Сестра милосердия - читать онлайн

Сёстры мои. Сёстры.

Сёстры милосердия.

Эту дверь открою и тихо войду.

Вы мои слёзы. Вы мое бессмертие.

Наяву, во времени, в чужом бреду.

Вы чужие сёстры.

Вы чужие девочки.

Дочери, и матери, и жены, и…

Милосердье надвое, натрое не делится.

Вот оно – единое, родильное, в крови.

Вот оно – ребёнок… каждый раз рождается…

Я-то, хирургиня, застыла у стола…

Рана углубляется, кетгут разрывается,

Человека человек спасает, вот и все дела.

Человеку человек – тепло… хлеб… колыбельная…

Замерцала боль керосином золотым…

Закопчённое стекло… жизнь-смерть нераздельная…

Замыкается войны чёрный круг и дым…

Божий круг. Коловрат. Вековое колесо.

Время, ты по кругу! А мне – лазарет.

Снова раненых гора. Кровь пылает полосой.

Лишь во сне моей войны не было и нет.

А глаза открою – стон… жалуются, сердятся…

Бредят… дико вопят… стариками ли, детьми…

Я опять на войне – сестра милосердия.

Крепче ты меня, солдат, пред смертью обними.

И тебя я обниму. В смерть, в неё не верится.

Ты детей ещё родишь. Вернешься домой.

…сёстры мои. Сёстры.

Сёстры милосердия.

Мiръ лежит на койке, контуженный, немой.

Мiръ лежит, слепой, великий, насмерть перевязанный,

Весь обхваченный крестом, красным бинтом.

Мы его спасём. Как и было сказано.

Во Святом Писании. И сейчас. И потом.

Я вижу вас. В проёме ли дверном,

В оконном закрещённом ли квадрате —

Вот тень. Вот лик. И думы об одном:

Пусть тот солдатик выживет в палате.

На койке ржавой, третьей от окна,

Под морфия инъекцией, под платом

Немого жара. Там – идёт война.

Здесь – скорбный бой немеркнущей палаты.

Я вижу вас. Близ швабры и ведра.

В огне стерильной операционной.

Стоящих до полночи, до утра

На вахте лазаретной и бессонной.

Девчонки, школьницы ещё вчера.

Хирурга понимают с полуслова.

Кровавый шёлк больничного ковра.

Вы сёстры милосердия святого.

Вы видите в лицо уродку-смерть.

Калечную. Глухую. Ледяную.

Вы шепчете: тебе нас не посметь

Всех перебить. Мы, весь народ, воюем.

Мы русские. Весь русский лазарет.

Порвём мы на бинты свои рубахи:

Казах, якут, татарин. Смерти нет.

И боли нет. И времени. И страха.

И только там, в ночи, я вижу вас,

С термометром и полным жизни шприцем,

С пронзительным свеченьем слёзных глаз,

В полночной тьме разрушенной больницы.

И лица тех военных медсестёр —

Как родовые строгие иконы.

Во времени ином горит костёр:

Так чудотворно, так неизречённо.

И на колени мысленно встаю

Пред каждым сестринским,

во мгле плывущим ликом:

Родные, забинтуйте жизнь мою,

Израненную памятью великой.

Рядом со мной, в лазарете моём,

рядом с операционным моим столом,

На поле боя, когда нельзя идти в рост,

только ползти.

В белых халатах, они все в грязи и крови,

они дом на слом,

Разбомблённый дом, Красный Крест,

на спине вдаль не унести.

Только на рукаве. Красный Крест мой – на рукаве.

Родные, вы ведёте войну со Смертию не в бою,

Не под грохот снарядов – здесь, на столе,

в простынёвой траве,

В белой, жгущей инеем, злой траве,

наискось разрезающей жизнь мою.

Хирургический стол. Милая! Скальпель! Иглу! Кетгут!

Веди бой за жизнь. Да, за жизнь. Да, за эту, юную, да.

Ты не знаешь, кто ранен вчера, кто умер сегодня,

и завтра они умрут;

Здесь, сегодня, сейчас – спасай эту судьбу,

ведь пришла беда.

