СТОРНО–бухгалтерский термин, означающий обратную запись с целью исправления ошибки. Обычно записывается красными чернилами, поэтому называется “красное сторно”.
Не удивительно, что, забывая в повседневной суете уроки прошлого, некоторые беспечные люди рано или поздно наживают себе кучу неприятностей. И тогда вместо того, чтобы попасть в историю, они вляпываются в неё со всей дури. Но, как известно, нет худа без добра, а добра без худа, и потому иногда, выбираясь из невероятных передряг, эти жертвы обстоятельств неожиданно круто меняют судьбу, находят своё место в жизни и обретают настоящих друзей.
ГЛАВА 1.
В этом году снег выпал в октябре. После двух холодных ночей ветер повернул на запад, потом стих и просыпал на землю крупные пушистые хлопья.
Разное болтали о случившемся накануне «кровавом» затмении луны, мол, не к добру это. Многие сомневались, другие посмеивались над суеверием, третьи беззлобно посылали и тех, и других, сами знаете куда. Я же не сомневался. Я точно знал, что «кровавая» луна уже выпустила легион бед, в том числе и лично на меня, пригвоздив к больничной койке.
Вот уже больше недели я находился в коме без особой надежды на выздоровление. Вы спросите, откуда тогда я знаю про снегопад? Просто всё это время парадоксальным образом я болтался под потолком палаты и с сожалением наблюдал своё неподвижное забинтованное тело, облепленное датчиками, опутанное проводами и утыканное внутривенными катетерами.
В действительности всё оказалось не так, как на самом деле. Дело тут явно было нечисто, поскольку по неизвестной причине оказавшись вне себя, я не мог никуда удалиться, не считая пары метров туда-сюда. Не имея особого выбора, я тупо пялился в окно, либо разглядывал своё неподвижное туловище. Иногда, делая усилие, я дотягивался до соседней палаты или коридора.
Когда я обнаружил себя в палате, моё сознание дало сбой, и психика забуксовала, чуть не вывихнув мозги (или что там теперь вместо них) набекрень. Вдвойне стало обидно, что и ущипнуть себя я категорически не смог. Мало того, что противоестественное состояние и отсутствие чувств были мне в диковинку, но к тому же я малейшего понятия не имел, как теперь быть. Однако, если долго болтаться между небом и землёй, вернее между потолком и полом, поневоле в голову (или что там теперь вместо неё) приходят разные мысли и воспоминания. Тем более что ничего другого я делать не мог.
Родился я в начале девяностых, которые родители обычно называли «лихими». Наверно они были правы, ведь незадолго до моего рождения прямо в нашем дворе убили дядьку Павла. Местные бандиты застрелили из автомата.
В семье частенько его вспоминали, и подозреваю, что и назвали то меня в его честь. Не знаю почему, но разные эпизоды его недолгой жизни и обстоятельства трагической гибели крепко засели в моей голове, да, и сам он часто снился, хотя и видел я его только на фото.
Жестокие времена перемен основательно потрясли предков, и потому всё детство меня готовили к грядущим суровым жизненным испытаниям. Трудно даже перечислить, чем мне пришлось заниматься. Мой молодой растущий организм прошёл через секции рисования и фигурного катания, шахмат и плавания, танцев и тхеквондо и много ещё чего. Однако, в конце концов, выяснилось, что на самом деле меня увлекает только математика. Сколько раз я замирал от восторга, глядя на формулы, буквально представляя их строгую гармонию в виде загадочных фигур и фракталов. При этом меня не оставляло ощущение, что эту калейдоскопическую красоту я уже когда-то видел и ощущал.
Наконец-то разобравшись в моих наклонностях и увлечениях, родители перевели меня в математическую школу, но с непременным условием, что спорт я не брошу. Так математика и спорт стали двумя слонами, на которых стала выстраиваться моя жизнь. Третьим слоном стали радиотехника и электроника, которые вошли в мою жизнь вместе с учителем физики Вячеславом Глебовичем, энтузиазм и искренняя увлечённость которого не оставили равнодушным моё детское сознание.
