Валашский дракон - читать онлайн

Часть II

Проснулся Джулиано, по обыкновению, поздно, а вот учитель, как и многие старики имевший привычку подыматься с рассветом, уже принялся за дела. Сидя за столом и иногда взглядывая в окно, откуда за черепичными крышами домов был виден краешек реки и дальний берег, престарелый живописец что-то малевал углём на листе бумаги.

Утро выдалось чудесное, и пусть окно смотрело на северо-запад, из-за чего солнечные лучи могли проникнуть в комнату только к вечеру, ничто не мешало уже спозаранку любоваться красотой небесных сфер, чистых и безоблачных. Обрамлённый оконной рамой и оттенённый лёгким полумраком комнаты, голубой цвет в вышине казался ослепительным и прозрачным. Джулиано даже задумался, как лучше смешать краски, чтобы передать этот оттенок, но, конечно, смешивать собирался не сейчас, а после – к примеру, на следующей неделе, когда не будут отвлекать разные дела.

Сладко потянувшись, юноша спрыгнул с постели и в очередной раз мысленно проклял старуху, которая вчера обещала лучшую комнату задёшево, но не сказала, что кровати там не две, а одна, большая. Очевидно, именно по этой причине комната не пользовалась спросом у проезжающих, большинству которых не хотелось раскошеливаться, чтобы снимать такие апартаменты одному, а вдвоём неудобно. «Так ведь и придётся все ночи слышать храп над ухом», – подумал Джулиано, надевая башмаки, а затем подошёл к столу и заглянул учителю через плечо, чтобы посмотреть рисунок.

На листке запечатлелись узнаваемые изломы крыш и волнистая линия гор на горизонте, но в то же время пейзаж чем-то неуловимо напоминал Тоскану. Наверное, старик, который имел уже не настолько острое зрение, чтобы зорко видеть вдаль, рисовал не совсем с натуры – больше по памяти.

Внизу за окном кудахтали куры, а мужской и женский голос переругивались на непонятном языке. Мужской голос, вероятнее всего, принадлежал хозяину постоялого двора, а женский – старухе, и эти звуки вернули молодого флорентийца к мыслям о насущных вещах, например, о завтраке для учителя и для себя.

Завтракать флорентийцы предпочли в комнате, чтобы старику не пришлось лишний раз ковылять по лестницам. К тому же в нижнем помещении сделалось тоскливо, ведь ватага во главе с Лаче уже давно отплыла дальше по реке, а ученик придворного живописца с учителем остались в гостинице единственными постояльцами.

После завтрака, выйдя на воздух, Джулиано с удивлением обнаружил, насколько ошибся вчера, думая, что приехал в город, ведь оказалось, что это скорее деревня.

Дома здесь были хоть и каменные, но почти все одноэтажные, так что в светлое время найти постоялый двор – с двумя-то этажами! – смог бы каждый желающий. Трактир стоял на узкой улочке, вылезшей хвостом на склон большого холма, причём трактирное заведение находилось на самом кончике хвоста, в самой высокой точке, поэтому не только само хорошо просматривалось издалека, но и позволяло постояльцам свободно оглядывать окрестности поверх заборов.

Заборы в Вышеграде строились на удивление низкие. Наверное, здесь жили люди бедные, ведь известно, что только богачи стремятся ставить забор повыше, а у бедняков всё напоказ.

Оглядывая соседние дворы, флорентиец видел, как сушится бельё на верёвках, как люди копаются в огородах с пока ещё пустыми грядками и как дети играют в догонялки на перекрёстке в конце улицы, а вместе с ними бегает некая собака и тоже стремится принять участие в игре.

Даже трактирщик, давший приют флорентийцам, не казался зажиточным человеком, хоть и поставил себе высокую ограду и крепкие ворота. Вчера вечером гостиница казалась неприступной крепостью, а теперь Джулиано видел, что внушительный забор стоит лишь со стороны улицы, а на углу обрывается и далее – по тому краю, что граничит с соседями, – продолжается низенькой дощатой загородкой. Задворки трактира выходили на необжитую часть холма, поросшую непроходимым кустарником, поэтому они не нуждались в ограждении, а четвёртая сторона двора упиралась в склон, частично срытый и укреплённый каменной кладкой.

В этой каменной стене виднелась тяжёлая дверь погреба, который, как по опыту знал Джулиано, должен горизонтально уходить в глубь земли шагов на пятьдесят и заканчиваться тупиком. «Хорошо бы, это оказался не только винный погреб, но и кладовая со снедью», – подумал флорентиец, уже прикидывая, не удастся ли наведаться в эту кладовую хоть раз тайком от хозяев, ведь бесплатная еда лишней не бывает.

Ученик придворного живописца рассеянно оглянулся по сторонам, но тут его внимание привлекла одна из гор, которые высились над селением и прижимали его к Дунаю. Покрытая серо-бурым лесом, как и все окрестные вершины, она вздымалась к небесам выше других и была увенчана цитаделью-короной.

«Вот это удачно, – решил Джулиано. – Значит, не нужно ни у кого спрашивать дорогу в крепость», – ведь местные жители отняли бы у него кучу времени своими разговорами, а юноша, хоть и любил поговорить, но ненавидел отвечать на одни и те же вопросы. В частности, он устал объяснять венгерским обывателям, что во Флоренции нет короля, а есть республика, которая весьма отличается от монархии, но венгры упорно не хотели уяснить себе, как же это так.

Терять время ученик придворного живописца не хотел ещё и потому, что должен был поскорее попасть к коменданту крепости и утрясти все формальности, дав возможность учителю приступить к выполнению королевского заказа. Джулиано и так уже проспал, поэтому теперь следовало торопиться. Он подошёл к круглому каменному колодцу во дворе, тщательно вымыл лицо и шею, затем вернулся в комнату, надел куртку и плащ, взял бумагу с королевской печатью, упрятанную в кожаный чехол, после чего, объявив учителю, куда идёт, удалился.

Спустившись со второго этажа, Джулиано попрощался со старухой, протиравшей столы в нижней комнате, на выходе кивнул трактирщику, коловшему дрова возле крыльца, пересёк двор и уже собрался выбраться за ворота, но тут услышал, как его окликнули:

– Господин Питтори.

Флорентиец вдруг осознал, что его окликнула девица. Он оглянулся, и в это мгновение оправдались его самые радужные ожидания. Голос действительно принадлежал дочке трактирщика, а сейчас она быстро шла к воротам от дверей кладовой и приветливо улыбалась.

– Есть ли у господина Питтори немного времени? – спросила светловолосая красавица, подойдя к юноше на расстояние вытянутой руки.

– Разумеется! – с жаром ответил тот. – Сколько угодно времени. Хоть час, хоть целый день, а при необходимости и вся моя жизнь в твоём распоряжении. Что ты хотела?

– Целая жизнь? – хозяйская дочка притворно удивилась. – Так много мне не надо. Я только хотела спросить…

– Что именно?

– Бабушка сказала мне, что господин будет часто ходить в Соломонову башню.

– Да, наверное.

– А сейчас господин идёт туда?

– Сейчас я иду к коменданту крепости.

– А в Соломонову башню?

– Вероятнее всего, нет, – ответил Джулиано, но, увидев на лице красавицы тень разочарования, поспешно добавил. – А может быть, и зайду.

Девица, услышав это, снова оживилась, сделалась приветливой:

– Если это случится, могу ли я попросить, чтобы господин рассказал мне про всё, что увидит в башне?

– Конечно, я тебе расскажу, – произнёс Джулиано, весьма обрадовавшись неожиданному поводу завести прочное знакомство с хозяйской дочкой. – Но почему такой прелестной девушке, как ты, нужно что-то узнать про такого ужасного человека, как Дракула?

– Про врагов надо всё знать, – ответила красавица, перестав улыбаться, и теперь её лицо стало почти суровым. – Про врагов надо всё знать, – повторила она, – а мы живём в этом городе уже не первый год, но до сих пор мало чего нового выяснили про узника. Нам известно почти то же, что было известно до приезда.

Теперь, когда Джулиано понял, что движет его собеседницей, он смог легко подладиться под её речь:

– И ты хочешь, чтобы я обрисовал тебе во всех красках это чудовище?

– Да! – воскликнула девица, будто заранее готовясь услышать нечто интересное.

– Хочешь, чтобы я рассказал, как он себя ведёт и о чём говорит?

– Да, – красавица кивнула.

– А тебя заинтересуют истории об этом человеке, которые я, возможно, услышу от его тюремщиков?

– Да.

Наверняка дочка трактирщика хотела собрать сведения об узнике не только потому, что считала этого человека врагом, но и потому, что сама являлась заядлой сплетницей. Эту страсть к сплетням можно было использовать, и юный флорентиец решил сделать пробный шаг:

– Скажи хоть, как тебя зовут. Ведь я должен знать, для кого стараюсь, добывая сведения про Дракулу.

Девица перестала улыбаться, как и в предыдущие два раза, когда Джулиано обещал отдать в её распоряжение свою жизнь и назвал прелестной. Наконец, она снисходительно усмехнулась и ответила:

– Я скажу своё имя, когда господин вернётся.

* * *

Когда будущее кажется туманным и мрачным, а в настоящем не происходит ничего значительного, то мысль невольно обращается к прошлому. Наверное, поэтому Влад, сидя взаперти в Соломоновой башне, часто вспоминал прежние годы и даже детство, когда он, ещё совсем карапуз, ведомый за руку нянькой, поднимался по крутым лесенкам в покои матери, а мать осматривала сына со всех сторон и трепала за щеку, будто проверяя, достаточно ли упитан.

«Как же вышло, что этот карапуз вырос в человека, которого все вокруг считают великим злодеем? – спрашивал себя узник. – Неужели я это заслужил? Нет, не заслужил! И злодей не я, а те, кто меня так называет. Я всегда поступал по справедливости, а потому если и творил зло, то лишь в ответ на зло, сотворённое другими! А теперь зло, которое причинили мне, забыто. Все помнят лишь то, что сделал я… Нет… И это не так! Никто уже не помнит, что я совершил на самом деле. Всё, содеянное мной, молва увеличила во сто крат, а затем извратила. Я не заслужил той славы изверга, которой овеян. Не заслужил!»

Вместе с этими горькими мыслями к Владу приходило и другое воспоминание – как он, уже подросший, нечаянно застал отца молящимся на коленях перед иконами. В те годы родитель ещё не успел сделаться князем и просил Бога о помощи, шепча что-то. Маленький сын не сразу, но всё же распознал в отцовой речи текст одного из псалмов и удивился: «Почему не молиться своими словами?» Теперь же, в Соломоновой башне, казалось, что тот псалом как нельзя точнее выражает чувства всякого, у кого почти не осталось надежды.

– Услышь меня, Господи! – молил родитель. – Враг растоптал мою жизнь, вверг меня во тьму, и я не вижу дневного света, как не видят его мёртвые.