Эту жизнь спаси! Этот мир спаси!

Да, вы все, слышите, Русский Мiръ.

Война, она только лишь началась.

Недавно. Вчера. Или века назад?

Дождь раненых идет стеной.

Река орущих, плачущих, над немыми людьми

Красным криком летящих,

руслом крови неудержно хлещущих в Ад.

А нам эту кровь останавливать!

Вату мне! Марлю! Жгут!

Бойцы выгибаются, болью исходят,

умирают у нас на руках.

Сараюшка возле села – наш лазарет.

Бессонный, кровавый труд.

На войне, видишь, как на войне.

Таблетками не убьёшь дикий страх.

Да, таблетки! Чёрт, закончились все,

товарищ военврач.

Инъекцию кордиамина! Закончился.

Адреналин! Есть ещё?! Есть.

Ой, сестричка, как же болит… сил нет, больно как…

Больно, боец, не плачь.

А хочешь, поплачь. Усни, боец.

Во сне пусть приснится весь

Тебе мир, за него воюешь, за него ранен,

за него и помрёшь,

За великий наш Русский Мiръ,

только утром, солдат, проснись,

Ну а ты, сестрица, к столу, валидол под язык,

скальпель не трожь,

Он стерилен, прокипячён,

разрезает жизнь вдоль, поперёк, вверх и вниз.

…а ты, слышишь, вставай, эй, солдат, утро уже,

Завтра Пасха, цвета неба яйцо Фаберже,

а доктор в карман рукой – шасть, ничего не пойму,

Кусок сахару, завалялся в кармане,

в табачных крошках,

не побрезгуй, держи,

То тебе подарок, сестра, ой, доктор, спасибо,

нужно вам самому,

А больной что лежит, не проснулся, груз двести,

да брось, не дрожи,

Наступаем, свернём лазарет,

нам теперь лишь вперёд и вперёд,

Ну да хватит трястись, побледнела вся,

на, нашатырь нюхни,

Отступает враг, наступаем мы,

и больше никто не умрёт,

Все уже герои, а значит, бессмертные,

ночью над лазаретом огни,

Недвижимых раненых что, бросать,

спокойно, за ними обоз придет,

Да, бросать, сестра,

доктор, я не могу, они так смотрят, они кричат,

Не бросайте нас, доктор, сестриченька,

белых простынок слепой ледоход,

Я остаюсь, товарищ военврач, ни шагу назад,

Нарушить приказ – трибунал, я знаю,

расстреляйте меня,

Я сама выносила из боя раненых,

товарищ мой военврач,

По земле расстелена плащ-палатка,

и я, ухватясь за край, тащу посреди огня

И ползу по земле, и тяну, волоку и тащу,

и тащу, хоть плачь,

Эту жизнь – через смерть!

Господи, ее к медали приставь!

Что вы там бормочете?! Присягу?! Устав?!

…что у тебя в санитарной сумке, сестра моя?

Йод. Вата. Бинт. Марля. Спички. Вода.

Больше ничего нет.

Ой, наврала. Спирт во фляге. А ещё смена белья.

А ещё фонарь и свеча: в темноте должен быть свет.

Вам, хирургам, спирт под расписку дают.

А мне сунул в сумку наш командир.

Так небрежно, косился в сторону.

…а я на бинты рвала с себя бельё.

Рубашонкой моей, в лоскуты разодранной,

зиянье кровавых дыр

На века заматывала,

бинтовала войны проклятой дымное бытиё.

Рубашонка моя, ещё теплая…

тела моего живое тепло…

Часто думала: вой снаряда —

и нет лазарета, и меня тоже нет.

Солнце вижу коричневым, в чёрных тучах,

сквозь копотное стекло.

Доктор, я остаюсь.

У меня в сумке бинт, спирт и свет.

У меня в сумке Время. Нет, вам его не покажу.

Оно не кричит. Не плачет. Оно тяжело молчит.

Завтра наша победа.

Нет, товарищ хирург, я не боюсь, не дрожу.

