Министерству путей сообщения Российской Федерации и Акционерному обществу «Российские железные дороги» посвящается
Саша Охлопков этим летом возвращался из отпуска вместе с супругой Екатериной. Вернуться домой самолетом не получилось, так как не хватало денег на авиабилет, решили поехать поездом. Автовокзал после десяти вечера уже закрывался, и никаких рейсов не было, а таксисты «ломили» без зазрения совести неимоверные суммы, так что оставалось покориться судьбе.
В отличие от супруги Александр готов был по рельсам идти, только не добираться поездом. Он знал, что это такое: постоянно испытывать неудобства, находясь на грани конфликта с персоналом вагона. Вступать же в конфликты он тем более не любил. Обычно он робко, неостроумно, неадекватно и бездарно отвечал на оскорбления, как будто голова у него, человека в общем не глупого (как-никак преподавал в институте) в этот момент – то есть в момент несправедливого и обидного обращения с ним – просто набита соломой. Ну нет, чтобы, пусть без особого остроумия, но хотя бы «послать» обидчика куда-нибудь, так начинает вдруг такую белиберду собирать, что самому потом противно становится, почему как следует не ответил, ну хотя бы «послал», что ли? Трусом, однако, никогда не был, дело здесь не в трусости, а в чем-то другом. В чем – Охлопков и сам не понимал, наверно, просто хотел, чтобы всем было хорошо. Этакое желание всеобщей гармонии. Конечно, ясно, что у такого человека жизнь – не сахар. А уж тем более ему категорически противопоказано садиться в пассажирский вагон российского поезда. Это все равно, что больного сердечника поместить в пустыню Сахара.
В этот же поезд, в тот же самый вагон, садился и командированный Петр Афанасьевич Лямин. Человек очень серьезный, работник акционерного общества сорока лет от роду, он думал непростую думу: в его портфеле лежал вексель Сбербанка на пятьсот тысяч рублей. Просил руководство дать машину, но директор возмутился:
– Да ты что, бензин такой дорогой! Да и мало ли, авто есть авто. Авария – и сам пропадешь, и вексель может пропасть. А поездом надежно и спокойно. Сядешь в купе, ботинки снимешь, растянешься на полке и бай-бай. А утром глаза открыл – уже приехали, ценности и документы на месте. Я, например, всегда в ответственных командировках предпочитаю поезд – самый надежный вид российского транспорта. Так что валяй и ни о чем не беспокойся.
Но Лямин так не считал и тревожился не на шутку: отлучиться будет невозможно ни на минуту, потому что нельзя оставлять без присмотра портфель, ведь как назло именно в этот момент именно в этом поезде и вагоне отыщется тот самый роковой злоумышленник. В расстроенных чувствах заходил он в вагон, и сердце томилось, а в это самое время флюиды опасности (согласно установленному опытным путем, но малоизученному человечеством закону, который окрестили законом бутерброда) уже искали вибрации его перепуганной души. Чего больше боишься, то и случается. А может, все же пронесет? Только бы попались порядочные соседи по купе…
Среди прочих в вагон вошли молодой человек, восемнадцатилетний студент Эдуард Сосновский, и его английский друг (ровесник, приехавший к нему в гости) Фил Маккорник. Они были друзьями по Интернету и одному увлечению (оба скауты), то есть члены молодежного всемирного движения, вроде пионерского. Скаут значит «разведчик», не по-настоящему, а так, по-детски, человек, который должен уметь преодолевать трудности. Фил (когда Эдуарда не было дома, и несмотря на все его предостережения), абсолютно не зная русского языка, упрямо мотался по улицам города поздними вечерами, заходил в магазины, пытаясь делать покупки и смущая продавцов англоязычной речью, а однажды попал даже на местный городской пляж, где вообще заблудился. Когда Сосновский, связавшись с ним по сотовому, нашел его, тот восторженно твердил только одно:
– Гут сафари, вэри интрастинг!
Решив показать Филу еще один город, Эдик надеялся и параллельно удовлетворить исследовательский голод наивного иностранца. Сказал ему перед дорогой по-английски:
– Я тебе такое сафари покажу – всю жизнь вспоминать будешь. Это тебе покруче пирамид ацтеков!
– Что есть такое? Мы опустимся в городской коллектор?
– Зачем в коллектор? Мы поедем в русском поезде.
– Разве поезд есть сафари?