Отец говорил так, потому что расстался с прежней жизнью, которую вёл в румынской столице, был вынужден скрываться на чужбине, тосковал, и красота белого света для него померкла. Теперь же и Влад, сидя в Соломоновой башне, молился так.

«Враг растоптал мою жизнь, – думал он, – посадил в темницу, и пусть в окно своей сумрачной тюрьмы я вижу солнце, но ничего не могу делать и проку от меня столько же, как если бы я уже умер. Пусть мне не угрожают смертью, но душу мою хотят поработить».

В псалме так и было сказано: «Враг охотится за моей душой», – и теперь Влад со всей ясностью понял, что они означают. «От меня хотят, чтобы я покорился, – мысленно твердил узник. – Хотят признания, будто я мучитель невинных и что все наговоры на меня – правда. Моим врагам кажется, что признание – это только пустые слова, которые легко произнести, но если я назову ложь правдой, то потеряю последнее, что у меня осталось, – надежду, что время всех рассудит и что я обрету достойный облик хотя бы в глазах потомков».

– Я совсем упал духом, а сердце моё в смятении, – когда-то говорил отец Влада, обращаясь к Богу словами псалма, а сейчас узник Соломоновой башни чувствовал то же самое, хоть и старался бодриться. «Неужели не на что мне уповать, кроме чуда? Но ведь есть же друг Штефан, который в силах мне помочь. Он непременно попытается. Я ведь выручал его не раз. Не мог он забыть о моих прежних услугах. Не мог!»

Когда Влад после смерти молдавского князя Богдана проводил осиротевшего Штефана в Трансильванию, это была лишь одна из услуг. Правда, довезя друга до трансильванских земель, Влад вскоре его покинул, потому что оказался выпровожен из этих пределов под конвоем и не мог остаться. Так уж вышло, что могущественный венгр Янош Гуньяди, давний враг Влада, приютил у себя Штефана, но «провожатого» выслал, и друзья снова встретились лишь через пять лет. К тому времени Владу уже удалось вернуть себе румынский трон, а Богданов сын, узнав об этом, приехал в Румынию, чтобы снова просить помощи, но теперь уже хотел противоположного – не покинуть Молдавию, а вернуться в неё и получить молдавскую корону.

Влад и во второй раз не отказал, однако сейчас, сидя в башне и вспоминая ту встречу, чувствовал укоры совести. «Я гордился вновь обретённой властью, поэтому говорил с другом немного свысока, и пусть он из-за своего телячьего простодушия не замечал этого, но я-то помню, как всё было».

Сейчас Влад понимал, что чувствовал Штефан, обращаясь к нему за помощью: «Он надеялся на меня так же, как я теперь надеюсь на него, а нынче мой друг крепко сидит на молдавском троне и сам имеет право говорить со мной, неудачником, свысока».

Давняя встреча, о которой вспоминал узник Соломоновой башни, случилась ясным зимним днём незадолго до Рождества. Влад, уже три с половиной месяца как обосновавшийся в отцовском дворце в Тырговиште9, был весьма доволен жизнью и оставил привычку сидеть, будто нахохлившись. Теперь он держал спину прямо, как положено правителю, и сделался важным.

Влад принял Штефана, обедая в одной из комнат личных покоев, весьма просторной, а её стены, прямо-таки светившиеся новой побелкой, разительно отличались от закопченных стен корчмы, где друзья имели обыкновение беседовать в прежние времена.

Румынский государь сидел за длинным столом, за которым легко уместилось бы двенадцать человек, но трапезу с государем разделяли лишь двое. Оба были бояре, похожие друг на друга своими одинаково чёрными волосами и усами, умащенными, чтоб выглядели глаже и аккуратнее, а довершали сходство одинаково тяжёлые выходные кафтаны с замысловатыми застёжками на груди.

Первый государев сотрапезник занимал должность стольника и потому был обязан пробовать каждое блюдо, подаваемое Владу, а вторым стал начальник конницы по имени Молдовен, которого когда-то звали по-другому, но он взял себе новое имя-прозвище в память о том, что Влад вывез его из Молдавии и приблизил к своему двору.

Штефан, которого в комнате уже ждали, робко ступил через порог, поклонился, прижав к груди правую ладонь, и произнёс:

– Добрый день, Влад, брат мой.

Оглядевшись и заметив возле «брата» двух бояр-сотрапезников, гость на всякий случай поприветствовал их тоже:

– Добрый день и вам, жупаны.

– Добрый день, братец, – молвил румынский государь. – Давно не виделись. Рад тебя снова встретить, – однако он не встал со своего резного кресла, похожего на трон, чтобы обняться с другом, как бывало прежде, в Молдавии.

Где и как провёл Штефан те пять лет, что минули со времени расставания, Влад тогда ещё не знал – лишь видел, что друг изменился мало. Усы отросли подлиннее, но не придали своему обладателю мужественности, потому что в его глазах осталась всё та же доверчивость к людям, как у телёнка.

Одевался Штефан более чем скромно, и это заставило Влада призадуматься. «Я ведь помню, что из походной казны Богдана мы взяли достаточно золота, а Штефан растратил всё за пять лет? – молодой государь даже удивился немного, но тут же нашёл объяснение. – Наверное, помогал таким же скитальцам и раздавал щедрую милостыню нищим, вот и наступило оскудение в кошельке».

– Садись, угощайся. – Влад движением головы указал на кресло по правую руку от себя.

Штефан занял предложенное место и с некоторым замешательством оглянулся на боярина Молдовена, сидевшего за столом с того же краю, что и гость, – этот боярин показался знакомым.

– Как здоровье матушки? – спросил Влад.

– Моя матушка в добром здравии и укрепилась духом, – ответил Штефан. – С тех пор как она постриглась в монахини, Господь дал ей силы.

Богданов сын снова оглянулся на Молдовена, а Влад, видя замешательство друга, спросил:

– Узнаёшь? Этот человек служил твоему отцу, а теперь служит мне.

Молдовен сдержанно улыбнулся, и лишь стольник оставался безучастным наблюдателем этого разговора, молча пододвигая Штефану кушанья.

– Я полагаю, – продолжал Влад, – человек из Молдавии нам скоро понадобится, ведь он знает тамошнюю местность. К тому же он начальствует над моей конницей, что тоже весьма кстати.

Услышав это, Штефан сразу встрепенулся:

– Так тебе известно, о чём я хочу просить, брат?! – радостно воскликнул он, не видя предложенное стольником блюдо с форелью.

– Догадаться нетрудно, – ответил Влад.

– Так, значит, я приехал не зря? – продолжал радоваться Богданов сын. – Ты поможешь мне отвоевать мой престол?

– Да, – кивнул румынский государь, – я помогу тебе вернуть престол, на котором должен сидеть ты, а вовсе не Пётр Арон, который изловил твоего отца в Реусени и отрубил ему голову.

– Значит, ты дашь мне войско, брат? – вдруг запнулся Штефан.

Он спросил так, будто ему уже доводилось слышать «нет», а теперь он услышал «да» и, несмотря на всю свою неиссякаемую веру в людей, не верил своему счастью.

– Я не только дам тебе войско, но и сам пойду вместе с тобой в Молдавию, – ответил Влад.

Впоследствии ему довелось услышать, как молдавские пастухи, собравшиеся вечером у костра, рассказывали друг другу о том походе – они говорили, будто Штефан вёл армию сам, а Влад, спокойный за судьбу друга, остался дома. Это была чистейшая выдумка, но рассказ звучал с таким искренним простодушием, что румынский правитель мог только порадоваться за Штефана, которого народ столь сильно любил, что приписывал ему небывалые таланты. Наверное, молдаванам очень хотелось, чтобы их любимый правитель не только в зрелые годы, но и в юности проявил себя умелым полководцем, поэтому они сами не заметили, как стали выдавать желаемое за действительное. Спорить с теми рассказчиками Влад даже не пытался, потому что никому ещё не удавалось опровергнуть «правду», что идёт от сердца.

И всё же румынский государь помнил, как рассуждал в тот день, когда Штефан пришёл просить войско. «Нет, телёночек, – думал тогда Влад, – Своих воинов я тебе не доверю. Пусть ты мой друг, но и мои воины мне не чужие. Я их сам набирал, сам обучал стоять в боевом порядке, сам вооружал. Не далее как в прошлом году это было. Я ел с ними из одного котла и спал под открытым небом, как они. Я проделал с ними весь путь через горные перевалы до самых стен румынской столицы. Эти люди разделили бы со мной поражение, если б вернуть власть мне не удалось. А теперь, телёночек, ты просишь доверить этих воинов тебе и хочешь вести их неведомо куда? Не-ет. К тому же они и не пойдут за тобой. Они ведь тебя не знают, поэтому не станут повиноваться, как повиновались мне10».

Конечно, вслух Влад так не рассуждал, чтобы не ранить самолюбие Штефана, который меж тем с наивным беспокойством спросил:

– А не слишком ли я обременю тебя, брат, если ты пойдёшь со мной? Ты же будешь отвлечён от государственных дел. Я могу взять твоё войско и пойти сам.

– Дела подождут, – махнул рукой Влад, – но даже будь у меня важные заботы, я бы всё оставил, чтобы оказать тебе услугу. Я ведь понимаю, что, кроме меня, тебе никто не поможет.

– Это правда, – грустно улыбнулся Штефан. – Раздобыть войско не так-то просто. Я ведь сперва думал… – перед тем, как продолжить, гость виновато потупился, – я думал, что воинов даст Янку. Хоть ты с ним и враждовал, но у него был договор с моим отцом, и я надеялся, что Янку сдержит слово, а тот не говорил ни да ни нет…

– …пока, наконец, не скончался от чумы? – ехидно спросил Влад, не без удовольствия вспомнив о смерти ненавистного врага. – Я ведь говорил тебе много раз, братец, что ты скорее увидишь свой затылок без зеркала, чем дождёшься помощи от Яноша. Он ни о ком не заботился, кроме себя.

– Я помнил об этих словах, – будто оправдываясь, произнёс Штефан, – поэтому довольно быстро разуверился в Янку. Ты думаешь, что я до последнего часа его жизни надеялся на выполнение обещания? Нет. Я ещё несколько лет назад отказался от гостеприимства Янку и решил попытать счастья у ляхов.

– У ляхов? – румынский государь сперва решил, что ослышался. – То есть у тех, кто помог взойти на трон убийце твоего отца?

– Да. – Гость ещё сильнее потупился, заметив неодобрение друга и боясь, что тот заберёт назад своё обещание насчёт войска.

«До чего же этот Штефан миролюбивый! – меж тем подумал румынский государь. – Прямо святой! А вот я не таков». Не случайно Влад, стремясь добыть себе румынский престол, не обращался за помощью к венграм. Сама мысль о подобном обращении казалась предательством памяти отца и старшего брата, погибших по вине одного из венгров – Яноша Гуньяди. «А вот Штефан, значит, поступил бы иначе. Он следовал бы христианскому правилу прощать врагов», – рассуждал Влад и почему-то не мог одобрить эту христианскую терпимость, которую проявлял друг.