Я просто горю, в белом халате свеча,

Красный Крест, в чёрной ночи.

Нам храбрости не занимать.

Хирурги – наши генералы.

Молчит моя медичка-мать,

Она сегодня так устала.

Вот табурет и коридор.

И руки бросить на колени.

Кричат солдаты – страшный хор —

Поверх бинтов, снегов, ранений.

Они кричат поверх смертей.

Поверх атаки лиц незрячих.

Сестрица, чаю им налей

И с ложки покорми лежачих.

Нам ярости не занимать.

Освободим, спасём мы землю.

Молчит моя святая мать,

Закрыв глаза, минутно дремлет.

А завтра снова будет бой.

Злой. Ожидаемый. Внезапный.

Побудь наедине с собой.

Меня родишь ты завтра. Завтра.

Прицел был точным и неистовым.

Полярной ночи встало пламя

Над сухо прозвучавшим выстрелом.

И мачты глянули – крестами.

– Попал, Никола!..

– Мясо доброе…

– Спускайте трап – айда за тушей…

Сиянье Севера меж рёбрами

Стояло, опаляя душу.

Но близ медведицы, враз рухнувшей

Горой еды, добытой с бою, —

О, что-то белое, скульнувшее,

Молящее забрать с собою!

Был бел сынок её единственный —

Заклятый жизнью медвежонок.

Во льдах скулёж его таинственный

Слезою тёк, горяч и тонок.

Я ствол винтовки сжал зачумленно.

Братва на палубе гудела.

Искуплено или загублено,

Чтоб выжить, человечье тело?!

Сторожевик, зажат торосами,

Борта зальделые топорщил.

И я, стыдяся, меж матросами

Лицо тяжёлым смехом морщил.

О жизнь, и кровь и гололедица,

Родимые – навеки – пятна!

Сейчас возьмём на борт медведицу,

Разделаем, соля нещадно.

И знал я, что теперь-то выживем,

Что фрица обхитрим – еды-то!..

И знал: спасительнейшим выстрелом

Зверюга Божия убита.

И видел – как в умалишении —

Себя, кто пережил, кто спасся:

Все глады, моры и лишения,

Все горести

и все напасти!

Все коммуналки, общежития,

Столы, богаты пустотою,

И слёзы паче винопития

В дыму дороги и постоя!

Всю жизнь – отверстую, грядущую!

Всех женщин, что, убиты мною,

Любимые, единосущие,

Ушли за вьюгой ледяною!

И ту, отчаянней ребёнка,

С медовым и полынным телом,

Скулящую темно и тонко

Над мёртвою постелью белой…

………

Но маленький комок испуганный

Точил свой плач у белой глыбы.

Но Время, нами так поругано,

Шло крупной медленною рыбой.

Но палуба кренилась заново.

Но плакал, видя жизнь – нагую.

Но страшно обнимало зарево

Наш остров ледяной

Колгуев.

Сёстры мои! Сестрички!

Бомбили… стреляли… взрывали…

Родимые сёстры мои! Лучезарные птички!

Вы глаза бойцам закрывали…

вам глаза бойцы закрывали…

Над вами шептала неслышно:

Господи, Ты Сам их в Мiръ Иной проводи.

А как там, в Мiре Иномъ? Идут ли из крови дожди?

Райский там Сад цветёт – или война грохочет?

Рушатся зданья? Кричат, умирая, люди в полночи?

А говорят, тело умрёт, а душа бессмертна…

летает на воле…

А больно ли в Мiре Иномъ? Плачут ли там от боли?..

Милые, девочки мои,

светлые Ангелы последней войны!

Да, ты, вот ты. Снятся ли тебе светлые сны?

Ангел мой, Ангел в кровавом халате!

Санитарный поезд сегодня прикатит.

Раненый затылком видит полотно железной дороги.

Машину разбомбили. Смерть на пороге.

В конюшне, близ околицы, лошадь стоит,

впряжена в телегу.

У лошади глаза, как у человека.

Как у солдата, что только из боя.

