Я стоял перед открытой дверью, нет, скорее, это был проем, из которого бил серебряный свет, заливавший все вокруг меня, но при этом он не слепил. Я знал, что мне надо идти вперед, но почему-то замер в непонятном для меня ожидании. Ваш выбор. Это были не слова, а понимание того, что мне предстоит сделать. Потом появился образ женщины. Она была чуть выше среднего роста, темноволосой, синеглазой, стройной. Очень красива. Причем ее красота была не яркой и вызывающей, а мягкой и спокойной. Я уже тонул в ее взгляде, как вдруг неожиданно увидел несколько расплывающееся перед глазами лицо мужчины.
– Вадим Андреевич, голубчик, вы…
Надо мной нависла чья-то плотная фигура, в бело-грязной рубашке, от которой просто отвратительно пахло. С шеи на веревочке свисал крестик. Прищуренные близорукие глаза мужчины вглядывались в меня с каким-то непонятным изумлением. В следующий миг раздался металлический скрежет и в полутьму ворвался поток солнечного света. Я закрыл глаза.
– Что, крысы золотопогонные, у двери столпились? Прощаетесь?! Ничого! Скоро вы все в штаб к Духонину пойдете! Завтра комиссар приедет и все вам! Революционный суд всем, суки, устроим. А ну, гады, отошли в сторону! Митька! Ты там скоро?!
Откуда-то, явно недалеко, раздался чей-то громкий голос:
– Да щас, Фрол! Щас!
Я услышал шорох одежды, а потом почувствовал гнилое дыхание, вырывавшееся из чьего-то рта.
– Он точно сдох?
Моя звериная интуиция забила в набат, готовя меня к схватке. Все, что происходило со мной, было непонятно, а значит, опасно. В таких случаях я всегда действовал на опережение. Открыв глаза, быстро вскочил. Кто-то за моей спиной удивленно выкрикнул:
– Не может быть!
Следом за ним другой мужской голос удивленно и растерянно произнес:
– Матерь божья, да как же это?!
Стоя в шаге от солдата, я оценивал его как человека и как противника. Он был в грязной, с резким запахом пота, гимнастерке, с широко раскрытыми глазами, сжимал в руках винтовку. На голове, сдвинутая на затылок, фуражка со звездочкой. Глаза злые и растерянные. Мозг мгновенно оценил полученную информацию: гимнастерка старого образца, звездочка на фуражке с плугом и молотом, ботинки и обмотки на ногах, винтовка – мосинка. Солдат Красной армии?! Я пока не понимал, что происходит, но от солдата прямо несло опасностью. Несколько секунд – и растерянность в солдате сменилась на ярость. Стоило мне это почувствовать, как эмоции привычно исчезли, уступив место боевым рефлексам, но первый ход я предоставил противнику, и только из-за того, что совсем не владел ситуацией. Убить его для меня не было проблемой, но потом как-то неудобно извиняться перед мертвецом, если я неверно понял ситуацию.
– Ах ты, сука белогвардейская… – руки солдата привычно перехватили винтовку, направляя ствол в мою сторону, вот только довести дело до конца я ему не дал. Секунда – и винтовка чуть ли не вылетает из рук солдата. Вторая секунда – новый удар ломает ему гортань, забивая крик обратно в глотку. Резко хватаю солдата за плечо и рву на себя, одновременно уходя в сторону. Солдат, уже за моей спиной, роняет винтовку, падает и хрипит. Слышно, как к сараю подъезжает телега, а также разговор двух человек. Дверь распахнута наружу, причем в их сторону, поэтому видеть они ничего не могли, но вдруг что-то услышали. Прислушиваюсь. Нет, разговор они не прервали, а значит, ничего не заметили, зато через несколько секунд встревожатся, поэтому надо действовать быстро и прямо сейчас. Вперед! Выскочив из сарая, я вижу остановившуюся телегу с сидящим в ней дедом-возчиком и стоящего рядом с ним худого, долговязого солдата с винтовкой за плечом. Он в этот самый момент громко рассказывает деду про фильму, которую когда-то видел в городе, при этом, как сумасшедший, жестикулирует руками. Стоило им увидеть меня, выскочившего из сарая, словно чертик из коробочки, оба резко замолкают и цепенеют. Рывок – и я уже около солдата. Он успевает только сбросить с плеча винтовку, но получив жесткий удар в кадык, роняет оружие и хватается обеими руками за горло. Хрипит, багровеет лицом, затем падает на колени. Хватаю с земли винтовку, с силой бью солдата прикладом по голове. Слышен хруст костей, и тело, тело уже беззвучно заваливается на бок. Оглядываюсь по сторонам, оценивая обстановку и степень опасности.
Сарай, где держали пленных, был расположен на краю деревни. Рядом находилось большое пепелище, которое отделяло сарай от остальных домов, а так как сгорело строение не до конца, то частично загораживало от возможных любопытных взглядов. Ближайшие ко мне дома стоят за заборами, на окнах белеют занавески, да и дворы в густой зелени. Заметить то, что произошло, можно было только в том случае, если кто-то будет стоять прямо сейчас у окна и смотреть в нашу сторону, но в любом случае надо как можно быстрее убрать труп от чужих глаз, но сначала я бросил взгляд на деда. На его голове была соломенная шляпа, из-под которой выбивались давно не стриженные седые волосы. Загорелое морщинистое лицо. Седые усы свисали вниз, переходя в лохматую бороду. В глазах растерянность и страх.
«Надо успокоить человека. Источник информации».
– Сиди спокойно, отец, и останешься жив. Обещаю.
Он зачем-то несколько раз кивнул головой, а потом стал быстро-быстро креститься.
– Господи, спаси, господи, спаси… – донеслось за моей спиной тихое бормотание старика.
Не успел я схватить труп солдата за руку, как мне на помощь пришел крепко сбитый дядька в нательной рубахе и кальсонах. Его голова была наголо обрита, в отличие от лица, заросшего щетиной, которое было в синяках и кровоподтеках. Вдвоем мы затащили мертвеца за избу и кинули в бурьяне, который в изобилии рос за сараем. Только сейчас я обратил внимание, что за околицей расстилается широкая степь. Порыв ветра словно поднял волны в этом серо-зеленом море, принеся с собой ароматы разнотравья. Солнце грело, но не так сильно – дело шло к вечеру. Мозг автоматически отметил, что там, где я умер, был февраль.