Штефан же, хоть и смущённый, не собирался говорить, что ошибся. Глядя на этого телёнка, румынский государь даже подумал, что тот не потупился, а скорее набычился и мысленно твердит, что не жалеет о своём обращении к полякам, ведь христианский закон велит прощать обиды.

– Моего отца убили не ляхи, а Пётр Арон, – вдруг промычал телёнок неизвестно откуда взявшимся басом, но затем продолжил своим привычным, более высоким голосом. – Я пошёл к ним в надежде восстановить справедливость, но ляхи мне не помогли. Я провёл у них довольно много времени. Даже успел жениться, родить сына и похоронить жену.

– И где же теперь сын? – спросил Влад, чтобы направить разговор, ставший неприятным, в другое русло.

– Пока живёт у моей матушки при монастыре, – отозвался друг.

– Ну, тогда с восстановлением справедливости надо поспешать, – заметил боярин Молдовен, до сих пор не сказавший гостю ни слова. – Ведь мальчонке недолго подрасти, и тогда в женском монастыре ему будет не место.

Влад беззвучно засмеялся.

– Я сам думаю об этом, – признался Штефан, тоже улыбнувшись, но тут же горестно вздохнул. – Одному изгнаннику тяжело, а вдвоём ещё тяжелее. А без денег мало от кого дождёшься помощи.

– Ты правильно делаешь, брат, что обращаешься ко мне, – подытожил румынский государь. – Вот что мне думается. Оставайся-ка здесь, у меня под крышей, сколько потребуется. Места во дворце много. К тому же удобнее будет обсудить, когда и как выступать в поход.

Влад сказал «обсудить», хотя на самом деле собирался решать всё сам. Штефан пытался давать советы, но друг неизменно отметал их.

– Когда мы пойдём в поход? Скоро? – спросил телёнок уже на следующий день после того, как переехал во дворец.

– Зимой воевать плохо, – ответил Влад. – Лучше подождём весны. Нагрянем в Молдавию в апреле.

– Почему не в марте? – удивился Штефан. – Март тоже довольно тёплый месяц.

– Нет, – усмехнулся румынский государь, – на март назначено у меня одно дельце, которое я не хотел бы отменять. К тому же оно наверняка поможет нам запутать наших молдавских супротивников.

– Как запутать? Скажи мне, – попросил Штефан, на что услышал:

– А оставил ли ты привычку откровенничать со всеми подряд, которую имел не так давно?

Через четыре месяца, в марте, Влад отправил в трансильванский город Надьшебен письмо11. Государь пенял, что в Надьшебене дали приют одному из претендентов на румынский престол и плетут заговор, чтобы свергнуть в Румынии законную власть. Заодно Влад припоминал давнюю обиду, нанесённую ему надьшебенцами. «Меня пытались захватить и убить», – утверждал румынский правитель. Обвинение было серьёзное. К тому же в письме делались намёки, что жители города Брашова, соседствующего с Надьшебеном, тоже имели отношение к произошедшему. Ожидать ответа на подобное послание вряд ли следовало, поэтому через неделю после отправки письма Влад просто пошёл на обидчиков в поход.

– А после мы пойдём в Молдавию? – спросил Штефан, чей конь шагал по дороге справа от Владова коня.

– Сначала разделаемся с моими обидчиками, а там решим, – невозмутимо отвечал румынский государь, любуясь зазеленевшими полями вокруг, тёмным лесом, покрывавшим дальние холмы, и еле заметной в голубой дымке горной цепью, что выглядывала из-за холмов впереди, на самом горизонте, и почти сливалась с небом.

– А может, решим сейчас? – не унимался Штефан.

– Если я сказал, что помогу тебе отвоевать престол, значит так и будет. Не торопи меня, – сказал Влад. – Почему ты не хочешь насладиться путешествием?

– Путешествием? – удивился друг. – Мы же едем на войну.

– Ах да, на войну, – непринуждённо ответил Влад, с удовольствием вдыхая прохладный весенний воздух.

Нетерпеливый Богданов сын тоже пытался последовать этому примеру, но очень скоро начал морщиться и кривиться, когда зелёные пастбища, простиравшиеся справа и слева от дороги, сменились тёмными бороздами пашен:

– Нельзя ли нам с войском двигаться быстрее? – спросил Штефан.

– Зачем?

– А ты разве не чувствуешь вонь?

– Так пахнет навоз, – спокойно ответил Влад. – Крестьяне по весне удобряют землю. Как же без этого?

– Как ты можешь терпеть? – не понимал друг. – Позволь, я проеду вперёд. Нет сил выносить этот запах!

– Ничего, сейчас притерпишься и перестанешь замечать, – успокоил его Влад. – А вперёд тебе ехать ни к чему. Пусти тебя вперёд, ты поскачешь до самой Молдавии. А мне прикажешь тебя догонять? Нет. Лучше посмотри, как красиво высятся горы впереди.

Горы, на которые указывал румынский государь, уже приблизились настолько, что на хребтах, всё так же окутанных голубой дымкой, теперь ясно различались белые прожилки снегов, которые должны были окончательно стаять только к августу.

С каждым шагом эти горы становились всё ближе, а к началу третьего дня пути Влад и Штефан приблизились к ним вплотную. Войско вступило в ущелье и двинулось по узкой извилистой дороге, что вела вдоль реки. Справа с громким журчанием неслись воды, по-весеннему мутные. Слева возвышался крутой осыпающийся каменистый склон, густо поросший буковым лесом.

Стройные деревья тянулись к небесам, и Влад мечтательно глядел ввысь, вызывая изумление Штефана, который и сам был большой мечтатель.

– Ты совсем не думаешь о походе, – упрекал Штефан друга. – Ты сказал, что те люди из Надьшебена и Брашова обидели тебя, но совсем не кажешься обиженным.

– Я обижен, – спокойно возразил Влад, – но не даю обиде взять верх над разумом. Тебе следовало бы вести себя так же.

– Я бы и рад, – сказал Штефан, – но не могу. Тебе легко. Ты обижен из-за каких-то заговорщиков, которые никогда не смогут лишить тебя власти, хоть и пытаются.

– А ещё меня пытались убить.

– Всё равно это мало! Тебя лишь пытались лишить чего-то и не смогли, а меня лишили отца! Человек, который его убил, не обидел меня, а сделал гораздо хуже. Я даже не знаю, как назвать. Обида тут слишком мягкое слово. Это не сравнить с твоими делами в Надьшебене и Брашове.

Когда Влад услышал, как Штефан говорит о своём убитом родителе, то могло показаться, что румынский государь в глубине души всё-таки одобряет горячность друга и сам вот-вот утратит спокойствие, распалится гневом из-за подлого убийства и отдаст войску приказ ускоренным шагом идти в Молдавию. Однако чувства Влада не прорвались наружу.

– Значит, по-твоему, мне легко? – наконец, молвил князь. – Это тебе легко. Тебе пришлось ждать всего пять лет, чтобы покарать убийцу. Скоро справедливость восторжествует. А я ждал десять лет, чтобы отомстить за своего убитого отца. Это вдвое дольше твоего. И у меня не было рядом товарища, который твердил бы мне «не спеши», «прояви терпение», «успокойся». А ведь если бы я вёл себя так горячно, как ты сейчас, моя месть осталась бы неосуществлённой.

Чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, румынский князь начал пристально смотреть вперёд, и вдруг справа, из-за кустов, росших вдоль реки, на дорогу выскочили две молодые косули. До них оставалось не более полусотни шагов, поэтому было хорошо видно, что обе они безрогие. Две светло-коричневые мордочки с большими чёрными глазами разом повернулись к людям, а в следующее мгновение прыгучие создания будто взлетели на склон, поросший лесом, и всё такими же прыжками начали подниматься выше и выше. Только и оставалось наблюдать, как ярко-белые хвосты мелькали меж деревьями и наконец скрылись среди леса где-то на недосягаемой высоте.

– Эй! Смотри-ка! Должно быть, спускались к реке на водопой, – весело сказал Влад, снова обернувшись к другу.

…Через несколько дней, преодолев горы, войско вышло на равнину, окружённую возвышенностями со всех сторон. На этой равнине и стоял город Надьшебен. Местность принадлежала уже не к Румынии. Здесь начинались земли, именуемые Трансильванией, поэтому Штефан полагал, что теперь, на неприятельской территории, настроение друга изменится.

Но не тут-то было! Румынский государь продолжал любоваться природными красотами, равнодушно взглянул в сторону каменных бастионов Надьшебена, возвышавшихся над земляным валом, и лишь спросил у боярина Молдовена, рассылавшего везде конных разведчиков:

– Ну? Что горожане?

– Затворились в крепости, государь, как ты и ожидал, – ответил боярин.

– А может ли случиться, что из-за стен к нам выйдет рать и захочет сразиться с нами? – продолжал спрашивать Влад.

– Нет, государь, – последовал ответ Молдовена. – Горожане настолько удивлены твоим появлением, что боевого духа в них не найти. Они даже не уверены до конца, враг ли ты. Они надеются, что ты пришёл не к ним, а просто следуешь через их земли куда-то по своим делам.

– Надеются, что пришёл не к ним? – усмехнулся Влад. – Для чего же я тогда отправил в город письмо, где перечислял обиды, нанесённые мне? Пусть я прямо не грозил войной, но я намекнул. А если эти тугодумы не поняли намёка, придётся показать сейчас, что я пришёл именно к ним.

– А вдруг горожане, когда получили письмо, всё же подготовились? – встрял в разговор Штефан. – Вдруг наняли каких-нибудь воинов?

– Нет, – снова усмехнулся Влад. – Если бы они кого-то наняли, мы бы уже знали об этом. Не все в Надьшебене – мои враги. Есть и друзья.

Несмотря на обещание показать горожанам, что началась война, румынский государь даже не приблизился к Надьшебену, а повёл армию куда-то мимо – на восток по равнине, которая тянулась и тянулась вдаль. Единственное, что сделал Влад, – это повелел конникам Молдовена сгонять к войску здешних овец, которых владельцы не смогли спрятать за стенами Надьшебена – уж слишком многочисленны были отары, а угнать скот подальше хозяева просто-напросто не успели.

– Вот ещё добыча! – докладывал князю Молдовен.

Влад же одобрительно кивал и напоминал:

– Не забудьте подпалить стога. Зачем здешним жителям сено, если у них больше нет овец!

– Что мы делаем? – недоумённо спросил Штефан. – Я думал, мы пришли воевать.

– Да, – согласился друг и терпеливо объяснил, указывая на людей, поджигавших очередной стог. – Вот войско, явившееся на чужую землю. Вот дымы пожарищ. Чем тебе не война?

– А как же жители Надьшебена, которые тебя обидели?

– Да Бог с ними.

