Стас Белов, 18 лет, Некрасовка, Москва, без определенных занятий
Мира два. Один, тесный, серый и вонючий, называется квартирой. Второй, огромный и цветной, не называется никак, но я для себя окрестил его Залесьем. Возможно, оттого что моя резиденция разбита на лесной опушке. А может, и по другой причине, не знаю точно.
В квартире, кроме меня, живут карга, курва, малолетка и Толян.
Карга очень старая, слюнявая и сварливая. От нее смердит затхлостью и лекарствами. Курву и Толяна она ненавидит. Малолетку любит. Мною брезгует. Карга ― моя бабка по курве. Так однажды сказал Толян.
Курва рыжая, толстая и неопрятная. От нее пахнет потом, перегаром, табаком. Зато она добрая. И всех любит, даже каргу и меня. Курву Толян зачастую зовет Машкой, иногда Муркой. Она наша с малолеткой мама и ишачит на заводе за деньги.
Малолетка красивая. Она пахнет утром, травой, дождем. Меня малолетка жалеет и называет Стасиком. Толяна она боится, потому что тот, когда курвы нет, распускает грабки. Малолетка ходит в школу и мечтает, как окончит, от нас сбежать. Она младше меня на год и родилась как раз, когда папаша загремел на пожизненное.
Толян весь в наколках. Они у него везде, лишь на жопе нету. Он нигде не работает, только матерится, бухает и распускает грабки. Он всех ненавидит, а меня в особенности за то, что все время молчу и обосцываю стульчак. Называет Гребаным аутистом, Придурком и хочет сбагрить в дурдом, но курва не позволяет.
В Залесье, кроме меня, живет колдунья. Я ее ни разу не видел, но знаю, что она есть. Колдунья злобная и хочет меня убить, но моя резиденция неприступна, и внутрь охранного периметра ей не проникнуть.
Еще в Залесье бывают пленники. До вчерашнего дня их побывало шестеро, один за другим. Каждый пленник бродил по миру и искал из него выход. Потом помирал. Выхода из Залесья нет. Есть водопады и лабиринты. Горные пики и пещерные города. Леса, джунгли и сельва. Диковинные цветы и сочные плоды. Ягоды и коренья. Радуги и туманы. Драконы и ящеры. Саблезубые тигры и пещерные львы. Волчьи стаи и бизоньи стада. Рыбы и птицы. Всё есть. Нет только выхода. Ни для кого, кроме колдуньи и меня.
Седьмого по счету пленника я увидел вчера на закате. Заблудившегося в лесу тощего, белобрысого и очкастого маменькиного сынка в красной тужурке. Корзинку с грибами он давно бросил и метался теперь в нарождающихся вечерних сумерках между деревьями, охваченный паникой, как раньше его предшественники. Я дождался, когда стало совсем темно и выдохшийся очкарик, опустившись на пень, принялся реветь. Тогда я раскрыл перед ним входную дверь. Оттуда полыхнул свет, повеяло теплом, дымом костра и пряностями. Очкарик вскочил, секунду поколебался и бросился в проем. Я захлопнул дверь у него за спиной.
Артем Головин, 36 лет, Печатники, Москва, старший группы Лиса-4 поисково-спасательного отряда «Лиза Алерт», позывной Леший
Контрольный пункт разбили в шести километрах к юго-востоку от станции Черусти. Здесь обрывался единственный, стелющийся вдоль лесной опушки проселок, и начиналось бездорожье.
Я прикатил за полчаса до сбора в полной темноте. Напарники ― грузный, наголо бритый Константин Петрович, позывной Старик, и грудастая, крепкая, мужиковатая Тамара, позывной Томка, выскочили из машины прежде, чем я заглушил двигатель. Минуту спустя мы разобрали снаряжение и потопали к месту сбора. Здесь в свете фар видавшего виды внедорожника уже сосредоточились два десятка спасателей. Еще полсотни были в пути, их ждали с минуты на минуту.
Я знал почти всех и знал, кто чего стоит. Знал, кто, не стыдясь напарников, плакал от счастья, приняв сообщение «Стоп! Найден. Жив». И кто ревел от горя, приняв «Стоп! Найдена. Погибла». От настоящего горя, не напускного, хотя погибшую девочку не знал и видел лишь ее последнюю прижизненную фотку.
Это были особые люди, странные люди, неприкаянные. Такие же, как я. Те, кто где бы ни находился и чем бы ни был занят, по звонку координатора бросал все, хватал снаряжение и мчался к месту сбора на поиски пропавших детей, подростков и стариков. Те, кто безостановочно гнал джип за МКАД, тормозя по пути лишь для того, чтобы подобрать напарников. Столь же безрассудных и, как правило, неприспособленных, неустроенных, разведенных, уволенных за прогулы неудачников и недотеп.
– Родненькие, найдите его, ― заклинала мечущаяся от спасателя к спасателю бабка, расхристанная, заполошная, в ветхой штопаной кофте. ― Не дайте старой наложить на себя руки! Выручите, спасите! Умоляю: отыщите его!
Пропавшего тринадцатилетнего тощего, белобрысого и очкастого пацана звали Игорем. За грибами он отправился из близлежащего села вчера утром. На пару с бабушкой, той самой, что сейчас молила найти внука еще не сформированные спасательные группы.
Вчера в одиннадцать утра Игорь перестал откликаться на зов. К двум пополудни обезумевшая от горя старуха отчаялась его искать и к четырем вернулась в село. В пять заявление о пропаже ребенка принял участковый. В шесть его принял дежурный оператор горячей линии отряда «Лиза Алерт». В восемь координаторы завершили предварительный сбор информации. Пять минут спустя сообщение высшей категории срочности приняли добровольцы. В восемь двадцать семь я прыгнул за руль. В девять пятьдесят подобрал Старика, в десять сорок четыре ― Томку. Наш четвертый, Коля Васильев, позывной Василек, еще не оправился от травмы в сломанных месяц назад на поиске ребрах, поэтому в три тридцать утра мы прибыли к месту сбора неполной группой.