Сосновский загадочно ответил:
– Еще какое! Долго объяснять, на месте все увидишь.
Прощаясь с родственниками, в вагон спешил еще какой-то мужчина. Он наскоро перецеловался со всеми и вдруг, по-детски стеснительно улыбнувшись, сказал:
– В туалет очень хочу, в вокзале забыл.
Но ему хором возразили:
– Давай, давай в вагон, уже времени нет, поедешь и сходишь. С богом!
С богом… Поезд был проходящим и должен был, простояв всего минут пять, тронуться в путь.
Охлопков с женой зашли в вагон. Проводница, открывшая им дверь, пока они взобрались по крутой лестнице, куда-то исчезла, не проверив билеты (наверно, вернулась в свою комнату досыпать, так как ее помятое лицо свидетельствовало о крайней измотанности). В вагоне тихо, пассажиры спали, свет плафонов бледен, но вполне достаточен для передвижения по вагону. Только из какого-то купе временами доносился смачный храп. Александр и Екатерина знали, что у них места в первое по ходу вагона купе, но оно оказалось закрыто. Охлопков осторожно постучал.
– Громче, а то мы так в коридоре ночевать останемся! – сказала с укором жена.
Охлопков стал стучать сильнее. Никто не реагировал ни в этом купе, ни в помещении проводников. На супругов напирали другие вошедшие пассажиры. Кто-то недовольно крикнул:
– Ну неужели вы не можете открыть купе? Где проводник?
«Вот оно, началось…» – пронеслось в голове у Александра. Он с досадой и мольбой посмотрел на дверь проводников, и (о, удача!) дверь открылась, показалась та же лохматая голова проводницы. На ее лице обозначалось презрение. Она секунду смотрела на него похмельными, но очень представительными (примерно как у Валентины Терешковой) глазами.
– У нас места в этом к-купе, – сказал Охлопков, – а нам не открывают.
– И не откроют. Там же люди спят, а на дворе ночь.
– То есть… А мы? Нам где спать?
– Да где хотите, там и спите – вагон полупустой. Найдите купе пустое и отдыхайте. Белье я вам принесу.
– Я что должен по всему вагону дергать двери в поисках свободного купе?
– Да вон пятое свободное, там вообще никого нет.
– Интересно вы рассуждаете, – вступила в разговор «тяжелая артиллерия «Екатерина», уже не надеявшаяся, что муж сможет противостоять такому гиганту железнодорожного сервиса, как эта опытная, заматеревшая в походах женщина. – А если нас «попросят» другие пассажиры, у которых билеты на эти места, мы будем по вагону с простынями бегать?
– Вот именно. – спохватился Охлопков, огорчившись, что опять опоздал с простой логикой.
«Терешкова» нехорошо улыбнулась, она начала просыпаться, разговор ее слегка взбодрил:
– Да после Новосибирска никто и не сядет, все – только на выход. Это я вам гарантирую. Не будем же мы сейчас людей среди ночи поднимать, правда?
– Они, значит, люди, а мы – не люди? – слабеющим голосом агонизировал Охлопков, он уже сдался. – Пойдем Кать, ну только п-попробуйте поднять нас среди ночи!
– Вот теперь правильно рассуждаете. – царственно закончила диалог проводница, поставив жирную точку в споре.
Охлопков униженно согласился, ему уже было почти стыдно, что он ломился в купе, в котором спали люди, стыдно, что задерживает возмущенных пассажиров, которые тоже хотят отдыхать, даже перед уставшим проводником неудобно. Ну что тут, в конце концов, упираться, ну отправили же в пятое купе, да еще пустое. Это даже к лучшему: купе пустое, значит, проводник хочет, чтобы им было лучше, и нет повода для конфликта.
– Саш, а почему мы должны идти в пятое, у нас места в первом. Положила там каких-то блатных, а мы, получается, будем болтаться? – недовольно сказала жена, когда они уже двинулись по вагону.
– В пятом будет даже лучше, там же свободно, – предположил Охлопков.
– А в этом первом вообще только два места, как в СВ, – напомнила Катерина. – Представляешь, как там хорошо? Она, видите ли, не отказала кому-то в просьбе, может, и за взятку положила не на свои места, а мы не можем потребовать даже того, на что имеем законное право. Я ничего не понимаю, – ворчала она. – Надо было настоять, Саша!
