Роберт оказался прав, и поездка заняла немного времени. Не стоило большого труда определить, какой из трёхэтажных особняков по улице Кенсингтон Парк Гаденс принадлежал покойному профессору. Катафалк с четвёркой лошадей, мирно переступавших с ноги на ногу, украшенных, фиолетовыми попонами и плюмажами, стоял у дома номер семь, как и длинная вереница траурных карет. Несколько человек, прячась от дождя под зонтами, курили рядом с окнами. На козлах, запахнувшись в плащи и макинтоши, мокли кучера в цилиндрах. Дверь была открыта. У входа пригорюнился плакальщик с посохом, перевязанным траурным бантом. Его высокий цилиндр со свисающим до пояса чёрным шарфом пояснял, что хоронят взрослого – на детских похоронах надевали белый шарф. Соболезнующие то входили в дом, то покидали его. Входной механический колокольчик с отвязанным шнуром молчал, а электрическим звонком на похоронах не пользовались. Двое молодых людей с траурными повязками из крепа, очевидно студенты, несли венок. За ними торопился фотограф с треногой и фотоаппаратом в чехле. Экипажи то и дело останавливались неподалёку, высаживая пассажиров. Пожилые дамы по старинке были облачены в чёрные плащи с капюшонами, а джентльмены, родившиеся, вероятно, ещё при Георге III, в дополнение к плащам обвязали цилиндры траурными лентами.
Солнце спряталось за тучи. Пахло сыростью, угольной гарью и конским навозом.
Расплатившись с возницей, Ардашев и Аткинсон вошли в дом и сразу же сняли головные уборы. Верхнюю одежду приняла горничная и повесила в шкаф. Зеркала в передней были завешены. Заметив, что Клим обратил на это внимание, Роберт пояснил:
– В доме покойного у нас всегда закрывают зеркала. Это всё из-за страха увидеть мертвеца за спиной. Суеверия живучи.
Ардашев оглядел комнату. Полированный дубовый гроб с телом профессора стоял посередине. Окна были открыты. Вдова – привлекательная блондинка – хоть и носила траурный наряд (чёрную шляпку, украшенную такими же страусовыми перьями, вуаль, платье из бомбазина, отделанное крепом), но выглядела очаровательно. Тонкие и правильные черты лица, присущие аристократкам, и стройная фигура не позволяли и помышлять, что после смерти мужа она останется без мужского внимания. С левой стороны её пышного бюста сияла брильянтовая брошь, выделявшаяся на фоне чёрного платья. Украшение представляло собой равносторонний треугольник из платины с брильянтами – по четыре на каждой стороне и одним по центру. Центральный камень свисал на едва заметной платиновой нитке. «А профессор-то баловал свою молодую цыпочку», – заключил Ардашев. Рядом с женой покойного с грустным лицом сидел мужчина лет сорока, вероятно родственник то ли вдовы, то ли усопшего. Благодушный вид его лицу придавал широкий нос, большие добрые глаза, толстые, точно негритянские, губы и живот, который уже нельзя было скрыть. «Судя по широкополой шляпе в его руках, чёрной сорочке, жилету и короткому сюртуку, он не просто исповедует вероучение квакеров, а, возможно, является их пастором, если, конечно, они у них есть, – предположил русский студент. – Этакий сельский английский священник». Подле него на стуле умостился молодой человек в сюртуке и очках, лет двадцати пяти. Его пышные курчавые каштановые волосы свидетельствовали о молодости, а умный взгляд из-под очков, покоившихся на прямом носу, говорил об образованности. Он искоса поглядывал на вдову, а она, поймав его взгляд, тотчас подносила к сухим глазам кружевной платочек с чёрной каймой. «Скорее всего, помощник профессора», – мысленно отметил незнакомца Ардашев.
Клим и Роберт положили к гробу цветы и втесались в окружение соболезнующих.
– Ишь бесстыжая! – донёсся до Ардашева женский шёпот. – Смотри-ка, уже и брильянты напялила!
– Наглая срамница! – вторил другой, уже немолодой скрипучий голос. – Первый год после смерти мужа вдове дозволяется носить только дешёвый гагат и ничего другого!
– Вот-вот! А брильянты можно надевать лишь через два года и один месяц после кончины супружника. Не могла дотерпеть, охальница!
Ардашев повернулся вполоборота. У него за спиной судачили две ветхозаветные англичанки в чёрных плащах, наверняка перешагнувшие девятый десяток. Время высушило морщинистую кожу на их лицах, и лишь влажные пожелтевшие белки глаз то вспыхивали, то угасали угольками, как в юности.
Мёртвый профессор почти не отличался от живого. Только раненая шея была закрыта стоячим воротником, нос заострился, и кожа пожелтела. Фотограф, установив аппарат, делал снимки для carte-de-visite с тем, чтобы родственники могли раздавать друзьям семьи посмертные фотографии покойного. Электрического света в комнате было достаточно, и жечь магний в тарелках не было необходимости.
Пышно декорированный гроб утопал в белых лилиях.
Католический священник дал знак, и скорбящие стали подходить к гробу по очереди, кладя ладонь на грудь профессора. Ардашев повернулся к спутнику и спросил:
– А что они делают?
– Мистер Пирсон погиб насильственной смертью. И в таких случаях каждый из скорбящих по заведённому издревле обычаю должен положить покойному руку на грудь.
– Зачем?
– Чтобы убедиться, что среди пришедших нет убийцы.
– А как это можно определить?
– Считается, что если душегубец коснётся дланью тела усопшего, то его раны начнут тотчас же кровоточить.
– Прекрасно. Сейчас мы это и проверим.
– Ага, – иронично хмыкнул Аткинсон. – Вам ведь тоже придётся тронуть мёртвое тело, вот и посмотрим, прав или нет был коронерский суд, отпустив вас на все четыре стороны.
– Что ж, давайте.
Уже приблизившись к профессору и коснувшись его рукой, Ардашев почувствовал, как у него забилось сердце. Профессор, казалось, улыбался ему с закрытыми глазами. И хоть Клим знал, что у покойников сохраняется на лице подобие улыбки из-за специфических мышечных изменений, но студенту почудилось, что своим насмешливым выражением лица старик спрашивал у него, почему убийца, находящийся на похоронах, до сих пор не уличён.
– Ну вот теперь я вижу, что вы невиновны, капитан, – продолжал шутить Роберт.
– А вы?
– Я же шёл за вами. Неужели вы не обратили внимания на моё прикосновение к покойному?
– Я не мог этого видеть. Вы находились за моей спиной, и не факт, что вы дотронулись до усопшего, – усмехнулся Клим.
– За мной наблюдали десятки глаз, и миновать прикосновения было невозможно.
– Скажите, друг мой, а почему торговка цветами продала мне белые лилии?
– Потому что англичане их чаще всего кладут к гробу и на могилу.
– А розы?
– Только белые, но очень редко.
– В таком случае смею вас заверить, что способ определения преступника не сработал.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего, кроме того, что убийца профессора Пирсона находится среди нас.
– С чего вы взяли?
– Среди лилий я заметил букет белых роз. Всего пятнадцать бутонов. Столько же лепестков и листиков насчитывалось на искусственной розе, найденной под Темзой.
– Да кто же он, чёрт возьми! – прошептал Роберт и принялся озирать присутствующих. Неожиданно он уставился на высокого джентльмена с проплешиной, бакенбардами типа «баранья отбивная» и бритым лицом. Встретившись взглядами, оба кивнули друг другу.