– Внимание, ― заглушил старушечьи мольбы усиленный мегафоном голос координатора. ― Кинологи запаздывают: поломка в пути. Начинаем без них. Разбиться на группы! Старшие групп подходят по одному. Лиса-1!
Здоровенный, нечесаный и небритый Армен Геворкян, позывной Ара, шагнул вперед. Три минуты спустя он получил ориентировку и карты местности с выделенным группе поисковым квадратом. Четверо спасателей отвалили в сторону. Ара отстранил рвущуюся целовать ему заросшую буйным волосом ладонь старуху, гаркнул «Пашлы!», и четверка рванулась вдоль опушки к означенному на карте крестом входу в лесной массив.
Через десять минут настала моя очередь.
– Лиса-4, старший Леший, ― доложил я координатору. ― У меня неполная группа, Василек временно выбыл. Нуждаюсь в замене.
– Принято, ― координатор коротко кивнул. ― Возьмешь новичка.
– Принято.
Ситуация была штатной. Неполные группы укомплектовывались новичками, теми, кто выходил на поиск впервые и у кого постоянных напарников еще не было. Иногда новичка назначали в придачу и к полной четверке. Несмотря на неминуемое замедление и усложнение поиска, старшие никогда не отказывались: новобранцев необходимо было учить. Пройдет год-другой, и половина из них отвалится, но оставшиеся образуют новые группы. А значит, у пропавших, заблудших, исчезнувших шансы на спасение увеличатся.
– Настя, ― представилась шагнувшая в свет фар из вязкой темноты утренних сумерек ладная, светловолосая девушка лет двадцати. ― Позывной Сибирячка. К поиску готова.
– Все, все, официоз закончился. ― Я улыбнулся Насте, махнул рукой и крикнул: ― Пошли!
– Знакомимся на ходу, ― облапила новенькую за плечи Томка. ― Я Тамара. Дедка можешь называть Стариком, он отличный дедок, славный. Старшего мы зовем Лешим, в основном за портрет лица.
– На свой портрет взгляни, ― недовольно буркнул я. ― Тоже мне амазонка.
Девушки прыснули. Старик высказался в том смысле, что, будь он помоложе, на портреты бы не посмотрел, а вот прям женился бы на обеих, и я приказал прибавить ходу. До места, обозначенного на карте крестом, оставалось с полчаса быстрым шагом. Там нам всем станет не до шуток. На проческу квадрата пятьсот на пятьсот метров уйдет весь день. На тщательную проческу, с заглядом под каждый камень, каждую корягу и каждый куст. Это в том случае, если смс «Стоп! Найден…» не поступит раньше. И лишь одному богу известно, каким будет третье слово в нем: «Жив» или «Погиб». Если же отбой не придет, мы продолжим поиски назавтра, уже в новом квадрате. И будем продолжать всю неделю ― до тех пор, пока у парнишки все еще остаются теоретические шансы на жизнь. Бывало, пропавших находили живыми на шестой день поиска. Бывало, и на седьмой: обессилевших, потерявших сознание от боли, со сломанными ногами или руками, но все еще дышащих.
На восьмой день поиски на местности прекращались. Но не сам розыск. Потерявшиеся и не найденные в «Лизе Алерт» считались живыми. И иногда, крайне редко, случалось чудо.
Два года назад мне на сотовый позвонила мать так и не найденной потеряшки. Через час она, изможденная, истончавшая от горя, заходясь в истерике, кричала мне в лицо:
– Даша жива, я знаю! Ее видели. Трое свидетелей, в Псковской области, в глуши. Полиция отказалась. МЧС-ники отказались. Все отказались. Прошу вас! Я заплачу! Все отдам! Все, что есть!
Полторы недели спустя, в ноябре, Василек ногой вышиб входную дверь, и мы вчетвером ворвались в избу, ветхую, на отшибе обезлюдевшей деревни. Опухший от пьянства и дури садист, что держал в погребе пропавшую в августе четырнадцатилетнюю девочку, вскинулся нам навстречу с ножом. И тогда грузный, наголо бритый бывший морпех, позывной Старик, не раздумывая, всадил ему в лоб пулю из наградного «макарки». Потом был суд, и условный срок, и мать спасенной, сующая в руки Старику перетянутую скотчем пухлую стопку стодолларовых купюр. И он сам, бросивший скупо: «Оставь при себе, девочка. «Лиза Алерт» мзды не берет…»
В пять пятнадцать утра поисковая группа Лиса-4 достигла точки входа в лесной массив. В шесть ноль две ― восточной границы закрепленного за группой квадрата. Мы рассыпались в цепь и приступили к проческе.
Анастасия Юденич, 20 лет, общежитие МСГУ, Ярославское шоссе, Москва, студентка второго курса
Мы искали пропавшего в лесу мальчика семеро суток. Мы не нашли. Ни его самого, ни его тела. На второй день Лиса-6 обнаружила лукошко с успевшими зачервиветь сыроежками. На третий в шести километрах к западу Лиса-2 нашла очки с выбитым правым стеклом и треснувшим левым. На четвертый кинологическая группа обнаружила лесную поляну, на которой следы пропавшего обрывались. Поляна оказалась в нашем квадрате, и Лиса-4 вместе с кинологами осмотрела ее.
– На этом пне он сидел, ― буркнул поджарый, коротко стриженный парень с овчаркой на поводке. ― Пришел с юго-запада, беспорядочно кружил по поляне, потом, видимо, обессилел. Исходящих следов нет. Здесь он исчез. Будто под землю провалился.
– В прошлом году такое было, ― задумчиво проговорил Леший. ― Помните Аню из Западного Бирюлева? Тоже в лесу. В двух километрах от дома. И тоже будто сквозь землю.
– Не нашли? ― на всякий случай спросила я, хотя ясно было и так.
– Не нашли. Но не теряем надежды на чудо.
Чудо… Для меня его не случилось. В позапрошлом июне мой младший брат Олег пропал в тайге, в десяти километрах южнее Ягодного. Вместе с ним пропали два одноклассника, всем было по одиннадцать лет.
– Клад Колчака искать пошли, ― утирая слезы, сказала соседка тетя Клава, мать пропавшего вместе с Олегом Егорки. ― Начитались глупостей в интернете.