Едва мне исполнилось четырнадцать, как тренер по тхеквондо однажды отвёл меня в сторону и предложил заняться новым видом борьбы:
– Ты крупный и сильный, а с возрастом массы и мощи прибавится. Тхеквондо – хорошая система, но не для тебя, она для лёгких и вертлявых.
Я согласился, и вскоре по рекомендации тренера оказался в начинающей группе у Ретюнских Александра Ивановича. Сам урождённый питерец он подолгу проживал в Москве, мотаясь между двух столиц, поскольку занятия в филиале его школы на армейской базе без его участия теряли всякий смысл.
Как потом выяснилось, Ретюнских являлся автором новой системы борьбы РОСС (российская отечественная система самозащиты). Изучая карате, дзюдо, боевое самбо, онразработал и систематизировал уникальный комплекс приёмов с учётом естественной биомеханики русского физического типа. К этому он добавил ещё два направления: школу экстремального выживания и штыковой бой. Забегая вперёд, скажу, что и те, и другие навыки в дальнейшем не раз выручали меня в самых безнадёжных обстоятельствах.
Занятия РОСС настолько меня увлекли, что при малейшей возможности я бежал в зал, где сам мастер или его первые ученики терпеливо выжимали из меня дурные соки и шлифовали мастерство. При этом они не уставали повторять, чтобы мы не трепались про РОСС, и все соревнования у нас проходили исключительно внутри секции, что неизменно расстраивало, ибо, сколько можно лупить и валять друг друга. К тому же РОСС – боевая система, рассчитанная на убойное поражение противника. А заниматься лишь обозначением ударов россерам всё равно, что саблей отгонять комаров.
Избыток сил и эмоций в молодом сильном организме порой перехлёстывал, и мне тогда казалось, что жить буду вечно, что здоровья отмеряно не меньше чем на сотню лет и, что весь мир крутится вокруг меня. Неискушённое сознание даже не допускало мысли, что в историю можно попасть, а можно вляпаться. Мне досталось второе.
Беззаботный и радостный мир детства канул в тот день, когда я принёс из школы домой пахнущий типографской краской аттестат зрелости. Тогда родители устроили маленький праздник, а чуть захмелевший дед, прокашлявшись, проговорил:
– Вот бы бабушка порадовалась. Не привёл господь, прибрал рабу божью. Чем думаешь заняться, внук?
– Наверно, тем, что хорошо знаю, люблю и понимаю – математикой. Физика тоже, конечно, интересна по-своему, но математика – это моё всё.
– Ты прямо вылитый твой дядька Павел. Он тоже всё формулы писал, считал, да приборы всякие мастерил. Увлекался… Эх, судьба. Пожить не успел. Всё, что осталось от него, так пачка писем, фотки, да папка с бумагами.
– Что за папка, дед? Раньше ты о ней не говорил.
– Мал ты был, а ноне вон уж аттестат принёс. Нут-ко, вон с той полки с верха достань, – он, кряхтя, повернулся в кресле-каталке и ткнул клюкой в сторону книжного шкафа. – С самого верха тащи. Ага. Она самая.
Вытянутую из-под самого потолка папку с потёртыми и пожелтевшими углами покрывал слежавшийся слой пыли. Странно, но эта никогда не виданная папка вдруг показалась мне чем-то знакомой.
– Глянь-ка, что там, – прохрипел дед и закашлялся.
От вида этой невзрачной папки почему-то сердце взволнованно заколотилось. Откуда-то из глубин памяти поднялось ощущение узнавания, накатила волна, связанная с чем-то прошлым и важным. Сознание сделало отчаянную попытку вспомнить, но чуть выглянувшее из памяти наваждение опять кануло в забвение. Недовольно тряхнув головой, я протёр трявкой пыль, потом потянул за тесёмки, развязывая узел.