Александр помолчал посрамленный и махнул рукой:
– Ай, ладно, ну ее к черту! – но внутри уже запереживал, что не настоял. Сильно запереживал. Однако это его переживание не означало намерение вернуться и продолжить неприятный разговор, скорее наоборот, свидетельствовало об очередной капитуляции. Но если там, в этом пятом купе, будет плохо, если другие пассажиры все же придут на их места? Вулкан возмущения жены затих только на время, его лава прорвется в таком случае, будет очень-очень жарко…
– Что написано на окнах? – спросил Эдуарда Маккорник.
– «Закрыто на зиму».
– Значит, летом их можно открывать?
– Можно.
– А зачем открывать, это же вредно – пыль?..
– Верно, но кондиционеров-то здесь нет.
– Ты меня разыгрываешь?
– Правда, нет.
– Тогда, если кондиционеров нет, почему не откроют, сейчас же не зима, а лето?
– Видишь ли, если откроют, то ночью в вагоне все замерзнут, опять же пыль. А днем не открывают, чтобы потом снова не закрывать. Это же непростой технологический процесс, надо применять специальные ключи и даже физическую силу. А проводниками работают одни женщины. Да и мужики не все смогут их открыть, даже ключами, крепко закрыты, надежно. Все логично.
– Тогда мы умрем от духоты.
– Да нет, что ты, все будет хорошо. Это сейчас тяжело, а когда тронемся, станет легче, в щели обдует.
Фил загрустил. Он никогда не говорил Эдику, что страдает легкой формой клаустрофобии. Но он разведчик, он же скаут, он немножко охотился с зулусами на льва, а значит, сможет выдержать сутки в вагоне этого самого русского поезда.
Лямин с тревогой вошел в темное купе. Увы, на верхних полках спали два пассажира. Кто они, понять невозможно: две горки, укрытые простынями. «Может, это добропорядочные пожилые женщины, или убогие старички», – с надеждой подумал он. Но родившаяся было слабая надежда, мгновенно умерла, потому что сверху прохрипел молодой басок :
– Батя, сколько времени?
Он не успел ничего сказать, как за него ответил сосед:
– Какая тебе, хрен, разница? Нам некуда спешить.
Лямин расстроился. Самые худшие его предположения оправдывались. Поездка будет напряженной и придется потерпеть… Он включил малый свет над нижней полкой, осмотрел купе и с неудовольствием отметил еще одну деталь: в нише над дверью молодые люди уложили целую груду каких-то изделий, похожих на комплектующие к автомобилю. В голове полыхнула страшная догадка: «Дикари-челноки! Значит, есть деньги, нет совести, и завтра будет пьянка…»
В купе к Охлопкову и его жене вдруг зашла «Терешкова»:
– Ну вот видите, я же говорила, что купе пустое. И зачем так скандалить?
– Надо, чтобы все было правильно, согласно купленным билетам, а не как придется – наперекосяк, – с раздражением огрызнулась Екатерина. – Каждый на своем месте должен правильно обязанности выполнять, тогда и бардака не будет в стране!
– Ой, ну вы прям смешные вещи говорите, женщина, – ухмыльнулась проводница. – Можно подумать, вы на своем месте все идеально делаете. Белье брать будете?
– Ага, без белья на голых полках ляжем! – продолжила в том же тоне жена Охлопкова.
Саше стало опять стыдно:
– Кать, ну что ты, в самом деле! Человеку положено задать этот вопрос, она и задает.
– Всегда бы делали, как положено, так в России давно бы все по-другому было.
– Давайте тут без политики. Вот два комплекта, с вас шестьдесят рублей.
– За что только деньги дерут!
– Катя!
– А ты помолчи, ты все что мог, уже высказал. Теперь моя очередь.
Проводница больше ничего не стала говорить, положила белье, приняла деньги и, демонстративно хмыкнув, удалилась, не прикрыв за собой дверь.
– Вот хамье, даже дверь не закрыла. Ну во всем хамство! Саша, закрой дверь. По коридору, вон, шастают, а нам стелиться надо.
Саша стал закрывать дверь, дверь не сдвинулась с места, навалился всем телом, не подалась, как будто приросла к полу. Охлопкова постигла страшная догадка, почему их пятое купе оставалось пустым и, возможно, почему те инкогнито, в билетах у которых было это самое купе, уговорили проводницу переселиться в другое. С досады он изо всех сил «деранул» ручку так, что сорвал себе плечо и от боли едва не закричал. Тогда дверь все же закрылась. Ощущение было такое, что она волочится по голому полу, не попадая в конструктивно предусмотренный внизу металлический паз-рельс. Он повернул ручку, установив замок, и тихо сказал убитым голосом:
– Кажется, в этом купе сломана дверь.