Мы вышли на поиски всем поселком. Тайгу прочесывали трое суток, ночуя на привалах у походных костров. На четвертый день Егорку с Ринатом, едва живых от переохлаждения и голода, нашли. Никогда не забуду, как старый таежный охотник по кличке Душегубец, бывший уголовник, отмотавший пятнадцатилетний срок за двойное убийство и оставшийся на поселение, выносил пацанов на руках. Разбойничье, хищное, рябое лицо Душегубца перекосилось то ли от злости, то ли от радости, не поймешь.
– Отвалите, падлы, ― сипел он хлопочущим вокруг односельчанам. ― Сам нахрен нашел, сам нахрен и дотащу. Отцепитесь, сказал!
Олега так и не нашли.
– Вечером было, ― утирая сопли, наперебой рассказывали спасенные пацаны. ― Страшно было, темно, дождь хлестал, потом кончился. Олега по нужде отошел. Вдруг как сверкнуло что-то! И завоняло чем-то, вроде как печеными яблоками. Или, может, брагой. И жар вдруг накатил и сразу исчез. Мы кричали, аукали, звали его. Не отозвался Олега. Ни разу.
– Жив он, ― день спустя прошамкала старуха Акимовна, про которую люди поговаривали, что ведьма, и обходили стороной. ― Пока жив еще. Его ирод поганый, бесовское отродье, в свою обитель затащил.
– Какой ирод, в какую обитель? ― рявкнул отец. ― Говори, ну!
– Ты ж, Ермолай, в бесов не веришь, ― проскрипела Акимовна.
– Я теперь во что хошь поверю. Ну!
– Есть один, ― поджала губы старуха. ― Далеко где-то. Где, не вижу. Мож, в Синегорье сидит, мож, в Магадане, мож, во Владике. Не от мира сего. Господь его обделил, а лукавый приветил и поганым даром наградил. Он не один такой, есть и еще. Телом у нас живет, на белом свете. А душой поганой у себя. В урочище своем.
– В каком еще урочище? ― заорал отец. ― Ты что плетешь?!
– Что знаю, то и плету. Туда никому ходу нет, только такие, как я, сквозь стены видят. Он туда малолетних затаскивает. Завидует им потому как. Затащит кого и мытарит, пока тот не помрет. Страшно там, душа-то у ирода черная.
– И чего? ― гаркнул отец. ― Чего делать-то?
– Ничего тут не поделаешь. Ирода если только найти. Но где ты его найдешь. Выхода из черной обители нет. Стены глухие. Двери все заколочены. Внутри разная нечисть, дрянь всякая. Зверье, змеи болотные, ядовитые грибы, лихорадка.
Я пришла к Акимовне еще один раз. Через неделю после того, как от горя истаяла и умерла мама и ушел в страшный одинокий запой отец. За два дня до того, как улетела в Москву, потому что было все равно куда ― лишь бы подальше.
– Все, Настасья, ― прошамкала старуха. ― Отмучился раб божий Олег Ермолаевич, царствие ему небесное. Сгубил его ирод. Как и других, что до него были.
Стас Белов, 18 лет, Некрасовка, Москва, без определенных занятий
Наутро ни с того, ни с сего сдохла карга.
– Отмучилась сволочь старая, ― радовался Толян, когда два здоровенных лба уложили каргу на каталку и вытолкали за дверь. ― Сопли подберите, дуры, ― гаркнул он на жмущихся друг к дружке курву и малолетку. ― Ей там лучше будет. А нам тут без нее. А ты, Гребаный аутист, чего лыбишься? Теперь как стульчак обосцышь, сам смывать будешь, урод. Или я тебя в твои сцаки мордой.
Вечером Толян с курвой упились вдрызг.
– Скорее бы, ― жаловалась мне под доносившийся с кухни раскатистый храп малолетка. ― Окончу школу и сбегу. Все равно куда. Все равно к кому, лишь бы отсюда прочь. Тебя только жалко, Стасик. Помрешь ведь. Пока бабушка была жива, заботилась, как могла. А теперь…
Я, как обычно, смолчал. Говорить я перестал пяти лет от роду, когда понял, что жить молчуном лучше. Заговорил всего раз ― с доктором, к которому курва однажды меня привела. До сих пор себе этого не прощу. Доктор мне понравился: он казался заботливым, добрым и часа два подряд интересовался моими делами. Ему я, глупец, сказал о Залесье. В двух словах всего-то и сказал. А потом корчился полгода на больничной койке от уколов, водных процедур и оплеух, которыми награждали меня санитары. Залесье пытались вытравить из меня, выколотить, смыть. Им не удалось. Залесье осталось.
С тех пор я не проронил ни слова. Книжки читал, одну за другой. В солдатиков играл. В паровозики. Из кубиков замки строил. Я и сейчас, бывает, читаю и играю сам с собой. Но редко, потому что все чаще ухожу из вонючей и тесной квартиры в Залесье. Там нет ни брани Толяна, ни визга курвы. Там я никого не боюсь и делаю, что хочу. Там я живу. Беззаботно и радостно ― так, как маменькины сынки и доченьки, довольные, ухоженные, изнеженные и сытые живут здесь.
– Жалко бабушку-то? ― размазывала сопли по щекам малолетка. ― Хотя что это я ― ты ведь не умеешь жалеть. Я иногда завидую.
Я, как всегда, не ответил. Жалеть я и вправду не умел. Даже пленников, хотя в Залесье они становились такими же забитыми, робкими, трясущимися от страха, корчащимися от боли, как и я, когда Толян меня лупцевал кулаками по лицу или охаживал ремнем за то, что я бессмысленная обуза.
На третий день каргу зарыли в землю. Пока курва с Толяном и малолеткой отирались на кладбище, я бездельничал в резиденции. С ленцой наблюдал за придурками с собаками и без, толпящимися у запертого входа в тщетных поисках пропавшего очкарика. И так же лениво гонял того по зарослям и буреломам. Изнеженный, трусливый недотепа то обмирал от ужаса при малейшей опасности, то сломя голову пускался от нее наутек.
Жить ему оставалось недели две, если не надоест мне раньше.