Штефан ничего не понял из этого объяснения, но сделался хмурым, потому что сознавал, что во всём войске Влада оказался единственным, кому не нравилось нынешнее положение дела. Остальные выглядели довольными, ведь сражений не случалось, а значит, не было крови и смерти. Была лишь удобная дорога, которая вела вперёд и вперёд, а по вечерам армия жарила баранину на кострах, ела мясо и славила своего государя-воеводу за сытный ужин.

На третий день этой странной войны Штефан, по-прежнему ехавший по правую руку от Влада, снова обратился к другу:

– Я заметил, что наше войско движется всё дальше на восток. Неужели это значит, что мы идём в Молдавию?

– Нет, сейчас мы идём в сторону Брашова, – ответил Влад. – Не забывай, что среди брашовян тоже есть мои обидчики.

– А когда же в Молдавию? – Штефан уже начал терять терпение, поэтому если раньше он спрашивал скромно, то теперь повысил голос.

– В который раз говорю тебе, братец, не горячись. Посмотри лучше, как красивы здешние места, – ответил Влад и широким жестом указал вокруг.

Слева от дороги возвышалась горная гряда, поросшая всё тем же безлистым буковым лесом с редкими зелёными крапинами елей. Издалека этот лес казался бурым и не очень красивым, зато, если повернуться направо, вид открывался совсем другой. Там, на дальней границе полей и пастбищ, вырастали из земли огромные синие хребты, стоявшие в несколько рядов друг за другом и чередовавшиеся по оттенкам от тёмного к светлому. Проносившиеся над хребтами облака задевали за острые вершины, а солнце, раздвигая облака лучами и освещая лежащий на вершинах снег, делало его ослепительно белым.

Зрелище завораживало, но Богданов сын не стал долго глядеть на всю эту красоту. Его одолевали тяжёлые думы. Он угрюмо прислушивался к разговорам своего друга с Молдовеном по поводу того, что добывать пищу для армии стало труднее.

– Теперь никто не пасёт овец поблизости, – докладывал Молдовен. – И селения, которые нам попадаются, все пустые, потому что люди покидают свои жилища и запираются в церквах, как в крепостях, готовые отбиваться до самой смерти.

– А вы что? – спросил Влад.

– Мы никого не трогаем, – заверил князя боярин. – Не хватало нам тут ещё кровь проливать из-за дюжины мешков зерна. Но то, что здешние жители боятся, означает – они увидели дым вдалеке и теперь не сомневаются, что ты идёшь на них войной.

– Вот и хорошо, – таинственно произнёс Влад. – Пускай боятся. А иначе что же это за война, когда у людей нет страха!

Ничего не понимавший Штефан набычился, а румынский государь, помолчав немного, добавил:

– Я всё же надеюсь, что жители Надьшебена внимательно перечитали моё письмо и увидели, что там упоминается и Брашов.

– И что же? – грубо встрял Штефан.

– А то, что жители Надьшебена могли послать к брашовянам гонца кружной дорогой, – объяснил Влад, как будто не замечая грубость друга. – Тогда брашовяне тоже испугаются, и уже никто не будет сомневаться, что я затеял войну.

– Одно могу сказать наверняка, – продолжал докладывать Молдовен, – здешние жители думают, что все те селения, которые остались у нас позади, мы спалили дотла.

Добравшись наконец до Брашова и получив от Молдовена сведения, что жители спрятались за стенами и готовятся к жаркому бою, Влад улыбнулся, весьма довольный собой, но опять не начал осаду, а пошёл мимо города ещё дальше на восток. Казалось бы, куда уж дальше?

– А вот теперь мы идём в Молдавию! – неожиданно объявил румынский государь своему другу, который ехал рядом и был столь мрачен, что казалось, одного неосторожного слова достаточно, чтобы Богданов сын уподобился разъярённому быку и начал бушевать так, как когда-то бушевал его отец.

Слова Влада отвратили надвигающуюся бурю, потому что Штефан сразу просветлел лицом и изумлённо переспросил:

– В Молдавию?

– Да.

– Чтоб я мог наказать убийцу моего отца и получить трон, который мой по праву?

– Да.

– Ты решил идти туда только сейчас? – продолжал спрашивать Богданов сын, снова став похожим на телёнка, а не на быка.

– Нет, – вынужден был признаться Влад. – Я решил так с самого начала, ещё до того, как мы покинули Тырговиште.

– А мне не сказал? – Штефан был изумлён настолько, что даже не стал обижаться.

– Теперь я могу рассказать тебе свой замысел, – поспешно произнёс румынский князь, опасаясь, что друг всё-таки вспомнит о гневе и тогда объяснение станет трудным. – Помнишь, я ещё до похода упоминал, что мы должны запутать наших молдавских супротивников?

– Да, но ты ничего не пояснил. Сказал, что я слишком болтлив…

– Так вот, – начал Влад, – я отправился разорять окрестности Надьшебена и Брашова только затем, чтобы в Молдавии твои враги не успели подготовиться к войне.

– А как одно вяжется с другим? – Штефан продолжал изумляться.

– Всё очень просто, – улыбнулся князь. – В Молдавии прекрасно знали, что ты поселился у меня во дворце. Известно было и то, что я снаряжаю войско. Такое не скроешь. А теперь представь, что мы с этим войском могли бы выйти из Тырговиште, но отправиться не в сторону Надьшебена, а сразу на восток, к молдавской границе. Расстояние от моей столицы до вашей границы весьма велико, но уже на второй день похода все поняли бы, куда мы держим путь, потому что этой дорогой ходят только в Молдавию. Вот зачем я затеял ссору с Надьшебеном и Брашовом. Я прошёл к Молдавии через их земли, делая вид, что воюю там. Заметь – от Брашова до молдавской границы идти менее двух дней. Да, я сделал большой крюк, зато, пока мы с тобой шли, твои враги в Молдавии гадали, куда я поверну после Брашова – обратно в Румынию или всё же к ним. Ты не знал, куда мы на самом деле идём, и весь извёлся, а твои враги, наверное, извелись ещё сильнее, спать спокойно не могут. Теперь-то они хватились, но поздно – моё войско вот-вот ступит на Молдавскую землю. К тому же, разоряя окрестности Надьшебена и Брашова, я кормил войско за счёт жителей Трансильвании, а не за счёт моих подданных, у которых и так хватает забот, связанных с пахотой.

– А! Значит, вот что ты делал, – наконец понял телёнок. – Поэтому ты так странно вёл себя возле Надьшебена и приказывал жечь сено? И поэтому же не пытался добраться до тех, кто затворился в храмах? Поэтому ты не стал осаждать Брашов?

– Да, – кивнул Влад. – Незачем терять бойцов, которых можно сохранить для настоящей битвы. Я добыл еды для воинов, пожёг, что не жалко, и отправился дальше – к своей истинной цели.

И тут вдруг Штефан опомнился и досадливо тряхнул головой:

– Но почему же ты сказал мне об этом только сейчас?! Застать врага врасплох это, конечно, хорошо, но ведь я должен кликнуть клич, чтобы все, кому дорога справедливость, отошли от Петра Арона, этого подлого убийцы, что сидит сейчас на молдавском троне, и собирались под моё знамя. Когда же я должен собирать людей, если мы вот-вот придём в Молдавию?!

– Не тревожься об этом, – непринуждённо произнёс Влад. – Молдовен сделал за тебя всё необходимое ещё в конце зимы.

– Как? – только и выдохнул друг.

– Он поговорил кое с кем из молдавских бояр, и они ждут, пока ты явишься, готовые встать под твоё знамя. – Влад снова улыбнулся. – Заодно мы проверили их преданность. Ведь они могли рассказать о наших делах твоим врагам, но не сделали этого. Значит, будут верны тебе по-настоящему.

– И сколько же людей будет под моим знаменем? – с любопытством спросил Штефан.

– Две тысячи.

– Значит, есть ещё в Молдавии достойные люди! – радостно воскликнул будущий молдавский государь, но тут его снова одолело любопытство. – А скажи, брат, как же Молдовен их уговорил? Я понимаю, что это люди честные и всегда готовые отстаивать правое дело, но они ведь не могут знать заранее, окажусь ли я лучшим полководцем, чем Пётр Арон, который убил моего отца. Они видели меня только в битве у села Красна, где я сражался как простой воин, а больше нигде толком не видели. Как же они всё-таки согласились?

– Их и уговаривать не пришлось, – пожал плечами Влад. – Молдовен сказал им, что тебе помогу я, и они сразу уверились, что ты победишь.

Первое сражение случилось на реке Сирет, возле города под названием Роман. По утрам от реки расползались густые туманы, мешавшие хорошо видеть вдаль, но благодаря Молдовену, знавшему здешнюю местность, Влад мог представить себе, как она соотносится с тем, что отмечено на карте.

На севере от Романа большой торговый тракт, тянувшийся через широкие пастбища, делился надвое, и оба пути вели в молдавскую столицу Сучаву с той лишь разницей, что один путь был короче, а другой длиннее. Остановившись на развилке, Влад повернулся на восток и начал обозревать широкую полноводную реку, имевшую множество красивых изгибов и живописных островов-мелей.

В кои-то веки румынский государь не предложил находящемуся рядом Штефану полюбоваться природой. Лицо Влада было очень серьёзно, и он спросил Молдовена, указав рукой вправо:

– Значит, вот там есть мелкое место, где реку можно перейти вброд?

– Да, государь, – кивнул боярин.

– И это место единственное поблизости, хотя на реке много мелей?

– Да, государь, – снова кивнул боярин. – Крестьяне, которые живут на дальнем берегу, в селе Должешть, переправляются только в одном месте. А в других местах, говорят, берега очень топкие. Перейти-то можно, да у самого берега увязнешь.

– А вон там укрытие, про которое ты говорил? – продолжал спрашивать Влад, теперь указав рукой влево – туда, где на ближнем берегу реки зеленел лес.

– Да, – в третий раз кивнул Молдовен. – Лес этот чистый. Бурелома в нём нет. Так что наша конница вполне может там спрятаться.

Меж тем войско Петра Арона, которого Влад хотел свергнуть, уже двигалось из Сучавы. Добравшись до развилки, Пётр Арон упёрся взглядом прямо в реку и увидел, что румыны стоят на дальнем берегу. К тому же Влад, чтобы со своей ратью наверняка оказаться замеченным, послал к развилке конный разъезд, который, почти столкнувшись с неприятелем, во всю прыть поспешил обратно.

Румынские всадники переправились к своим, таким образом выдав врагу, где же находится брод, а молдавский князь Пётр Арон, глядя на это, призадумался. Он был человеком хитрым и осторожным. Потому-то в своё время не стал биться с Богданом, а предпочёл застигнуть того в селе Реусень. Теперь же хитрец видел, что войско румын защищено рекой не хуже, чем крепостной стеной, и что румынам было бы выгодно, если б их супротивник попытался взять брод и неминуемо понёс бы при этом большие потери.

