В числе первых женщин, состоявших в подданстве Российской империи и привлечённых к выполнению тайных поручений русских императоров, оказалась секретный агент и тайный информатор императрицы Екатерины Великой и её сына императора Павла I. Она была известна под именем Анны де Пальмье, что косвенно может свидетельствовать о её французской ветви в биографии. Кстати, заметим, что её жизнеописание имеет значительные пропуски, искажения и содержит немало фактов сомнительной достоверности. Некоторые страницы её биографии безвозвратно утрачены, что еще больше осложняет поиск истины в целях восстановления реального образа этой необычной во многих отношениях женщины.
О ней практически никто из современников не упоминал в своих воспоминаниях, даже те аристократы из ближнего круга царских особ, которых упоминала сама Анна де Пальмье. В силу плотного покрова тайны над жизнью и судьбой этой таинственной девицы её биография изобилует многими «белыми пятнами» и значимыми для её судьбы скрытыми периодами жизни и секретной службы. Возможно, что какие-то важные этапы её судьбы до сих пор пылятся в архивных хранилищах, к которым не имеют доступ многие исследователи и историки. И получается так, что основными источниками биографических и иных сведений о таинственной Анне де Пальмье являются её собственноручные воспоминания, написанные в краткой версии на русском языке и в более расширенном варианте на французском языке. До сих пор нет однозначного ответа на вопрос о том, были ли мемуары (воспоминания) Анны де Пальмье опубликованы в царской России. Проводимый нами поиск таких возможных публикаций на момент написания книги результата не дал. Поэтому исследование в этом направлении продолжается. При этом сохраняется понимание того, что завершающие годы своей жизни она провела в опале, и вряд ли у широкой читательской публики того времени сохранялся интерес к её делам и состоявшейся судьбе.
Русскоязычный текст воспоминаний за авторством Анны де Пальмье подготовил к публикации и предварил вступительной статьёй историк-архивист М. Данилов. Мемуары были опубликованы в первом выпуске «Российского архива» в виде «Сокращённой выписки из тайной записки моей жизни с 1794 по 1808 год» (далее – краткая версия). Публикация этих же воспоминаний историком и писателем М.Д. Филиным с добавлением отдельных фрагментов из переведённой на русский язык полной версии мемуаров (далее – мемуары) добавила и уточнила некоторые биографические подробности. Эти две публикации мы возьмём за основу исторической реконструкции жизнеописания и восполнения утраченных или недостоверно изложенных страниц биографии героини нашего очерка с целью анализа, обобщения и сопоставления описываемых Анной эпизодов своей жизни с реальными событиями тех лет. При этом заметим, что воспоминания на русском и французском языках не только взаимно дополняют друг друга, но в некоторых частях значительно различаются. Обе рукописи хранятся в фондах Центрального государственного архива литературы и искусства (ЦГАЛИ), который с 1992 года был переименован и теперь называется Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ).
Публикация М. Даниловым воспоминаний Анны в наше время впервые появилась на страницах 1-го выпуска альманаха «Российский архив» в начале 1990-х годов. Но по неизвестной нам причине что-то с этой публикацией сразу пошло не так. Первый выпуск ежегодного издания «Российского архива» вышел в 1991 году и имеется в бумажном варианте. Затем вдруг получилось, что книга была переиздана в 1994 году с указанием, что это 1-й выпуск альманаха, несмотря на то, что к тому времени уже вышли последующие выпуски ежегодника «Российского архива»: сдвоенный выпуск 2-й и 3-й в 1992 году, а 4-й выпуск был издан в 1994 году. Формально получается, что 1-й и 4-й выпуски вышли одновременно в 1994 году, что не соответствует логике и последовательности выпусков. Здесь, скорее, можно предположить, что спустя 3 года после выхода 1-го выпуска альманаха «Российский архив» кем-то было решено внести дополнения и изменения в какие-то тексты, включённые в альманах. Напомним, что в 1991 году ещё существовал СССР, и, возможно, переиздание этого выпуска было связано с последующими внутриполитическими событиями в стране. Кстати, в выходных данных 1-го выпуска «Российского архива» издательство указало 1991 год выпуска, в то время как на его титульном листе указан 1994 год. Текст был сдан в набор 19.04.91, а подписан в печать 17.11.94 г.
«Мемуары секретной агентки российских императоров» были опубликованы М. Даниловым с его вступительной статьёй и примечаниями в альманахе «Российского архива» в 1994 году в виде сокращённой выписки из собственноручно написанной Анной де Пальмье тайной записки о своей жизни в период с 1794 по 1808 год. С первой из указанных дат всё понятно. Согласно текста воспоминаний, это год начала секретной деятельности Анны в качестве агента императрицы Екатерины Великой. А вот значение другой указанной ею даты требует более пристального внимания, на чём мы позже остановимся несколько подробнее. Считается, что выписку на русском языке из полного текста мемуаров на французском языке Анна сделала сама примерно в 1830 году, тогда как вариант воспоминаний на французском языке был ею написан, как предполагается, в 1822 году. Такой вывод сделан на основании имеющегося на бумажных листах тиснения с указанием года производства.
Полный же текст мемуаров загадочной А. де Пальмье первоначально был написан на французском языке. К сожалению, до сих пор он не доступен большинству историков и исследователей, поскольку в полном объёме не был опубликован в русском переводе. В помощь историкам и исследователям могут послужить отдельные фрагменты из французского текста воспоминаний нашей героини, опубликованные историком и публицистом М.Д. Филиным в 2000 году в книге «Люди императорской России» с подзаголовком «Из архивных разысканий»[12]. В нашем очерке мы также будем по мере необходимости использовать приведённые в книге фрагменты архивных материалов из публикации М.Д. Филина для восстановления утраченных в потоке времени целых периодов жизни и отдельных страниц биографии таинственной женщины-агента, состоявшей на секретной службе у императрицы Екатерины Великой и поддерживавшей в качестве тайного информатора конфиденциальные отношения с её сыновьями – императорами Александром Павловичем и Николаем Павловичем. Одновременно с этим предпримем попытку приподнять завесу тайны в отношении характера секретной работы Анны де Пальмье по сбору и анализу сведений, интересовавших царских особ.
Биографические сведения об этой загадочной женщине носят обрывочный, фрагментарный характер. Многие страницы её жизни даже в дореволюционный период представлялись историкам и исследователям недосказанными, не подкреплёнными фактами и свидетельствами современников. И в этой связи толковались неоднозначно, порождая новые искажения реальных событий и фактов. При этом некоторые попытки документального уточнения биографических сведений, касающихся жизни и секретной деятельности А. де Пальмье, прежде тоже предпринимались. Например, известный русский историк Е.С. Шумигорский свои научные труды неизменно подкреплял документами и архивными материалами. Во время архивных изысканий он обнаружил рукописные мемуары секретного агента де Пальмье. После ознакомления с текстом он предположил, что автором записки является внебрачная дочь статс-секретаря Екатерины Великой И.П. Елагина, о чём он оставил свою пометку на заглавной странице рукописи. Здесь же он ошибочно указал 1796 год как год смерти Елагина. Позднее эту дату, прямо указанную в тексте мемуаров как март 1974 года, исправил другой известный историк и архивист Б.Л. Модзалевский, о чём он тоже оставил свой автограф рядом с предыдущей записью своего коллеги-историка.
В другие факты и события, изложенные в рукописи, ни они сами, ни их последователи, похоже, не вникали, ссылаясь на то, что воспоминания не подтверждены документами и материалами. Сошлись на том, что многие события и факты из жизни загадочного информатора императрицы Екатерины II достоверно неизвестны и ввиду специфики работы секретных агентов для проверки и уточнения остаются недоступными историкам и исследователям.
Предполагали, что даже фамилию русской девицы кто-то переиначил на французский лад. Более того, людей с фамилией де Пальмье среди подданных российской короны найти не удалось. При этом такая надежда остаётся, учитывая названные в воспоминаниях довольно высокое положение её отца.
На наш взгляд, отдельные страницы биографии таинственного информатора сразу трёх российских монархов можно с той или иной степенью достоверности восстановить, опираясь на опубликованную рукопись мемуаров, написанную самой Анной де Пальмье на французском языке. При этом заметим, что поставленную цель достичь будет не просто, поскольку текст воспоминаний изобилует иносказаниями, философско-лирическими отступлениями, намёками и неточностями. Возможно, это было связано с тем, что писала она свои воспоминания, находясь долгие годы в опале. Да и здоровье, судя по некоторым строкам её мемуаров, к 50 годам уже было не тем, что прежде. Считается, что свои мемуары на родном для неё французском языке она написала именно в 1822 году. Русскоязычная краткая выписка из них появилась спустя 8 лет. Чем это было вызвано, автор мемуаров не уточняет.
Кстати, именно сама мемуаристка, а не кто-либо другой, определила свой личный статус и положение при русском императорском дворе как «тайная агентка» российских императоров.
Родословная, как и подлинное имя и дата рождения, а также другие личные данные героини нашего исторического очерка до сих пор остаются под покровом тайны. Как пишет в своих мемуарах сама Анна, родилась она в 1772 году в Санкт-Петербурге. Судя по содержанию мемуаров, возможно, это событие произошло в марте – апреле того года. В своих кратких воспоминаниях она пишет: «Рождение мое стало первым несчастием. Не знаю, как отец перенес это горе, но оно всегда тяготило его»[13]. С чем были связаны столь мрачные воспоминания, героиня нашего очерка не упоминает, что порождало различные предположения прежде и в наши дни.
Однако из того, о чём мы читаем дальше в её мемуарах, складывается впечатление о вполне обеспеченном и даже счастливом детстве девочки. «В пять лет, – вспоминала она, – я свободно читала; исключительные для моего возраста способности пробудили жажду знаний; вкусы мои к 1779 году были необычны для таких лет. Моим излюбленным чтением стал Плутарх; Агезилай, Брут, Аристид были моими любимыми героями. За чадами коронованных особ не ухаживали с таким тщанием, как за мною в юные годы; обожаемая всеми окружающими, я была ребенком всеми обласканным, но, что случается редко, не избалованным. Стать злой я не могла, ибо видела перед собою лишь примеры доброты; вокруг меня были лучшие, наичестнейшие люди»[14].