Артем Головин, 36 лет, Печатники, Москва, старший группы Лиса-4 поисково-спасательного отряда «Лиза Алерт», позывной Леший
Мы не нашли. Всякий раз, когда такое случалось, мне нестерпимо хотелось напиться. Так, чтобы не снился куст можжевельника, под которым лежал пропавший ребенок и под который я по халатности не заглянул. Так, чтобы не вспоминать об истории восьмилетней давности, после которой я, борзой ментовский опер, написал заявление об отставке.
Оперативная группа тогда сбилась с ног, разыскивая пропавшую с детской площадки среди бела дня пятилетнюю девочку. Мы вшестером шерстили район, опросили с полтысячи свидетелей и соседей, обшарили сотни хаз, малин, гаражей, чердаков и подвалов. Девочка как в воду канула, так же как уведший ее с собой мужик в плаще и надвинутой на глаза шляпе. Мы не нашли.
Замученную, едва дышащую девочку вынесла на руках грудастая, мужиковатая спортсменка, бывшая чемпионка страны в лыжной гонке и в эстафете. Вынесла из ничем не примечательной холостяцкой квартиры, где рядом с оглушенным растлителем-педофилом лежал зарезанный напарник.
Спортсменку, добровольца поисково-спасательного отряда «Лиза Алерт» звали Тамарой, позывной Томка.
– Эх вы, ― презрительно бросила она, когда скорая со спасенной девочкой, врубив сирену, умчалась прочь. ― Опера сраные.
Месяц спустя вместо убитого на поиске в паре с Томкой вышел я…
Пить я не стал. Вместо этого подключился к Сети и на форуме «Лизы Алерт» в теме «Пропал Орехов Игорь, 13 лет, с. Власово, г. о. Шатура, МО» оставил стандартную запись: «Леший, Сибирячка, Томка, Старик дома». Подпись понизу с номером моего телефона: «На связи 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, 365 в году» добавилась автоматически.
Звонок раздался наутро, едва я разлепил глаза.
– Мне сказали, ― сбивчиво заговорили на другом конце линии. ― Посоветовали… Это Орехова, Зина. Мама Игоря. Сказали к вам. У меня информация. Очень вас прошу… Чрезвычайной важности.
Я встретил заплаканную, чудом держащую себя в руках Зину Орехову через час, на набережной у Таллинского парка. Еще через десять минут усвоил «информацию чрезвычайной важности». Она была заведомой липой, эта информация ― банальной мистической ерундой, которой в «Лизе Алерт» пренебрегали. Всякого рода паранормалы изрядно осложняли нам жизнь, потому что отчаявшиеся родители пропавших детей сплошь и рядом принимали исходящую от экстрасенсов и колдунов запредельную чушь за чистую монету. На этот раз информация исходила от ясновидящей. То ли гадалки, то ли знахарки, утверждающей, что Игорь жив.
– Она поклялась, ― утирая глаза, лепетала несчастная Зина. ― Что живой. Что в смертельной опасности. Что еще, может быть, неделя, не больше. Что… Помогите! Помогите же мне, ради всего святого!
Скрепя сердце, я записал адрес и телефон ясновидящей и обещал разобраться. Давя в себе жалость и сострадание, долго смотрел удаляющейся Зине вслед. Тратить время на визиты к шарлатанам неписаным Уставом отряда «Лизы Алерт» запрещалось. Я и не собирался его тратить, но внезапно вспомнил историю нашей новенькой, Насти Юденич, позывной Сибирячка. Рассказанной в двух словах, пока я подбрасывал ее к студенческой общаге на Ярославском шоссе по окончании поиска. Поскольку дело касалось напарницы, эту историю, в отличие от прочих того же толка, мимо ушей я не пропустил. Досадливо вздохнув, я набрал Настин номер.
Анастасия Юденич, 20 лет, общежитие МСГУ, Ярославское шоссе, Москва, студентка второго курса
Со старой Акимовной у этой рослой, черноволосой и черноглазой красотки по имени Злата не было ничего общего.
– Хотите верьте, хотите нет, ― сказала Злата, подвинув ко мне налитую до краев из пузатого самовара чайную чашку. ― Моя мать была ясновидящей. Колдуньей, если вам будет угодно. Моя бабка тоже. И прабабка. И пра-пра… Я вижу этого… Этого… у меня язык не поворачивается назвать его человеком.
– Ирод поганый, бесовское отродье? ― процитировала я Акимовну.
Злата помолчала, затем проговорила, пригубив чай:
– Так сказала бы моя бабушка. Или даже мама, когда практиковала в молодости. Но не я. Бесы и черти тут ни при чем. Иногда рождаются люди, а скорее, нелюди, обладающие особыми способностями. С детских лет, почти с рождения. Их мало, очень мало, но они были во все века. Природа обделила их внешностью и житейским умом. Но взамен позволила взрастить в себе нечто иное. Нечто черное, страшное, неподвластное обычному человеку. Особую ауру, позволяющую уйти за пределы нашего мира. Возможно, в четвертое измерение. Или в пространственно-временную капсулу, в которую хода нет, если только нелюдь в нее не затащит.
– Но если нет хода, ― не поняла я, ― то как вы…
– Как я об этом знаю? ― прервала Злата. ― Боюсь, вам не понять, я и сама не до конца понимаю. Но я вижу его и созданный им мир. И вижу временных обитателей этого мира, пока те еще живы.
– Хорошо, ― твердо сказала я. ― Где нам его искать?
Ясновидящая пожала плечами.
– Не знаю. Он может быть где угодно. Не слишком далеко от входов в свой мир, но и не близко. Он еще подросток. Уродливый, нелюдимый, замкнутый в себе социопат. У него серьезные отклонения психики. Ищите. Только помните: у вас мало времени. Очень мало. Те, кого нелюдь затаскивает в свое обиталище, долго не живут.
Я кивнула, положила на стол конверт с пятью тысячными купюрами ― плату за визит, все, что у меня было. Затем поднялась.
– Последний вопрос, ― бросила я, стараясь звучать бесстрастно. ― Допустим, мы найдем его. Что нам с ним делать?
Ясновидящая вскинула на меня взгляд.