Она медленно, отчаянно качает тяжёлою головою.

Сколько раненых, девочки, мы в телегу уложим?

Запахнись в тулупчик, собачий до дрожи.

Раненые не дрова. Увезём десять?

А сорок останутся? На чём жизни взвесить?

На глазок? На безмене? На весах с-под картошки?!

Громко орёт лазаретная кошка.

На лошадке трюх-трюх,

лётчик нас видит с неба, вражина,

Бомбу сбросит,

склонилась рябина до самого тына,

А раньше была красотка-война,

сабли, казаки, папахи,

А пули всё те же, и всё те же в кровище рубахи,

И всё так же по полю ползли вы,

девчонки в касках,

И такие же танки навстречу,

сатаны стальные салазки,

Раскатают в кровавый блин,

а вам жизни спасать, вам смерти не надо,

Умереть лучше завтра, до рыдания, до снегопада,

А вам каски что миски, вы из них частенько едите,

То картовь, то кашу, то паутины морозные нити,

Повар на кухне вам половником из котла наливает

То сон, то хмельную явь, и музыка хлещет живая,

Эти песни про нашу Победу, мы победим,

всё будет как надо,

Сестрички мои, всё в руках горит,

бегу от солдата к солдату,

Перевязок конвейер, кручусь как челнок,

одна рана, другая рана,

А доктор все шьёт-зашивает, великий портной,

от смертей уже пьяный,

Доктор, дай помогу, я с иглой управляться умею,

Пока кетгут сквозь кожу тяну, и сама поседею,

Обезболить! Укол! Есть, товарищ хирург!

Попаду в вену с ходу,

Шприц оружье моё,

свеча над молитвой святого народа,

Лазарет это храм, в нем молюсь по утрам,

по ночам всё читаю молитвы,

Лазарет моя вера, надежда,

моя последняя битва,

Лазарет то любовь моя, ночь без сна,

с бедными криками боли,

Всей молитвою стонет война,

всей атакой солдатской отчаянной доли,

Лазарет это бой мой,

я каждый день, каждую ночь в нём воюю,

Нет медикаментов сегодня, а есть любовь,

ею ненависть перебинтую,

Операция, нет анальгина, щепку в рот, и грызи,

чтобы боль не выпустить в крике,

Операция, во имя Отца и Сына,

и Дух Святой малюет во тьме золотые лики,

То солдаты мои, я умру от любви,

к каждой душе живой, что страждет на койке,

Это наш военный Гомер, Илиада кровавых сфер,

запах зимней полынной настойки,

Шприц моё копьё, и моё забытьё,

и прозрачный патрон,

вы лишь ранены, вы не убиты,

Вы не прокляты, нет,

вы не преданы, не разлюблены, не позабыты,

Вы на койках, на панцирных сетках, а мы сёстры ваши,

Мани, Веры, Ирины, Нади, Насти, Лары, Любы и Глаши,

Это страшно и больно, молитва и мужество,

жить под огнём и под пулей,

Надо жить, милосердие, надо любить,

мы сегодня на грош не уснули,

Все родные бойцы, всем медсёстры родня,

всем судьбу обезболить напропалую,

И безногим, безруким, безглазым, дай я тебя поцелую,

И опять наклоняюсь, и выживу нынче едва ли,

Целовали меня мои раненые, умирающие целовали,

Яко в церкви: в щёки, в лоб, со слезами,

как в Пасхальные светы,

То предсмертная Пасха,

Твой поцелуй, Господи, без ответа,

Вы глаза бойцам закрывали…

вам глаза бойцы закрывали…

Родимые сёстры мои! Лучезарные птички!

Бомбили… стреляли… жгли… пытали…

казнили… взрывали…

Война. Ночи без сна. Сёстры мои! Сестрички!

Сегодня в лазарет наш с далёкой ли дали

Совсем цыплёнка юного, мальчонку привезли.

Из кузова сгрузили и на руках внесли

В огромную палату: в крови, снегу, пыли.

Обмыть мальчонку надо! Всё чистым быть должно.