«Там зима, тут лето».
Я позволил себе на минуту отвлечься. Передо мной всегда ставили задачи, которые, в принципе, решались, и пути их решения упиралась только в материальные и человеческие ресурсы, вот только в данной ситуации не было логики, которая могла бы объяснить мое появление здесь, зато были неподдающиеся объяснению факты. Там я умер и возродился здесь, отброшенный назад во времени, в теле умирающего офицера. Вторым пунктом шел якобы сон, который я видел, перед тем как очнуться. Правда, с выбором, который я якобы сделал, было как раз неясно. Зачем мне дали второй шанс, если я об этом не просил? Или это и есть задание, которое мне надо выполнить в этом времени? Время на размышление закончилось. Теперь мне срочно, прямо сейчас, была нужна информация, которая должна дать основу для решения задачи по моему выживанию. Посмотрел на своего коллегу по несчастью. Похоже, он все это время наблюдал за мной. В его взгляде, похоже, был весь набор эмоций, от настороженности до любопытства.
«Если я здесь умер, а потом ожил, то вполне понятен его взгляд», – подумал я, но сказал другое:
– Я частично потерял память, поэтому мне нужно быстро разобраться в ситуации, чтобы выжить. Впрочем, судя по ситуации, это касается не только меня, но и всех вас.
Его глаза чуть расширились, что говорило о еще большем удивлении, но при этом он сохранил самообладание, не стал задавать ненужные вопросы и просто кивнул головой.
– Тогда продолжу. Те двое солдат приехали с телегой, чтобы похоронить мертвеца, то есть меня, я правильно понял? Еще. Мы все пленные, которых скоро должны были расстрелять красные?
– Вы все правильно поняли.
– Тогда нам сейчас надо выиграть время, а значит, создать видимость, что все идет хорошо. Для этого надо переодеть одного человека в красноармейскую форму, пусть изображает часового у сарая. Остальным не выходить. Идемте. Мне надо поговорить со стариком.
После моих слов взгляд бритоголового сразу изменился, стал внимательным и цепким, но решение принял сразу:
– Идемте, поручик.
«Значит, поручик. Примем к сведению».
Из сарая, за исключением нас, никто не выходил, но за порогом, в шаге от двери, стояли двое пленных с винтовками в руках. Бросил быстрый взгляд на них, ожидая увидеть в их глазах отчаяние, но ничего похожего не нашел. Босые и избитые, в нижнем белье, офицеры в то же время излучали решительность и готовность идти до конца. К одному из них быстро подошел бритоголовый и о чем-то тихо стал говорить. Я встал так, чтобы быть прикрытым дверью сарая, после чего подозвал деда, продолжавшего так и сидеть в телеге. Его лошадь, опустив голову, помахивала хвостом, отгоняя оводов.
– Разомни кости, старик. Мне нужно с тобой поговорить, – для полной убедительности я махнул рукой, подзывая его.
Крестьянин неохотно, со смертной тоской в глазах, слез с телеги и медленно подошел ко мне. Его состояние было мне понятно. В его глазах мы были смертниками, которых не сейчас, так потом расстреляют. Вот только до этого они убьют его, так как им совершенно нечего терять. Стоило ему подойти, как я, добавив в голос уважения, спросил:
– Как зовут тебя, отец?
Дед, услышав вопрос, удивленно уставился на меня, словно спрашивая: я все правильно услышал?
– Митричем кличут, ваше благородие, – голос старика был робкий, заискивающий.
– Митрич, скажи мне: какой сейчас год? – не удержался я от вопроса, хотя в данный момент тот ничего для меня не решал.
– Кто ж его знает, вашбродие. Ранее по церковным праздникам считал…
– Конец июня 1918 года, поручик, – прозвучал за моей спиной голос бритоголового.
– Ясно. Теперь скажи мне, Митрич, что за войска в вашей деревне стоят.
Спустя пять минут стало известно, что в деревне стоит хозяйственный взвод какого-то там красного полка, который будучи сильно потрепанным в боях с гетманцами, был отведен на переформирование и определен на постой в этой деревне из-за сохранившейся здесь кузницы. Среди солдат взвода было два десятка умельцев-кожевников и оружейников, которые занимались ремонтом сбруи и оружия. Еще крестьянин рассказал, что у дома бывшего старосты, где теперь жило красное начальство, стоят две отремонтированные тачанки с пулеметами.
– Только патронов в них нема, – предупредил дед, который уже отошел от страха и потихоньку разговорился.
– Спасибо, отец. Мне подумать надо.
В моей голове уже сложился первый пазл. Я, как и все остальные офицеры, был захвачен и теперь находился в плену у красных. Такие эпизоды встречались во многих исторических фильмах. В большинстве случаев они заканчивались побегом, а дальше все зависело от политической направленности сценариста. Только здесь была не съемка. Быстро прикинул обстановку. Несколько человек в нательном белье при двух винтовках. Противник – взвод или немного больше, при тридцати винтовках и двух пулеметах. Нет, при четырех, если патроны под пулеметы на тачанках найдут. Есть еще один хороший момент. Дело к вечеру, начинает темнеть. Если нас не хватятся сразу, то у нас впереди целая ночь. За моей спиной кто-то резко передернул затвор. Крестьянин дернулся всем телом, словно хотел бежать, но в следующую секунду поник, словно принимая свою судьбу, какая бы она ни была. Я обернулся, разглядывая своих коллег по несчастью. На ногах было четверо, а еще один лежал на кучке соломы. Трое были полураздетые и босые, четвертый был одет в солдатскую форму, но стоял босой, видно сапоги мертвеца ему не подошли. Лицо лежащего мужчины в полумраке я рассмотреть не мог, но судя по тяжелым хрипам и надсадному кашлю, у него было что-то нехорошее с легкими. Все четверо мужчин, судя по их лицам, в достаточной степени познакомились с крепкими пролетарскими кулаками. Слева с краю стоял полноватый мужчина, лет сорока пяти. Он близоруко щурился. Его лицо с пышными усами выглядело вполне добродушно. Ни одной угрожающей черточки. Рядом с ним стоял бритоголовый крепыш. За ним стоял, с жестким лицом и колючим взглядом, долговязый офицер. По какому-то внутреннему наитию я окрестил его «тевтоном» и, как потом оказалось, не ошибся. Именно он был одет красноармейцем. Последним был жгучий брюнет, имевший приятную внешность и голубые глаза. Этакий любимчик женщин.