– Выход лишь один, ― медленно, чеканя слова, проговорила она. ― Нелюдя надо убить. Физически уничтожить. Но кто-то при этом должен находиться там. У входа в его логово. Чтобы успеть вытащить жертву, когда оболочка его мира распадется.
Вечером мы вчетвером собрались в кафетерии на Арбате. Трое напарников, сосредоточенные, насупившиеся, выслушали меня. Бывший морпех, бывшая спортсменка и бывший мент. Когда я закончила, все трое долго молчали. Затем Леший сказал с досадой:
– Ну и чушь, прости господи. Всякого ожидал, но такого…
– А если не чушь? ― азартно отозвалась Томка. ― На поиске ты сам напомнил про девочку из Западного Бирюлева. При схожих обстоятельствах пропавшую и, кстати, неподалеку от того места, где Игорь. Отец девочки тогда тоже ходил к ведьме или к кому он там ходил. И та уверяла его, что дочь жива.
Леший досадливо покрутил головой.
– Ну допустим, ― сказал он. ― Чисто гипотетически допустим, что это все не бред сумасшедшего. Предположим, я подключу оперов. По старой дружбе они не откажут. Прошерстят московские психдиспансеры и найдут сотню-другую подходящих кандидатур. И что дальше? Может быть, нам их передушить? Всех, для верности.
– Почему всех? ― выпалила я. ― Мы попросту покажем фотографии Злате. Она говорила, что видит этого человека.
– Нелюдя, ― поправил Старик.
– Пускай нелюдя. Раз видит, сумеет и опознать.
– Хорошо, ― Леший кивнул. ― Допустим, она опознает. Ткнет пальцем в кого-нибудь наугад. Что дальше? Мы удавим его или заколем? Ни в чем, судя по всему, не повинного несчастного психа? Взяв на веру слова явной шарлатанки, возьмем его жизнь? И сами потом сядем? Так ты хочешь?
– А если гадалка или кто она там сказала правду? ― Томка задумчиво побарабанила пальцами по столешнице. ― Выходит, не поверив ей, мы все равно убьем? Только не этого гада, а ни в чем не повинного пацана? Так получается?
Я оглядела их по очереди, одного за другим.
– Леший, найди его, ― попросила я. ― Пожалуйста. И отдай мне. Вы знаете друг друга давно. Я новичок. Такой, как он, два года назад замучил моего брата. Поэтому я одна все сделаю, на вас мой грех не падет.
Они вновь долго молчали. Затем Старик сказал твердо:
– Так, девочка, у нас не делается. Вместе заварили кашу, вместе и расхлебывать будем. Найди его, Леший. Девчонок отправим в лес и вдвоем сделаем. Убивать, конечно, не станем. Но спросим с него. Так спросим, чтобы он ответил.
Стас Белов, 18 лет, Некрасовка, Москва, без определенных занятий
Утром, едва курва ушла на завод, а малолетка в школу, Толян отметелил меня, отволок в туалет и окунул лицом в унитаз. Теперь, когда с нами не жила больше карга, он распускал грабки чуть ли не каждый день.
– Жри, придурок, ― шипел Толян. ― Аутист гребаный, свинья. Когда ты наконец сдохнешь, курвяк?
Я, как всегда, молча стерпел и, едва Толян выдохся, ушел в Залесье. До полудня забавлялся злоключениями бедолаги-заморыша. Я загонял его в топи и буреломы, спускал на него волчью стаю, натравливал драконов и змей. Пленник уже едва переставлял ноги, от былой прыти не осталось и следа.
– Когда ты наконец сдохнешь, курвяк? ― словами Толяна мысленно спрашивал я жалкого заморенного маменькиного сынка. ― Придурок гребаный, тупая свинья.
За развлечением я не заметил, как вернулась из школы малолетка, и на несущиеся из гостиной крики и шум возни внимание обратил не сразу.
– Стас, ― пробил меня наконец истошный, надрывный крик малолетки. ― Стас, помоги! Стасик!
Нехотя я поднялся на ноги и двинулся на зов. На пороге остановился. Малолетка с разбитым в кровь лицом полуголая лежала на полу навзничь. Татуированная туша Толяна нависала над ней. При виде меня Толян вскочил на ноги.
– А ну пошел нахрен, гаденыш, ― заорал на меня он. ― Чтобы духу твоего, вонючка, здесь больше не было!
Малолетка метнулась в сторону, на карачках припустила прочь, отсвечивая голой задницей.
Я пожал плечами и вернулся к себе…
– Спасибо, Стасик, родной, ― причитала час спустя малолетка. ― Еще чуть-чуть, и этот гад бы меня изнасиловал. Если б не ты…
Я, как обычно, смолчал. Что такое «изнасиловать», я представлял из каких-то давным-давно читанных книжек. Ничего страшного, как по мне, в изнасиловании не было. Мордой в унитаз гораздо унизительнее и противнее.
– Пригрозил, если скажу маме, убьет, ― не унималась малолетка. ― Он и вправду убьет. Зарежет, видел его выкидуху? Что ж мне теперь делать, Стасик, а? Что делать-то?
Мне было совсем не жаль малолетку. Мне никого было не жаль. В том числе и себя. Но на этот раз молчать я не стал, сам не знаю почему. Я разлепил губы и выдавил из себя первые за множество лет слова:
– Пусть только попробует, гнида.
Артем Головин, 36 лет, Печатники, Москва, старший группы Лиса-4 поисково-спасательного отряда «Лиза Алерт», позывной Леший
Рослая, чернявая шарлатанка листала фотографии из собранной операми стопки на манер цыганской гадалки, тасующей карточную колоду.
– Вот он. ― Чернявая прекратила наконец тасовать и щелчком запустила по столешнице выдернутый из стопки снимок.
С фотки недобро глядел на меня лопоухий и лупоглазый урод, похожий на обиженную, недовольную жизнью обезьяну. «Станислав Белов, ― прочитал я на обороте. ― Филиал № 3 психлечебницы № 13, Волжский бульвар 27, Некрасовка, Москва».
– Красавец. ― Я поднялся на ноги. ― Сколько с меня?
– Нисколько, уже уплачено. Вы ведь мне не верите?