«Незачем лезть на рожон», – наверное, подумал молдавский государь, которого Влад хотел свергнуть. Вот почему войско, пришедшее из Сучавы, не стало лезть через реку, а предпочло двинуться вдоль берега по дороге, чтобы остановиться под стенами города Романа. Очевидно, молдавский князь хотел в итоге занять такое место, чтобы держать врага в поле зрения и в то же время прикрыть свой тыл.

Люди часто судят о других по себе, поэтому человек, чья осторожность столь велика, что граничит с трусостью, обычно не ожидает, что его противники сделают смелый шаг.

Войско Петра Арона двигалось по дороге, глядя только на врагов, стоявших за рекой, а в это время из лесочка позади движущегося войска выскочила конница. Была она довольно-таки мала числом, потому что больше в этом лесочке никак бы не уместилось, и всё же конница смело бросила вызов целому войску и ударила его в правый бок, начав теснить к реке.

Вскоре после этого подоспели пешие румынские воины, стоявшие на другом берегу. Они быстро перешли водную преграду по уже привычному им броду и ударили неприятеля в левый бок.

Дорогу к городу Роману румынский государь предпочёл оставить свободной и, как оказалось, поступил очень дальновидно. Войско неприятеля, теснимое с двух сторон, выскользнуло из тисков так быстро, как высказывает из руки мыльный корень, влетело в город Роман и поспешно захлопнуло за собой ворота. Однако беглецы радовались спасению недолго, потому что вспомнили – в руках нападавших остался весь обоз! Без обоза нельзя было выдержать осаду города, поскольку в обозе остался весь запас еды для войска, а тех запасов, что имелись в самом Романе, не хватило бы надолго. В том же обозе остался и запас стрел, и многое другое, что необходимо для ведения боя.

Молдавский князь, который ещё недавно считал себя очень хитрым, потому что «ловко поймал» Богдана в селе Реусень, теперь оказался в дураках и с ужасом понял, что сам не заметил, как проиграл войну. Теперь, после потери обоза, о новом сражении не было и речи. Оставалось только бежать, поэтому ещё до рассвета дальние ворота города Романа тихо открылись, и войско, которое вчера улепётывало с поля боя, побежало дальше.

Влад почти сразу узнал об этом от дозорных, но предпочёл дать своим воинам, уставшим после вчерашнего боя, выспаться, а за неприятелем погнался уже после восхода солнца. Второй и окончательный разгром бежавшего войска случился у села Орбик, недалеко от молдавской границы на дороге, что вела в Трансильванию12.

Пётр Арон с горсткой людей всё же сумел прорваться в горы, но это событие не сильно омрачило радость победителям. Побежденные тут же признали, что Штефан должен стать новым молдавским князем по праву, а победителям досталась богатая добыча – отличные боевые кони и оружие, не говоря уже о знатных пленных. Влад и Штефан поделили всё это меж собой по числу своих воинов, но поскольку наибольшая часть войска пришла из Румынии, две трети добычи достались румынскому государю.

После дележа Штефан сразу же явил своим пленникам великую милость – отпустил и вернул им то, что было отнято. Влад не стал поступать так же, поэтому Богданов сын посмотрел на него с укоризной.

«Эх ты, телёнок! Так и не привык заботиться о будущем», – думал румынский князь, а Молдовен в это время нетерпеливо топтался вдалеке, но всё же достаточно близко, чтобы Влад мог видеть, – боярин уже и писаря пригласил, а у того перо и бумага наготове.

Наконец, Влад зашёл к себе в шатёр, стоявший посреди лагеря, следом юркнул Молдовен, а за ним – писарь.

– Ну, так что, господин? – оживлённо спросил боярин.

– А что? – откликнулся Влад, устало усаживаясь в походное кресло. – Мог бы и без меня начать составлять список. Я жил в Молдавии не так долго, как ты, поэтому тебе гораздо лучше знать, у кого из наших пленных сколько доходу и сколько с них возможно получить выкупа. И назначай поменьше, чтоб не пришлось нам долго ждать получения денег. Надо возвращаться домой. В Румынии много дел.

Выкуп обычно приносили жёны или матери пленников, являвшиеся в румынский стан вместе с вооруженными челядинцами. Но случалось, Влад видел в своём шатре и седобородых отцов, которые бросали кошелёк с золотом, словно подачку. Румынский государь не обижался, а говорил:

– Что ж ты, старче, на меня-то серчаешь? Ты серчай на своего сына, который сначала не к тому войску примкнул, а затем в плен попал.

– А ты не зубоскаль! – отвечал старик. – Я пожил достаточно, чтоб самому знать, на кого серчать.

– Ты присядь, пока пленника-то приведут, – предлагал румынский правитель.

– Ничего, постою.

– Да? Ну, так я с тобой постою. У меня ноги молодые.

Влад выглядывал из шатра и, стоило показаться пленнику, кричал:

– Что ж ты так медленно идёшь! Престарелый родитель тебя стоя дожидается, а ты еле-еле ноги волочишь. Ну-ка бегом сюда!

Охрана подталкивала пленника в спину и тот или припускался бегом, или переходил на быстрый шаг, а воины, сидевшие на пути следования пленников, даже делали ставки: побежит или не побежит.

Когда горе-вояка оказывался в шатре, Влад не мог удержаться от шуток:

– Ну что? С отцом пойдёшь или в моём лагере останешься гостем? А то твой почтенный родитель, пока тебя ждал, мне порассказал, что с тобой сделает. Ой! Грешникам в аду и то слаще. Я бы на твоём месте побоялся домой-то идти.

Старик своей напускной суровостью лишь подтверждал эти слова, поэтому сыновьям частенько становилось не по себе, но всё же они выбирали неприветливый родной дом вместо гостеприимного румынского лагеря. Влада это не огорчало, а вот появление в шатре не седобородых отцов, а почтенных матерей нагоняло тоску, ведь обшутить матерей было невозможно.

– Волк ненасытный! – сквозь зубы процедила очередная женщина, вручавшая Владу деньги за сына. – Ободрал с бедной вдовы шкуру и даже мясо с костей сгрыз!

– Ой! Не гневи Бога, – ответил румынский государь. – Есть волки позубастее меня. Да и с кого мне драть шкуру, если не с тех бедняков, которые одеты в дорогую одежду? Может, я должен драть со своих крестьян? Так с них, скажу тебе по правде, прежний румынский государь уже содрал всё, что можно. Пожалела бы ты бедных, мать.

– Мать? – переспросила женщина. – Была бы я тебе мать, ты бы с меня денег не собирал. Или собирал бы?

– Была бы ты мне мать, ты бы сама предложила, если б увидела, что твоему сыну-государю надобно содержать войско, – грустно заметил Влад.

С молодыми жёнками было иначе, но не намного веселее, ведь и они пытались выставить румынского государя извергом. Одевались попроще, ступали осторожно и так заматывали голову длинным белым покрывалом, что лица почти не разглядеть. Если кто в лагере окликнет и обзовёт красавицей, вздрагивали. Можно было подумать, что за честь свою опасаются, а из-под края простой юбки нет-нет да и выглядывал каблучок от нарядных сапожек. «Ой, род лукавый!» – думал Влад.

Эти жёны будто нарочно приносили выкуп не в кошельке, а в платке, и все узлы затягивали потуже.

– Что ж ты так затянула, любезная? Вот сама и развязывай теперь, – говорил венценосный получатель, возвращая узелок, а пока женщина занимались развязыванием, отпускал шутку, чтобы нарушить неловкую тишину. – А у нас, между прочим, за ту же цену и другие мужья есть. Посмотреть не желаешь? Возьми, кого получше. А жёны, которые придут после, пусть берут то, что достанется.

– Господь с тобой! Мне другого мужа не надо. Отдай мне моего, – пугалась женщина, а Владу, чья весёлость в очередной раз не была оценена, хотелось поскорее закончить с получением денег и отправиться домой.

«Отчего же никто не понимает, что не для себя я собираю это золото, а для войска, которому должен платить жалованье! – сокрушался он. – Ведь и у моих воинов есть семьи, которые надо кормить».

* * *

Через много лет вспоминая, как «торговал мужьями», узник Соломоновой башни вспоминал и чувство лёгкой зависти к пленникам, которое возникало всякий раз, когда очередной муж отправлялся восвояси, выкупленный женой. Совершив сделку, князь-торговец не мог отказать себе в том, чтобы выйти из шатра и подняться на деревянную вышку, нарочно построенную для обзора окрестностей, ведь стан румынского войска находился не на холме, а на ровном открытом месте.

Стоя на вышке, можно было наблюдать, как воссоединённая пара выходила за линию возов, окружавших лагерь со всех сторон, и плелась по дороге к ближнему селению, сопровождаемая своими челядинцами. Влад знал, что жена, щадя гордость мужа, не станет ругаться в присутствии румын-победителей, но если будет думать, что те уже не видят, даст волю чувствам. Триста шагов, четыреста, пятьсот… С такого расстояния не долетали голоса, но всё и так казалось ясно.

Вот супруги идут понуро и не смотрят друг на друга – наверное, молчат. Вдруг жена поворачивается к своему благоверному, машет на него руками, судя по всему, произносит неприятные слова. Тот продолжает идти, как шёл, терпит, но вдруг не выдерживает, огрызается, а вскоре тоже начинает кричать. Женщина рассержена ещё больше, даже останавливается, чтоб высказать всё, затем прикладывает ладони к лицу – плачет. Муж обнимает её, успокаивая, и так они стоят некоторое время, а затем спокойно продолжают путь. Помирились.

«А меня, если что, и выкупить некому», – думал Влад и на досуге, поскольку дел при войске теперь было мало, попытался облечь своё чувство зависти в стихотворную форму, а получилось как-то так…

Кто без семьи живёт, освобождён от пут,

Куда захочет он, туда тотчас поедет.

Но вспомнит вдруг: назад его не ждут.

Не скажут невзначай с соседями в беседе,

Что вечный странник где-то запропал.

А пропадёшь – кручиниться кто будет

И днями напролёт пытать глазами даль?

Тоскуют, плачут лишь родные люди.

Казалось бы, к чему искать невест?

Ведь без жены легко, не давит груз забот!

Но о тебе самом, когда один как перст,

Кто позаботится? Хворь если нападёт,

Сиделкой станет кто? А если воевать

Отправившись, окажешься в плену?

Кто денег привезёт, чтоб выкуп дать?

Надежда вся на ближнюю родню и на жену.

А если близкой нет родни, супруги нет?

Вот для чего тебя ищу – ты мне нужна,

Чтоб вечерами видел я в окошке свет,

И чтобы дверь не запирала допоздна.

Хочу услышать: «Ах, такой-сякой!

Вестей не шлёшь и долго не видать.

По-твоему я что, с людской молвой

Должна теперь все вести получать?!»

Хочу услышать: «Только в прошлом годе

Я украшенья продала, на выкуп наскребая.

Позабыл? Ну а случись что снова на походе,

Мне продавать уж нечего. Была глупа я!