А нянечка-старуха так молится в окно.

На Солнце, как на Спаса… икона – небеса…

Зовите вы хирурга! Жить парню полчаса!

Хирург бежит, вздыхает, всю видит боль-беду.

Реку переплывает, идёт-бредёт по льду.

Реку войны и скорби, и простынь, и пелён,

Реку судьбы и смерти, реку иных времён.

А мать моя, сестричка, рукой зажала рот:

Такой солдат молоденький, а нынче вдруг умрёт!

Не умирай, шептала, держись, не умирай,

Во что бы то ни стало держись и побеждай!

Зажимы подавала… Стояла у стола…

А нянечка-старуха молилась и ждала.

А нянечка святые все путала слова,

Молилась как умела, молилась от себя…

Хирург над страшной раной творил последний шов.

Шагнул назад, как пьяный, без сил, в поту, без слов.

Солдат, мальчонка бледный, последний дух и дых.

Он снизу вверх застыло смотрел на нас, живых.

И мать моя, сестричка, отбросила зажим,

И тихо так и горько заплакала над ним.

А нянечка молилась, молилась всё равно,

И Солнце бинтовало разверстое окно,

И Бог молитву слышал, в слезах смирен и тих,

И в небе Сам молился за мёртвых и живых.

Сестра милосердия. Твой лазарет.

Раненых – огляди.

Бойцы лежат тихо. Сочится свет.

Крест на каждой груди.

Герои войны. Военный хирург

в каптёрке – ночь!.. – задремал.

Бинт, марля звёзд. Мир горек и прост.

Верблюжий жар одеял.

Ах, этот скальпель… его лезвиё

насквозь времена пробьёт.

Да, жизнь спасти. Подержать в горсти

стерильный марлевый лёд.

Никто не умрёт. Эта вера в Дух…

в его царенье и край…

И днём, и в ночи чертоломь за двух,

сестра, только не умирай.

Двужильна ты. Свет – над головой.

Война – до Победы – всегда.

Вчера – умирал. Сегодня – живой.

Горят, кричат города.

Сестра милосердия. Твой солдат.

За раненых – помолись.

За Русский Мiръ. Ни шагу назад.

За свет. За Бога. За жизнь.

Россию невозможно победить.

Россия победит сама. Гляди:

Война закончилась, и оборвалась нить…

О нет, война пребудет впереди.

На крепкой нити – ожерелье войн.

Тки, Пенелопа, красный свой ковер!

Победа будет, Мiръ, ты будь спокоен,

Взойдет заря, и выйдем на простор.

Утихнут выстрелы. Не будет литься кровь.

Я расстегнула белый мой халат.

Горелки газовой огонь. Не надо слов.

Их больше нет. Все времена – назад.

Вот боль. Вот смерть. Всё будет, как и впредь.

Иной войны полнощной не боюсь.

Солдат, усни. Не надо так смотреть

Тебе в огонь. Погаснет, ну и пусть.

Мы преподали Мiру наш урок.

Да, жизнями. А чем ещё платить,

Чтоб не пустить проклятье на порог,

Чтобы любви не оборвалась нить?

Победа завтра. Зимняя заря.

Полынный запах. Хладный лазарет.

Пойми, пойми, что было всё не зря.

Что сатаны уже за гранью – нет.

История, я только медсестра,

Нет никого, лишь Бог один со мной,

Хирург зашьёт разрезы до утра,

Ребёнок кровью плачет за стеной,

Я на солдат глазами матерей,

Глазами всех родных икон гляжу,

Встаю в проёме выбитых дверей,

Теку родною кровью по ножу,

По скальпелю, по тьме, по лезвию,

По звёздам, по отчаянной судьбе:

Господь, возьми Ты, Отче, жизнь мою,

А им – отдай. В ночи молюсь Тебе.

Вы все живые, убитые, в Боге.

Вы все в крови Его течёте.

Он ваш заступник при пыльной дороге.

Уповайте на кров Его в истоке, в излёте.

Он разорвёт сеть, что на вас накинут.