– Ни на грош, ― признался я.
– Напрасно.
Я не стал спорить и убрался вон. Я на самом деле ничуть ей не верил, но данное слово следовало держать, и я погнал джип в Некрасовку. Разыскал местного участкового, сдоил с него информацию. Час спустя я поделился ею с напарниками.
– Станислав Иванович Белов, восемнадцати лет от роду. Проживает с матерью, отчимом и младшей сестрой. Отец осужден на пожизненное за тройное убийство с отягчающими. Мать мотала два срока за воровство. Отчим тоже та еще сука, клейма ставить негде. Выдающаяся, в общем, семейка. Сестрица только не при делах. Надо понимать, молодая еще, потом наверстает.
– А сам он? ― осведомился Старик.
– Вот насчет самого информации почти нет. Страдает аутизмом и латентной шизофренией. Полгода провел в лечебнице, потом выписали. День-деньской сидит взаперти, в четырех стенах. Чем занимается, неизвестно.
– Это как раз известно, ― выпалила Сибирячка. ― Детей мучает.
Я крякнул с досады.
– Пока не пойман, не вор. Значит, так: Тамара, возьмешь мое корыто и вместе с Настюхой дуйте на объект. Чтобы к утру были на месте! Поляну ту с пнем найдете?
Томка кивнула.
– Не волнуйся, найдем.
– Хорошо. Как прибудете, кинете смс, мы со Стариком сразу начнем. И это… поосторожнее там.
– Что ж так? ― не удержалась от сарказма Настя. ― Чего осторожничать, если все это бред сумасшедшего? Ты же в бесовщину не веришь.
Я помолчал. Затем признался:
– Не верю. В бесовщину нет. Но я верю в чудеса. В то, что они случаются. Иногда, крайне редко, но бывают.
Анастасия Юденич, 20 лет, общежитие МСГУ, Ярославское шоссе, Москва, студентка второго курса
Меня колотило дрожью с самого утра. Стояло тихое, ласковое бабье лето, и лес был спокойным и строгим, и мягко стелилась под ногами покорная увядающая трава, а меня крутило от нетерпения и острого ощущения надвигающейся опасности.
– Что с тобой? ― встревоженно спросила усевшаяся на тот самый пень, за которым терялись следы пропавшего, Томка. ― За мужиков волнуешься? Напрасно. Леший и Старик люди тертые, за просто так не подставятся.
– За нас, выходит, ты не беспокоишься? ― спросила я.
– А за нас-то чего? ― Томка пожала плечами. ― Где псих, и где мы. Сидим, ждем. Если случится что, Леший нам сообщит. Только ты уж прости, подружка, что тут может случиться?
– Не веришь? ― вопросом на вопрос ответила я.
– Да как тебе сказать. Я как Леший. В хорошее верю. В дерьмо всякое ― нет.
– Это потому…
Я не успела закончить фразу. Метрах к пятнадцати к востоку лесная опушка вдруг будто треснула, раздалась в стороны. Меня опалило жаром, от грохота заложило уши, и ярким светом хлестануло по глазам. Не удержав равновесия, я упала на спину, но тут же вскочила и бросилась туда, где в багровом мареве с треском валились деревья, огнем занимались кусты, и кто-то невидимый утробно ревел, будто от нестерпимой боли.
– Назад, ― орала у меня за спиной Томка. ― Назад, дура! Назад!
Я головой вперед нырнула в марево, с треском, будто паутина, разорвавшееся под напором. Перекатилась в падении, вскочила на ноги.
Вокруг меня умирал, рушился невиданный мир. Стремительно увядала трава, падали как подкошенные диковинные цветы. На северном горизонте накренился и повалился лес, на восточном, надломившись, обрушился горный пик. На западном…
Я обернулась на запад и обмерла. С разящего багряными сполохами неба на меня стремительно несся дракон.
Стас Белов, 18 лет, Некрасовка, Москва, без определенных занятий
Пленник издыхал. Он не мог уже больше перемещаться и недвижно лежал в траве, скукожившись, свернувшись в калач, будто пытался уменьшиться в размерах перед гибелью. В своей разодранной, нелепой красной тужурке он выглядел каплей крови, оброненной на зеленое сукно.
«Часа два осталось, ― по опыту определил я. ― Может, три».
Я мог бы помочь умирающему и отправить к нему ящера или тигра, но почему-то делать этого не хотелось. Я как раз пытался сообразить, почему именно, когда на пороге нарисовался Толян.
– Слышь, придурок, ― гаркнул он. ― Аутист гребаный. Сиди тут и не высовывайся, понял? Я спрашиваю: понял, сука?
Я не ответил, Толян убрался, и стало тихо. Курва, как обычно, затемно отправилась на завод ишачить. Малолетка накануне прихворнула и потому в школу не пошла ― валялась в спальне, которую раньше делила с каргой, на огороженной ширмой кушетке сразу за гладильной доской. Я намеревался побездельничать, наблюдая, как издыхает пленник, так что никуда высовываться и не собирался. Толян мог быть спокоен.
С четверть часа я то тут, то там лениво латал Залесье. Добавил деревьев туда, где прохудился лес. Повернул реку, чтобы орошала дальние луга. Проредил не в меру расплодившуюся волчью стаю. Изредка я бросал взгляд-другой на умирающего маменькиного сынка. Тот еще дышал.
Я собирался заглянуть в пещерный город проведать львов, когда в своей спальне заорала вдруг малолетка.
– Стас, помоги, ― истошно голосила она, как тогда, три дня назад. ― Стас! Ста-а-а-а-асик!
С четверть минуты я раздумывал. Затем нехотя поднялся на ноги. «Пусть только попробует, гнида», ― вспомнил я свои неосторожно сказанные слова. Малолетка продолжала орать, и я медленно, нога за ногу, потащился на голос. Пересек гостиную и ступил через порог спальни.
Из-за ширмы доносились теперь звуки возни, крик малолетки стих, сменившись на скулеж, и я подумал, что Толян, видать, ее уже изнасиловал, и надо бы вернуться к себе, но почему-то возвращаться не стал. Вместо этого я подхватил с гладильной доски утюг и рванул створки ширмы на себя.