«Только не сегодня. Сейчас на его опухшее от побоев лицо клюнет лишь подзаборная шалава и то потребует деньги вперед».
Все они смотрели на меня с удивлением и надеждой. И то, и другое я мог понять. Какое-то время назад я умирал, а затем взял и ожил, потом голыми руками убил двух тюремщиков, и вот пленные на свободе и с оружием в руках. Так кто я: ангел или черт?
– Господа, у нас совсем нет времени, тем более на знакомство, поэтому пока обойдемся именами. Меня зовут… – я специально сделал паузу.
Первым отозвался полный мужчина, подсказав имя и отчество:
– Вадим Андреевич. Меня зовут Никита Васильевич Заболоцкий. Военврач.
«Тевтон» отрапортовал четко, по-военному:
– Штаб-ротмистр Михаил Генрихович фон Клюге!
Бритоголовый крепыш оказался подполковником Владимиром Андреевичем Донским, а красавчик представился подпоручиком Василием Аркадьевичем Збышевым.
– Какие будут предложения, господа? – спросил я их.
– В отряде должен быть только один командир. Вам и решать! – сказал, как отрезал, штаб-ротмистр.
– Хорошо. Господа, вы слышали старика. Все, кто может сейчас поднять тревогу, сидят в местной комендатуре. Там у них пулемет и пост. Первым делом мы должны устранить эту опасность, после чего будем строить свой план, исходя из новой инф… новых сведений. Кто знает, где она находится?
– Вы совсем ничего не помните? – неожиданно задал вопрос военврач.
– Ненужный вопрос. Так кто?
– А по нам не видно, поручик? Мы все там были, – с кривой ухмылкой ответил мне красавчик.
– Владимир Андреевич, снимите с трупа одежду. Переоденьтесь. Поведете меня в комендатуру на допрос. Все остальные остаются здесь. Штабс-ротмистр будет изображать часового. Деда возьмите к себе в компанию.
Пока шло переодевание, я поинтересовался у крестьянина, который уже уселся на солому, недалеко от двери:
– Митрич, сейчас кто-нибудь сюда может прийти?
– А я ведаю, вашбродие? Могут прийти пьяные из камандатуры, но скорее, будут песни свои орать, так как над ими акромя комиссара начальства нет. Товарищ Варкин только своими бойцами командует.
– А где сейчас товарищ Варкин?
– Мабуть у Ефросиньи – старостихи. Как ейного мужика повесили, так она вдова, стало быть. Вот он к ней на постой…
– Где ее дом стоит?
– Так, посредине. Крыльцо у него большое да резное. Не пройдете мимо. Там солдат стоит.
– Где еще посты стоят?
– Так в той самой камандатуре. Больш нигде.
Спустя десять минут Донской переоделся в форму красноармейца, взял винтовку, и мы пошли, провожаемые взглядом фон Клюге, изображавшего часового. Тихий летний ветер опускался на деревню. Из степи потянул свежий ветерок, неся с собой сочный и ароматный запах разнотравья. Пока мы шли, я с силой вдохнул в себя несколько раз свежий, напоенный ароматом степи воздух и подумал, как же здесь легко дышится. Шли мы по тропинке, вдоль околицы, которая то и дело терялась в густой траве. По дороге мы не встретили ни одного человека, хотя в центре села было довольно оживленно, оттуда слышались мужские голоса и женский смех. Пару раз лениво лаяли собаки, да где-то поблизости заблеяла коза. Минут через семь мы подошли к местной комендатуре, впрочем, о том, что мы дошли куда нужно, стало слышно еще на подходе. Несколько пьяных голосов нестройно тянули песню «Смело мы в бой пойдем за власть Советов». Я остановился, чтобы осмотреться. Изба, в которой красные сделали комендатуру, была когда-то крестьянским жилищем, это можно было судить по затоптанному огороду и саду. Подошли мы удачно, со стороны глухой стены, к которой раньше примыкал сарай или какая-то пристройка и от которой теперь практически ничего не осталось.
«На дрова, что ли, растаскали», – предположил я, осторожно выглядывая из-за угла избы. Часовой был. Точно, как дед сказал. Сейчас он сидел на лавочке, рядом с открытой дверью, из которой, как и из открытого окна, доносилось хоровое пение комендантской команды. Винтовка стояла рядом с бойцом, прислоненная к стене. В одной руке часового была половина ломтя хлеба, а в другой вареное яйцо. Ел красноармеец аккуратно, попеременно откусывая, а затем тщательно пережевывал еду. Он так углубился в этот процесс, что, похоже, ничего и никого не замечал. После того как он закончил есть, вытер руки о гимнастерку, взял винтовку и вошел в избу. Спустя минуту пьяные комендантские парни дружно прогорланили последний куплет песни, затем кто-то пьяно заорал:
– За революцию, братва!!
Братва подхватила тост дружным криком «ур-ра!!».
Следом послышалось звяканье стаканов. Потом, кто-то воскликнул:
– Ух, забористая!
Несколько минут длилось молчание, видно товарищи закусывали, затем, несколько неожиданно для меня, начался спор на политические темы. Часовой снова вышел из избы, опять что-то жуя. Дожевав, постоял несколько минут, потом снова прислонил винтовку к стене и направился в нашу сторону. Завернул за угол… Так как с перебитыми шейными позвонками люди долго не живут, вот и он не стал исключением. Спустя пять минут сквозь пьяный спор пробился чей-то командный голос:
– Петро! Ты хде?! А ну ходь сюды!
