Мастер любовной прозы
Кто в молодости не зачитывался рассказом Алексея Николаевича Толстого «Возмездие», известным также под названием «Пакет»?
В советское время он ходил в машинописных распечатках, поскольку там описания весьма и весьма откровенны, настолько откровенны, что, конечно, произведение это не могло быть включено в авторские издания. Да ведь и в постсоветское время рассказ можно найти только в интернете. В печатных изданиях, или, как теперь принято говорить, в бумажных книгах, его не встретишь.
Почему? То ли именно из-за откровений, то ли из-за того, что были мнения, будто рассказ этот вовсе не принадлежит маститому автору, а написан кем-то под его именем. Подобные вещи в истории известны. Приписывали графоманы свои поделки даже Пушкину и Лермонтову, причем не все и не всегда разгадывали эти ребусы. Но там действительно были подделки.
А что же здесь? Ведь выдать какую-либо подделку за произведение талантливого писателя довольно трудно. Нужно самому иметь равный талант, равный стиль.
Давайте же посмотрим, мог ли кто-то, совсем неизвестный, написать так, как написал Толстой. И есть ли в других произведениях писателя столь же высокий и изящный стиль, который отличает рассказ «Возмездие». Да, рассказ откровенен, его стараются замолчать, но от этого не уменьшается его изобразительная сила.
Я не буду приводить те описания, из-за которых рассказ оказался изгнанным из печатных изданий. Тот, кто интересуется, легко найдет его в интернете и прочтет, если не читал раньше. Скажу одно: средь помоев пошлости, которых немало сейчас выпирает наружу, такового изображения самых откровенных сцен нет даже близко.
Приведу некоторые фразы, свидетельствующие об изобразительной силе автора.
Сюжет сам по себе прост. Время – Первая мировая война. Офицер везет поездом секретный пакет в штаб одной из армий в канун наступления. В поезде, в одном купе с ним, как бы случайно, оказывается молодая красивая женщина. До самой развязки читатель полагает, как, собственно, и герой, что встреча именно чисто случайна.
Ночь, купе… Двое молодых людей. С кем не бывает?! Случаются мимолетные контакты.
Итак… Рассказ. Автор представляет нам героя, причем мы видим человека, вполне нравственного, не искателя мимолетных приключений.
Читаем…
«Мне было 26 лет, когда началась война, которую в непонятном ослеплении мы долго называли великой. Мой зять и отец были военными. Я с детства воспитывал в себе убеждение, что высшее проявление человеческого благородства есть военная доблесть. Когда мобилизация оторвала меня от семьи, я ушел на фронт с чувством радости и исполненного долга. Оно было так велико, что моя жена была готова разделить со мной горделивую радость. Мы были женаты три года. У нас были спокойные чувства, может быть, не слишком страстных, но любящих друг друга крепкой, реальной любовью здоровых людей, не ищущих связей на стороне. Новизна ощущений новой обстановки успела уже остыть во мне, и разлука стала тяготить меня».
Слог лаконичен, повествование выдержано. И мысли автора вполне добропорядочны. Да, именно автора, ибо в каждого своего героя автор вносит частичку себя.
Итак, продолжаем…
«Однако на фронте, вдали от жены, я оставался безупречно верен ей. Пожалуй, во многом это можно объяснить тем, что рано женившись, я не поддавался влиянию слишком легкомысленной пустой жизни, которой жили многие мои однополчане».
Здесь можно вспомнить произведения Куприна, прежде всего «Поединок».
«Проводник внес мой чемодан в ярко освещенное четырехместное купе, в котором находилась одна пассажирка, очень привлекательная женщина. Я старался не выглядеть слишком навязчивым, но успел все-таки заметить чем-то опечаленное лицо.
Пассажирский поезд на одной из станций
Глухо закрытый, с высоким воротом костюм показался мне траурным. Мысль остаться с этой женщиной наедине почему-то смутила меня. Желая скрыть это чувство, я с самым безразличным видом спросил у проводника:
– Где можно найти здесь кофе?
– В Жлобине, через два часа. Прикажете принести?»
Графоман так не напишет…
«В полумраке я старался разглядеть лицо женщины и чувствовал ее присутствие, воспринимаемое мною именно как присутствие женщины. Как будто ток установился между нами».
Действительно, точнее, чем сказано, не скажешь. Это особенно оценит тот, кому доводилось оказываться в подобных ситуациях в поезде – либо в вагоне СВ, либо случайно в обычном купе, когда два места оставались пустыми.
В рассказе нет ни блатного жаргона, ни перечисления медицинских терминов, зачастую сопровождающих такого рота произведения.