Судя по воспоминаниям Анны, она получила домашнее образование. Про своих учителей и наставниках она не упоминает. Её интерес в 7-летнем возрасте к чтению довольно сложного и объёмного труда Плутарха «Сравнительные жизнеописания» вызывает как минимум вопрос о том, по какой учебной программе она обучалась. Рассказы о жизненном пути упомянутых ею в мемуарах известных личностей из истории Древней Греции и Рима Агесилая, Брута и Аристида содержат сложные для детского восприятия описания Плутархом кровавых сражений, жестокости воинов, предательства союзников и единомышленников, а также политических интриг и пагубных пристрастий. Например, как бы она могла понять фрагмент истории из жизни спартанского военачальника Агесилая, ставшего затем царём Спарты, который отличался своей любовью к мальчикам. И могла ли девочка в возрасте 7 лет считать Агесилая своим любимым героем, понимая, что почти всю свою жизнь до глубокой старости он провёл в войнах и захватнических походах против своих соседей. Смерть его настигла в военном походе в Африку, когда ему было 84 года. Заметим также, что чтение столь сложного текста, написанного для взрослого читателя, как минимум знающего историю не только Спарты, но и Древней Греции, на наш взгляд, стало бы серьёзным испытанием для ребёнка. Чтобы убедиться в этом, достаточно просто полистать названное сочинение древнегреческого философа, историка и писателя Плутарха[15].
Как она упоминает в своих мемуарах, до юности она имела спокойный и мягкий характер. С годами он обретал гордость и пылкость, при этом всегда руководствуясь голосом разума. В девичестве Анна не имела представления о каких-либо несправедливостях в жизни. Но затем всё в её привычной и спокойной жизни в одночасье перевернулось, когда она прочитала «впервые упомянутую рукопись». После всего прочитанного она почувствовала страх перед теми, кого до этого больше всего любила и уважала. Что это была за рукопись и с каким содержанием, Анна не указала. Была ли это та же самая рукопись, которую она предала огню, следуя последней воле родителя своего, изложенной в его завещании, – неизвестно.
Дальше в её биографии появляются значительные пропуски и пробелы, в результате которых её жизнь и судьба выглядят неоднозначно. Существует как минимум две версии её появления на белый свет и последующего жизнеописания, каждая из которых, на наш взгляд, нуждается в дополнениях и уточнениях. Большинство российских историков и исследователей сходятся на том, что девочка появилась на свет вне законного брака. Отцовство приписывали известному придворному сердцееду и дамскому угоднику кабинетному секретарю императрицы Екатерины II и гофмейстеру императорского двора И.П. Елагину. Статный красавец и завсегдатай придворных балов, он пользовался большим успехом у дам высшего света. Современники отмечали наряду с образованностью и хлебосольством Елагина его высокомерие, корыстолюбие и лесть Екатерине II и её фаворитам. В светских кругах его явно недолюбливали. В 1789 он был забаллотирован при выборах в предводители петербургского дворянства[16]. Прямо заметим, немного у него было доброжелателей при дворе и в столичном светском обществе.
Высокий пост в канцелярии императрицы И.П. Елагин занимал в течение 6 лет в период с 1762 по 1768 год. Этот знатный вельможа и доверенное лицо императрицы был не только придворным обер-гофмейстером и известным столичным масоном, но и в течение 23 лет состоял на посту сенатора Российской империи, совмещая своё высокое положение с должностью директора Императорских театров. Человеком он был, безусловно, одарённым, что находило своё подтверждение в его исторических работах, философских трудах и поэтическом творчестве. О признании его заслуг в науке свидетельствует тот факт, что он состоял членом Российской академии с момента её создания. Однако его приверженности к науке не мешало увлечение таинствами и загадками в мире непознанного. В этой связи он был горячим поклонником известного мистификатора Калиостро в период его пребывания в России. Кстати, императрица Екатерина II в августе 1787 года издала собственноручный указ о высылке «шарлатана» Калиостро из России.
Долгое время считалось, что мать рождённой вне брака девочки умерла при родах или вскоре после них. Это обстоятельство связывали с тем, что ни девочка, ни ставшая девицей Анна никогда не упоминала о своей матери. В этой связи некоторые историки и современники предполагали, что, возможно, она никогда не видела своей матери либо общалась с ней в самом раннем детстве, не оставившем следов в детской памяти.
Впервые Анна в своих русскоязычных воспоминаниях упомянула о своей матери, которую назвала своей родительницей, причём сделала это лишь однажды в связи с её смертью. Со слов мемуаристки, её родительница умерла в марте 1807 года. В этой связи сам император Александр I через князя Голицына передал ей своё соболезнование[17]. Во французской версии своих мемуаров она более подробно указала, что её родитель «женился в 1771 году в С.-Петербурге на немке, правнучке графа Вартенберга и барона Розенкранца, чья семья была вывезена из Пруссии в Россию самолично царем Петром Великим и из поколения в поколение служила российскому престолу…»[18]. Ни имени, ни сословного состояния, ни вероисповедания матери героиня нашего очерка нигде не упоминала.
Метрические записи о рождении Анны до сих пор не обнаружены, что даёт простор для разных предположений вплоть до откровенных вымыслов. В этой связи, на наш взгляд, следует признать, что ситуация с её незаконным рождением вне брака выглядит не до конца изученной. При этом загадкой остаётся драматическое восприятие девицей какой-либо информации о её рождении, о чём она упоминает в своих мемуарах. Если бы она родилась в семье иностранца де Пальмье, состоявшего на русской службе, то всё было бы в соответствии с брачным законодательством империи. Ведь, как она позже написала в мемуарах, её отец женился в Санкт-Петербурге на обрусевшей немке в 1771 году. Тогда бы родившаяся у них в 1772 году дочь обладала бы всеми правами подданной российской короны. Но в воспоминаниях Анны речь скорее идёт о какой-то тайне её рождения, скорее всего вне брака.
До начала XX века правовое положение незаконнорожденных детей в Российской империи было незавидным. Лишь в июне 1902 года было Высочайше утверждено мнение Государственного совета «Об утверждении правил об улучшении положения незаконнорожденных детей». Важное значение имела законодательная замена юридического понятия «незаконнорожденный» на понятие «внебрачный». Новое правовое толкование получил статус внебрачных детей, среди которых были выделены отдельные категории: рождённые незамужней женщиной и рождённые в результате прелюбодеяния. Закон обязывал отца выделять средства на содержание ребенка до его совершеннолетия.
Вместе с тем указывалось, что незаконный, вне брака рождённый ребенок не имеет права наследования по отношению к отцу, его родственникам и родовому имуществу матери.
Если рассматривать версию отцовства И.П. Елагина, то дело могло обстоять следующим образом. Незаконнорожденный плод внебрачной связи сановника такого высокого ранга, приближенного к российским монархам, мог стать причиной скандала и неприятных слухов в обществе.
Отметим, что жизнь незаконнорожденных или рождённых вне брака детей в Российской империи была бесправной и сопровождалась многими ограничениями. Начиная с момента записи в метрическую книгу, которую вёл священник приходской церкви. В метрике делали специальную отметку – внебрачный или незаконнорожденный. Даже прав на свою фамилию такие дети не имели. В лучшем случае они могли рассчитывать на фамилию восприемника или фамилию деда. Не было у них и отчества. Иногда священники давали им отчество Богданович, что означало Богом данный.
По-иному относились к незаконнорожденным в высшем сословии, когда отцами или матерями были люди дворянского сословия[19]. Здесь действовали другие правила. Например, таким детям могли дать урезанную фамилию отца (Трубецкой – Бецкой) или в качестве фамилии использовать название имения и даже местность проживания.
Почти всегда такие дети воспитывались в приёмных семьях, хотя бывали и случаи, когда дворяне брали рождённых вне брака детей в свой дом. При этом в обществе какого-то всеобщего осуждения виновников подобных событий среди мужчин дворянского сословия не было. А вот матери внебрачных детей попадали в число недостойных и осуждались в обществе.
Дети, рождённые вне брака, не имели прав на наследование имущества своих родителей.
Ситуация стала несколько меняться с восшествием на престол императора Александра I. В царствование Александра I было дозволено подавать прошения на его имя с просьбой об усыновлении незаконнорожденных детей. Лишь сам император оставлял за собой право разрешить внести изменения в запись в метрической книге и в метрике.
Царь в 1801 году даже обсуждал вопрос об официальном признании незаконнорожденных, однако его рассмотрение затянулось на 100 лет. В этот период были введены лишь отдельные изменения правового положения незаконнорожденных детей в пределах Российской империи. Например, в 1803 году император подписал указ «О признании детей усыновляемых наравне с законными во всех линиях наследственных»[20]. Лишь в начале ХХ века в России было законодательно разрешено всех внебрачных детей считать рождёнными по закону.
Сразу же возникает несколько вопросов. В отношении биологического отцовства И.П. Елагина предположения остаются, поскольку Анна могла быть отдана на воспитание в приёмную семью. И отцом она могла считать человека, который её воспитал. А в этом случае он мог быть и французом, состоявшим на русской службе. Но и здесь есть свои «подводные камни». По неизвестной причине Анна в мемуарах описывает лишь 14-летний период своей жизни – с 1794 по 1808 год. Иными словами, всё что было в её жизни до достижения возраста 22 лет и перед поступлением на секретную службу, а также после своего 36-летия она осознанно пропускает, хотя в своих воспоминаниях она и указывает на некоторые события и факты из более раннего периода своей жизни. В нужное время мы расскажем об этом.
Что касается передачи её, как незаконнорожденную, на воспитание в приёмную семью иностранцев и последующего возможного удочерения, то заметим, что, как было нами указано выше, такие возможности появились лишь с воцарением Александра I. Конечно, учитывая высокие посты Елагина и его близость к императрице Екатерины II, такие решения могли быть приняты без особой огласки. Но в любом случае, по нашему мнению, в таком случае должен был остаться какой-то след в истории придворной жизни и в воспоминаниях современников. Иначе сложно будет понять, на чём основаны столь близкие отношения и высокая степень доверия императрицы Екатерины Алексеевны к молодой девицы сомнительного происхождения и к тому же воспитанной во французской семье. Но об этом речь пойдёт позже.