Тебя, бедового, себе на горе полюбила!»

Хочу упрёки едкие услышать оттого,

Что женский крик и есть любви мерило.

Жена бранится, но целует после – о-го-го!

Хочу, чтоб надо мной допросы учиняли:

«Куда поедешь? Скоро ли ко мне назад?

Как! Почему не скоро? Ты меня в печали

Одну оставишь? Дома ты пожить не рад?»

Я знаю, что ищу, но где найти – не знаю.

И остаётся мне глядеть по сторонам

И думать: «Незнакомка ты моя родная,

Небось, за поворотом, где-то там,

Стоишь и ждёшь меня, а я не поспешаю».

С таким настроением князь и возвращался домой в Румынию. Путь лежал через южную часть Молдавии, которая напрямую граничила с румынскими землями, и потому вокруг виделся почти родной пейзаж – холмистые равнины, покрытые лоскутным одеялом полей и пастбищ.

Кое-где по равнинам стелился белый дымок, означавший, что там ещё не закончили выжигать сухую прошлогоднюю траву, и эти дымы так же, как в Румынии, незаметно сливались с полупрозрачной дымкой тумана, заволакивавшего даль. Селения с белыми домиками, прятавшиеся за кронами фруктовых деревьев, мохнатые палки тополей, торчавшие вдоль дороги, да и сама дорога, переходившая с холма на холм, – всё напоминало о родине. Даже встречные крестьяне, когда Влад проезжал мимо них, кланялись ему так же, как его подданные, хотя для местных жителей он не являлся властью.

«Скорей бы граница», – думал венценосный путешественник, но из-за огромного обоза, который вырос вдвое по сравнению с тем, что было до похода, румынское войско продвигалось крайне медленно. Ускориться было никак нельзя, поэтому князь, которому уже не терпелось оказаться дома, часто отделялся от армии и с небольшой свитой ездил по окрестностям близ широкого торгового пути, по которому следовали остальные участники похода. Государь готов был ездить кругами, лишь бы куда-нибудь ехать – ехать, а не плестись!

В один из таких дней – кажется, в последнее воскресенье апреля – Влад опять без особой цели исследовал молдавскую глубинку, и вот тогда на малонаезженной двухколейной дороге, тянувшейся через широкое поле, он повстречал небольшую толпу нарядных селян, которые куда-то шли. Издалека Влад заметил только белую праздничную одежду, испещрённую замысловатой красной вышивкой, но, подъехав чуть ближе, обнаружил, что среди путников все молоды, причём большинство составляют девицы, которых сопровождали семь-восемь юношей, наверное, призванных оберегать нарядных подруг от всяких напастей.

Девицы и их охранители о чём-то весело болтали, но, увидев приближающихся всадников, облачённых в богатые кафтаны, отошли на обочину и поклонились. Румынский государь мог бы проехать мимо, но ему захотелось получше рассмотреть девушек. Ободряло и то, что многие из них были сами по себе. Среди этой ватаги явно угадывалось лишь две окончательно сложившиеся пары, а остальные только приглядывались друг к другу.

– Доброго вам дня, прохожие, – произнёс Влад, останавливая коня, а вслед за государем остановилась и вся его свита.

– И тебе доброго дня, господин, – ответил рослый молодец, очевидно, считавшийся старшим.

Девушки стояли, низко склонив головы, укрытые платками, так что лиц было никак не разглядеть, однако князь надеялся на какие-нибудь перемены, и начал тянуть время, спросив, куда же направляется весёлая компания. Оказалось, что девицы и молодцы идут на гулянья в соседнее село, что было вполне предсказуемо. Тогда Влад решил притвориться, что заблудился, и стал спрашивать, как выехать на большую дорогу.

Главный охранитель девушек и его товарищи начали терпеливо объяснять, а тем временем сами девушки всё больше показывали лица. Наверное, юным селянкам хотелось увидеть знатных конников, а с низко склонённой головой можно было рассмотреть разве что конские копыта.

Влад тоже поглядывал на нарядных селянок и отметил про себя, что далеко не все из них красивы: «У одной лицо круглое, как лепёшка. У другой подбородок тяжеловат, да и зубы нехороши. У третьей нос велик – вроде и прямой, но всё же тут явно не обошлось без примеси турецкой или татарской крови. У четвёртой лицо вроде бы и милое, но уж больно простое. Пятая неуловимо напоминает овцу. Шестая со своими густыми тёмными бровями выглядит угрюмой, даже когда не хочет этого». Зато остальные селянки, всего более десяти, своим видом очень порадовали государя. Были они разные – и темноволосые, и русые – но каждая имела свои привлекательные черты, и казалось, трудно выбрать среди них лучшую.

И всё же Влад, никоим образом не претендуя на истину, выделил среди этих красавиц одну, которая могла затмить прочих. Небольшого роста, совсем юная. Из неё ещё не до конца ушла отроческая угловатость, но именно из-за этого личико смотрелось точёным, а фигура выглядела хрупкой даже в кофте с широкими рукавами и в пышной юбке. Подол опускался только до середины икр и позволял увидеть ноги, обутые, конечно же, в опанки, но даже эта грубая деревенская обувь вкупе с обязательным толстым слоем обмотков не могла скрыть, до чего же маленькие у этой селянки ступни. Князь уж не знал, куда лучше смотреть – на них или всё же на точёный овал лица, на большие серые глаза и аккуратный рот с тонкой верхней губой и пухленькой нижней. Даже каплевидная форма носа, что обычно выглядит некрасиво, не портила впечатление.

Прячется ли под платком толстая коса, или всё же нет, румынский государь почти не задумывался – лишь видел, что волосы у селянки тёмные, а брови чёрные. И вот эти брови чуть дрогнули, в выражении глаз что-то поменялось, а затем селянка приветливо улыбнулась. Наверное, она и сама до конца не сознавала, что делает, – просто увидела, что знатный всадник восхищённо на неё смотрит, и это ей польстило.

Из-за своего юного возраста она ещё не привыкла к такому вниманию, поэтому более взрослая подруга, стоявшая рядом, была начеку – тут же дёрнула за рукав, заставив красавицу, которой любовался Влад, вмиг смутиться и снова опустить голову.

Тем временем юноши, охранявшие девушек, успели обстоятельно объяснить князю, как выехать на большую дорогу, поэтому он, не находя больше поводов для задержки, медленно поехал дальше. «Даже не получилось узнать, как её зовут, – с некоторым разочарованием подумал венценосный путешественник, но в следующее мгновение спросил сам себя. – А почему я должен уехать? Я что, один из этих юнцов, которые только глядят на неё, а трогать не смеют? Или, может, Штефан обидится на меня, если я возьму из его земель кое-что, о чём мы не договаривались? Почему я должен упускать то, что могу получить? А что здешние жители обо мне подумают, мне дела нет. К тому же они не знают, кто я. Я ведь не назвался, когда спрашивал дорогу».

Влад сделал свите знак остановиться, развернул коня и снова направился к ватаге селян, которые уже собрались было идти дальше. Румынский государь больше не скрывал своих намерений. Он ещё раз взглянул на понравившуюся ему девицу, но на этот раз – совсем по-другому. Та сразу всё поняла и, сильно испугавшись, юркнула за спину одного из юношей-охранителей.

Князь подъехал почти вплотную, а охранитель, тоже прекрасно понимая, что случилось, притворился дурачком:

– Господин, ты хотел спросить ещё что-то?

– Нет, – жёстко ответил Влад, – я больше ничего не намерен спрашивать. А теперь отойди-ка в сторону, не загораживай от меня красоту.

– Какую красоту? – с напускным удивлением спросил парень.

Вдруг Влад громко и от души засмеялся, а охранитель, теперь уже вправду удивлённый, вынужден был обернуться и посмотреть, что же так насмешило собеседника. Оказалось, что девица, не став дожидаться окончания этого бессмысленного разговора, кинулась наутёк. Перепрыгнув придорожный овраг, она побежала прямо через пашню к ближайшему лесочку.

«Вот дурочка, – подумал румынский государь, которого всё больше увлекало происходящее. – Чего ж тогда улыбалась, если теперь решила бегать?» Съехав с дороги, он отправился в погоню, но, желая поберечь ноги коня, объезжал пашню вдоль края по твёрдой земле. Селянка же бежала напрямик, топча молодые всходы и часто увязая в бороздах. В лесу она оказалась раньше, но надёжное укрытие найти не смогла.

Влад без труда увидел по следам на пашне, где именно беглянка вошла в лес, а затем заметил, что вблизи от этого места заросли кустов потревожены, как будто их кто-то раздвинул, а затем они снова сомкнулись, но всё же не смогли принять прежнего положения. Сойдя с коня, охотник присел на корточки и пригляделся снова. Пусть кусты росли густо, но листья на ветках распустились ещё не до конца, поэтому среди зелени белая одежда с красной вышивкой оказалась видна.

Наверное, девица тоже увидела сквозь кусты, что её обнаружили. Она поползла в глубь своего убежища, но тут же остановилась, потому что шуршащие ветки, и к тому же ещё заколыхавшиеся, выдавали её присутствие слишком явно.

Чтобы не тратить время понапрасну, князь взял коня за повод и пошёл в заросли напролом. Конь следовал за хозяином очень неохотно, поэтому, как только Влад отпустил повод, животное повернуло обратно, производя страшный шум и треск. Именно такой шум и требовался для поимки девицы! Услышав его, селянка позабыла об осторожности и быстро поползла к противоположному краю зарослей, а там уже поджидал Влад, обежав вокруг кустов, чтобы схватить девицу как раз тогда, когда та выберется.

– Набегалась? – весело спросил государь, прижав к себе добычу левой рукой, а правой отбиваясь от кулачков, норовивших стукнуть его то по макушке, то по лбу, то по плечу.

– Пусти меня! – крикнула девица, продолжая воевать, хотя это не приносило пользы. – Я на тебя управу найду! Я стыда не побоюсь! Я жаловаться на тебя стану!

– А кому ты станешь жаловаться? – ещё больше развеселился Влад.

– Мой отец – деревенский староста. Он знает кому! – последовал ответ. – А если надо, я до самого митрополита дойду. Он у народа заступник перед разбойниками вроде тебя!

– Ишь, умная! Знает, кому жаловаться, – слово «умная» князь произнёс почти без иронии. – А жаловаться станешь на кого?

Девица перестала вырываться и махать кулаками, призадумалась:

– Ты говорил, что недалеко отсюда по дороге движется твоё войско.

– Да…

– Значит, ты предводитель войска?

– Да…

– Значит, я буду жаловаться на Штефана, Богданова сына, – вдруг произнесла девица. – Я знаю, что перед самой Пасхой он пришёл к нам с войском и был помазан на трон. Значит, ты и есть Штефан. Стану на тебя жаловаться митрополиту! И не посмотрю, что ты государь! Государь высоко, а Бог ещё выше!

