После обеда начался тихий час, а также перекур. Перекур – важная вещь здешнего существования. И перекура ждали многие дети. Во время перекура туалет превращался в настоящую газовую камеру. По моим воспоминаниям, – которые я бы никогда не хотел освежать, – туалет был метров пять-шесть в длину и пару-тройку метров в ширину. И курили в нём многие, плотно забиваясь в него на время перекура. Смотреть на это действительно было страшно и в голову сам лез вопрос: «А дышите-то вы там чем?!». Вообще, я слышал о связи по тем или иным причинам шизофрении и курении сигарет. Что не все курящие становятся шизофрениками, но подавляющее большинство шизофреников курят. Поэтому, – да даже если это и не так вовсе и никакой взаимосвязи нет, – на месте врачей я бы сделал многое, чтобы пациенты отвыкали курить. Тем более, когда в моих руках широкий арсенал серьёзных препаратов и практически полный контроль над каждым моментом жизни пациента. При правильном подходе, я думаю, можно было бы добиться неплохих результатов.
И в туалете, к слову, о никакой приватности не может быть и речи – ведь это туалет в психбольнице. На входной двери, кажется, даже было окошко, чтобы в любой момент можно было заглянуть и посмотреть, что делают посетители. Да и дверь эта практически весь день заперта и открывается только во время утренних процедур, перекуров и ещё пары моментов. Конечно, если прямо сильно уж захотелось посетить туалет, то можно попросить санитара пустить тебя. С этим смиряешься, но наверняка многим это может показаться чем-то ненормальным. И в самом туалете, кстати, нет ни кабинок, ни перегородок, ни вообще ничего. Унитазы отделены друг от друга только воздухом и иногда людьми, курящими или ждущими своей очереди, чтобы сделать свои дела. У меня как раз примерно в то время появилась проблема – парурез или синдром стесняющегося мочевого пузыря. Я не мог справить свою нужду, если не ощущал достаточной приватности. Поэтому там это стало большой проблемой, которую мне приходилось так или иначе решать. Обычно решение заключалось в хождении в туалет, когда он закрыт, попросив санитара пустить меня. Но иногда и это не помогало. Однажды я провернул эту схему, но в туалет внезапно зашёл один пижамник. И я стоял и стоял, ждал, когда он уйдёт. А он смотрит на меня и такой задорно так говорит: «Чё, не идёт?». В итоге он ушёл и всё пошло.
Вообще, сигареты здесь – валюта. Этому я совсем не был удивлён. Как и многим вещам здесь. Например, практически полная толерантность к мату. Более того – даже сами санитары не гнушались покричать матом на больных детей, а те им в ответ. Только женщины врачи этого избегали, а педагог старалась снизить количества мата хотя бы среди призывников своими поучениями. Большинство находящихся там курят, и дети – тоже, так что сигареты там очень ценились. Ох, за сигарету можно было купить обширное количество услуг: от чёток из бумаги, что делаются за три дня из книжных страниц и ниток из одеяла, до массажа и услуг интимного характера. Об уборке за сигарету, вынос мусора, покупке за сигарету, например, сока, я уж молчу. Этим, к слову, активно занимался парень ко кличке Адольф. Или Гитлер. Или Фюрер. Звали его кто как хочет, но в диапазоне этих трёх кличек. Адольфа звали так из-за его внешнего сходства с, как нетрудно догадаться, Гитлером. Адольф был рад убраться в палате утром и вечером всего за одну сигарету, причём убраться качественно, по совести. Также он менял соки и тому подобное на сигареты, и он же просил сделать или делал сам чётки, кубики или ещё что-нибудь из бумаги. У него же я однажды приобрёл за пачку сока игральные кубики из бумаги. Но это не те кубики, которые кости. А те, которыми играют в особую игру: берётся два-три-четыре кубика, эта горсть помещается в ладонь, подкидывается, и нужно успеть перевернуть ладонь тыльной стороной вверх и поймать падающие обратно кубики. Затем снова подкинуть, снова успеть перевернуть ладонь и снова поймать. Так пока не надоест. Есть также и валюта чуть меньшего номинала, но всё же важная: еда. Особенно сладкая еда: конфеты, печенье, вафли. Адольф находился в больнице с 2012-го года, когда президентом ещё был Медведев, поэтому он был удивлён, узнав, что сейчас у власти опять Путин. Фюрер не являлся старожилом. Я слыхал, что там есть парень, что лежит там уже почти восемь лет: с 2007-го года. Ох, да даже я сам видел на тумбочке надпись: «Прибыл – 06.07.1996. Убыл – 06.07.2006». Странно. Наверное, просто шутка. Гитлер показался мне знакомым, хотя я просто подумал, что довольно часто вижу такой тип внешности.
Вернувшись с обеда в палату, меня познакомили с правилами: не давать спички, зажигалки и ножи больным, не разговаривать с ними, и не ходить в первую палату. Первая палата – место, где держат особо буйных. Да, дети тоже могут быть опасными, особенно с шизофренией. Вообще, в нашем отделении лежали, в основном, эпилептики и те, у кого большие проблемы с поведением. «Большие проблемы с поведением» надо понимать шире: парень по кличке Емеля лежит в больнице уже пятый-шестой раз, был отдан в детский дом. В первый раз он попал в больницу потому, что хотел топором зарубить свою сестру. Её спас вовремя поспевший полицейский. Емеля имел в «арсенале» шизофрению и раздвоение личности, как мне сообщили. Также там был парень по кличке Боча. Я видел таких, много раз даже в своей школе: гиперактивный, агрессивный, любящий сыграть что-то для публики или унизить себя ради смеха, любящий подраться. Большую часть времени он находился под аминазином. Аминазин – сильный нейролептик, он широко известен и за пределами таких мест, но здесь у него особый шарм. Здесь ты сталкиваешься с людьми под его воздействием. Они очень заторможены, могут нести бред, но чаще всего просто лежат на кровати, не обращая ни на что своего внимания. Дни для них летят быстро. В отличие от тех, кто не лежит здесь из-за болезни и продолжительное время, привыкнув к особому расписанию дня. Время там длится очень-очень долго. Три дня мне показались практически двумя неделями. Время как будто замедляется, и люди, находящиеся там, успевают сделать огромное количество дел за то время, которое в других местах считается довольно коротким. Один час там, казалось, длится как два или три часа.
Позже мне сообщили расписание: в 6:00 подъём, до 7:00 уборка, кварцевание палат, в 9:00 завтрак, после – свободные время. В 13:00 обед, с 14:00 до 16:00 тихий час, после в 17:00 полдник и в 18:00 ужин. С 19:00 до 20:00 можно сделать звонок кому-либо. В 19:00 отбой у больных, в 21:00 отбой у призывников. Очень, очень много свободного времени, которое практически некуда тратить. Люди там едят, спят, иногда проходят процедуры или осмотры врачей. Такое количество свободного времени там – просто мука. Если ничем его не заполнять, то можно сойти с ума даже прибыв здоровым. Но всё же люди привыкают.