Он отведёт кровавых словес канонаду.

Его нежные пальцы у вас из сердца вынут

Иглу-отраву – а втиснут – отраду.

Вы под крылом Его все – лежите.

Правда Его щетинится оружьем

Вокруг вас. Прядутся ночные нити.

Но никогда уже

ничего

вам бояться не нужно.

Пуля летящая свистит над вами.

Бес хохочущий – у ног, обугленный, в корчах.

Тысяча падёт – тьмы тем мощное пламя

За вашими спинами – вашу войну окончит.

Глядите, герои, очами родными!

Богом прощены смертельные раны.

Богом повторено каждое имя —

Груз двести уйдёт в больные бураны.

Богом отпущены, раскрошены ситным —

Военным голубям – все грехи ваши:

Все грёзы о жизни пред Адской битвой,

Весь хлебный запах апрельских пашен.

Парни! Вы же так мало жили!

Прожили на свете лишь света кусочек.

В атаку бежали, в поту, в соли-мыле,

Сапогом давя морзянку тире и точек…

Сапогами прожигая землю чужую,

Сапогами сбивая кандалы и оковы…

Уповаю на вас! К вам прихожу я,

Как на исповедь к батюшке в ризе парчовой!

Не придёт к вам зло. Не разрежет рана

На куски – тело, на ломти – сердце.

Вы, ребята, вы сгибли слишком рано,

И от вашей смерти нам некуда деться!

Бог на вас невесомых Ангелов спустит.

На руки они вас, убитых, подхватят.

И вас снова мамаши найдут в капусте,

И принесёт в клюве аист

к родильной кровати.

И ни аспид, ни василиск не страшен.

И ни лев, ни змей…

не солгу… не отрину…

Вы стоите крепче кремлёвских башен,

Хоть лежите в тесных глухих домовинах.

И ваш сон зорче любого дозора.

И ваш стон слышат по всей земле человеки.

И Господь,

во избежанье тоски и позора,

Вас в улыбку Свою ясную

обращает

навеки.

Затягивает в бездну, и отступать нельзя.

Жизнь длится бестелесно, по радуге скользя.

Я знаю неизбежность. Я знаю правды страх.

Я – санитарка беглая с ребенком на руках.

Куда бегу от войн я? От деток и отцов?

Безумна и спокойна… улыбка вместо слов…

Юродивая песня: о, кто вас защитит?..

Рыдая, кто воскреснет, кто все грехи простит?..

Глаза детей огромны. Ребёночек, не плачь!

Мiръ – царские хоромы, пожар, в ночи горяч.

Война идёт, бесстрастна. Горят крыльцо, порог.

Прошу, полейте маслом на лбу дитя ожог!

Товарищ врач, мне часто святые снятся сны:

Торжественное счастье придёт после войны!

Обнявшись, все танцуют… на площадях, в ночи…

И музыка милует… ах, песня, не молчи…

Ни у кого не выйдет героев, нас, убить.

Ни у кого не выйдет нас, доктор, погубить.

Палата стонет, дышит… несётся время вскачь…

Заснул мальчонка… тише, товарищ военврач…

Война, она такая. Смерть рядом. Прилетит.

Я плачу, прижимая к груди младенца. Спит.

Не мать я. Санитарка. Отломок голытьбы.

Такого я подарка не ждамши от судьбы.

Вчера его родные сгорели все, дотла.

Они теперь святые. Их обнимает мгла.

И вот я среди боли, с ребёнком на руках.

Война, а ты доколе? Рассыпься ты во прах.

Иду между боями, по радуге скользя.

И наступает пламя. И отступать нельзя.

Сестра, родная, моя летняя, вот ты, ты, да.

Помнишь меня, последнего? Раны сочти, года.

Ты подползла ко мне. Разрывы гремят вокруг.

Я лежу навзничь в грязи, огне, не чую ни ног, ни рук.

Рука перебита. Дошло.

А у тебя из сумки ножницы выпали, нож

Потерялся. Снаряды рвутся. Вместо крика лишь дрожь.