В сокращённом варианте мемуаров Анны де Пальмье указывается на особую роль в её судьбе и помощи в тайном служении Её Величеству со стороны приближённого царицы и её особо доверенного лица графа А.А. Безбородко. Поскольку в мемуарах А. де Пальмье он упоминается в графском титуле, то описываемые события имели место в период с 1784 по 1797 год. В это время А.А. Безбородко действительно пребывал в графском достоинстве Римской империи и состоял вторым членом Коллегии иностранных дел с окладом вице-канцлера. С приходом на трон Павла Петровича он получил чин канцлера и из чужеземных графов был введён в число графских родов Российской империи.
Он принимал непосредственное участие во всех внешнеполитических делах империи со второй половины царствования Екатерины II и в период правления императора Павла I. В 1797 году действительный тайный советник обрёл княжеский титул.
Все чины и заслуги сановника Екатерининской эпохи Безбородко мы приводим, чтобы показать, сколь высок был уровень тайных контактов с секретным агентом Анной де Пальмье по поручениям царствующих особ.
По некоторым сведениям, Елагин и Безбородко состояли в дружеских отношениях. Их сближала служба статс-секретарями императрицы и увлечение амурными делами, коих у обоих было, по свидетельствам современников, «великое множество». Более того, как указывает Анна в своих мемуарах, её настоящий отец перед своей кончиной попросил именно Безбородко позаботиться о её судьбе в дальнейшем, что вновь, хоть и косвенно, указывает на отцовство Елагина.
«1794 года, марта 31-го дня, – пишет в мемуарах Анна, – оставил меня родитель мой сиротою на 22 году от рождения моего»[21]. Заметим, что она называет себя сиротой. Иными словами, по состоянию на эту дату ушли из жизни или оба её родителя, либо единственный родитель. Как видно из текста мемуаров, дочь тяжело переживала потерю отца. Она упоминает, не раскрывая содержания и смысла рукописи, которую она получила по завещанию отца. Но то, что содержала эта рукопись, нам узнать уже не суждено. Согласно последней воле отца, изложенной в его завещании, после прочтения она сожгла рукопись. Все эти события вызвали у Анны прилив воспоминаний из её прежней жизни и острые переживания от прочитанного в рукописи, которую она предала огню.
Итак, в качестве начальной точки исторической реконструкции биографических страниц жизни героини нашего очерка, назвавшей себя секретным агентом Её величества Екатерины II, примем как факт её реальное существование и участие в определённых событиях того времени. Что касается имени Анны де Пальмье, которым она назвалась в своих мемуарах, отметим, что поиск её родословной, упоминаний о родственниках и вообще любых сведений в открытых источниках о людях с такой фамилией результата не дал. Это выглядит немного странно, поскольку в своей сокращённой выписке о периоде жизни с 1794 по 1808 год она даёт понять, что её отец происходил из знатной французской фамилии и находился на важных постах во время русской службы. Более подробно она рассказала о своей семье во французском варианте своих мемуаров, фрагменты которых в переводе И.П. Королёвой приведены в упомянутой книге историка и известного писателя И.Д. Филина. Здесь она указала, что её отец был французом по происхождению. Он родился в Шалон-на-Марне. Заметим, что здесь наша мемуаристка что-то перепутала. Дело в том, что такой город на северо-востоке Франции действительно есть и расположен он на реке Марна. Однако своё название, указанное Анной в воспоминаниях, город получил значительно позже – после Великой французской революции, которая завершилась государственным переворотом 18-го брюмера в ноябре 1799 года. До революционных событий город назывался Шалон-ан-Шампань, и, судя по всему, её отец родился в городе именно с таким названием. Кстати, этот город в департаменте Марна и сегодня носит своё историческое название, которое ему вернули в 1998 году[22]. Что же касается воспоминаний Анны де Пальмье, то свои мемуары она писала, как считают, в 1822 году и указала место рождение отца уже по новому названию.
Со слов Анны, отец поступил в 1752 году на королевскую службу и сделал успешную карьеру в Министерстве иностранных дел Франции. Через 8 лет он решил испытать судьбу и подал прошение о поступлении на русскую службу в Петербурге.
Однако решение вопроса о его переезде на берега Невы затянулось. Лишь в 1763 году дело сдвинулось с места. В своих воспоминаниях Анна указывает, что это произошло благодаря указу императрицы Екатерины II старому маршалу графу Миниху рекомендовать русскому послу (вероятно, речь шла о Париже) «употребить все средства, дабы привлечь моего отца на службу в Коллегию иностранных дел в России. От первого предложения он отказался, после чего императрица сама написала послу, и тогда самые лестные обещания и любезные слова показались отцу столь соблазнительными, что он, будучи человеком умным и осмотрительным, с благородной душой, дал себя уговорить… и в конце концов приехал в С.-Петербург»[23].
Поправим сразу некоторые исторические и фактические неточности, допущенные, на наш взгляд, в тексте воспоминаний героини нашего очерка. Скорее всего, эти ошибки появились в рукописи в связи с тем, что Анна описывала события, происходившие задолго до её рождения. К моменту написания мемуаров её родители уже ушли из жизни, и уточнить детали прошедших событий из жизни их семьи было уже не у кого.
В воспоминаниях указывается, что вопросом переезда отца Анны по прямому распоряжению Екатерины II занимался граф Миних, которого она называет «старым маршалом». Иными словами, в мемуарах речь идёт о графе немецкого происхождения Бурхарде Кристофе фон Мюннихе, известном в Российской империи как Христофор Антонович Миних. Он действительно имел чин генерал-фельдмаршала и пребывал в довольно преклонном возрасте – в 1763 году ему было 80 лет. Свою службу в России он начинал ещё при Петре I, высоко ценившим его инженерные и военные знания. Спустя всего один год после своего перехода на русскую службу, он в 1722 году получил чин генерал-лейтенанта. В дальнейшем он достойно проявил себя как успешный военачальник и талантливый инженер.
Его положение при дворе не было прочным. При Елизавете Петровне его приговорили за надуманные преступления к смертной казни, которую затем заменили ссылкой в Сибирь, где он пробыл 20 лет. Из опалы его вызволил в 1762 году император Пётр III, возвратив ему все титулы, чины и награды. Позже генерал-фельдмаршал даже убеждал своего благодетеля из-за угрозы его жизни бежать в расположение русской армии в Пруссии, за что попал под подозрение у Екатерины II. Правда, после успешного переворота он присягнул императрице и был ею прощён. Он не принадлежал к числу доверенных лиц Екатерины Алексеевны и был далёк от внешней политики и ведомства иностранных дел империи. Вряд ли бы императрица стала поручать ему подбор иноземных сотрудников в Канцелярию иностранных дел и давать поручения русским послам за рубежом. На наш взгляд, здесь произошла некоторая путаница в воспоминаниях Анны де Пальмье. Речь, скорее всего, идёт о графе Иоганне Эрнесте Минихе, известного на русской службе как Сергей Христофорович Миних. Это сын генерал-фельдмаршала графа Х.А. Миниха, о котором мы перед этим уже рассказали.
Он был осуждён вместе с отцом и пробыл 20 лет в ссылке в Костромской губернии. Был так же, как и отец, помилован Петром III. Ему вернули чины, награды и поместья. В 1763 году уже императрица Екатерина II присвоила ему чин действительного тайного советника. Вот он, будучи дипломатом, политическим деятелем и главным таможенником империи, мог получить подобное поручение о переговорах с русским послом в Париже относительно отца Анны[24].
Была ли Анна представлена Екатерине II при жизни её отца – неизвестно. Из французской версии мемуаров героини нашего очерка известно, что императрица высказывала сожаление о том, что не взяла её на воспитание с 6-летнего возраста и сетовала на то, что отец плохо воспитал и не подготовил девочку к исполнению женских обязанностей согласно русским обычаям. После смерти её родителя императрица направила к его дочери «с утешительным увещеванием и советами» обер-гофмаршала князя Барятинского. Столь высокий визитёр по своему чину и придворному положению лишь подтверждает особое расположение государыни как прежде к отцу, так и позже к его дочери. Это событие косвенно подтверждает предполагаемое отцовство приближённого императрицы статс-секретаря Елагина. При этом сословное положение Анны остаётся неизвестным. Но можно предположить, что такая забота о судьбе со стороны Екатерины Великой о незаконнорожденной девице, оставшейся сиротой, вряд ли была бы возможной в период её правления. Одновременно, как видно из сокращённого текста мемуаров Анны де Пальмье, она, со ссылкой на прежние рассказы своего отца оказывается в курсе мнений, отношений и событий из придворной жизни.
Отметим, что во французской версии своих мемуаров она указывает, что царица назначила отца Анны комендантом Зимнего дворца. Известно, что Екатерина II с осени 1763 года стала жить во дворце. Примерно к этому времени относится и поступление на русскую службу отца героини нашего очерка, приехавшего из Франции. Комендант Зимнего дворца проживал на служебной квартире на первом этаже дворца рядом с выходом к Миллионной улице. Недалеко от Комендантского подъезда располагалось помещение дворцовой охраны. Утверждение Анны о пребывании её отца на столь важной придворной должности, на наш взгляд, нуждается в дополнительной проверке и вот почему. Дело в том, что комендантами дворца обычно назначались благонадёжные военные из гвардии в чинах полковника или генерала, поскольку им подчинялась дворцовая охрана. Несение караульной службы в Зимнем дворце возлагалось на столичные гвардейские полки. Во времена правления Екатерины Великой в караул заступали роты от Семёновского, Преображенского, Измайловского и других гвардейских полков. Помимо этого, возле покоев императрицы выставлялся отдельный караул от кавалергардского полка. Имелись также кавалерийские подразделения царского конвоя, сопровождавшие императрицу и членов её семьи во всех поездках и путешествиях по просторам империи. Поэтому комендант дворца должен был отлично знать военное дело, организацию охраны и караульной службы.
Как известно из мемуаров Анны де Пальмье, её отец к военному делу не имел никакого отношения и не состоял в офицерских чинах ни во Франции, ни в России. К тому же он был иностранцем, только что поступившим на русскую службу. Судя по тексту воспоминаний, он, скорее всего, как и планировалось, был принят на службу в Канцелярию иностранных дел. К тому же, как она упоминает далее, её отец затем был назначен помощником директора Эрмитажного театра и директором театральной труппы. Скажем прямо, по придворной иерархии переход из дворцовых комендантов в театральную сферу был бы расценен как значительное понижение, близкое к отставке или опале. При этом следует иметь в виду тот факт, что свой 1-й сезон Эрмитажный театр открыл в ноябре 1785 года, когда там ещё проводились разного рода отделочные работы. Запомним эту дату. Она нам поможет разобраться в дальнейшей ситуации в службе отца.
