В октябре 1944 года, вскоре после того как Нидерланды были освобождены от нацистов, великий голландский историк Питер Гейл завершил книгу о Наполеоне – одну из самых оригинальных из тех десятков тысяч, которые появились за последние 215 лет. Оригинальность ее заключается не в отношении к Наполеону самого Гейла (хотя из книги совершенно ясно, что он думает о персонаже), а в том, каким образом он излагает чужие взгляды и прослеживает, как репутация императора менялась с 1815 года до середины XX века. Поскольку фигура Наполеона, занимающая огромное место в политико-историческом ландшафте XIX – начала XX века, сильно идеализирована и демонизирована, мнения, которые выделил Гейл, нередко диаметрально противоположны (и это не странно) и, как правило, отражают политические пристрастия их авторов. После выхода книги Гейла европейский опыт Второй мировой войны повлиял (это не удивительно, но, по-моему, вводит в заблуждение) на интерпретацию событий наполеоновской эпохи и до сих пор иногда бросает на них тень.
Работая над своей книгой, я старался не слишком полагаться на толкования предшественников, а обращаться, насколько возможно, к словам самого Наполеона и людей, лично его знавших. Разумеется, и здесь совершенно отсутствует согласие. Рассказы современников, как правило, сильно зависят от положения этих людей при жизни Наполеона и после его смерти. Те, кто писал вскоре после его отречения, искали у Бурбонов должностей или пенсий или просто добивались права публиковаться, и в десятках случаев это вредило объективности. Так, Клер де Ремюза в письмах 1804–1813 годов к мужу, придворному Наполеона, ласкова к императору, но в ее мемуарах (1818) он предстает «неспособным к щедрости» чудовищем с «дьявольской улыбкой». Что же произошло между 1813 и 1818 годами? А вот что: муж мадам де Ремюза добивался у Бурбонов должности префекта. В 1815 году Клер де Ремюза сожгла свои дневниковые записи и позднее пыталась воскресить то, что Шатобриан назвал «воспоминаниями о воспоминаниях».
Другой пример: на наши представления о Наполеоне во многом повлияли чрезвычайно сомнительные мемуары, сочиненные его бывшим соучеником Луи-Антуаном де Бурьенном. После назначения секретарем Наполеона (в 1797 году, во время переговоров с австрийцами в Леобене) Бурьенну уже не позволялось обращаться к нему на «ты» (tu). Это, по словам Бурьенна, явилось «малой платой» за право возглавить личную канцелярию, но Наполеону пришлось дважды изгонять его за коррупцию, и расстались они в плохих отношениях. Историки считают мемуары Бурьенна довольно объективными, хотя они и написаны в том числе писателем-фантастом Шарлем-Максимом де Вильмаре. В 1830 году близко знавшие Наполеона люди (в том числе его брат Жозеф) опубликовали двухтомную книгу (общий объем – 800 страниц), в которой опровергли многие из заявлений Бурьенна. Сам я воспринимаю записки Бурьенна скептически и прибегаю к ним лишь для рассказа о событиях, в которых он сам, несомненно, принимал участие.
Подобных «источников», к которым следует относиться с осторожностью, в бонапартовском каноне много. Граф де Монтолон, последовавший за Наполеоном на остров Святой Елены, записал свой «Рассказ о заточении…» двадцать лет спустя, не имея под рукой дневников, причем над текстом потрудился писатель Александр Дюма (он приложил руку и к мемуарам Франсуа-Жозефа Тальма, любимого актера Наполеона). Лору д’Абрантес Наполеон выслал в 1813 году из Парижа. К 1830-м годам, когда из печати вышли ее мемуары, герцогиня д’Абрантес уже была опиоманкой, но утверждала, что дословно помнит долгие задушевные разговоры с императором. Некоторые из восемнадцати томов ее мемуаров (поправленных Бальзаком) были написаны, чтобы расплатиться с кредиторами. Воспоминания шефа наполеоновской полиции Жозефа Фуше принадлежат перу наемного писателя Альфонса де Бошана. Мадемуазель Жорж, одна из фавориток Наполеона, также не писала мемуары самостоятельно. Причем актриса, сочтя текст чересчур пресным, сдобрила его пикантными подробностями (например, рассказом о том, как Наполеон засовывал в ее корсет пачки банкнот).