Ни ножа. Ни ножниц. Лицо приближаешь.

Улыбка. Зубы. Мне

Грызла зверицей мышцы и кожу,

я думал: это во сне.

Мягкие ткани. Ужас и дым.

На землю плевала кровь.

Слезами залейся. Горем упейся.

И снова: волчицей, без слов.

Резать жизнь зубов остриями! Это надо суметь.

И перегрызла. Вот боли пламя. Бинта белая плеть.

Ах ты!.. что?.. бинта не хватило.

Стащила с плеча едва

Гимнастерку. С неженской силой

оторвала рукава.

Я помню, что шептал тебе я,

солдат, безрукий, в бреду:

Сестра, ты вся моя семья… в огонь за тебя пойду…

Бинтуй скорей… мне снова в бой…

сейчас… скоро… опять…

А победим – вернусь за тобой…

будем на свадьбе гулять…

В атаку пойду… убью врага…

во имя твоё, сестра…

Люблю тебя… ты мне дорога…

мне в бой… сейчас… до утра…

А ты на меня глядела так,

будто я умер уже,

А ты была мой Родины флаг

на дымовом рубеже,

А ты слышишь, помнишь, как я умирал,

я просто так оживал,

Я просто так тебя обнимал,

так тебя целовал,

Сестра, ты ниже ко мне наклонись

всем инеем зимних трав,

Сестра, да ты вся моя жизнь,

пустой гимнастёрки рукав,

На кровотеченье немые жгуты,

наложенные стократ…

Сестра, да, это ты… Поцелуй. Губы горят.

Все мы, все до войны жили в мире.

И я тоже, я тихо жила.

Кошки тёплые в тихой квартире.

Письма старые – в печке – дотла.

О войне мы не думали думу.

Умотаюсь я – сон не идёт.

Время движется мощно, угрюмо.

Годы-месяцы наперечёт.

И когда утром радио резко,

Лютым взрывом, рвануло в зенит,

Я откинула вдаль занавеску,

Я услышала: сердце звенит.

И стояла я с мокрым, солёным,

Вмиг ослепшим от горя лицом,

И катил на меня с небосклона

Ураган, весь прошитый свинцом,

И на Мiръ, как на старое платье,

Я, прощаясь, глядела в окно —

Медсестра в опалённой палате,

В лазарете, забытом давно.

Здесь, под этим выгибом холма, женским Саур-животом,

Здесь все предки мои, не сойти с ума;

здесь мой Саур-дом.

Дом, что брошен был века назад. Я далёко ушла.

Дом, букварём твердимый стократ: на краю стола

Каша, масло, галушки, борщ… Я шахтёрская дочь.

Я отсюда ушла, будущим тяжела,

прямо в ночь.

Дождь встаёт стеной. Дождь один со мной.

Даждь нам днесь

Наш насущный хлеб, Господи, ситный снег,

Пасхальную взвесь.

Ветер, он почти разрыв, ещё немного – снаряд…

Ветер, он на войне ещё жив, а про нас что говорят?

Рано я ушла. Мне кричали: эй! Вернись домой!

А передо мной – простор, косогор, хоровод, костёр,

бесноватый немой.

Хатка, чугунки, рушники… не могу, реву от тоски…

по Украйне в плацкартном вагоне трястись —

плакать не с руки, здесь вот похоронены беляки,

здесь – красные пареньки,

здесь Павло Наливайко скакал на коне,

здесь Тарас Бульба горел в огне,

родив нашу жизнь.

Я шахтёрская дочь. Я далёко ушла. До Расеи дошла.

До Сибири, молясь, добрела.

Только уголь с лица забыла стереть, со скуластой щеки —

Ни Байкал не смыл, ни Амур не плеснул, на скуле

так и осталась мгла,

Саур-мгла, Саур-ветла, Саур-полынь,

и сжаты мои Саур-кулаки.

Я видала, откуда в иные века течёт Герой-река.

Гуляй-поле откуда растёт.

Подопригора и Перебейнос любили меня до слёз,

а слёзы ножами резали рот.