После таких взлётов и падений в придворной службе отца Анны де Пальмье, с её слов, происходит его переход в число приближённых императрицы. Родитель её становится «поверенным в секретных и личных делах императрицы»[25]. Казалось бы, вот он – пик придворной карьеры. Однако далее следует пояснение Анны о том, что новое назначение «повлекло за собою три путешествия в Сибирь для ревизии железных рудников в Верхотурье, принадлежавших некоему Походяшину, где подозревали наличие сокрытого золота, которое согласно законам русской империи, могло быть собственностью только казны»[26].
Здесь, на наш взгляд, тоже требуется уточнение описываемых событий и их сверка с архивными документами. Непонятно, в качестве кого и с какой целью отец героини нашего очерка направлен в Сибирь с таким поручением, учитывая, что он не являлся горным инженером, не был знаком с добычей золотоносных пород и выплавкой золота. Конечно, в то время решение императрицы было законом, хотя и столь резкий переход от театральных подмостков к ревизии сибирских рудников кажется сомнительным.
Что же касается упомянутого горнозаводчика и купца 1-й гильдии из Верхотурского уезда Пермской губернии, то он действительно существовал. Имя его в уральских землях было широко известно. Максим Михайлович Походяшин начал трудиться с ранних лет. Помогал брату в торговых делах, занимался наймом ямщиков, трудился в верхотурской таможне, а затем увлёкся горнозаводским делом. На его медеплавильных заводах выплавлялась треть российской меди. Он развивал «железодеятельное производство», строил дороги, храмы и винокуренные заводы. По масштабам дела и доходам его достижения в горном деле, разработке рудников и выплавке чугуна и меди сравнивали с успехами Демидовых[27]. Однако никаких упоминаний о его золотых приисках в литературе и источниках не приводится, как и о том, что трижды его огромное хозяйство проверяли ревизоры из Петербурга.
Он дал хорошее образование сыновьям, которые служили офицерами в гвардии, тем самым перейдя из купеческого в дворянское состояние. Закончив службу, его сыновья проживали в Москве. Доставшееся им огромное наследство отца они продали ещё в 1791 году.
Умер М.М. Походяшин в преклонном возрасте в 1781 году. По тексту мемуаров Анны де Пальмье получается, что связанные с Верхотурьем события происходили на 4 года ранее, чем был открыт Эрмитажный театр, в котором до этого служил её отец. Здесь допущена какая-то неточность или путаница в указанных датах и излагаемых событиях.
На наш взгляд, выяснение всех подробностей и уточнение деталей описываемых событий важно, поскольку Анна в своих мемуарах ссылается именно на высокую степень информированности отца о жизни и взаимоотношениях придворных. Как она указывает в своих воспоминаниях, все её контакты с императрицей, её сыном и внуком, взошедшими на русский престол, осуществлялись исключительно через особо доверенных придворных в очень высоких чинах и званиях. При этом отношения у Анны с ними складывались по-разному, вплоть до открытой неприязни. Это видно на примере приведённых в мемуарах сведений о посланнике императрицы Екатерины Великой к своему будущему тайному агенту. Речь идет о Фёдоре Сергеевиче Барятинском и презрительно-уничижительной оценке в воспоминаниях Анны о его личности и поступках.
Она упоминает о том, что князь был ей известен по рассказам отца. Иными словами, она с Барятинским ранее никогда не встречалась, но пишет о нём как о «гнусном царедворце», «пресмыкающемся творении», носившем «адские знаки возвышения» на правой руке. Предположительно, речь могла идти о высоком положении князя в придворном чине обер-гофмаршала среди столичных масонов и особом знаке отличия, демонстрирующего руководящее положение лица, его носившего. На наш взгляд, это мог быть перстень под названием «Печать масонов». Выполненный в форме мужской печатки, он всегда имел значение символа и не являлся украшением. При этом он изготовлялся из разных металлов – железа, серебра или золота. Чаще всего он имел смысловой рисунок с некими масонскими знаками – циркуль, наугольник и некоторые другие символы, свидетельствовавшие о принадлежности его владельца к масонской ложе. Кстати, и носили его, как верно подметила Анна, на правой руке. Уточним – на безымянном пальце. Перстень «Печать масонов» считался символом силы, не всегда проявляющейся явно[28].
И опять же, прежние оценки отца Анны о личности и делах князя Барятинского, которыми тот делился с дочерью, вновь косвенно указывают всё на того же Ивана Перфильевича Елагина. Ведь именно он в 1772 году (кстати, это год рождения Анны) стал провинциальным великим мастером и объединил все масонские ложи Российской империи в единую организацию. Под управлением елагинской великой ложи в Санкт-Петербурге в 1-й половине 1770-х годов находилось 14 масонских лож с общей численностью примерно 400 масонов[29]. Судя по всему, князь Ф.С. Барятинский занимал какое-то важное место в российском масонстве.
Помимо всего прочего, судьба и стремительный служебный рост Фёдора Сергеевича при российском императорском дворе были связаны с его участием в государственном перевороте 1762 года и убийстве императора Петра Фёдоровича в Ропше. Это обстоятельство объясняет особое к нему расположение и щедрое его вознаграждение чинами и орденами со стороны Екатерины Великой, возведённой на трон на штыках заговорщиков.
Однако заметим, что в краткой версии мемуаров Анны де Пальмье допущены некоторые исторические неточности. Так, например, во время описываемого ею визита Барятинского в 1794 году, после смерти её отца, князь имел придворный чин гофмаршала и состоял в чине тайного советника. Обер-гофмаршалом он был пожалован в 1796 году.
Дальнейшая жизнь цареубийцы прошла в опале, в которую он попал сразу после восшествия на трон императора Павла Петровича и оставался в забвении вплоть до своей кончины. Его современник дипломат, сенатор и директор Московской почты А.Я. Булгаков сообщал о том, что «о нем весьма мало сожалеют, и подлинно он того не заслуживает»[30].
Однако всё это произошло значительно позже. А той весной 1794 года князь явился по поручению Екатерины II не только с соболезнованиями и утешениями, но и, судя по содержанию переданного в воспоминаниях разговора, с конкретным предложением императрицы о служении Анны при дворе. Скорее всего, речь шла о придворном чине фрейлины императрицы. Девица верноподданнически поблагодарила царицу за проявленную заботу о ней, но от придворного чина отказалась, заявив о причине своего отказа, «чувствуя себя совершенно не способною жить при Дворе…»[31]. В своём ответе упомянула она и о том, что в завещании отцом ей было «приказано» быть как можно дальше от престола, окружённого «туманом зависти» и «облаками злобы».
Своё пожелание заняться секретной деятельностью в качестве личного агента по тайным поручениям императрицы Екатерины Алексеевны Анна де Пальмье, как следует из её кратких мемуаров, изложила по результатам своих размышлений «в течение года по смерти родителя моего возродилось во мне живейшее желание уверится в сказанном мне отцом моим собственным своим опытом; приближится к царедворцам и в тайне разглядеть сих Хамелеонов»[32]. Иными словами, можно предположить, что речь идёт о событиях 1795 года, произошедших в жизни героини нашего очерка. Однако это не так. Все дальнейшие указанные в мемуарах события происходят во второй половине 1994 года. Именно тогда она поделилась своими жизненными планами с часто навещавшим её другом отца и приближенным Екатерины Великой графом Безбородко. Речь шла о её готовности к тайному служению на благо государыни-императрицы. Как мы уже упоминали, граф состоял в дружеских отношениях с предполагаемым отцом Анны царедворцем и литератором И.П. Елагиным. В своих кратких мемуарах наша героиня писала о том, что Безбородко, «коему все тайны известны были», своему умирающему другу «дал обещание служить сироте его вместо отца и покровителя, в чем и слово свое сдержал»[33].
В связи с чем у девицы Анны зародилось столь необычное желание заняться тайным соглядатайством, или, как тогда эти действия называли, шпионством при императорском дворе в интересах Екатерины II, она в своих воспоминаниях не упоминает. Более того, она сформулировала своё видение пребывания на столь секретной работе – «быть занятой должностию, не быв однако ж в зависимости ни у кого…»[34].
При этом она не сообщала о каком-либо своём опыте в сфере политического сыска или же о своих познаниях, умениях и навыках ведения тайного наблюдения или сбора секретной информации. В качестве доводов в пользу задуманного ею дела и своей готовности к нему она напомнила графу об обширности всесторонних познаний и опыта своего покойного родителя в политике и его глубокомыслии. Тем самым она, на наш взгляд, стремилась намекнуть на то, что какую-то часть отцовских знаний и умений она сумела перенять и готова их использовать на практике. При этом Анна осознаёт, что по своей молодости и неопытности в подобных делах она не имеет ни обширных отцовских сведений, ни его тонкости ума в речах и глубокомысленности в поступках. И, одновременно с этим, она, на наш взгляд, чрезмерно самоуверенно утверждает, что имеет «довольно достаточного сведения о некоторой политической части, состоящей в собирании и составлении общенародных мнений»[35]. При этом она намекает, что считает графа Безбородко вторым отцом и надеется, в случае каких-либо сомнений в оценке происходящих событий, прибегать к его советам.
Граф пообещал передать императрице о желании Анны трудиться на секретном поприще во благо Государыни и Отечества, предупредив её о том, что их разговор надо держать в тайне. И своё слово он сдержал. В сентябре 1794 года Александр Андреевич сообщил Анне, что Екатерина II повелела разрешить ей заниматься секретной деятельностью под его контролем. Результаты своих тайных трудов Анне следовало доставлять графу. Судя по воспоминаниям А. де Пальмье, императрица к этой секретной затее вначале отнеслась с осторожностью и некоторым недоверием. Со слов Безбородко, передавшего свой разговор с императрицей, Екатерина Алексеевна заметила, что просительница «странная и удивительная молодая особа!»[36]. При этом царица посетовала на то, что если бы в своё время отец отдал шестилетнюю Анну на воспитание императрице, то теперь бы был совсем другой результат. Получается, что Екатерина Алексеевна о существовании девицы знала задолго до их общения по поводу тайной службы.