В отсутствие законов об авторском праве была возможной публикация даже «мемуаров», якобы подготовленных живыми еще участниками событий (например, Жозефом Бонапартом, маршалом Огюстом-Фредериком-Луи Мармоном и министром иностранных дел [с 21 марта по 8 июля 1815 года] Арманом де Коленкуром), и предполагаемые авторы не могли обратиться за судебной защитой. В 1837 году мошенница по имени Шарлотта де Сор после короткой встречи в 1826 году с Коленкуром напечатала его «мемуары» (настоящие опубликованы в 1934 году). Хотя в воспоминаниях Талейрана записи о наполеоновском времени сделаны в 1820-х годах, в 1860-х годах их сильно поправил Адольф де Бакур, а ему Наполеон был глубоко несимпатичен. Записки Меттерниха (в которых он выгораживает себя) также сочинены не без помощи другого лица. Мемуары Поля Барраса, некогда любовника Жозефины, – памятник злобе, жалости к себе и мстительности. Луи Гойе, которого Наполеон переиграл 18 брюмера, в предисловии к мемуарам обещает, что он, «беспристрастный автор», воздаст Наполеону «сполна», но увы, в двухтомной книге мы находим мало что, кроме желчной брани. Ни министр внутренних дел Лазар Карно, ни маршал Эммануэль Груши не оставили мемуаров: их впоследствии состряпали по сохранившимся документам. Так называемые мемуары дипломата Андре-Франсуа Мио де Мелито написаны его зятем полвека спустя.
При этом множество людей желало поделиться впечатлениями о необыкновенном человеке. Целый ряд близких к Наполеону людей вели дневники и не ославили его, чтобы при новом режиме получить место, как и не преувеличили ради выгоды близость с ним. Ценность, например, записок маркиза де Коленкура 1812–1814 годов, или дневника, который Анри Бертран вел на острове Святой Елены, или воспоминаний Камбасереса сильно увеличивает тот факт, что эти тексты не предназначались для немедленной публикации, а были обнародованы много позднее – соответственно в 1930-, 1950- и 1970-х годах. Барон Луи-Франсуа-Жозеф де Боссе-Рокфор, человек малоизвестный, служил префектом императорского дворца, был ближе к Наполеону, нежели Бурьенн, и еще при Бурбонах отважно напечатал свои мемуары. Столь же взвешенный рассказ мы находим у Клода-Франсуа де Меневаля и Агатона Фэна, занимавших после Бурьенна должность личного секретаря Наполеона. Разумеется, все сообщаемые сведения следует проверять и сопоставлять с другими источниками, но в итоге они, как правило, дают портрет императора более целостный и достоверный, чем «черная легенда», вскоре после его смерти сочиненная врагами и литературными наемниками.
У наполеоновского биографа, блуждающего в этом лабиринте в 2014 году, есть огромное преимущество перед предшественниками. В 2004 году парижский Фонд Наполеона начал публикацию 33 000 сохранившихся писем Наполеона. Не менее трети их никогда не публиковалось, а в других, уже изданных в 1850–1860-х годах, восстановлены сокращения и изъятия. Это колоссальное новое издание, которое поистине позволяет произвести переоценку Наполеона, легло в основу моей книги.
Сейчас, через двести лет после Ватерлоо, все стороны жизни Наполеона документированы и изучены в мельчайших подробностях. Так, в четверг, 19 июля 1804 года, будучи в Пикардии, он остановился близ Бюиньи-Сен-Маклу, выпил чашку кофе с молоком у местного кузнеца и дал его приятно удивленным домочадцам несколько золотых монет. Об одном этом событии написан 15-страничный трактат. При этом ни пристальное внимание, ни масса фактов о жизни Наполеона не привели к согласию касательно его характера, политики, мотивов, даже достижений. В этой книге я следую давней традиции спора о Наполеоне, зародившейся (как я указываю в гл. 1) еще прежде, чем ему исполнилось тридцать лет (тогда появилась его первая биография). В 1817 году швейцарский историк Фредерик Люллен де Шатовье писал, что Наполеон «с ураганной силой смел окаменевшие препятствия на пути прогресса и сделал для [европейской] расы больше, чем сделали Габсбурги за восемьсот лет своего правления или Бурбоны – за шестьсот». В 1818 году мадам де Сталь назвала Наполеона «кондотьером без манер, без родины, без морали; восточным деспотом, новым Аттилой, солдафоном, умеющим лишь портить и крушить». Иоганн Вольфганг фон Гёте, встретившийся с Наполеоном в 1808 году, отметил его «постоянное состояние просветленности». Так кем же был Наполеон: разрушителем или созидателем, освободителем или тираном, государственным деятелем или авантюристом? «Спор продолжается», – констатирует Гейл в последнем предложении своей книги. К концу моей, надеюсь, у читателя не останется сомнений в том, почему я назвал Наполеона Великим.