При виде меня Толян извернулся, вскочил на ноги и махнул рукой. Я не успел понять, что произошло. Мне стало вдруг больно, нестерпимо больно. Утюг выпал и загремел по половицам. Я упал на колени, затем завалился на спину. Боль ярилась, бесновалась у меня в груди. И почему-то назойливо ввинчивался в уши дребезжащий зуммер дверного звонка.
Артем Головин, 36 лет, Печатники, Москва, старший группы Лиса-4 поисково-спасательного отряда «Лиза Алерт», позывной Леший
– Довольно, ― каркнул Старик, когда доносящиеся изнутри крики стихли. ― А ну, отойди в сторону!
Он перестал жать кнопку дверного звонка и отступил назад. Я посторонился. Секунду спустя Старик с разбега высадил ногой входную дверь. Мы ворвались вовнутрь.
Здоровенный, голый, с ног до головы татуированный бугай с раскроенным черепом лежал ничком на пороге спальни. Забившись в угол и заходясь икотой, мелко тряслась расхристанная, растрепанная девица. Замаранный кровью чугунный утюг прикорнул к стене у ее ног.
Станислав Белов, раскинув руки, лежал на полу спальни навзничь. Рукоять ножа выпирала у него из грудины. На губах пузырилась кровавая пена, но он еще дышал. Я упал перед ним на колени, рывком обернулся к Старику.
– Скорую!
Старик скривил губы. Неспешно огляделся по сторонам.
– Зачем? ― процедил он. ― Зачем скорую? Тут за нас проделали нашу работу ― этот уже не жилец. Звоним ментам и уходим.
– Постой, ― я метнулся к девице. ― Это ты? ― мотнул я головой в сторону бугая. ― Это ты его?
Девица затряслась пуще прежнего, судорожно закивала. Я сорвал с пояса флягу с водой.
– На, попей! Успокойся!
– Это я, ― прохрипел вдруг с пола умирающий аутист. ― Не она, это я его, гниду. На меня все валите, понял, ты? На меня…
Через три минуты он испустил дух.
Анастасия Юденич, 20 лет, общежитие МСГУ, Ярославское шоссе, Москва, студентка второго курса
Дракон наискось, сверху вниз несся в атаку. Томка вывернулась у меня из-за спины, вскинула травмат, выпалила в упор. Миг спустя дракон обрушился на нее, похоронил под собой. Я шарахнулась назад, споткнулась, упала на спину, приложилась затылком о камень и потеряла сознание.
Когда я пришла в себя, все было кончено. Диковинной травы и цветов больше не было. И горного пика не было. И дракона. И небо из багрового стало серым. Стояло спокойное, тихое, ласковое бабье лето. И лежала в пяти шагах изломанная, раздавленная драконьей тушей мертвая Томка.
Я бросилась к ней, в двух шагах остановилась, застыла. В двадцати метрах западнее что-то алело в увядающей траве. Мгновение спустя я поняла, что это, и метнулась туда.
Парнишка был жив. Изможденный, грязный, весь в ушибах и ранах, он все еще дышал. Я упала перед ним на колени, выдернула из-за пазухи мобильник. Трясущимися руками нашла в адресной книге номер горячей линии «Лизы Алерт».
– Здесь Анастасия Юденич, позывной Сибирячка, ― прохрипела я в трубку. ― Нахожусь в лесу, в двенадцати километрах юго-восточнее Черустей. Пропавший Игорь Орехов. Найден. Жив. Напарница Тамара Бестужева, позывной Томка, погибла. Нуждаюсь в помощи. Повторяю: нуждаюсь в немедленной помощи.
– Вас понял, ― рявкнуло в трубке. ― Высылаю людей и скорую.
– Скорая здесь не пройдет. Вертолет! Необходим вертолет.
– Понял вас. Высылаю.
Телефон выпал у меня из ладони. Я подхватила спасенного паренька, прижала к себе.
Чудеса случаются, вспомнила я. Иногда, крайне редко.
Эй, ну как ты кидаешь? Ну куда ты кидаешь?! Не видишь ― мимо летит? А потом будешь обижаться, претензии предъявлять: Чижик-Пыжик плохой, желание не исполнил, счастливой не сделал. Прицеливайся давай… Вот, уже лучше, монетка почти крыла коснулась. А если пригоршней мелочи сразу? Поищи, может, найдешь в кармане хотя бы штук пять, сбросишь сразу все, авось хотя бы одна меня достанет. Ну вот, я же говорил, попала точно по макушке. Молодец, утирай слезы! Ну-ка, что ты там загадала, зареванная моя? Андрея вернуть? Ох, Оксана, дурочка несчастная, никуда он от тебя не уходил. Он ведь тебе сегодня предложение хотел сделать, а ты его пилить начала, причем из-за сущего пустяка… Подумаешь, опоздал. Он кольцо тебе выбирал в ювелирке, полмагазина облазил, всех продавщиц на уши поставил. Ну и конечно, когда ты его встретила звериным оскалом, он и психанул. Тут любой нормальный мужик психанет. Ладно, не плачь, обойдется все. Да вернется он, говорю тебе, остынет и вернется! Иди домой, глупенькая, утром твой Андрей позвонит и извинится. И будете вы еще жить долго и счастливо. Не веришь? Да уж поверь. Это я тебе говорю, Чижик-Пыжик, тот, кого вы городским талисманом называете, добрый дух, между прочим.
А вот, кстати, почему Пыжик? Ладно, про Чижика понятно, птичку же в бронзе отлили, не мамонта, а вот пыжик тут при чем? Это же маленький олень, теленок малолетний. Разве я похож на теленка? Странные вы, люди, и названия даете странные.