«Он потерял дочь свою, – продолжала Монархиня, – своим глупым воспитанием. Что он теперь из ней зделал, сообща сей свои странные правила, свое упрямство и свою гордость? Ах, как мне её жаль!»[37] Желая как-то ещё помочь Анне, императрица, чисто по-женски, предлагает выдать её замуж за Грабовского – побочного сына польского короля, считая его завидным женихом. Заметим, что сам факт того, что Анне в мужья прочили рождённого вне брака дворянского отпрыска, свидетельствует о том, что и она была незаконнорожденной девицей.
Казимир Грабовский был одним из трех сыновей, прижитых королём Польши Станиславом Понятовским от любовной связи с женой генерал-лейтенанта Яна Ежи Грабовского. Официально Казимир считался генеральским сыном и воспитывался в католической вере. Потенциальный жених не только был на 2 года младше невесты, но и в ту пору уже год как состоял в законном браке с Людвикой Курнатовской. Более того, в 1794 году у него родилась дочь, которая умерла в младенчестве. Спустя год ушла из жизни и его жена[38].
Получается, что в своих воспоминаниях Анна де Пальмье что-то перепутала в датах и последовательности описываемых ею событий. Не мог в 1794 году состоявший в браке 20 летний Грабовский рассматриваться императрицей в качестве возможного жениха для 22-летней Анны.
Вместе с тем само желание Екатерины II выдать Анну замуж вызвало у будущего секретного агента волну негодования. Она, с её же слов, была «девица честная». Так по тем временам называли девственниц. Более того, она и далее желала оставаться девицей, тем самым отказываясь от любых брачно-семейных и любовных отношений.
Она просила передать императрице благодарность за участие в её судьбе и твёрдо заверить царицу в том, что Анне «никогда не быть замужем»[39]. Она рассматривала брак как некую зависимость и ограничение личной свободы, которые считала для себя неприемлемыми. Подобные философские и социально-нравственные рассуждения и взгляды на окружающую действительность, а также сложившееся мировоззрение и морально-этические правила поведения во многом определяли суждения и поступки Анны де Пальмье. Видимо, за эти качества и взгляды граф Безбородко называл свою подопечную «филосовкою».
Наставляя свою подопечную, граф А.А. Безбородко отметил: «Императрица права и со всею справедливостию осуждает данное вам родителем вашим не по полу вашему воспитание»[40]. Но что уже сделано, то назад не вернуть. Не вдаваясь в дальнейшие рассуждения, граф предложил начать ей свою тайную службу на новой должности. Сообщил её куратор и наставник о том, что ей положено жалованье за дела и старание. Однако и это предложение графа неожиданно вызвало у Анны внутренний протест. Она заявила, что она не собиралась служить за жалованье, полагая делать свою секретную работу безвозмездно, «только из одной чести». Сообщила она графу и о том, что располагает довольно крупным капиталом, поскольку родитель оставил ей 500 тысяч рублей. По тем временам это была огромная сумма. Иными словами, она хотела отказаться от назначенного ей жалованья, полагая, что располагает достаточными личными средствами для безбедной жизни. Граф, выслушав её доводы, пристыдил девицу за гордыню. Он привёл свой пример и сказал, что у него денег в 20 раз больше, чем названная ею сумма, однако он от положенного ему жалованья не отказывается. Поэтому он посоветовал не обижать императрицу-благодетельницу и принять назначенные ей 12 тысяч рублей в год в виде жалованья, а также личный подарок от Екатерины II. Судя по тексту, речь шла о золотом украшении, скорее всего, серьгах, в виде колоска с бриллиантовыми зёрнами. Затем новая секретная сотрудница отправилась для размышлений и переживаний в свой кабинет. Наличие в её доме или квартире такого отдельного помещения свидетельствует о том, что она не была стеснена в своём жилище. Вполне понятно, что проживала она в столице.
«Вступила я в оную, – напишет Анна де Пальмье позже в своих мемуарах, – 1794 года октября 23-го дня, и тогда было мне от роду 22 года и семь месяцов. В течении онаго года успела я доставить Ея И.В. плоды трудов моих, которые были очень милостиво приняты и одобрены; за которые получила я опять брилиантовые серьги, изображающие грушу»[41].
В период правления императрицы Екатерины Великой Анна, как она указывала в своих мемуарах, пользовалась многочисленными царскими милостями. Однако всё это продолжалось сравнительно недолго. В 1796 году умерла Екатерина II. А спустя 3 года ушёл из жизни её наставник, благодетель и защитник канцлер Российской империи князь А.А. Безбородко, которого она почитала как своего второго отца.
Понять смысл того, чем реально занималась тайный агент императрицы Анна, из её мемуаров понять довольно сложно. Они изобилуют недомолвками, намёками и отвлечёнными рассуждениями, среди которых довольно сложно найти зерно истины. Однако некоторые предположения сделать вполне возможно.
Во-первых, она не состояла в числе придворных или служащих каких-то ведомств, поэтому круг её общения для ведения наблюдений и общения был, судя по всему, весьма ограничен. Она ни разу не упоминала о том, что бывала на светских мероприятиях или в столичных салонах. Значит, её источники информации неизвестны.
Во-вторых, её не знали в столичном обществе и, даже появись Анна там, её сочли бы чужой, малоизвестной особой, и вряд ли кто-то стал бы с ней делиться какой-либо информацией. Да и сословное положение тайного агента нам неизвестно. К тому же, если бы стало известно о её предполагаемом рождении вне брака, то вокруг неё образовалась бы атмосфера морального отчуждения, что свело бы на нет все усилия по её внедрению в аристократическую среду.
В-третьих, судя по тому, что её сообщения оформлялись в письменном виде и в конверте передавались царской особе через доверенного приближённого, можно предположить, что роль Анны сводилась к тайному информированию по каким-то важным и актуальным внешнеполитическим событиям или текущим европейским делам. Этот подход мог стать основанием для отправки её в опалу в связи с тем, что она категорически выступала против сближения с Францией, в то время как император Александр I взял курс на союз с Наполеоном. Её настойчивость могла вызывать у царя раздражение и желание прервать все отношения со своим информатором и отправить Анну в ссылку.
Насколько глубоки и точны были её оценки, рекомендации и выводы, судить, не видя самих донесений, невозможно. При этом историк-архивист М. Данилов уверяет, что такие донесения обнаружены в одном из архивов. Остаётся только ожидать, когда они будут опубликованы и станут доступны историкам и исследователям.
В-четвёртых, чтобы оценить аналитические способности и прогностические возможности Анны, следовало бы вначале определить уровень её образования и полноту полученных знаний.
В-пятых, опыт информационно-секретной службы Анны, по нашим подсчётам, составил всего около четырех лет: в период правления Екатерины II – с октября 1794 по ноябрь 1796 года; при Александре I – c августа 1807 по декабрь 1808 года. В период с 1796 по 1806 год, как она сама сообщила графу Безбородко, Анна 10 лет ничем, кроме своих частных дел, не занималась и отстала от политических занятий[42].
Вступивший на российский престол император Павел Петрович также проявил к Анне благосклонность и даже предложил ей придворный чин фрейлины. Строптивая девица вновь отказалась от службы при царском дворе, сославшись на то, что «…для сей должности совершенно не урождена и не воспитана, почему и не могу ее занять»[43]. Более того, она не приняла от императора и пожалованные ей 800 душ крестьян. Свой отказ она объяснила тем, что не умеет обращаться с крепостными, не понимает сельской экономии, а затем вообще заявила, что не желает иметь у себя невольников. Император Павел I, который, со слов героини нашего очерка, хорошо знал её покойного родителя, для себя сделал выводы и более не предлагал ей никаких наград. Но тем не менее прислал ей 25 тысяч рублей в погашение денежных сумм, которые он брал у её родителя ещё в бытность великим князем. При этом она упоминает о том, что в ту пору всем было запрещено давать Павлу Петровичу в долг даже и 50 рублей.
В короткое время царствования Павла I секретный агент Анна де Пальмье пыталась продолжать исполнять свои тайные обязанности по должности, о которой знали всего два человека в империи – Екатерина Великая и князь А.А. Безбородко. В своих воспоминаниях она писала: «В Царствовании сего Государя я истинно уподоблялась невидимке, то есть: что я все свои деяния и поступки так располагала, что все мне можно было знать, замечать, даже и предвидеть, не быв сама ни в чем замечена или подозреваема; но оставлена совершенно без должного внимания… »[44]. При этом сразу же возникает вопрос о том, почему князь Безбородко, которого император Павел Петрович вернул к активной политической жизни и возвёл в чин канцлера Российской империи, не счёл необходимым в течение трех лет сообщить подробности о секретной службе Анны де Пальмье. Более того, она сетует на то, что все её донесения оставались без внимания. Однако, как мы отмечали, со времён Екатерины Великой был установлен порядок взаимодействия с секретным агентом именно через А.А. Безбородко. Получается, что человек, которого Анна считала своим куратором, наставником и даже чуть ли не вторым родителем, скорее всего, как можно сделать выводы из мемуаров А. де Пальмье, получал её сообщения и далее оставлял их без внимания. При этом Анна вспоминала, что в начале царствования императора Павла I именно от Безбородко она получала много сведений «касательно политических оборотов и ненадежных средств, предпринятых сим Государем для благополучного Его Царствования»[45]. С учётом приведённого в мемуарах уточнения можно предположить, что опытный царедворец, ставший канцлером Российской империи, понимал всю пагубность поступавших к нему сведений от секретного агента по последствиям для его благополучия и высокого положения в империи.
В краткой версии мемуаров Анны де Пальмье есть не поясняемый ею временной разрыв в её воспоминаниях в период после гибели императора Павла Петровича и до 1806 года, когда на русском троне находился его сын – император Александр Павлович. Этот пропуск в воспоминаниях составляет 5 лет, в течение которых о жизни и судьбе секретного агента Анны ничего не известно.
В краткой версии своих воспоминаний она довольно зло характеризует императора Александра I, указав: «сей злосчастной Царь, лжами окруженной, обремененный сомнительностями и недоверчивостию, по большой части из нерешимости своей не выходил инако, как токмо ввергаясь в заблуждение»[46]. Позже её точка зрения и оценка роли Александра I в укреплении Российской империи и процветании русского общества кардинально изменились. Особенно ярко эти перемены видны в опубликованных фрагментах её мемуаров на французском языке.