Читаем далее…
«Сначала я растерялся и не знал, как с ней говорить. В синем цвете едва белеющее лицо женщины казалось очень красивым, и я почему-то невольно стал ждать того момента, когда она начнет раздеваться, но она спокойно, будто меня здесь и не было, смотрела в окно, повернув четкий профиль, казавшийся в полумраке печальным».
Ну и что получается? Пожалуй, прав герой известного фильма, заявлявший, что нет такого мужчины, который, увидев красивую женщину, не хотел бы хотя бы на час оказаться холостяком. Впрочем, по нынешним меркам холостяком ни быть, ни казаться в подобной ситуации совершенно не обязательно.
Я не буду приводить много цитат, обращу внимание на те, которые особенно ярко и точно показывают, что рассказ написан рукою именно маститого автора, а не графомана-подельщика.
Ну вот хотя бы на самой грани того запретного, из-за чего рассказ не печатают ни в избранных, ни в собраниях сочинений Алексея Николаевича Толстого:
«Когда под смятыми, взбитыми юбками, над черным чулком показалась белая полоса ее тела, она блеснула ослепительней, чем если бы в купе зажглась разбитая проводником лампочка».
Ну и далее весьма откровенные сцены, выписанные, повторяю, без употребления непотребных слов, а показанные, несмотря на их откровение, так, что не только не вызывают отторжения, а, напротив, заставляют сопереживать герою и не дают оторваться от текста, причем описание уводит нас от той задачи, которую выполняет герой, и даже дезориентирует читателя.
Удивительно точно переданы и чувства мужчины, обладавшего женщиной, которая, как стало известно, вовсе не увлеченная им барышня, а специально подосланная шпионка, выкравшая пакет и фактически обрекшая его на суровое наказание. В рассказе подробно описано и разоблачение, и захват шпионки, выкравшей пакет. Казалось бы, что теперь до нее? Сам кричал солдатам:
«– Режь ветки. Лупи ее! Так, еще сильнее! Ты скажешь, стерва! – кричал я, как безумный. Грязные и ужасные ругательства неслись из моих уст».
И тут же вдруг опасение:
«Уходя я слышал гоготание солдат и вдруг опомнился. Ведь они, скоты, изнасилуют ее. Эта мысль была невыносимой, делиться с кем-нибудь Еленой. О, нет! Она не должна быть больше ничьей. Я повернулся, Елена лежала без сознания».
Вот тут и проявилась ревность. Ревность к тем ощущениям, которые герой испытал до того, как стало известно, сколь он обманут и поставлен в ужасное положение:
«– Это шпионка. Она погубила армию. Повесить ее! – Скомандовал я и увидел, как откуда-то появилась веревка и поднялось вдруг с земли божественное тело.
Я увидел, как оно вздрогнуло, вытянулось, повисло невысоко над землей. Дрожь прошла по моему телу. Она была так же остра и полна, как прежние объятия Елены».
Какая буря чувств! Все существо героя еще помнило прикосновения к волшебному телу этой женщины. И вот сквозь ненависть к той, которая переиграла его, сумела завладеть секретным пакетом и поставила его на грань гибели, прорываются все те же желания, которыми он жил в минувшие сутки.
Рассказ написан мастерски, как и все произведения писателя. А для того, чтобы убедиться в том, что он принадлежит перу именно Алексея Николаевича Толстого, достаточно обратиться к его творчеству, в котором немало произведений посвящено любви, любовным приключениям и любовным драмам.
Возьмем навскидку… близкую по теме, немножечко загадочную повесть «Граф Калиостро»:
«С тихой радостью Алексей Алексеевич предался уединению среди полей и лесов. Иногда он выезжал верхом смотреть на полевые работы, иногда сиживал с удочкой на берегу реки под дуплистой ветлой, иногда в праздник отдавал распоряжение водить деревенским девушкам хороводы в парке вокруг озера и сам смотрел из окна на живописную эту картину…»
Или более характерный эпизод…
«– Лишь нечеловеческая страсть могла бы сокрушить мою печаль… Но женщины, способной на это, нет на земле…»
Поиск женщины, не просто женщины, поиск любви…
Писатель удивительно ярко показывает переживания своего героя…
«Однажды он увидел ее во сне такою же, как на портрете, – неподвижной и надменной, лишь роза в ее руке была живой, и он тянулся, чтобы вынуть цветок из пальцев, и не мог. Алексей Алексеевич проснулся с тревожно бьющимся сердцем и горячей головой. С этой ночи он не мог без волнения смотреть на портрет. Образ Прасковьи Павловны овладел его воображением».