Так как часовой не отозвался на приказ начальства, то оно само за ним явилось, в лице коменданта или его помощника, так как на поясе у него болталась желтая кобура с револьвером и немецкий штык-нож. Его жизнь, как и у часового, закончилась там же, за углом избы, в лопухах. Примерив к руке штык-нож, я решил, что пришла пора действовать. Осторожно, чуть ли не на четвереньках, прокрался под окном, встал у двери. Прислушался. Снова звякнуло и забулькало. Шел процесс разлива сивухи по стаканам. Когда глухой стук возвестил, что пьяная компания поставила стаканы на стол, я в ту же секунду перешагнул через порог. В комнате стояла ядреная смесь из запаха пота, табака и плохого, неочищенного самогона. В глаза сразу бросалась беленая печь, занимавшая почти треть избы, и прислоненный к ней ухват. За столом, где стояла ополовиненная бутыль с мутной жидкостью и немного закуски, сидело четверо. Матрос в тельняшке и в бескозырке с надписью «Громовержец» в этот самый момент громко и самозабвенно начал вещать о победе пролетариата над мировой буржуазией, при этом не забывал с силой махать в воздухе сжатым жилистым кулаком, словно молотком гвозди вколачивал. Трое его подчиненных, тараща пьяные глаза, внимали своему начальнику с большим вниманием. В первые несколько секунд на меня никто даже не обратил внимания, но только они начали поднимать на меня глаза, как нож уже сидел в шее сидящего ближе всех ко мне солдата. Резкий взмах рукой, и на голову второго красноармейца обрушилась рукоять револьвера. В следующую секунду нога с размаху ударила по табурету, на котором сидел матрос, и тот со всей дури грохнулся на пол, а на последнего солдата я просто направил ствол, после чего тот, с выпученными от удивления и страха глазами, быстро поднял руки. Спустя несколько секунд в комнату вбежал подполковник, который, с ходу сообразил, что ему надо делать. Сначала он врезал по голове прикладом матросику, который был настолько ошеломлен и пьян, что даже не пытался подняться, а только тупо таращил на нас глаза, лежа на полу. Комендант не успел еще закатить глаза, как Донской подскочил к солдату и сбил его с табурета ударом приклада, при этом бросив на меня вопросительный взгляд. Я ответил ему резким жестом, быстро проведя пальцем по горлу. Подполковник подскочил к стонущему солдату и с силой ударил тому прикладом в горло. Короткий хрип – и все кончено. Тем временем я добил ударом ножа оглушенного солдата, после чего, быстро подойдя к окну, встал сбоку, так, чтобы видеть пространство перед входной дверью. С минуту вслушивался и всматривался. Вокруг было тихо. Отошел от окна, затем тщательно стер с лезвия кровь грязным полотенцем, лежащим на столе. Остатки закуски, оставшиеся от пьяной компании, вызвали у меня обильное слюнотечение, но сейчас было не до еды. Повернулся к Донскому, который в этот момент подошел к лежащему в беспамятстве коменданту.
– Мы проделали все тихо. Вот только все ли здесь люди? Нет ли…
– Где вы видите здесь людей, поручик?! – бросил на меня яростный взгляд Донской. – Это быдло! Озверевшие скоты! Эти…
– Вы не ответили на мой вопрос! – резко перебил я его.
Донской вздернул головой, ожег меня злым взглядом и уже, похоже, хотел сказать какую-то резкость, но опомнился, отвел взгляд, снова посмотрел на бесчувственного коменданта: – Сейчас узнаем.
Эта фраза прозвучала у него многозначительно и зловеще. Я пожал плечами, снова бросил взгляд в окно, после чего подошел к пулемету «максим», стоящему в углу. Рядом стоял короб со сложенной пулеметной лентой. Его я видел только на картинках, а на практике с ним не приходилось сталкиваться.
«Вот какое оно, чудо местного оборонпрома. Ничего, и не с таким разбирались».
Посмотрел на Донского, который, с кривой улыбкой на губах, приводил в чувство коменданта, и сказал:
– Отлучусь ненадолго. Мне переодеться нужно.
Тот в ответ только кивнул головой. Перед тем как выйти, остановился перед открытой дверью, просеивая сквозь себя звуки. Наступали сумерки. Человеческие голоса были еще слышны, но звучали уже скорее приглушенно, чем громко. Перешагнул порог. В ближайших трех домах света не было, даже занавески были задернуты.
«Может, спать легли, все-таки начало темнеть», – предположил я, но без особой уверенности, так как практической стороны деревенской жизни почти не знал. Хотя судя по звукам, доносившимся откуда-то с дальней от нас стороны деревни, там, похоже, спать еще не ложились. Снова осмотрелся. Никого. Завернул за угол избы, где лежали мертвецы. Раздев трупы, начал переодеваться, а заодно анализировать полученные мною за последний час факты: поручик, Вадим Андреевич, красные, белые, тыл красного полка, господа офицеры. Время: гражданская война. Я офицер, поручик. Образ прекрасной женщины, отпечатанный в памяти. Это моя цель? Даже если и так, то где поставленная задача?
Ведение бизнеса требует мелочей и деталей, знания человеческой психики, богатого жизненного опыта и тонкого анализа ситуации. Боевая схватка построена на инстинктах, рефлексах, знаниях рукопашного боя и оружия, богатого боевого опыта. Все эти факторы являлись кирпичиками фундамента, на котором стояла моя работа, при этом бизнесом я никогда не занимался. Передо мной ставили задачи, которые я называл иначе – цель, и только в редких случаях не удалось выполнить порученную мне работу.
«Мне надо найти эту женщину? Но она больше смахивает на ангела, чем на живого человека! Хм. Впрочем, сейчас не время над этим думать».
Привычно убрал лишние мысли. Первоочередная цель была проста и ясна: ликвидировать прямую опасность и найти место, где можно было бы обдумать свои дальнейшие действия, уже на основе конкретной информации. Опасность на данный момент у меня ассоциировалась с отрядом красных, дислоцированным в этой деревне, значит, отсюда надо быстро убраться, вот только для полного представления плана бегства у меня не хватало сведений.
«Может, товарищи по классовой борьбе что-нибудь подскажут?».
Переодевшись, вернулся в избу и при виде открывшейся там картины поморщился. Донской стоял над скорчившимся на полу комендантом, который глухо мычал от боли.
– Что он сказал? – поинтересовался я, вдевая штык-нож в ножны. Кобуру застегивать не стал, так как револьвер мог понадобиться в любой момент.
– Говорит, что все его выб…ки здесь, за исключением двух уродов, которые отправились забрать труп. И больше он никого не ждет.
– Тогда он больше не нужен, – сказал я и, отвернувшись, подошел к окну.
За моей спиной раздался сдавленный хрип. Встал у окна сбоку, так, чтобы меня не было видно, наблюдая за все больше темнеющей улицей. Комендант хрипел, сипел и дергался еще несколько минут, пока не замолк окончательно, после чего подполковник подошел ко мне. Несколько секунд смотрел мне в лицо, потом сказал:
– Надеюсь, вы меня поймете.
– Поймете? Что именно?
– Мою ненависть.