Итак, при установлении её первых контактов с Александром I речь идёт о событиях, относящихся к лету 1806 года. Анна рассказывает о том, что происходило в её жизни в период пребывания в Петербурге. Во время верховой прогулки около Каменного острова её заметил император Александр I. Царь был большим любителем прекрасного пола, поэтому проявил неподдельный интерес к ранее ему неизвестной барышне. Он поручил обер-гофмаршалу графу Толстому узнать всё о ней и где она живёт. А жила Анна в то время «на даче Графа Головина, и купленная Государем Александром, которая находится по ту сторону Черной речки, за Строгановским садом»[47].
Узнав её адрес, император Александр Павлович стал ежедневно в 11 часов утра верхом проезжать мимо её дома, глядя в лорнет на её окна и кланяясь ей. И так прошла целая неделя. Зная об особом благоволении государя к женскому полу, она удивилась его вниманию, поскольку ей было уже 34 года, царь был на 5 лет моложе. Вся эта ситуация, как она позже вспоминала, показалась ей странной. Она решила выждать время, чтобы понять дальнейшие действия со стороны императора.
Однако частые поездки под окнами Анны заметили и другие обитатели дачи. В своих мемуарах она писала: «все соседи начали удивляться частой езде Государя по той даче, где пред сим его не видали и что он только с лорнеткой своей устремлял взоры свои на мои окошки»[48].
Однако царь не знал о том, что она была из числа особенных женщин, которые любовным утехам с мужчинами предпочитали другие отношения. Судя по её взглядам и пристрастиям, изложенным в мемуарах, она была сторонницей лесбийской любви. Надо заметить, что царь, судя по всему, об этом не знал.
Он продолжал свои предобеденные поездки под окнами Анны. Но она приняла решение не искушать его и себя. На время верховой прогулки императора она опускала шторы на своих окнах. Так прошла ещё одна неделя, затем Александр Павлович перестал ездить под её окнами.
Заметим, что М. Данилов в своих примечаниях к публикации мемуаров А. де Пальмье под номером 10 привёл мнение неизвестного современника о полной недостоверности описанных в мемуарах событий касательно проявленного внимания к Анне со стороны императора. «На полях рукописи против рассказа о «частой езде» императора Александра I запись рукою неустановленного лица: «Вранье – девушкам часто грезится, что за ними гоняются мущины. Ничаво не бывало»[49].
Как складывались на самом деле отношения тайного агента Анны с императором Александром Павловичем, мы расскажем несколько позже.
В этой части своих мемуаров, так или иначе связанных с императором Александром I, Анна несколько раз упоминает об особо доверенном царедворце графе Толстом, выполнявшем тайные и сугубо личные, часто интимного характера, поручения императора. Речь идёт о графе Николае Александровиче Толстом. Выходец из семьи с корнями столбового дворянства и знатного графского рода, прославившегося в петровские времена, он сделал блестящую карьеру. По обычаям прошлых лет, он со дня своего рождения был приписан к гвардии и состоял в Семёновском полку. К двадцати годам молодой граф уже имел чин капитана гвардии.
Преуспел он и в придворной службе. Вначале он состоял при великом князе Александре Павловиче и сумел заслужить расположение не только великого князя, но и Екатерины Алексеевны. Даже недоверчивый Павел Петрович отмечал его служебное рвение и выделял среди других. Графу Толстому удавалось избегать участия в придворных интригах и обходить стороной всё, что было связано с политикой. Он слыл образцовым служакой, круг интересов которого ограничивался его служебными обязанностями. Благодаря этим качествам граф вскоре добился высот в придворной службе. В 28 лет он стал камергером, а спустя короткое время был назначен гофмаршалом малого двора великого князя Александра Павловича. Кстати, по Табели о рангах это был придворный чин 3-го класса.
Император Павел I сохранил своё благоволение к графу Толстому. В день коронации графу в знак особого расположения было подарено 600 крепостных крестьян.
Положение графа Н.А. Толстова ещё более упрочилось после вступления на российский престол императора Александра I. Для графа наступил «звёздный час» в придворной службе. «В течение 13 лет, – читаем в его биографии, – он пользовался правом беспрепятственного входа к императору, а также повсюду сопровождал его»[50]. В описанный в мемуарах Анны де Пальмье период граф Толстой, ставший обер-гофмаршалом и действительным тайным советником, был на пике своей придворной карьеры и состоял особо доверенным приближённым императора Александра Павловича. При этом при царском дворе он выделялся своей грубостью, излишней прямолинейностью и дерзостью. Проявлял он свои не лучшие качества даже в общении с императором. При этом снисходительность царя к проступкам приближённого оставалась загадкой для придворных. «Со вступлением на престол Александра I, – читаем в издании великого князя Николая Михайловича, – начинается придворная деятельность гр.[афа] Н.[иколая] А.[лександровича], который почти безотлучно состоял при Государе в течение 15-ти первых лет его царствования, занимая пост обер-гофмаршала до самой своей кончины»[51].
По воспоминаниям Анны, её как бы случайные встречи с графом Толстым происходили в летние месяцы 1806 года. Тогда же у неё возникла надобность по какому-то не названному ею делу обратиться с прошением о правосудии императора. Она письменно изложила суть проблемы и свою просьбу, а также сообщила о своей службе при Екатерине Великой «и чем я при ней в тайне занималась»[52].
На 3-й день после этого к ней пожаловал всё тот же граф Толстой. Он сообщил, что её прошение будет удовлетворено. Но главной целью его визита было другое. Граф сообщил, что императора заинтересовала её прежняя секретная работа при Екатерине II и царь предлагает ей «ту же самую должность и на том же самом положении…»[53].
Анна поблагодарила за монаршее благоволение и оказанную ей честь, однако сообщила графу Толстому, что, к её великому сожалению, не может принять столь лестное предложение от самого императора. При этом она честно объяснила причину своего отказа. «Десять лет сряду ничем не занимаясь, как одними своими частными делами, и отставши всесовершенно от политических занятий, – сообщила Анна посланнику императора, – то смею ли я теперь приняться за них, когда мне должно будет долго ходить во мраке лабиринта их?»[54]
Посетовала она и на то, что ей теперь не найти такого же наставника и куратора, каким был князь Безбородко, советами которого она руководствовалась в своей тайной службе. К тому же она тогда была молода и не опасалась никаких препятствий. А теперь в свои 34 года она стала мудрее и научилась предвидеть возможные опасности и неудобства на своём жизненном пути.
По просьбе графа Толстого она свой ответ императору изложила в письменном виде. Царю ответ строптивой бывшей придворной шпионки не понравился. Он вновь прислал обер-гофмаршала Толстого с тем же предложением. Анне пришлось покориться воле императора и согласиться передавать графу все её донесения, адресованные Александру II. При этом она пресекла фривольное обращение к ней со стороны Толстого и его попытку придать их разговору романтические нотки. Заметим, что графу тогда был 41 год и при дворе он слыл ловеласом. Своим замечанием по поводу его романтического тона она, видимо, расстроила какие-то его фривольные планы, поэтому он сухо попрощался и быстро удалился.
Целый месяц от графа Толстого не было никаких вестей, что, как вспоминала позже наша мемуаристка, её даже порадовало. Она подумала, что все прежние пустые хлопоты остались позади. Тем более обещанного положительного решения по её прошению так и не поступило. К тому же ей очень не хотелось вновь заниматься «государственными делами».
Жизнь шла своим чередом. Летний сезон завершился, и в сентябре она съехала с дачи и вернулась в столицу. Октябрь тоже прошёл в житейских хлопотах. Лишь в ноябре она решила написать графу, чтобы узнать о причинах задержки обещанного ей решения по её прошению к императору.
Граф Толстой, сославшись на болезнь, сообщил, что сам к ней приехать не может, поэтому пригласил Анну к себе. Царедворец начал их встречу с претензий, что за всё прошедшее время от неё он не получил ни одной депеши для государя. Но бывалая и решительная тайная агентка царской семьи напомнила графу о том, что, с его же слов, государем было поручено ему лично раз в неделю приезжать к ней и получать из рук в руки бумаги, адресованные царю. Заявив, что она больше никаких дел с Толстым иметь не желает, возмущённая Анна покинула графский дом.
Обиженная столь пренебрежительным отношением со стороны графа Н.А. Толстого, Анна в тот же день написала письмо императору Александру Павловичу, в котором она изложила всё происшедшее с момента её первой встречи с графом и в последующий период, включая день прошедший. При этом в своём письме она ещё раз поблагодарила императора за оказанную «честь и доверие, поручая мне столь значительную должность, от которой я решительно отказываюсь, естьли Вашему И.В. не заблагоразсудится поручить другой особе, кроме Вашего обер-гофмаршала, получать из рук моих известныя Вашему И.В. бумаги…»[55].
Император принял её пожелание, и вскоре к ней явился другой приближённый Александра I – князь Александр Николаевич Голицын. Была ли эта замена наставника лучшим вариантом, сказать сложно. Познакомимся с князем поближе.
Александр Николаевич был единственным княжеским сыном гвардейского капитана Н.С. Голицына. В 10 лет он по распоряжению императрицы Екатерины II был привезён из Москвы в столицу и зачислен в Пажеский корпус. Обучение там было рассчитано на подготовку будущих царедворцев, поэтому основное внимание уделялось французскому языку, танцам, светским манерам, а также фехтованию и верховой езде. Мальчик быстро прижился при царском дворе и вскоре стал постоянным участником детских забав великих князей Александра и Константина.
По окончании Пажеского корпуса он всего год прослужил поручиком Преображенского полка, а затем вернулся к придворной службе в качестве камер-юнкера малого двора великого князя Александра Павловича. Екатерина II, зная, что князь стеснён в личных средствах, тогда как придворная жизнь требует значительных издержек, распорядилась выдать ему 23 тысячи рублей в качестве ежегодного пособия. А на 23-м году жизни князь Голицын из рук самой императрицы получил ключ камергера[56].
В 1799 году пережил взлёт и падение в своей службе при царском дворе: стал камергером, получил орден Святого Иоанна Иерусалимского и по неизвестной причине был отправлен в отставку и выслан из столицы императором Павлом I.
Проживал в Москве, где увлёкся чтением исторических книг и художественной литературы. Был возвращён к службе императором Александром I и занял должность статс-секретаря императора, а с 1805 года стал обер-прокурором Святейшего синода. С секретным агентом Анной де Пальмье он встречался, когда состоял именно в этой должности.