– Чего и следовало ожидать, – холодно подытожила жена и принялась стелить себе постель. – Когда я пойду в туалет, то разбужу тебя, чтобы открыл дверь, а когда вернусь, чтобы закрыл, и так всю оставшуюся ночь, и все утро, и до самого дома.
– Да ладно, чего там, встану. Просто надо немного на нее надавить…
– Ага, надави-надави. Лучше бы на проводницу надавил.
Охлопков стянул с себя рубашку и прислушался. В этот момент кто-то вежливо прошагал по коридору, но его остановила, судя по низкому грудному голосу, та же проводница:
– Мужчина, вы куда?
– В туалет.
– Какой туалет, мужчина, вы что? Мы в санитарной зоне.
– А когда она закончится?
– Туалет закрывается за двадцать минут до каждой станции и на двадцать минут после. Понятно?
– Понятно. Так я что, по часам отслеживать их должен?
– Как хотите. Между прочим, в других поездах санитарные зоны объявляют за час. Мы еще, мужчина, по-божески!
Маккорник в соседнем купе спросил Сосновского:
– Человек хочет сходить в туалет?
– Да.
– А его не пускают?
– Да.
– Почему?
– Мы в санитарной зоне.
– А что такое санитарная зона?
– Я тебе завтра расскажу, точнее сказать, покажу.
– Санитарную зону можно увидеть?
– Еще как. Спи, скоро обдует помаленьку.
– Эдик, я могу упасть, высоко…
– А ты вспомни, как в Африке спал на дереве. Ты же не упал?
– Нет.
– Ну, вот и все, спи. У нас завтра трудный день.
– Почему трудный, мы же просто едем?
– Потому что едем, потому и трудный.
Утро было прохладным, и хотя прохлада эта летняя, июльская, бархатная, за счет того, что вагон мчится ночью и ранним утром с большей скоростью (его аж швыряет из стороны в сторону, а иногда он просто подпрыгивает, как норовистый необъезженный мустанг), в нем начинает гулять, как и пообещал Сосновский своему иностранному спутнику, чувствительный ветерок.
Охлопков в своем злосчастном купе вообще проснулся от лютого холода. Здесь бушевал настоящий торнадо. Он быстро глянул на супругу, но она лежала неподвижно, отвернувшись к стенке, укрывшись с головой теплым одеялом.
– Кать, – негромко, виноватым голосом позвал он.
В ответ получил молчание. Подумал: «Спит». Но решил опять обратиться к жене:
– Кать…
– Что? – вдруг раздраженно, бодрым голосом, не поворачивая головы, отозвалась она.
– Тебе холодно?
– Ничего, обойдется.
– А мне холодно.
– Укройся лучше.
– Мне кажется, это от окна несет.
– Мне тоже так кажется часа как четыре уже.
– Ты не спала все это время?
– А ты считаешь возможным спать в таких условиях? Хотя о чем я говорю, ты-то способен спать в любых условиях.
Александр, вздохнув, встал, направился к окну. Когда он приподнял кожаную шторку, то увидел причину холода. Окно было приоткрыто, и щель составляла примерно сантиметров пятнадцать-двадцать. Он попробовал окно закрыть, но ничего не смог поделать – оно «прикипело» крепко.
– Кать, тут окно приоткрыто, не заметили сразу. Может, ты переляжешь на мое место?
– Никуда я не пойду, я укрылась, все нормально, ложись спать.
Охлопков разозлился на все происходящее и вдруг изо всех сил, так же как на дверь, навалился всей мощью на окно, давя его вверх. Раздался треск, в глаза полетели древесная пыль и пятидесятилетняя сажа. На мгновение он даже глаза закрыл. Когда все рассеялось, обнаружил в руках у себя отломленный фрагмент в виде деревянного ободка, окаймляющего стекло, вместе с металлической ручкой на нем.
– Кто тут и что мог делать? – с досадой вздохнул он.
– Теперь это уже неважно, – ехидно сквозь зубы сказала Екатерина. – Главное, что в купе холодно, дверь не работает, и что ты сломал окно. Все прекрасно, нас ждет потрясающее путешествие!