– Зачем мне ее понимать? Отвели душу – ради бога!
– Я не садист! У меня… эти убили дочь. Она с мужем…
– Извините, подполковник, но нам сейчас не до воспоминаний.
Донской с силой провел рукой по лицу, словно стараясь стереть липнувшие к нему воспоминания.
– Вы правы. Что дальше, поручик?
– Минут через сорок – час окончательно стемнеет. Деревня ведь рано ложится спать?
Подполковник на мой вопрос коротко кивнул головой.
– Значит, у нас вся ночь впереди. Заберем лошадей и тачанки, после чего уедем, как только определимся с направлением.
– Все не так просто. Мы здесь вряд ли найдем лошадей под тачанки. В деревнях, таких, как эта, уже давно реквизировали лошадей, что красные… что мы. Вы же видели лошадь этого деда?
– Видел. Что с ней не так?
– Ей на живодерню пора, а вы хотите ее запрячь в тачанку. Это даже не смешно.
– Что вы предлагаете?
– Мы не уйдем далеко без лошадей. Может… попробовать перерезать ночью всю эту красную сволочь?
– Помните, как тот солдат говорил про комиссара. Что тот скоро вернется и устроит пролетарский суд. Он же тоже на лошади едет.
– Две лошади – одна тачанка, а нас шесть человек. Нужно четыре лошади! Ладно! Будем думать. Кстати, пока есть время, хочу поблагодарить вас, поручик, за то, что вы для нас сделали. Если мне даже придется умереть, я сделаю это с оружием в руках. Я, как и остальные офицеры, вам очень благодарен, поручик, за эту возможность.
Я пожал плечами:
– Будем ждать темноты, а потом пойдем и поговорим с их командиром.
Донской отошел к столу, зашуршал бумагой, потом вернулся и протянул мне подобие бутерброда. Большой ломоть хлеба, на котором лежали три небольших кусочка сала вместе с зеленым луком. Отдельно вручил очищенное вареное яйцо. При виде еды мой желудок жалобно завыл, а я опять сглотнул слюну.
– Ешьте, поручик, а я пока подежурю.
Я был настолько голоден, что еда кончилась раньше, чем ощутил ее вкус. Бросил взгляд на стол, но там оставалось еды только на еще один такой бутерброд. Снова сглотнул слюну и спросил:
– Что там в кувшине?
– Пейте. Квас.
Чтобы хоть как-то заглушить чувство голода, жадно выпил два стакана подряд, потом сказал:
– Идите, поешьте, Владимир Андреевич.
Тот только кивнул головой и отошел от окна. Я занял его место. После того как Донской поел, он какое-то время возился с пулеметом, затем легко хлопнул по защитному щитку и сказал:
– Случись дело, мы с тобой, братишка, с десяток краснопузых сволочей в ад отправим.
Я уже хотел удивиться, но спустя секунду понял, что он говорил не со мной, а с пулеметом. Спустя минуту Донской подошел и встал рядом.
– Темнеет.
– Еще полчаса подождем и пойдем.
Время тянулось медленно, но не для меня. В такие моменты я словно выключал сознание, оставляя на страже только зрение и слух, и тогда время текло сквозь меня.
Темнота упала на землю как-то сразу. Мы вышли из дома с винтовками за плечами. Пару секунд постояли, потом Донской сказал:
– С Богом, поручик.
И мы пошли. Шли, не скрываясь, прогулочным шагом. В деревне стояла тишина. Так как ни Донской, ни я не были дальше околицы, то шли мы не торопясь, стараясь запомнить расположение домов, если придется отступать. За все время мы никого не встретили, только один раз из-за забора глухо и лениво гавкнула собака.
Дом старосты оказался, как и сказал дед, с большим крыльцом и резными перильцами. На крыльце сидел часовой и меланхолично лузгал семечки. Его винтовка стояла, прислоненная к перилам. Мы выждали несколько минут. Надо было бы дождаться смены часового, но ведь он мог смениться десять минут тому назад. Человеческих голосов совсем не было слышно, только где-то с другой стороны деревни несколько раз лениво тявкнула собака. Решил рискнуть.
– Пойду один. Махну рукой – сразу подходите.
Выждал, когда луна спряталась за тучку, надвинул фуражку на самый нос, затем ленивым шагом подошел к крыльцу. Часовой прекратил щелкать семечки, встал, всматриваясь в темноту, пытаясь разглядеть, что за человек идет. Он потянулся за винтовкой в тот самый момент, когда я уже был от него на расстоянии удара.
– Ты…
– Такая баба! Грудь – во! – я развел руки, показывая размер, а в следующую секунду нанес ему резкий и сильный боковой удар по шее. Солдат «поплыл», остальное было делом техники, я бросил взгляд по сторонам, после чего махнул рукой Донскому. Вместе с ним схватив мертвеца за плечи, мы потащили его по лестнице вверх, к входной двери, после чего подполковник взял винтовку, повесил себе на плечо и стал изображать часового. В это самое время я осторожно открыл дверь избы. Петли были смазаны основательно, поэтому та открылась почти бесшумно, но даже если бы и заскрипела, то вряд ли в этом доме кто-нибудь это услышал, так как женские стоны с придыханиями, громкое дыхание мужчины да частое звяканье пружинной сетки кровати были слышны еще от дверей.
– Потащили, – шепнул я, оглянувшись.
Мы втащили труп часового в дом, после чего Донской остался на крыльце за часового, а я, осторожно подкравшись к двери, ведущей в спальню, стал дожидаться, когда бурный акт плотской любви завершится. На окнах висели занавески, поэтому лунного света в помещение проникало не много, и я рассчитывал на то, что командир подойдет ко мне вплотную, так как убивать женщину не входило в мои намерения. Когда постельная сцена завершилась, дал мужику пару минут отдышаться. Только я открыл рот, как мужчина слез с кровати, потом послышался стук, а за ним бульканье. Наконец, тот со стуком поставил стакан и выдал своей даме комплимент:
– Квас у тебя, Фрося, как ты сама, такой же ядреный!
– Степа, и мне налей. Ты меня просто замучил, аж в жар бросило, – женский голос прозвучал томно и игриво.
Снова послышался стук, а затем бульканье.
– Спасибочки тебе.
Не успела она это произнести, как раздался мой голос:
– Товарищ Варкин, тут срочное донесение прибыло. Можно войти?