По воспоминаниям современников, князь А.Н. Голицын внешне производил приятное впечатление. Был он небольшого роста. Лицо его выражало приветливость и никогда не демонстрировало дурного расположения духа. От него нельзя было услышать какого-либо неприятного слова. В жизни он не гонялся за внешними отличиями и почестями. Лето он обычно проводил на Каменном острове в одном из дворцовых павильонов.
В его доме никогда не проводились балы и приёмы, поскольку до старости он оставался убеждённым холостяком. При этом, как отмечали современники, он был известен своими интимными связями с мужчинами[57]. Видимо, таким образом император учёл возмущение Анны от фривольного разговора графа Толстого с романтическими намёками. У нового посланника царя интимные предпочтения были иного характера.
Они условились, что князь будет в среду и субботу забирать у агента де Пальмье конверты с донесениями для передачи их Александру I. Даже когда царь был в отъезде, конверты с её донесениями переправлялись ему эстафетой для ознакомления. Со слов нашей мемуаристки, император высоко ценил её труды и наблюдения, находя их полезными. Как ей передавал князь Голицын, государь в разговоре с ним сожалел о том, что она не родилась мужчиной.
Во французской версии своих мемуаров Анна описывает свою личную встречу с императором Александром I, состоявшуюся спустя год, предположительно, в августе 1807 года. И это её воспоминание разительным образом отличается от того, что она же написала в прежде приведённой нами краткой версии воспоминаний на русском языке. Если тогда она написала, что царь специально ездил верхом под её окнами, чтобы обратить на себя внимание, то спустя год, как следует из текста мемуаров, она уже сама искала личной встречи с императором. Для этого она специально сняла на лето на берегу Малой Невки загородный дом Ланского на Каменном острове. Свои действия она объясняла желанием быть подле царя. Судя по всему, к тому времени она уже состояла у царя на секретной службе и через князя Голицына отправляла ему свои донесения.
Однажды, гуляя по лесу на острове, она встретила императора, который совершал верховую прогулку. Дальше всё было, как в плохом романе. Известный своей любвеобильностью государь, не мудрствуя лукаво, подъехал к молодой женщине и по-солдатски прямо, не покидая седла, предложил: «если возможно, то он вечером того же дня посетит меня инкогнито». На что Анна отвечала императору: «Почему же нет… мною будут приняты все необходимые меры»[58]. При этом царь запретил ей сообщать об этом князю и сказал, чтобы она ждала его в 8 часов вечера. Визит Александра I состоялся в назначенный час.
«Хотя все это и напоминало пикантное приключение, – написала она позже в своих мемуарах, – но на деле о том не могло быть и речи, ибо еще не существовало на свете женщины, менее способной любить и внушать ответные чувства, нежели я, рожденная лишь для дел серьезных и полезных»[59].
Однако у Анны был свой взгляд на свою судьбу и своя оценка её жизненного пути. В конце своих кратких воспоминаний она писала: «Я женщина в полном смысле этого слова. Представляю судить другим, хорошо или плохо поступила природа, разбив форму, по коей я была вылита; что же касается меня, то я понимаю свое сердце, знаю свет, и если я не лучше обитающих в нем, то во всяком случае не похожа на них»[60].
И на той встрече с императором в августе 1807 года, как указала Анна в своих мемуарах, они провели время не в романтических утехах, а в беседе на политические темы. Секретная сотрудница вновь, в дополнение к своим донесениям, попыталась убедить Александра I в опасности курса на сближение России с наполеоновской Францией.
Как предполагают историки, свои краткие выписки она выполнила на русском языке в 1830 году, о чём свидетельствует одна из пометок на рукописи. Анне де Пальмье в то время было уже 58 лет и, судя по тексту воспоминаний, она уже готовилась к подведению итогов своего непростого жизненного пути. Она размышляет о счастье, о событиях, оказавшихся на весах судьбы, вспоминает о своем детстве, проведённом в деревне. Позже деревенская жизнь стала вызывать у неё по каким-то причинам неприятные впечатления, в связи с чем она убедила мать продать деревню. Анна давно покинула деревню, и у неё долгое время были лишь одни неприятные воспоминания об этом периоде жизни. Однако спустя 36 лет с той деревенской поры и почувствовав старость на пороге жизни, она всё чаще стала с улыбкой припоминать события из милого прошлого.
Она прожила свою жизнь вне брака и не познав радости материнства. Среди современников распространялись слухи о её лесбийских увлечениях, чем объясняли полное отсутствие внимания к романтическим отношениям с представителями мужского пола. Видимо, в этой связи она особо подчеркнула в мемуарах, что она считает себя женщиной «в полном смысле этого слова». Что Анна конкретно имела в виду, она не пояснила.
Она заявила о своей готовности предстать на Страшном суде со своей рукописью в руках. Интересно, какую именно из двух рукописей она имела в виду – написанную в полном объёме на французском языке или краткую выписку из неё, выполненную на русском языке?
Краткую рукопись на русском языке она завершила фразой, свидетельствующей о её бедственном материальном положении. «Ныне я питаю надежду, – писала Анна де Пальмье, – лишь на счастье возыметь доход верный и достаточный для существования»[61].
«В одном из архивов, – пишет историк-архивист М. Данилов, – обнаружены ее секретные донесения»[62]. Но в каком именно из российских архивов хранятся найденные документы, о чём и кому доносила секретный агент, к сожалению, не указано. Не упоминается и о том, были ли эти документы введены в научный оборот и доступны ли они историкам, исследователям и краеведам. Заметим, что ещё в начале 1990-х годов М. Данилов писал: «Придет время, и будут опубликованы секретные донесения тайной агентки. Будет опубликован и французский вариант ее записок – гораздо более обширный, содержащий множество новых подробностей о ее судьбе»[63].
О том, когда же наступит благоприятное время для публикации секретных донесений агента Анны, не даётся даже намёка. Видимо, прошедших двух с лишним столетий ещё недостаточно, чтобы снять гриф секретности с этих архивных документов и сделать их доступными широкому кругу историков и исследователей.
В своих мемуарах на французском языке Анна де Пальмье довольно подробно рассказывает об обстоятельствах своей опалы и последовавшей долгой жизни в ссылке. Повеление императора Александра I покинуть ей С.-Петербург и выбрать себе место жительства в одном из провинциальных городов на территории империи. «Сию ужасную весть, – писала она в своих мемуарах, – сообщил мне коварный куртизан г-н Балашов, на диво ловко игравший роль сочувствующего человека, который негодует на несправедливость, творящуюся пред его взором…»[64]
Упомянутый в мемуарах Александр Дмитриевич Балашов во времена императора Александра I был достаточно известным политиком, военным и дипломатом. Свою службу он начал в армии, где достиг генеральских эполет. Пользовался доверием царя. В марте 1808 года был назначен столичным обер-полицмейстером. На этой должности был лично представлен царю и с той поры пользовался его покровительством и расположением. В 1809 году был пожалован чином генерал-адъютанта императора. Затем был военным губернатором С.-Петербурга, а в июле 1810 года, сохранив прежний пост, стал ещё и министром полиции[65].
Анна де Пальмье была глубоко огорчена и возмущена тем, что её отправляют в ссылку, даже не объяснив, в чём она обвиняется. Она не была привлечена к ответственности, никем не допрошена и не осуждена. Ей не были предъявлены какие-либо обвинения и доказательства её вины. Ответы на эти вопросы тайная агентка пыталась получить у обер-полицмейстера С.-Петербурга А.Д. Балашова, однако тот сообщил, что в силу сложившихся особых обстоятельств император не может объяснить ей причину высылки из столицы и отменить своё распоряжение. При этом император просил ей передать, что он помнит о ней и удаление Анны из Петербурга будет недолгим.
Ввиду того, что Анна на момент отъезда в ссылку была, с её слов, лишена каких-либо средств, то она обратилась с просьбой о выдаче обещанных ей денег за прежнюю службу. На другой день ей передали от императора 2 тысячи рублей под расписку в знак доброго отношения к ней Александра I. Перед отъездом из столицы она получила от Балашова ещё 200 рублей на дорогу.
Одновременно ей был предписан обет молчания. В своих мемуарах об этом она позже писала: «мне было запрещено говорить в будущем с кем бы то ни было о сведениях, сообщенных Е.[го] И.[мператорскому] В.[еличеству], или о тех знаках милости, которые я буду от него получать; в противном случае я буду сослана еще дальше и лишена монарших милостей»[66]. При этом было определено, что при необходимости обратиться к императору ей следует писать прошение на имя министра внутренних дел.
Местом проживания Анне определили небольшой городок Великие Луки в Псковской губернии, расположенный от столицы на расстоянии 400 с лишним вёрст. На момент её приезда в декабре 1798 года в городе проживало около 3 тысяч человек и лишь к 1825 году численность горожан составила 3700 человек[67]. Прожила Анна де Пальмье на этом месте ссылки долгих 11 лет. За это время она неоднократно обращалась к царю с прошением о переезде на жительство в город Коломну Московской губернии, однако этого ей не позволяли. Лишь в 1819 году ей «была дарована милость стать свободной, сиречь изменить место жительства и жить в обширной империи там, где я пожелаю, исключая колыбель моей юности…»[68]. Так она называла город С.-Петербург, в котором родилась. Путь в столицу для секретного агента императоров по-прежнему был закрыт. В том же году она перебралась в уездный город Коломна, расположенный примерно в 100 верстах от Москвы.
«Стараниями калужских краеведов установлено, – отмечает историк-архивист М. Данилов, – что тайная агентка после многих мытарств проживала в данной губернии и даже открыла там собственный пансион. К сожалению, ее дальнейшие следы теряются…»[69] При этом никаких конкретных указаний на источник или публикацию автор не привёл. Первой нашей реакцией на эту информацию стала попытка найти источник публикации. Однако поиск сведений в открытой печати и среди калужских краеведов результатов не дал. Тогда направлением поисковой работы стало уточнение момента появления «калужского следа» в биографии Анны де Пальмье.
Действительно, в тексте её краткой выписки из мемуаров такое упоминание есть. Анна, вспоминая о своих конных и пеших прогулках, писала: «… глупая Калужская публика удивлялась моему костюму»[70]. Казалось бы, вот оно прямое указание на её пребывание в Калуге. Однако, на наш взгляд, даже беглый анализ содержания абзаца из её мемуаров, где приведена эта фраза с упоминанием о Калуге, если рассматривать его в целом, свидетельствует об описании петербургских достопримечательностей. Остаётся загадкой, каким образом такое могло произойти. Либо это оплошность автора воспоминаний, либо результат каких-то сокращений текста о пребывании в Калуге в кратком тексте мемуаров. Давайте ещё раз внимательно перечитаем этот абзац из мемуаров героини нашего очерка.