Вот портрет женщины…
«Графиня отвечала односложно и казалась утомленной и печальной. Но все же она была необыкновенно хороша собой. Светлые волосы ее были причесаны гладко и просто. Лицо ее, скорее лицо ребенка, чем женщины, казалось прозрачным, – так была нежна и чиста кожа; ресницы скромно опущены над синими глазами, изящный рот немного приоткрыт, – должно быть, она с наслаждением вдыхала свежесть, идущую из сада».
Один стиль? Да… Смотрим далее…
«Когда Алексей Алексеевич подошел ближе, – у него забилось сердце: по лицу молодой женщины текли слезы, обнаженные плечи ее вздрагивали. Вдруг, обернувшись на хруст шагов Алексея Алексеевича, она вскрикнула негромко и побежала, придерживая обеими руками пышную юбку. Но, добежав до озерца, остановилась и обернулась. Ее лицо было залито румянцем, в испуганных синих глазах стояли слезы. Она быстро вытерла их платочком и улыбнулась виновато.
– Я испугал вас, простите, – воскликнул Алексей Алексеевич.
А каково описание прогулки…
«Продолжая прогулку и разговаривая, он видел перед собою только синие глаза – они словно были насыщены утренней прелестью; в ушах его раздавался голос молодой женщины и отдаленный немолчный крик кукушки».
Сравним со стилем изложения в рассказе «Возмездие». Там такая же точность и образность, тот же изящный стиль изложения, та же пронзительность во фразах героев повествования.
«Алексей Алексеевич думал о том, что очарование сегодняшнего утра разбило его жизнь. Ему не вернуться более к уютным и безнадежным мечтам об идеальной любви: синие глаза Марии, два синих луча, проникли ему в сердце и разбудили его. Но что ему в том: Мария уезжает, они не встретятся никогда. И сон, и явь его разбиты, – каких очарований ждать еще от жизни?»
Любовные сцены в этой повести столь же пронзительны, хоть и по другому поводу и с иным сюжетным ходом связаны они автором.
«Он не дивился тому, что рука об руку с ним идет то, что час назад было лишь в его воображении. Болтающее жеманное существо, в широком платье с узким лифом, бледное от лунного света, с большими тенями в глазных впадинах, казалось ему столь же бесплотным, как его прежняя мечта. И напрасно он повторял с упрямством: “Насладись же, насладись ею, ощути…” – он не мог преодолеть в себе отвращения».
И любовь, и ненависть… Точно так же, как с прекрасной попутчицей в купе.
И там, и здесь барышни в какой-то степени провоцировали…
«Дойдя до пруда, до скамьи, где утром он говорил с Марией, Алексей Алексеевич предложил Прасковье Павловне присесть. Она, распушив платье, сейчас же села.
– Алексис, – прошептала она, улыбаясь всем ртом лунному шару, – Алексис, вы сидите с дамой бесчувственно. Надо же знать – сколь приятна женщине дерзость».
Приятна женщине дерзость?! Да, точно так же вела себя попутчица в купе, и выписано столь же искусно изящным стилем.
Алексей Алексеевич ответил сквозь зубы:
– Если бы знали, сколько я мечтал о вас, не стали бы делать этих упреков.
– Упреки? – Она рассмеялась, словно рассыпалась стекляшечками. – Упреки… Но вы все только руки жмете, и то слабо. Хотя бы обняли меня.
Алексей Алексеевич поднял голову, всмотрелся, и сердце его дрогнуло. Правою рукой он обнял Прасковью Павловну за плечи, левой взял ее руки. Глубоко открытая ее грудь, с чуть проступающими ключицами, ровно и покойно дышала. Он близко придвинулся к ее лицу, стараясь уловить ее прелесть.
– Мечта моя, – сказал он с тоскою. Она слегка отстранилась, усмехаясь, покачала головой и взглянула в глаза ему поблескивающими лунными точками, прозрачными глазами. – Я, как во сне, с вами, Прасковья, – наклоняюсь, чтобы напиться, и вода уходит.
– Обнимите покрепче, – сказала она.
Тогда он сжал ее со всей силой и поцеловал в прохладные губы, и они ответили на поцелуй с такой неожиданной и торопливой жадностью, что он сейчас же откинулся: омерзением, гадливостью, страхом стиснуло ему горло».
В повести нет причин для разрыва отношений. Таких причин, что были в рассказе, но писатель играет на тех же струнах…
«– Слушайте, – крикнул он, останавливаясь, – не лучше ли нам расстаться!..
– Нет, совсем не лучше, – она перегнулась и заглянула ему в лицо, – мне с вами приятно.
– Но вы омерзительны мне, поймите! – Он дернул руку и побежал, и она, не выпуская руки, полетела за ним по тропинке.
– Не верю, не верю, ведь сами сказали, что я мечта ваша…
– Все-таки вы отвяжитесь от меня!