– Ой, мамочки! – раздался испуганный женский голос, а затем послышалось шуршание одеяла.
– Какого черта! Откуда?! Хотя это потом! Жди пока! – мужской голос был растерянно-раздраженный.
Я слышал, как снова заскрипели пружины металлической кровати, потом раздалось шуршание одежды, глухой металлический стук, и только после этого в горницу вошел наполовину одетый красный командир Варкин, шлепая по полу босыми ногами.
– Ты кто? – недовольно спросил он, вглядываясь в меня. – Где донесение?
– Так вот оно, товарищ командир, – вместе с быстрым шагом вперед взметнулась моя рука, и рукоять револьвера с силой ударила тому в висок. Мне никак нельзя было его убивать, и я надеялся, что точно отмерил силу удара. Придержав тело, положил его на пол. Вошел в комнату.
– Ефросинья? – тихо спросил я, остановившись у кровати.
– Ой! Это кто? Что вам надо?
– Жить хочешь? – я поднял револьвер так, чтобы она увидела матовый отблеск на оружии.
Женщина тяжело задышала.
– Хочу.
– Веревка есть? Хочу тебя связать.
Женщина все поняла правильно. Быстро надев ночную рубашку, она в считанные минуты нашла веревку, а спустя какое-то время уже лежала связанная на кровати.
– Будешь вести себя тихо, все будет хорошо, – сказал я ей напоследок и вышел из спальни.
Только я склонился над Варкиным, как вдруг открылась входная дверь и раздался хриплый шепот Донского:
– Поручик, часовой на смену идет.
– Засуньте голову в дверь и делайте вид, что подслушиваете, так он вашего разбитого лица не увидит, да и подойдет близко… – посоветовал я, после подошел к двери. – Возьмите штык. Сразу бейте в горло, затем зажимайте рот.
Не успели мы уложить второй труп за дверью, как постепенно стал приходить в себя красный командир. Окровавленная голова, скривленный от боли рот, бешеный взгляд.
– Мне от тебя нужны только ответы на мои вопросы. Лишнее слово – и тебе будет очень больно.
– Ты, белая гнида, мне грозишь?! Мне, красному командиру, герою?!.
Спустя несколько секунд, после жесткого тычка в нервный узел, товарища Варкина скрутила такая жесткая боль, что ему захотелось дико орать, но только стоило ему раскрыть рот, как классовый враг подло вбил ему туда полотенце, поэтому осталось лишь мычать и биться в конвульсиях. Отойдя от него, я подошел к дверному проему спальни. Женщина, видно почувствовав мое присутствие, замерла, даже, похоже, дышать перестала. Вернувшись, присел на корточки перед Варкиным. В полутьме немного разберешь, но бледное как мел лицо было четко видно.
– Если понравилось, – я осторожно вытащил из сцепленных челюстей полотенце, – то прямо сейчас повторю. Готов отвечать?
– Жизнь оставишь? – хрипло и тихо спросил красный командир.
– Прямо сейчас не скажу. Все зависит от правдивости твоих ответов. Если мне все понравится, свяжу и положу рядом с твоей подругой на кровати.
– А что, Фроська жива?
– Зачем мне ее убивать? Мне нужны сведения. Начнем с простого. Где в деревне казарма? Сколько солдат? Где находится арсенал? Есть еще командиры?
Беседа несколько затянулась, но я был только рад даже лишним и, возможно, не нужным мне на данный момент сведениям. Связав руки и ноги Вар-кину, вышел на крыльцо и быстро рассказал то, что узнал.
– Вы оказались правы, Владимир Андреевич, лошадей в деревне нет, кроме лошади местного командира и мерина деда, но при этом у меня появилась хорошая идея.
– В чем она заключается?
– Лошадей в деревне под тачанки нет, но по словам Варкина утром должен приехать комиссар, а с ним будут люди из кавалерийской бригады со своими лошадьми. Они приедут забирать тачанки.
– Вы предлагаете их встретить?
– Их будет от силы полтора десятка. Против трех пулеметов.
– Дерзко и решительно, но мне нравится, – усмехнулся Донской, а затем неожиданно спросил: – Вы меня совсем не помните?
– Извините. Не помню.
– Вы как-то странно переродились. Да и в вашей речи встречаются незнакомые и странные слова.
– Какой есть. Так вы мне верите?
– Верю, поручик. Давайте быстрее действовать, а то летние ночи короткие.
– Тогда берем Варкина в качестве проводника и начнем.
Красного командира слегка пошатывало, видно удар не прошел бесследно, но ему очень хотелось жить, поэтому он делал то, что от него требовали. Первым мы навестили его заместителя. В отличие от своего начальника, тот спал в гордом одиночестве. Хозяйка, глухая старушка, никак не отреагировала на наше появление, продолжая крепко спать.
Заместитель оказался крепким и беспокойным человеком, который с ходу отказался с нами сотрудничать и даже попытался поднять тревогу. Пришлось свернуть ему шею и затолкать тело под кровать, на которой он до этого спал. Быстрая и бесшумная расправа над заместителем произвела на Варкина большое впечатление. Затем мы отправились в местный арсенал, который не соответствовал своему названию, где упокоили очередного часового, забрали патроны, пулеметные ленты, пару винтовок и лошадиную сбрую. Все это мы погрузили в одну из тачанок, в которую запрягли лошадь Варкина, после чего отправились к сараю для пленных. Приходилось спешить, так как в любой момент могли найти трупы и поднять тревогу. Все мы прекрасно понимали, что если это случится, то нам придется принять бой и, возможно, умереть, чего мне очень не хотелось. Вот только на этот раз удача была на нашей стороне, поэтому нам удалось забрать вторую тачанку, в которую запрягли мерина Митрича. За время нашего отсутствия количество пленных сократилось – умер от побоев корнет Станислав Запольский.
