Ольга Борисова
Самара
В минувшем
Всё в минувшем: день прожитый, чья-то радость и беда,
Пораженья и победы, кем-то сказанное «да»,
Где-то вспыхнувшие ссоры и крылатое «прости»,
Этажей пугливый шорох, будней серые пласты.
Всё минуло с днём прошедшим, всё ушло в небытие.
По неведомым пределам растопталось житие.
По ступеням по скрипучим ночь ступает налегке.
Бой часов. Фонарь дворовый свет рассеял вдалеке.
Новый день спешит с просторов, обходя привычно мир.
Тихо-тихо, тонут звуки в скромной бытности квартир.
Спят родители и дети, в день грядущий смотрит век.
И по праву, как и прежде, счастье мерит человек.
Вороны
Две взъерошенных вороны устремились по делам,
Залетали на балконы, подбирали всякий хлам.
В клюве клад несли на крышу и вступали в разговор,
И кричали так, что слышал мир гортанный перебор.
Вновь, неведомым влекомы, распускали вширь крыла.
Вот одна кружит над домом, мимо окон проплыла.
А затем бочком присела у открытого окна,
Видно, что-то углядела и чего-то ждёт она.
Прячусь я за шторой серой и смотрю исподтишка.
Вдруг воровка входит смело на балкон за три прыжка.
Сорвала цветок герани, опрокинула горшок
И, как злобная пиранья, обнажила корешок.
Громко каркнув от досады, собралась в обратный путь,
Чтоб воронии рулады на заборе развернуть.
Вышла я из-за укрытья и смотрю беглянке вслед,
На цветов кровопролитья, на их обморочный бред.
А на крыше две вороны чистят перья и бока.
Привередливые донны клювом морщат облака.
Прикрываю шумно створки и защёлкиваю дверь…
Где же вы теперь, воровки?! Я закрылась от потерь.
Поэт на даче
Изогнула спину лампа, расплескала свет.
Ночь без сна, и тянет лямку у стола поэт.
Рассвело, а он слагает. Исчеркал листы.
Первый луч в окне играет, тень сползла в кусты.
Крепкий кофе стынет в чашке, съеден шоколад.
На тарелочке – фисташки… отрешённый взгляд.
День ворвался в тихость дома свежим ветерком,
Встал поэт, вздохнул… истома подкралась тайком.
На крылечко вышел вскоре: «Здравствуй, белый свет!»
А с зелёного забора шепчет вьюн: «Привет!»
И ромашки раскивались и метнули взор.
«Мы хозяина заждались», – слышится в укор.
В синем небе, словно в море, стая гордых птиц.
Крылья плещут на просторе у иных границ.
А на тонких ветках сливы воробьи шумят,
Сочных листьев переливы огласили сад.
«Вот где жизнь! – И на ступени шумно сел поэт,
Зажигалка на коленях, пачка сигарет. —
Вот где музыки стихия! Вот где мира суть!
Слышу рифмы и стихи я – взволновали грудь!
А в моих? В них нет и проку, только мига тень,
Предаваясь слов потоку, прославляю день.
А природа совершенна – торжество вокруг,
И букашка в ней бесценна, всё сомкнулось в круг. —
Он вздохнул. – И я прославлю этот мирный час,
Ускользающий бесславно в бытность мимо нас.
Воспою рассвет лиловый, мимолётность дня
И струящуюся нежность, что вокруг меня».
Ночная зарисовка
Уходит день очередной,
сгорает вечер.
И ропщет ветер ледяной,
обнял за плечи.
Февраль улыбкой на устах,
и поднят ворот.
И площадь Ленина пуста,
и вымер город.
Снежинок серебристый рой
подхвачен ветром.
Застывший каменный герой
под снежным фетром.
Фонарь, как великана глаз,
взирает хмуро.
Под ним дымился и погас
сухой окурок.
Седьмой этаж
Седьмой этаж, квадрат в квадрате,
Бетонный ряд жилых квартир.
В кабине лифта указатель —
Входящим он ориентир.
Спешит наверх, потом обратно
(Как на реке снуёт паром)
И створкой хлопает стократно,
Дрожа железным всем нутром.
На этажах – стальные двери,
Проход в таинственный уют.
И ряд замков – цепные звери,
Пройти чужому не дают.
Подслеповатые оконца
Бесцельно смотрят в небеса.
В лучах оранжевого солнца
Дома в строительных лесах.
Возводят их стеной друг к другу,
В шеренгу ровную стоят.
Заполонил собой округу
Высотный ровный градоряд.
Я на балконе, на Садовой,
Плыву под крышей, словно чёлн.
Седьмой этаж в квартире новой
Стать центром мира обречён.