Услышав о Штефане, Влад так захохотал, что чуть не упустил свою добычу. Стоило румынскому князю представить, как нарочито праведный друг охотится за девицами, так сразу одолевал смех.

– А вот на Штефана жаловаться не надо, красавица! – наконец выговорил Влад. – А то он на меня обидится. Решит, что я нарочно назвался его именем. Скажет: «Из-за тебя, самоуправца, обо мне дурная молва».

– Так ты – не он? – удивилась девица.

– Нет. – Князь постарался придать лицу серьёзное выражение, чтобы отрицание не было принято за шутку.

Девица снова призадумалась, но тут же нашлась:

– Значит, ты один из Штефановых бояр.

Пожалуй, впервые за всю жизнь Влада поставили так низко:

– Один из бояр? – переспросил он и, уже окончательно сделавшись серьёзным, добавил. – Нет, я не боярин.

– Врёшь ты всё! Ты один из Штефановых бояр! – красавица снова принялась драться.

– Да нет же!

– Тогда говори, кто ты есть!

– Эй! Эй! Эй! – наконец, остановил её Влад. – Ишь, разошлась! Уже приказы раздаёт! Выбирай-ка вот лучше, как на коне поедешь – на холке или поперёк холки.

Девица сразу сникла и пробубнила:

– Поперёк холки не поеду.

Силы на махание кулаками у неё кончились, поэтому, когда румынский государь снова выехал на дорогу, где оставил свою свиту, девица покорно сидела впереди седла, как посадили, – свесив обе ноги слева.

Многие из бояр, бывших в свите, ухмылялись, а вот о том, что чувствовала ещё недавно весёлая ватага селян, которых князь тоже оставил на дороге, можно было только гадать, поскольку ватага куда-то делась.

– А где же они? – спросил Влад.

– Ушли, господин, – ответил боярин Молдовен. – Решили не дожидаться, пока мы все тоже захотим последовать твоему примеру. Они стояли и смотрели тебе вслед, а когда ты заехал в лес, скоренько пошли дальше по дороге, после чего скрылись вон за тем поворотом.

При слове «господин» селянка на коне у Влада шевельнулась, ведь такое обращение было в определённых случаях применимо и к государю. Она уже не знала, что думать.

– Молдовен, скажи ей, кто я, – попросил Влад. – Мне-то она не верит. Грозится, что будет молдавскому митрополиту жаловаться на Штефана.

– Он не Штефан, – подтвердил боярин. – Это Влад, сын Влада, господин Румынской земли. Мы сюда вместе со Штефаном пришли, а теперь домой возвращаемся.

– Слышишь, красавица? – ухмыльнулся князь. – Плохи твои дела. Молдавский митрополит Феоктист, которому ты хотела жаловаться, мне не указ.

Кажется, после таких слов девице захотелось спрыгнуть с коня и снова броситься бежать. Возможно, это было от страха, ведь она поняла, что заступиться за неё совсем некому. А возможно, причиной стало крайнее замешательство, ведь простым крестьянкам положено находиться от правителей в отдалении и низко кланяться, а не сидеть рядом сними на коне. Наверняка, девицу смущала и свита Влада, ведь большинство бояр там были его ровесниками, то есть людьми молодыми, и эти молодцы разглядывали добычу господина самым бессовестным образом.

Чтобы хоть как-то спрятаться от наглых взглядов, юная селянка уткнулась князю в кафтан и прикрыла лицо правой рукой. В новом побеге не было никакого смысла – всё равно догонят. К тому же девица заметила, что князь никуда не едет и о чём-то задумался. Она напряжённо ждала, что случится дальше, а Влад меж тем обдумывал недавние слова Молдовена насчёт следования примеру.

Румынский государь вовсе не хотел, чтобы его люди тоже устроили охоту на местных крестьянок, поэтому переменил своё первоначальное намерение. Ещё несколько минут назад он собирался просто отвезти пойманную девицу к себе в лагерь, но теперь приготовился ехать совсем в другую сторону:

– А ты правду сказала, что твой отец – деревенский староста? – спросил Влад.

– Да, – всхлипнула пойманная. – Моего отца зовут Исак. Его все в округе знают и уважают.

– А как зовут тебя? Теперь ты знаешь, как зовут меня, поэтому скажи мне своё имя.

– Луминица.

– Ну, тогда, Луминица, показывай, как ехать к дому твоего отца.

– Туда, – старостова дочь на мгновение отняла руку от лица и ткнула пальчиком в направлении, откуда ещё недавно шла вместе с подругами и охранителями.

По пути Влад обдумывал, что скажет Исаку, поэтому задавал Луминице вопросы:

– Большая у тебя семья? Сколько человек?

– Семь. Отец, мать, брат, две мои старшие сестры, жена брата и я.

– А твои сёстры не замужем?

– Нет.

– А! Так они наверняка шли с тобой по дороге?

– Да.

– Ха! Получается, что я мог заметить их, но не заметил… Я заметил тебя.

Луминица ничего на это не сказала. Она отвечала только по необходимости – например, когда Влад на очередном перекрёстке спрашивал:

– Теперь куда?

Девица стыдилась даже возвращения в родную деревню, понимая, как будет там встречена, и, разумеется, эти предчувствия оправдались, потому что все жители от мала до велика высыпали из домов на улицу, указывая на всадников и, в особенности, на того, кто вёз старостову дочь. Слышались приглушенные смешки, а иногда кто-нибудь в толпе ехидно крякал: «Да уж!» Мальчишки пронзительно свистели, но смолкли, когда всадники им пригрозили, потому что громкий свист беспокоил лошадей.

Свита Влада остановилась перед домом старосты, и лишь сам Влад, по-прежнему везший Луминицу, и боярин Молдовен въехали во двор через приоткрытые ворота, после чего старостова дочь, которую никто больше не удерживал, спрыгнула на землю и с плачем бросилась к матери, стоявшей на крыльце дома вместе с остальной семьёй. Не подлежало сомнению, что русый бородач на крыльце был глава семейства, безбородый юноша рядом – сын, а некая молодая женщина, выглядывавшая из дверей – жена сына.

Румынский государь не стал вылезать из седла, но в остальном повёл себя вежливо:

– Доброго дня хозяину дома, – произнёс он, обращаясь к бородатому селянину. – Дай Бог тебе и твоим родичам всех благ на этом свете. Значит, ты и есть здешний староста, которого зовут Исак?

– Добрый день, господин, – с поклоном ответил селянин. – Если ты искал Исака, то это я. А ты кто будешь?

– Влад, сын Влада, в здешних землях гость заезжий, следую к себе в отчину и дедину.

– Что же привело тебя ко мне, господин Влад?

– Да вот, увидел по дороге твою дочь, приглянулась она мне. Потому и приехал. – Видя на лице старосты непонимание, гость продолжал: – Я знаю, Исак, что у тебя три дочери на выданье. Это большие расходы отцу, ведь для каждой нужно хорошее приданое. Я помогу тебе в твоей беде – заберу младшую дочь без приданого. За неё не бойся, она станет жить в богатстве, окруженная почтительными слугами. Мало того – это принесёт пользу всей вашей общине. Я вижу, ваш храм уже обрастает мхом, а ведь постройка эта деревянная. Значит, с подновлением медлить нельзя. Вот почему, если мы с тобой договоримся, я сделаю пожертвование вашему приходу, достаточное, чтобы вы могли построить новый храм. Ну? Что скажешь?

Деревенские жители меж тем облепили забор старостиного дома с трёх сторон. Любопытные стояли вдоль плетня так плотно и вытягивали шеи вперёд так сильно, что Исак, наверное, забеспокоился, как бы ограда случайно не оказалась снесена. В то же время он задумался о судьбе Луминицы. Староста, судя по всему, посчитал речь пришлого господина уважительной и был согласен с тем, что младшую дочку надо пристроить, да и храм давно пора обновить. Но, с другой стороны, Исак понимал, что в уважительной речи не было ни слова о свадьбе.

«Оно и понятно, – наверное, рассуждал староста, – разве высокородный человек возьмет в жены простолюдинку! И всё же приехал просить согласия отца на сожительство с ней. Конечно, можно отказать. Но что хорошего из этого выйдет? Вдруг господин осерчает? Он же пришлый – здешнего суда не боится. А даже если и не осерчает, всё равно плохо. Дочь же с ним на коне приехала, глаза прячет. Кто знает, что было? А даже если и не было ничего, пойдут разговоры, и сколько ни проси знающую бабку подтвердить, что дочка цела, кто в это поверит! Трудно выдать такую невесту замуж».

И всё же решения насчёт дочерей даются отцам нелегко, поэтому Исак начал было увиливать:

– Господин, мне лестно услышать, что ты оцениваешь мою Луминицу так дорого, но твоё предложение надо хорошенько обдумать. Я не могу ответить сразу, ведь речь о моей дочери, а не о покупке волов. Позволь, я повременю недельку, а там…

– Нет, отвечай сейчас, – настаивал Влад. – Я иду в свою землю не один, а с войском, поэтому не могу задержаться даже на день.

Как видно, слово «войско» и помогло Исаку решиться окончательно. Он не хотел, чтобы даже часть упомянутой князем рати явилась в деревню, пусть даже с мирными намерениями. Когда приходит такая орава, то неизбежно наступает разорение. Жителям вполне хватало и того переполоха, который получился из-за появления одного отряда конников!

Староста помялся ещё немного для вида, глянул на небо, на жену, до крайности возмущённую, на сына, который еле заметно кивал, на любопытствующих соседей, на дочку и, наконец, на гостя.

– Что ж, видно, такая у моей Луминицы судьба, – со вздохом произнёс Исак. – Ничего не поделаешь. Забирай мою младшую, господин, и пусть она искупит свои грехи большим благодеянием.

– Тогда слушай, как сделаем дальше, – произнёс довольный Влад. – Сегодня вечером приедут мои люди, привезут то, что обещал я, и заберут то, что обещал ты. Собери свою дочь в дальний путь. Я позабочусь о том, на чём ей ехать, дам повозку и лошадей, а ты позаботься о том, чтоб у дочери были все вещи, которые могут понадобиться в дороге. И не скупись. Разве новый храм не ценится во много раз дороже?

Вечером сделка была окончательно совершена, и Влад уже не страдал от праздности, пока его войско двигалось по дорогам в Румынию. Теперь он был даже рад, что бремя государственных дел свалится ему на плечи лишь по прибытии в Тырговиште, а пока основная часть забот касалась Луминицы.

Князь сам выбрал девице крытую повозку попросторнее и велел, чтобы на дно постелили ковёр. Повозка стала почти домом на колёсах, ведь туда же поместили большой соломенный тюфяк, подушки и шерстяное одеяло, чтобы красавица могла оставаться в своём походном доме даже по ночам, которые пока ещё были по-весеннему холодными.