Тревога поднялась в тот самый момент, когда наша маленькая колонна выехала из деревни. Хотя мы все ожидали этого, все равно это случилось внезапно. Ударивший за нашими спинами выстрел заставил всех дружно обернуться, хотя увидеть, что там происходит, не смогли бы в любом случае. Следующие несколько минут ничего не происходило, только потом раздались громкие крики, а за ними хлопнул новый выстрел, после чего в окнах крайних хат появился дрожащий свет свечей. Выстрелов больше не последовало, но даже сейчас, на расстоянии, были слышны крики людей и истошный лай собак. Последним аккордом паники в деревне стали еще несколько выстрелов, сделанные красноармейцами, которые стреляли в неведомого врага. В отличие от господ офицеров, которые начали выказывать беспокойство по поводу возможной погони, я был спокоен. Мне хватило собранной информации, чтобы понять, как будут действовать красные. Сначала, когда поймут, что остались без командиров, они станут метаться в страхе в темноте по всей деревне в поисках подлых белогвардейцев, которые убили их товарищей, натыкаясь друг на друга. Так будет продолжаться до тех пор, пока до них не дойдет, что врагов в деревне не наблюдается, после чего несколько особо инициативных товарищей возьмут на себя командование и прикажут остальным занять круговую оборону, особенно когда узнают, что тачанки с пулеметами исчезли. Так они будут сидеть до утра, после чего снова прочешут деревню на предмет прячущегося врага, после чего снова соберут какой-нибудь совет и решат, что надо будет дождаться приезда комиссара, который должен будет повести их в последний и решительный бой. Еще через пару-тройку часов они окончательно поймут, что комиссар уже в аду, в одном котле вместе с остальными и тогда… Что будет дальше, даже додумывать не стал, так как в плане опасности они представляли собой большой круглый ноль. Плохо было другое: я не знал ни политического, ни военного расклада, как по стране, так и по Украине. У меня были специфические знания, в которые не входило детальное знание истории. В мой объем знаний по истории входили: Ленин, Сталин, Буденный, Махно, Корнилов, Врангель, Колчак, да еще с десяток подобных фамилий вместе с рядом общеизвестных исторических фактов.
Мне всю жизнь вдалбливали в голову, что врагов советской страны надо карать беспощадно – именно для этого ты живешь на белом свете, защитник первого в мире социалистического государства. Мне говорили, что у меня ответственная работа за рубежом, я на передовой линии борьбы, мне партия и народ доверили… Вот только эти слова для меня ничего не значили, отлетая рикошетом от моего сознания. Для меня в моей памяти всегда оставались слова отчима, которые тот частенько повторял: «Партия, политика – это ничто, а Россия – это всё. Ты должен накрепко запомнить для себя три слова: Россия, честь, долг».
Мне довелось в 1980-х годах строить социализм в одной африканской стране с помощью денег и наемников. Еще в одной стране руководить партизанским движением, чтобы свергнуть диктатора, ставленника США. Много чего было в моей жизни. Когда было нужно, становился партизаном, ликвидатором, наемником и инструктором. Прошел через десяток войн в разных точках планеты. Долг и офицерская честь никогда не были для меня пустым звуком, а вот с совестью все было совсем по-другому, но в армии приказы не обсуждаются.
Интересно, а как бы вы ответили на такой вопрос: как можно превратиться в хладнокровного убийцу, служа трудовому народу, который строит счастливое будущее для всего мирового пролетариата? Вот такой парадокс.
Жизнь расставляет нас как фигурки на доске в какой-то своей сложной игре. Пройти до конца мы не можем, но зато цепочка твоих ходов может дать начало новой сложной комбинации. Вот и сейчас провидение определило меня на сторону Белого движения, причем это было одно из исходных условий поставленной передо мной задачи, которую нужно было решить. Отчего я так решил? Да ничего я не решал, просто знал. Осознание этого факта пришло вместе с новой жизнью. Вот только мое новое задание не имело четких указаний, как и основной цели. Почему? Этого я тоже не знал.
«Значит, ты должен самоопределиться, найти те факторы – вешки, которые определят твой путь. Одна уже есть. Ты белый офицер. Ищи другие».
В передней тачанке правил лошадью Митрич, которому я, поклявшись на нательном кресте, обещал жизнь, а заодно возвращение его старого Орлика. Старик уверенно вел нас в известном только ему направлении, несмотря на темноту. Тачанки, покачиваясь на рессорах, неторопливо и плавно скользили по степи. Мы ехали к балке, которая лежала рядом с дорогой, в трех верстах от деревни. Старик сказал, что это самое лучшее место для засады. Ехал Митрич мрачный, все время вздыхал, отвечал неохотно, односложно. Старик переживал, правда, для меня непонятно было, из-за чего у него такое настроение. Как я понял, он был человеком старой закалки. Царь-батюшка и вера в Бога жили в нем с его рождения, а большевики, хоть и говорили правильные слова, были люди пришлые и страшные. Одна только комендантская команда чего стоила. Пьяницы поганые и убийцы. Сейчас красные пришли, а потом они убегут, а что крестьянину делать? Вот только не хотел старик крови, хотя при этом понимал, что господа офицеры вряд ли кого-то щадить будут, так как их самих хотели расстрелять. О расстреле офицеров в деревне уже двое суток слухи ходили.
Подъехали мы к оврагу в то самое время, когда на востоке только-только начало светлеть. В глубине балки, а по мне, так большого оврага, края которого густо заросли кустарником, насколько я мог разглядеть, протекал быстрый и довольно широкий ручей. Дорога, по которой должны были проехать красные, проходила где-то в тридцати метрах от оврага. С другой стороны от дороги тоже рос кустарник, но не такой густой и обширный, как с этой стороны, поэтому в нем залегли двое, я и подпоручик, с винтовками. Один из пулеметов был снят с тачанки и поставлен в кустах. Место за пулеметом занял «тевтон», а вторым номером встал наш военврач. В устройство засады я не вмешивался, зато с интересом наблюдал за ее организацией, и уже через час все было готово к торжественной встрече комиссара и его друзей.
Комиссар Григорий Заглыба был предан делу революции, но по-своему. Революция дала ему, пусть маленькую, но власть. Он и его приятель Федор Шакин служили при царском режиме матросами на буксире. Теперь он комиссар, а Федька, гроза всей белой сволочи, – комендант. Правда, в самом начале своей революционной деятельности оба пошли к анархистам, но когда белые, а спустя время и красные, стали их отстреливать, как бешеных собак, они решили примкнуть к делу революции. Хотя, если честно, при анархистах им куда лучше жилось. Эх, хорошо гульнули! Золотишко было, кокаин водился, а девочки какие… Одну он даже на рояле поимел. А какие они обыски у зажравшейся буржуазии проводили! Он сейчас при воспоминании даже невольно громко причмокнул.