Как видно из приведённых выше фрагментов абзаца, взятого из сокращённой выписки из мемуаров Анны де Пальмье, описываемые события имели место в Санкт-Петербурге. Перечислим упомянутые Анной столичные памятные места. Начнём с дачи графа Головина. Речь идёт об усадьбе, расположенной у слияния Большой Невки с Чёрной речкой. Усадьба с прилегающими деревнями была дарована Петром I генерал-фельдмаршалу графу Ф.А. Головину. В 1780-х годах его внук Н.Н. Головин значительно преобразил родовое имение. Был построен роскошный особняк в классическом стиле, разбит большой сад, построены оранжереи и теплицы. В последующие годы поместье потомков графа Головина расширялось и перестраивалось вплоть до 1802 года. В этом же году имение по распоряжению императора было выкуплено казной и преобразовано в царскую ферму. Спустя 7 лет дом Головина причислили к Каменноостровскому дворцу. С той поры дача Головина, как по привычке именовали графское поместье, стала летней резиденцией членов императорской фамилии и их высокопоставленных гостей[71]. Каким образом и в качестве кого героиня нашего очерка поселилась на территории, находящейся в ведении МВД и придворного ведомства, неизвестно.
Каменный остров был подарен Екатериной Великой своему сыну Павлу Петровичу в 1765 году. Остров имел площадь чуть более одного квадратного километра и располагался между 3-х рек Невки – Малой, Средней и Большой Невками. От Крестовского острова остров отделён рекой Крестовкой. К тому же практически пополам Каменный остров разделён Большим каналом. Дворец, получивший название Каменноостровский, начал возводиться уже на следующий год. Было выбрано классическое архитектурное решение – дворец был возведён в форме буквы «П». В центральной части здания дворца располагались: аванзал, или, по-современному, фойе, Большой зал, Морской салон, Картинный зал и Кабинет императора. В боковых частях здания слева и справа располагались Дворцовый театр и жилые помещения. В январе 1780 года все основные этапы строительства были завершены и в честь императрицы Екатерины II был устроен блестящий приём в оранжерее дворца. Два года спустя во дворце были завершены все отделочные и декоративные работы. С 1801 года вступивший на престол император Александр I превратил дворец в свою любимую резиденцию. Поэтому конные прогулки Александра Павловича по принадлежавшему ему Каменноостровскому комплексу и прилегавшим территориям выглядят вполне естественно. Судя по содержанию мемуаров, описанные события имели место летом 1806 года.
Мемуаристка А. де Пальмье упомянула и Строгановский сад, в котором она часто отдыхала с книгой в руках. Кстати, в то время владения графа Строганова, расположенные недалеко от места впадения Чёрной речки в Большую Невку, называли и дачей Строганова, и Строгановским садом, и Строгановским парком. Все перечисленные выше территории и строения располагались друг от друга на незначительном расстоянии. И все они относились к столичным достопримечательностям. Именно вместе с ними была упомянута Калужская улица, которая, на наш взгляд, могла озадачить некоторых историков и краеведов. Попытка найти ту взаимосвязь, которая позволила Анне упомянуть эту улицу вместе с петербургскими достопримечательностями, могла бы привести к неожиданным результатам. Например, подсказка нашлась бы на «Архитектурном сайте Санкт-Петербурга»[72]. Оказывается, что в Северной столице в прошлом была улица под названием Калужский переулок, выходивший на Тверскую улицу. Рядом располагался Калужский сквер. Другое название – Калужский парк. Правда, у этой версии есть одно слабое звено. Своё название «Калужский переулок» улица получила позже описываемых в мемуарах событий. А была ли в ту пору ещё какая-то улица с таким названием в Петербурге – неизвестно. Возможно, Калужской называли в бытовом плане улицу, где проживали калужские купцы, привозившие свои товары в столицу.
Однако в книге историка И.Д. Филина приводится прямое подтверждение факта пребывания Анны де Пальмье в Калуге. Дело в том, что малоизвестный французский вариант мемуаров начинается вступлением под названием «Рассуждение, имеющее целью оправдать царствование покойного императора Александра I. Адресовано заговорщикам». Размышления бывшей тайной агентки Александра Павловича вполне понятны, поскольку касаются недавно подавленного властью восстания декабристов, которых она считает злонамеренными заговорщиками против верховной царской власти. Нас же в данный момент больше интересует то, что это вступление было собственноручно подписано Анной следующим образом: «Писано иностранкою, родившейся в С.-Петербурге. Калуга. 14 марта 1826»[73]. Отсюда можно сделать как минимум два важных, на наш взгляд, вывода: 1) Анна в марте 1826 года действительно находилась в Калуге; 2) родившись в Российской империи и прожив здесь 54 года на момент написания вступления к своим мемуарам на французском языке, она продолжала считать себя иностранкой. При этом, на наш взгляд, она была подданной российской короны, поскольку была рождена в Российской империи и состояла на русской службе. Однако полную уверенность в этом могли бы дать архивные документы и записи в метрической книге, которые до сих пор не обнародованы, а, возможно, пока ещё и не обнаружены.
В этой связи вновь возникает вопрос о её рождении. Если она рождена иностранкой, то, вполне возможно, она оставалась в католической вере. Однако это лишь наше предположение, поскольку сама Анна нигде не сообщала о своих религиозных предпочтениях и вероисповедании. В любом случае, ввиду возникновения разных версий и объяснений требуется дополнительное изучение и поиск документальных подтверждений или опровержения ошибочно сделанных предположений.
Наша современница писатель Алла Бегунова в книге «Камеи для императрицы»[74], ссылаясь на опубликованные в 1994 году в серии «Русский архив» собственноручных записок Анны, вскользь по линии сюжета своей книги рассказывает об этой таинственной особе.
В своём авторском вступлении она отмечает, что упомянутые в книге персонажи можно условно распределить по 4 группам. В 1-ю группу входят персонажи в образе известных исторических личностей. Малоизвестные персоны, составляющие 2-ю группу, тоже являются реальными людьми, о которых есть упоминания в исторических документах и других достоверных материалах. Упоминаются в книге и те персоны, о которых вообще мало что известно и поэтому они составляют 3-ю группу. А в 4-ю группу надо отнести всех вымышленных автором персонажей, не исключая возможности их реального присутствия в тех или иных исторических событиях. Героиню нашего исторического очерка Анну де Пальмье, на наш взгляд, следует отнести ко 2-й и частично по некоторым позициям – к 3-й группе персонажей.
При этом автор названной книги придерживается наиболее распространённой версии о происхождении Анны де Пальмье и считает, что таинственная дама была внебрачной дочерью Ивана Перфильевича Елагина[75], состоявшего при императрице Екатерине II в должности статс-секретаря или кабинет-секретаря императрицы, как тогда именовали эту государственную должность в империи.
Другая известная писательница нашего времени, Елена Арсеньева, одну из своих книг в серии исторических новелл «Дамы плаща и кинжала» назвала «Дама-невидимка (Анна де Пальме)». Конечно, можно сразу же озаботиться вопросом, отчего автор неточно приводит фамилию героини – ведь известно, что её фамилия, подлинная либо нет, но она другая. Принято считать на основании её собственной рукописи, что она называла себя Анной де Пальмье. Конечно, автор названной исторической новеллы имеет право на творчество и художественный вымысел, включая изменение имён, фамилий и других личных сведений своих персонажей, а также на собственную трактовку описываемых исторических событий. И тем не менее приводимые Еленой Арсеньевой доводы, как нельзя кстати, выстраивают версию внебрачного рождения самой Анны, а также биологического отцовства И.П. Елагина. Её приёмным отцом назван приезжий молодой француз Валентэйн де Шоверне де Пальме, которого взял в свой дом русский вельможа. В благодарность за это доброе дело Елагин предложил французу жениться на молодой женщине с ребёнком на руках и дал за ней большое приданое. При этом он взял с него слово, что пока барин жив, он не расскажет всей правды русской девочке. Со временем француз понял, что мать девочки умерла при родах, а его нынешняя жена просто нянька. Потом француз занемог, и перед смертью они вместе с Елагиным раскрыли тайну её рождения. А когда настал его смертный черёд, то «умирая в 1794 году, он оставил Анне в наследство не только солидный капитал, достаточный для безбедной жизни, но и именно ей передал свои дневники, записки и рукопись некой книги, в которой, подобно князю М.М. Щербатову, описал «повреждение нравов в России», только в еще более сильных выражениях»[76]. Эти откровения стали серьёзным испытанием для Анны и во многом предопределили всю её дальнейшую судьбу. К сожалению, в книге нет никаких ссылок на источники, что позволяет предположить, что всё вышеизложенное не более чем творческий порыв писательской мысли.
После таких наблюдений и выводов уже по-другому воспринимается описанная в этой книге методика цифрового шифрования близких Екатерины II и её придворных, в которой императрица фигурировала под номером 1, а её секретный агент имела номер 01. В приводимых в книге фрагментах якобы донесений Анны эти цифровые обозначения приводятся. Почему с прибавкой якобы? Потому, что никаких подтверждений существования такой системы анализа до сих пор не опубликовано. Остальное описание в книге в той или иной степени соответствует содержанию мемуаров Анны де Пальмье и были ранее изложены в нашем историческом очерке.
Сведения о материальном положении Анны де Пальмье известны историкам и исследователям из её мемуаров на французском языке и кратких воспоминаний, изданных на русском языке. Как уже выше нами упоминалось, при поступлении на тайную службу к Екатерине II полная возвышенных чувств и благородных помыслов Анна была готова заниматься секретной деятельностью безвозмездно. Посланцу императрицы А.А. Безбородко, сообщившего ей, что по её должности установлен оклад в 12 тысяч рублей в год, возмущённая Анна заявила, что она никогда не предполагала служить за деньги, «а только из одной чести». При этом она сообщила, что родитель, ушедший из жизни в марте 1794 года, оставил ей в наследство 500 тысяч рублей, которых, как она предполагала, ей хватит до конца жизни. Из известных нам наследников в то время оставалась её мать, которая также должна была получить какое-то наследство. Были ли в семье ещё дети или другие законные наследники – неизвестно.