Не менее внимательно правитель выбирал, что девица будет есть. На походе питались дважды в день – утром и вечером – и теперь всякая трапеза сопровождалась у Влада приятным ритуалом. Ритуал состоял в том, чтобы взять с традиционно изобильного княжеского стола часть хлеба, мяса, сыра и прочего, что может понравиться девице, собственноручно положить в корзину и велеть слуге отнести, а через полчаса выспрашивать этого слугу:

– Ну? К чему она притронулась прежде всего? А было ли такое, чего она есть не стала?

После утренней трапезы войско продолжало путь, а Влад, сидя на коне, подъезжал к движущейся повозке, из которой выглядывала Луминица, и прямо из седла заводил непринуждённый разговор. Так продолжалось три дня, а затем князь напросился «в гости» и с этого времени часто бывал «в доме», болтая с «хозяюшкой». Она угощала гостя той едой, которую он сам же ей присылал, а конь, привязанный за повод «у двери», то есть к задку повозки, шёл по дороге без седока.

Девицу не смущало то, что слушателями её бесед с Владом становились и возница, и обозные слуги, которые шли рядом, а вот если гость приходил поздним вечером, когда лагерь затихал и вокруг виднелись только спины людей, лежавших возле тлеющих костров, красавице становилось не по себе. Она опускала глаза, вся съёживалась и в ответ даже на самый простой вопрос лепетала что-то малопонятное.

Наконец, Владу это надоело. В один из вечеров он пришёл без приглашения и совсем уж поздно, когда девица улеглась спать. Услышав шорох отодвигаемого полотняного задника, заменявшего в этом «доме» дверь, Луминица, одетая лишь в ночную сорочку, испуганно вскочила и хотела уже вскрикнуть, но тут увидела, что пожаловал не незнакомец, а частый гость, который для чего-то принёс с собой зажжённый масляный светильник.

Влад забрался в повозку, поплотнее прикрыл за собой «дверь», уселся на ковёр и, сняв кафтан, непринуждённо пояснил:

– Твой отец отдал мне тебя больше недели назад, а я даже без платка тебя не видел. Позволь, хоть посмотрю… Вот, значит, как ты выглядишь…

Девица продолжала сидеть в кровати, косясь на князя, а тот сидел рядом с ней на ковре и при свете светильника рассматривал её косу, спускавшуюся до середины спины и перевязанную красной шёлковой лентой.

Через некоторое время Влад медленно протянул руку, тем самым заставив Луминицу обеспокоено спросить:

– Что?

– Хочу развязать эту ленту, – ответил князь. – У тебя, должно быть, красивые волосы.

Девица схватилась за косу и перекинула её вперёд:

– Я сама развяжу.

Влад лишь пожал плечами, а Луминица сделала то, что обещала, и теперь комкала ленту в кулаке.

– Распусти волосы, – попросил румынский государь и снова протянул руку, чтобы помочь расплести косу, но девица скривилась, начала отстраняться. – Что ты? – удивился Влад. – Опять сама? Ну ладно.

Старостова дочь нехотя распустила косу, расправила волосы так, чтобы они лежали и на плечах, и на спине, после чего несколько минут сидела неподвижно. Влад выжидающе смотрел и, наконец, произнёс, старясь, чтобы это прозвучало мягко:

– Что ты всё сидишь? Приляг.

Луминица положила голову обратно на подушки, но выражение лица у старостовой дочери было таким, как будто её хоронят заживо и как раз сейчас повелели лечь в гроб.

Влад пересел поближе, положил ладонь туда, где ткань девичьей сорочки, присборенная на плече, начинала плавно расправляться, провёл рукой вниз, но ему показалось, что под его ладонью не живое тело, а бревно, обёрнутое в ткань. Луминица вся как-то вытянулась, тем самым даже внешне уподобившись бревну. Лицо её оставалось отрешённым, как у покойницы, а из уголков глаз время от времени вытекали слёзы и, оставляя чуть поблёскивающие бороздки на щеках, терялись где-то среди распущенных прядей, обрамлявших лицо, совсем бледное.

– Да что ты, в самом деле! – укоризненно произнёс Влад. – Чего ты так боишься?

Он убрал руку и подождал ещё несколько минут, но ничего не изменилось. Вдруг его взгляд упал на крепко сжатый кулачок, в котором Луминица по-прежнему прятала ленту.

Князь легонько прикоснулся к этому кулачку указательным пальцем и шутливо произнёс, чтобы хоть что-нибудь сказать и нарушить тягостную тишину:

– Что ты там так бережёшь? Дай-ка.

Девица даже не посмотрела в сторону говорившего и не шелохнулась.

Владом овладела досада. «Неужели я настолько промахнулся с выбором?» – подумал он. Совсем не такого поведения князь ожидал от девицы, которая смело отбивалась от него в лесу и говорила дерзкие слова. Однако винить в неверном выборе следовало себя, а не старостову дочь, поэтому Влад молча нашарил в углу повозки свой кафтан, резко поднялся на ноги, добрался до «двери», выпрыгнул на землю и, на ходу одеваясь, направился в свой шатёр. Нежеланный гость даже ни разу не оглянулся, чтобы посмотреть, как Луминица приняла его уход.

На следующее утро Влад, по обыкновению, оделил её едой со своего стола, положил снедь в корзину и велел слуге отнести, однако этот ритуал уже не доставлял князю никакого удовольствия и совершился лишь потому, что нельзя же было оставлять девицу голодной.

Во время дневного перехода войск румынский государь поймал себя на том, что старается быть подальше от того места, где находится повозка, а вечером, снова выбирая для старостовой дочери угощение, Влад уже всерьёз раздумывал, не поручить ли в следующий раз этот выбор слуге.

Слуга, не замечая перемен в настроении господина, привычно взял корзину и ушёл, но почти сразу вернулся и в нерешительности остановился возле стола, за которым князь ел в полном одиночестве. Влад чувствовал злость неизвестно на кого и потому предпочёл отослать от себя бояр, чтобы ненароком не сорваться.

– Что? – недовольно спросил правитель, отпивая из кубка.

– Господин, она попросила передать тебе… вот. – Слуга чуть наклонился, протягивая Владу что-то на ладони, и князь вдруг увидел ту самую ленту красного шёлка, которую Луминица так берегла вчера, не позволяя ночному гостю прикоснуться к этой вещи.

Злость тут же улетучилась. Влад взял ленту и, с трудом сдерживая счастливую улыбку, поспешно направился к девице, хоть в лагере ещё никто не лёг спать. Люди сидели у костров, разговаривали, смеялись, пели песни, и князю даже показалось, что в эту минуту во всём мире не найдётся ни одного человека, который бы горевал.

Полотняный задник у повозки был плотно закрыт совсем как вчера. Приподняв край, Влад быстро пробрался внутрь и увидел, что Луминица сидит на своей постели, как вчера. Из одежды только сорочка – тоже, как вчера – и коса расплетена.

При появлении гостя девица сперва растерялась, но затем увидела, что Влад насторожился, готовый принять её растерянность за продолжение вчерашних страхов. Тогда на лице Луминицы появилась решимость. Девица взялась руками за края своей сорочки и с усилием стащила её через голову, как стаскивают кольчужный доспех, будто рубашка и впрямь была доспехом, защищавшим от чего-то. Перед врагом так себя не ведут. Только перед человеком, которому можно доверить свою жизнь и судьбу.

Влад не помнил, как преодолел то расстояние, которое ещё оставалось до Луминицы. Прижал её к себе, поцеловал. Она робко обняла его за шею.

Старостова дочь была ещё очень юна и потому не догадывалась, что женщины кажутся прекраснее, когда молчат… ну, или в редком случае они могут стать красивее, когда поют, но сейчас девицу украсило бы молчание. Луминица этого не знала и потому спросила:

– Ты меня любишь?

– Конечно, люблю, – ответил гость, стараясь, чтобы в его словах вдруг не послышалась небрежность. – Стал бы я иначе выкупать тебя у твоего отца?

В следующую минуту никаких разговоров не происходило, но затем Влад почувствовал, что Луминица напряжённо ждёт он него вопроса, который, по сути, глупый, ведь ответ и так ясен.

– А ты меня любишь? – наконец произнёс князь.

– Да, – радостно ответила девица, а Влад тем временем уже успел подумать, что глупость юного возраста по-своему прекрасна и если уж задавать друг другу глупейшие вопросы, то задавать все.

– А почему ты меня любишь? – начал выпытывать князь.

Старостова дочь отнеслась к этому очень серьёзно и зашептала:

– Я начала тебя немножечко любить после того, как ты отвёз меня к моему отцу. Я поняла, что ты – человек честный, но мне всё равно было страшно, потому что даже честные люди бывают жестокими. А вчера, когда ты ушёл, я полюбила тебя по-настоящему, потому я поняла, что ты – человек добрый.

Услышав это, Влад не смог удержаться от ехидного замечания:

– Честный? Добрый? Честных и добрых людей на свете много. Эдак ты сможешь полюбить каждого второго.

– Нет, – горячо возразила Луминица, помотав головой. – Другие люди честны из-за страха перед законом, а добры из-за страха перед Богом. Они думают, что если не будут честными и добрыми, то их накажут, а ты не такой. Ты честный и добрый не потому, что боишься чужого суда или наказания от Бога, а потому, что так велит тебе твоё сердце.

Слова старостовой дочери стали для Влада неожиданными, хотя, конечно, Луминица не говорила ни о чём таком, чего он сам в себе не подозревал.

Ещё с тех времён, когда Влад решил отомстить за своих убитых родичей, отца и брата, он действительно перестал бояться человеческого суда и даже Бога. Да, девица угадала. Восстанавливать справедливость везде, где только возможно, – в этом теперь была Владова цель, а чтобы поступать по справедливости, нужно быть честным. Здесь старостова дочь тоже оказалась права. Ну и к тому же ради восстановления справедливости Владу приходилось думать о других людях больше, чем о собственном интересе. Многие почему-то называли это добротой. Так назвала и Луминица.

Однако князя удивило, что юная несмышлёная девушка, с которой он повстречался чуть больше недели назад и которой не успел толком рассказать о себе, смогла угадать всё это и выразила так близко к истине – нашла простые, но в то же время верные слова. «Неужели, – подумал румынский государь, – я негаданно нашёл женщину, которую очень долго искал? Женщину, которая полюбит меня самого. Именно меня! То есть поймёт, что во мне скрыто, самую мою суть и именно потому полюбит».

Этих мыслей он не высказал, но Луминица, казалось, отвечала «да, да» и смотрела ему в глаза, будто видела там целый мир – новый, но уже не страшный.

Этот её особенный взгляд запомнился Владу и даже через много лет не истёрся из памяти. Много чего случилось с тех пор, как состоялся поход в Молдавию. Много чего изменилось и, главное, столько лет было потеряно в Соломоновой башне. Почти четверть жизни прошла здесь, поэтому воспоминания о далёких днях вызывали у узника тоскливое чувство, но в то же время грели душу, ведь всегда хорошо, когда у тебя есть что вспомнить.

«Где же ты теперь, любимая? – думал узник. – Где?»