– Ты чего, Заглыба, чмокаешь? – спросил комиссара, ехавший с ним бок о бок командир конно-пулеметного взвода. – Бабу, небось, вспомнил, которой сегодня ночью сиськи мял? Так расскажи! Поделись с товарищем!
Недовольный, что его приятные мысли перебили, комиссар бросил хмурый взгляд на командира, но выказывать свое недовольство не стал, так как знал буйный нрав Гришки Забугорного. Тот, если что не по нему, сразу бьет в зубы. Про него в полку говорили: если бы не его дикие выходки, он бы давно полком командовал.
– Какие бабы, товарищ? Полдня на совещаниях провел, потом целых три часа выбивал на складе для наших бойцов гимнастерки и патроны. И что ты думаешь?! Получил только половину из обещанного аж три недели тому назад! Хорошо хоть мыло на этот раз выдали полностью!
В штаб он, действительно, ездил за газетами и партийной литературой, а также выбил два десятка гимнастерок, два десятка кусков мыла, патроны, но главное, две кожаные куртки для себя и Федьки. Кроме этого, по особому заказу, а не за просто так, получил два новеньких маузера для себя и товарища Варакина. Что он за комиссар без кожаной куртки и маузера? Комиссар опять ушел в свои мысли, поэтому не сразу понял, что его о чем-то спрашивает Забугорный, скачущий на лошади рядом с ним. Повернул голову:
– Чего ты сказал?
– Ты что, Заглыба? Совсем оглох?! Я говорю, лошадей нам надо! Может, знаешь, где по деревням есть лошади?
– Мне не до лошадей сейчас, товарищ Забугорный! Ты мне лучше скажи, когда наступление будет, товарищ красный командир?! В штабе сказали, что идет накопление сил для главного удара. И что? Вшивота золотопогонная из всех щелей лезет, что твои тараканы, а мы чего-то ждем! Это, товарищ…
Его пламенную речь прервала выехавшая в пятидесяти метрах от них, откуда-то сбоку, из кустов, тачанка. Возница в солдатской рубашке и фуражке со звездочкой аккуратно, не торопясь, ее развернул, затем так же неторопливо слез с облучка и пересел за пулемет. Мне было видно, как Донской немного повел стволом, видно прицеливался.
– Это что такое, товарищ Заглыба? – придержал коня взводный и указал нагайкой на стоящую на дороге тачанку.
– Сам в догадках, товарищ, – непонимающе протянул комиссар, натягивая поводья. – Так я…
– Товарищ командир, гляньте! – неожиданно закричал один из бойцов и вытянул руку в сторону.
Головы комиссара и Забугорного автоматически повернулись. Из кустарника, который они только что проехали, высунулся, скинув прикрывавшие его ветки, ствол второго пулемета. Озвучить наше требование Донской поручил мне. Лежа с винтовкой среди кустов, я немного приподнялся и постарался крикнуть как можно громче:
– Вы окружены! Сдавайтесь! Считаю до трех! Раз! Два!
Взводный, хищно оскалившись, с ходу послал лошадь вскачь, одновременно пытаясь вытащить револьвер из кобуры, вот только в этот самый миг коротко простучал пулемет фон Клюге, и голова красного командира ткнулась в лошадиную гриву. Следом за ним один из конников попытался скинуть с плеча карабин, но получив пулю в голову из моей винтовки, свесился с седла.
– Еще желающие умереть имеются?! – спросил Донской окончательно растерявшихся красноармейцев. – Если нет, слезайте с лошадей, кладите оружие на землю и отходите в сторону.
Бойцы, не глядя друг на друга, стали спрыгивать с лошадей. Стоило им сложить оружие и сбиться в группу, как ударил пулемет штаб-ротмистра, скосив людей, словно коса траву. Донской живо соскочил с тачанки и быстро пошел к месту расстрела. Мы вышли из кустов, следом за нами вышел фон Клюге. Семь трупов, двое раненых. Подполковник вытащил из-за пояса револьвер и аккуратно прострелил обоим бойцам головы, после чего начал отдавать приказы:
– Штаб-ротмистр, берите подпоручика и устанавливайте пулемет обратно на тачанку. Поручик и вы, Никита Васильевич, обыщите трупы и стащите их в овраг. Что найдете, складывайте на телегу, потом будем разбираться.
Следующие полчаса мы трудились как проклятые, при этом постоянно и настороженно оглядываясь по сторонам.
В телеге, которая так и стояла посредине дороги, мы нашли двенадцать комплектов новой формы, четыре пары сапог, патроны, партийную литературу, два десятка кусков мыла, кожаные куртки и два новеньких маузера. Кроме этого нашли мешочек соли, килограмма на два, и мешок крупы. В тороках кавалеристов также нашлось немало интересного. Сало, сухари, крупа, патроны. Пока мы с врачом складывали и сортировали, господа офицеры закончили запрягать лошадей в тачанки. Надев отложенные для себя новые сапоги и гимнастерку, я подошел к кустам, где прятался старик.
– Митрич, выходи.
Дед нехотя вышел. Он явно боялся, что с ним поступят так же, как и со всеми – пустят пулю в лоб. Я решил сразу его успокоить:
– Не бойся, отец, мое слово крепко.
Тот поднял на меня глаза и вдруг неожиданно сказал:
– С людьми вы не по-божески поступили, ваше благородие.
– Война, отец. Лошадку свою забирай. И еще. Вон лошадь с телегой видишь? – я дождался его кивка и продолжил: – Твое.
Крестьянин покачал головой.
– Не могу забрать. Эта лошадь за солдатским хозяйством записана, сразу признают.
– А мыло и гимнастерки нужны?
– Мыло? Очень даже нужно. И гимнастерки тоже, – лицо старика оживилось.
– В телеге возьмешь, когда мы уедем. Пока, отец.
Дед удивленно посмотрел вслед непонятному ему мужчине, потом вдруг неожиданно для самого себя перекрестил его и пошел искать лошадь. Орлика он нашел в овраге. При виде хозяина конь тихонько заржал, приветствуя его, а когда тот подошел, ткнулся мордой в плечо хозяину. В следующую секунду со стороны дороги раздался топот копыт, а затем раздался чей-то возглас:
– Вперед, господа!
– Вот така жизня у нас, Орлик, чудная, – с тяжелым вздохом сказал старик и погладил коня по шее. – Погоди еще чуток, сейчас домой пойдем.
Взяв коня за повод, он пошел с ним к телеге.