Ну а ты, мил человек, чего шебуршишь там, наверху? Еще один ночной гость с горящим желанием? А веревка тогда зачем? Ой, гляньте, люди добрые, никак очередной собиратель монеток пожаловал! Да собирай, жалко, что ли, вон их сколько вокруг меня накидано! А сколько их в Фонтанку упало, меня не коснувшись! Только вот чтобы их достать, не веревка нужна, а водолазный костюм. Эй, ты че, дурак, что ли? Ты зачем долото и молоток с собой притащил? Да что я спрашиваю, ясно же зачем… Не монетки тебе нужны, меня от постамента решил отколупать. Ну, брат, мы так не договаривались. Ты вот объясни мне, птичке бронзовой, зачем я тебе сдался? Продать? Да кто меня, ворованного, купит-то? Утром же во всех новостях трубить начнут ― ЧП городского масштаба, пропал Чижик-Пыжик, памятник и талисман, добрый дух Питера, нашедшему премию. В пункт цветмета отнесешь? Только там тебя и ждали. Не заплатят да еще и в полицию сдадут, они хоть ребята ушлые, но под статьей из-за неполных пяти килограмм бронзы ходить не станут. Подумай, пока не поздно… ладно, понял, поздно. Аккуратнее хотя бы, хвост не повреди.
Так, ну спасибо за приятную прогулку. Пыльный мешок ― отличная альтернатива виду на осеннюю Фонтанку. Дальше что? Ты меня домой, что ли, притащил?! В седьмой раз меня похищают, а чтобы домой притаскивали, такого не помню, обычно сразу на перепродажу несут. Нет, разок было, пару дней в чулане провалялся сначала. А тут прямо домашний-домушник. Я ведь правильно угадал, вор? Ну ладно, не угадал, а распознал, когда ты меня кольцом своим железным коснулся. Я ведь не Вольф Мессинг, чтобы мысли просто так слышать, мне от человека металл-проводник нужен. Поэтому и монетки надо бросать так, чтобы хоть вскользь меня задели, иначе ничего не пойму, не считаю. Вы же странные, люди, вам как с детства внушили, что вслух желания произносить нельзя ― не сбудутся, волки услышат, так вы этому суеверию всю жизнь и следуете. Ну так хотя бы мелочь не жалели, кидали бы до попадания! А то кинут молчком и мимо, а мне гадай!
А вот скатерть постирать надо, на такой прямо стоять противно, вся в пятнах. Да, я сам тоже не идеал чистоты, хоть и талисман, но тут издержки профессии ― пыль летит, дождь, снег, коллеги-птицы следы оставляют, чтоб их… Ладно, зачем притащил-то, рассказывай? Самолюбие воровское потешить, перед дружками похвастаться ― смотрите, что упер?
Ну вот, говорю же, дурак. Ты зачем под меня бумажку сунул? Я тебе икона, что ли? Не понимаю я бумажек, нет у меня с ними родства. И теперь что, будешь ждать, когда твое желание, которое я не услышал, исполнится? Ну жди, пока не поумнеешь.
Коне-е-чно, месяц прошел, ты в том же дерьме барахтаешься, а виноват, разумеется, Чижик-Пыжик. Потому что «не работает», видите ли. Знаешь, насколько я тебя успел узнать, и не сработало бы, даже если бы у тебя ума хватило монеткой меня коснуться. Потому что жадный ты мужик и ленивый к тому же. Наверняка денег попросил, просто так, за здорово живешь. Я тебе секрет открою ― злым и жадным я не помощник. В курсе ведь, какой у меня статус? Талисман я, добрый дух. Я бы еще пошел навстречу, если бы ты для матери старенькой корову попросил или машину дров бесплатно, или тарелку спутниковую, чтобы телевизор у нее на сто каналов работал. Придумал бы, как их поселковому председателю эту мысль внушить. Или, например, работу тебе хорошую найти, чтобы со временем мать смог к себе забрать. В офис бы я тебя не устроил, конечно, а вот слесарем на завод, да с пакетом социальным, с зарплатой крепкой, чтобы на нормальную жизнь хватало…. Да ну, о чем я, разве ты такое бы загадал? А так, тебе лично, здоровому бугаю, богатство да без всякой благой цели? Чтобы шелковый халат носил, баб менял как перчатки, жрал от пуза и пил не просыхая? Да уволь, не стал бы помогать. Нет, я не в прямом смысле ― уволь… куда, опять в мешок?!
Ох, и странные вы все же, люди. На две бутылки водки меня обменять! И этот тоже хорош, интеллигент. Разве интеллигентный человек ворованное купит? Небось сразу сообразил, откуда птичка прилетела. И размер ― не карманный же я сувенир, а тяжелый, полновесный, да и бронзу ни с чем не спутаешь. А вот взял и обменял. Самолично в магазин сбегал, два пузыря ворюге купил и меня прямо с мешком забрал. Хоть бы уж вытащил побыстрее, надоело в пыльную мешковину упираться.
О, привет, пацан! И вам, уважаемый кот, тоже здравствуйте! Я хоть и бронзовый чижик, но по образу и подобию, поэтому некоторые птичьи опасения унаследовал. Ладно, знаю, что ничего ты мне не сделаешь, даже поцарапать, наверное, не сможешь, но знай ― я с тобой ссориться не хочу, держись подальше! А может, зря я так? Вон ты какой, рыжий, толстый и морда добродушная. Говорят, питомцы со временем становятся похожими на своих хозяев, хотя по пацану такого не скажешь ― худенький, вихрастый, скулы торчат и тоска в глазах. Что случилось-то, парень, поделись! Да, а вот сейчас интересно будет послушать, как тебе отец мое появление в доме объяснит?
Надо же, все правильно сказал про талисман, который приносит счастье хорошим людям, исполняет самые заветные желания. Так оно и есть, желание должно быть заветным, горящим, так, чтобы металл, который к руке прикасался, обязательно мне его тепло передал. Не температуру по Цельсию, конечно, а ментальную. Бывали случаи, когда монетки аж обжигали, едва касаясь, и уж если человек при этом был хорошим, с чистыми помыслами, ― тут уж я старался изо всех своих птичьих сил, чтобы помочь. Правда встречались «горящие» монетки и с ненавистью, пылали желаниями кого-то со света извести или гадостей наделать ― из ревности там, мести. Нет, это не ко мне, тут хоть золотом обсыпь ― выполнять такое не буду. А ведь тоже некоторые потом обижались, недоумевали, почему не сработало. Вам-то что от меня надо, люди добрые и уважаемый кот? Зачем меня в свой дом поселили?