– Нет, мой друг, до смерти не отвяжусь…
Они об руку влетели в дом. Алексей Алексеевич бросился в кресло, она же, обмахиваясь веером, стала перед ним и глядела весело.
– Много, много, мой милый, придется над вами потрудиться, чтобы обуздать ваш характер…
И она старалась обуздать…
«– Мария, – проговорил он, складывая руки на груди, – скажите одно только слово… Подождите… Если – нет, я погиб… Если – да, я жив, жив вечно… Скажите – любите вы меня?
У нее вырвался легкий короткий крик, она подняла руки, обвила ими шею Алексея Алексеевича и с откинутой головой, с льющимися слезами, глядя сквозь слезы в глаза ему, проговорила взволнованно:
– Люблю вас».
«И когда она сказала эти слова, с него спали чары: сердце растопилось, горячие волны крови зашумели по жилам, радостно вдохнул он воздух ночи и благоухание юного тела Марии, взял в ладони ее заплаканное лицо и поцеловал в глаза.
– Мария, бегите этой аллеей до пруда, ждите меня в беседке. Не забудьте – когда вы перейдете мостик, дерните за цепь, и он поднимется… Там вы будете в безопасности…
Мария кивнула головой в знак того, что все поняла, и, придерживая платье, быстро пошла по указанному направлению, обернулась, усмехнулась радостно и скрылась в густой тени аллеи».
Сцены выписаны таким образом, чтобы повесть могла быть напечатана в книге.
«Алексей Алексеевич, оставшись один, стал звать Марию, сначала тихо, потом все громче, испуганнее. Она не отвечала. Он обежал пруд, вскочил в утлую лодочку и, упираясь шестом, переехал на островок. Мария лежала в беседке на деревянном полу. Алексей Алексеевич обхватил ее, приподнял, прислонил к себе ее бессильно клонившуюся голову и, целуя ее лицо, едва не плакал от жалости и любви к ней. Наконец он почувствовал, как ее тело стало легче, поднялась и опустилась ее грудь, и светловолосая голова ее легла удобнее на его плечо. Не раскрывая глаз, Мария проговорила едва слышно:
– Не покидайте меня».
В одном из прижизненных номеров пушкинского «Современника» была посвящена целая статья тому, что написать роман – конечно, это относится и к любым художественным произведениям – может только поэт.
Так и сказано – «для романа, знаете ли, нужно немножечко поэзии».
У Алексея Николаевича Толстого есть некоторое количество стихотворений, правда любовных среди них немного.
Я начал рассказ о любовных драмах писателя с размышлений над его произведениями о любви именно потому, что настоящую прозу такого характера может создать лишь человек, познавший это великое всепобеждающее чувство.
Судьбы многих писателей доказывают это. И действительно, как может писать о любви к женщине человек, который никогда не любил?! Известно ведь, опять же из биографий писателей, что практически всегда в литературе отражается личное.
Попробуем найти прототипы образов, созданных Алексеем Толстым героинь в его личной жизни, которая была весьма и весьма многогранна.
Иван Алексеевич Бунин, находясь в эмиграции, начал очерк «Третий Толстой» такими словами:
«“Третий Толстой” – так нередко называют в Москве недавно умершего там автора романов “Петр Первый”, “Хождение по мукам”, многих комедий, повестей и рассказов, известного под именем графа Алексея Николаевича Толстого: называют так потому, что были в русской литературе еще два Толстых – граф Алексей Константинович Толстой, поэт и автор романа из времен царя Ивана Грозного “Князь Серебряный”, и граф Лев Николаевич Толстой. Я довольно близко знал этого Третьего Толстого в России и в эмиграции. Это был человек во многих отношениях замечательный».
И. А. Бунин
Но далее Бунин уточняет характеристику:
«Он был даже удивителен сочетанием в нем редкой личной безнравственности (ничуть не уступавшей, после его возвращения в Россию из эмиграции, безнравственности его крупнейших соратников на поприще служения советскому Кремлю) с редкой талантливостью всей его натуры, наделенной к тому же большим художественным даром».
Конечно, Иван Алексеевич, автор книги «Окаянные дни», наверное, и не мог сказать иначе, поскольку так и не принял революцию, и не принял, возможно, именно в силу того, что ему довелось пережить ее самые трудные дни, названные им окаянными.
Но фарисеи и церберы могли бы прицепиться к писателю и еще по одному поводу. Алексей Николаевич был женат четыре раза. А это уже выходило и за рамки условно дозволенного, и за рамки, определенные церковью.
Словом, любовных драм в жизни Алексея Толстого хватало вполне, и меткое название, данное его главному роману «Хождение по мукам», можно отнести и к его личной жизни, причем драмы сопутствовали ему еще до его рождения. То есть само рождение явилось драматическим…