оба зверя бросились друг на друга, схлестнувшись в смертельной битве.
Обезьяна подпрыгнула и, зажав обеими лапами дубинку, изо всех сил обрушила её на медведя. Тот вроде успел отмахнуться, но тут же взревел от дикой боли. Мощная лапа, покрытая толстой шкурой, чуть было не треснула от силы удара дубины. Прокрутившись на месте, медведь сделал резкий выпад и внезапно полоснул по обезьяне левой лапой. И хоть его удар оказался слабее, той его вполне хватило. И обезьяна моментально отпрянула, едва не выронив сжатое лапой оружие. А из её предплечья, из-под разорванной мощными когтями шкуры засочилась-закапала ярко-золотая, даже скорее, какая-то ржавая кровь.
Обезьяна вновь бросилась на медведя и нанесла ещё один удар, на что тут же получила ответную оплеуху. Оба противника закружились на месте. Ловкая обезьяна прыгала и уворачивалась, а не совсем поворотливый медведь больше походил на скалу и сражался, как мог, пользуясь природной силой и мощью.
Оба противника уже получили не по одному ранению и теперь изматывали друг друга неожиданными ударами и нападениями. Но обезьяна оказалась ловчее! Тем более она не чуралась подлых приёмов, постоянно делая ложные замахи и совершая хитрые финты, чтобы запутать противника и лишить его воли.
Медведь сначала шёл напролом. Однако вскоре понял, что его банально выматывают, выжимая все силы на бессмысленные действия, и так ему не победить. Поэтому он тоже закружил в пляске битвы, пытаясь предугадать ужимки обезьяны и нанести последний, решающий удар. Сражение было в самом разгаре. Противники дубасили друг друга ударами, но никто так и не мог одержать победу. Ни ярость, ни сила, ни хитрость не помогали! Однако игра на равных не могла долго продолжаться. Требовалось что-то ещё.
Как обычно жажда наживы оказалась сильнее. Обезьяна изловчилась и, сделав очередной ложный замах, дала медведю возможность приблизиться к себе. Затем вдруг резко ударила его дубиной в незащищённое брюхо, чтобы тут же, пока медведь застыл от боли, сунуть узкий конец палки ему в глаз.
Острая боль пронзила всё тело косматого лесного зверя. И он понял: либо сейчас, либо никогда! Можно, конечно, попытаться спастись или отступить, но тогда грош ему цена. Да и не в его привычках отступать. Позабыв и о себе, и о своей боли, медведь впал в подобие транса. Превратившись то ли в берсерка, то ли в волхва-воина и ничего больше не чувствуя, он яростно бросился на врага. Обезьяна отчаянно колошматила по нему палкой, доломав в итоге раненую лапу и сильно измочалив другую. Но навалившийся на неё всей тушей человек в образе зверя сумел добраться клыками до горла вертлявой обезьяны. Медведь вцепился в него намертво, разрывая артерии и ещё больше пьянея от запаха крови.
Обезьяна исступлённо вопила, била лапами, остервенело кусалась и пыталась сбросить с себя тело, но медвежьи объятия не так-то просто разомкнуть. Хватка у её противника оказалась мёртвой, и он не собирался отпускать добычу. Всё либо ничего! Выживет только один! И выживет сильнейший.
От кровопотери и разрыва внутренних органов, полученных от могучих ударов обезьяны, медведь почти проиграл. Однако врага не отпускал и смог, наконец, разорвать обезьянье горло. Через пару мгновений всё было кончено. Распластавшееся на арене тело золотой обезьяны почернело и медленно рассыпалось в невесомый прах, который практически тут же исчез.
Медведь несколько мгновений одиноко стоял посреди арены, испытывая лишь усталость и боль. Потом медленно опустился на лапы, а затем и вовсе завалился на спину, истекая чёрной, быстро испаряющейся кровью. Сил у него осталось совсем немного, но они ещё были. Стены арены опустились, можно идти. Третья часть моего сознания перестала нависать сверху и метнулась вниз, тут же слившись с сущностью выжившего «Я».
Победа далась слишком тяжело! Мне ничего не хотелось. Ведь потеряв три свои сущности, я остался всего лишь с одной. Простой, как пять копеек, но зато такой родной. Дурак, надо было болеть за обезьяну! Она же почти победила и, возможно, меня ждало блестящее будущее! А что сейчас? Видимо, ждут меня одни проблемы. Ну и ладно, зато (ха-ха!) я, кажется, остался человеком.
Вздрогнув, я неожиданно проснулся. Часы на руке показывали ровно три часа ночи. Время зверя. Перевернувшись на другой бок, я посмотрел в окно. За окном царила непроглядная темень. Впрочем, а чему тут удивляться-то в три часа ночи?! Я встал, подошёл к окну и посмотрел на город. Вдалеке багровым светом мерцали рубиновые звёзды Кремля. Точнее, это я думал, что они рубиновые. А что реально придавало им красноватое свечение, я не знал. Да и не хотел знать.
Толстые стёкла старых двойных рам надёжно охраняли комнату от посторонних звуков. Чувствовал я себя, как ни странно, хорошо. И вернувшись в кровать, моментально заснул. На этот раз я просто отрубился, и никакие сны меня больше не посещали и не тревожили. Так и проспал до утра.