У меня в руках оказалась пачка листов формата А4, испещрённых плотными строчками цифр группами по четыре. На первый взгляд эта куча бредятины могла напрочь переклинить мозг. Но только на первый взгляд. Вглядевшись в строчки, я понял, что передо мной шифр. Прямо, как в фильмах про шпионов. Вот так дядька Павел! Так, а что ещё? Дюжина листов с неясными перепутанными линиями, похожими на разрозненные фрагменты чертежей со строчками такого же шифра. Сверху всех бумаг лежал конверт с вложенным рисунком, вернее ребусом: вертикально три буквы «П-Р-Е», рядом прямоугольник красного цвета, перечёркнутый несимметричным белым крестом, закрытый глаз с ресницами и буква «В». Другой ряд начинался с приклеенной картинки самолёта, следом тоже приклеенная картинка широко распахнутых глаз, и, наконец, был нарисован круг со стрелками по окружности, а в нём профиль человеческой головы. Ну, ни хрена ж себе загадка! Я закрыл папку и протянул её деду, а он в ответ махнул рукой:
– Бери, теперь это твоё хозяйство, может, что и поймёшь. Дядька твой странный был человек. Особенный. Да что уж теперь, – дед прерывисто вздохнул, кашлянул и отвернулся к окну.
Я взвесил на руке пачку, и не смог отделаться от мысли, что когда-то уже видел и даже держал эти листы. Они шелестели в руках, а в голове мелькали туманные образы, хранящиеся в потаённых закоулках памяти. Чертовщина какая-то.
Потом наступил черёд вступительных экзаменов. Не задумываясь, я выбрал МВТУ. Выслушав моё решение, родители понимающе переглянулись, а дед громко вздохнул. Только потом мне стала понятна их реакция.
С первых же дней учёбы я моментально освоился в аудиториях и лабораториях, как в своём доме, ориентируясь в институтских закоулках с закрытыми глазами. Учился я на удивление легко и самые сложные и трудные предметы «брал» с первого подхода, практически без подготовки. Однажды в конце третьего курса после лекции ко мне подошёл один из наших доцентов и сказал, что когда-то грыз здесь гранит науки вместе с моим дядькой Павлом. Потом я специально после лекции его подкараулил, и в своём кабинете он кое-что рассказал об их студенческой юности.
После этого разговора я крепко задумался. Оказывается, вместе с неким профессором Артемьевым дядька занимался разработкой каких-то приборов. Вот тут и припомнилась старая папка с цифрами.
До того дня мне было не до таинственных записей. Какие там шифры-ребусы, когда в водовороте студенческих проблем и безумств и с мыслями-то не всегда удавалось собраться. То я был занят, то они. Но, когда все глупости были сделаны, вот тогда и подвернулся доцент со своими воспоминаниями. В итоге зимние каникулы я провёл дома, и ничуть о том не пожалел, не зря потратив усилия и время. Мне всё-таки удалось расшифровать таинственные записи дядьки Павла, которые меня буквально потрясли и ошеломили.
В поисках ключа я начал с прочтения ребуса, поскольку конверт с этой белибердой лежал сверху. Красный прямоугольник напоминал флаг. В справочнике по политической географии я выяснил, что это флаг Дании. Итак, П-Р-Е+ДАНИЯ. Тоесть вместе – ПРЕДАНИЯ. После долгих раздумий закрытый глаз я обозначил словом ВЕКО. Вместе получилось ВЕКО+В. Тоесть – ВЕКОВ. Оба слова складывались в «ПРЕДАНИЯ ВЕКОВ». Знал я эту старую книгу Н. Карамзина, пылящуюся среди многих иных на полке в книжном шкафу. Дальше мысли понеслись галопом.
Во втором ряду ребуса находилось изображение самолёта. Всезнающий интернет подсказал, что это АН-24. Далее. Глаза – взгляд, смотреть, глядеть. Голова + стрелки по кругу – крутиться, вертеться, кружиться. Голова крутится. Кружится. Головокружение! Потом соединил все слова. «АН-24. ГЛЯДЕТЬ. ГОЛОВОКРУЖЕНИЕ». И тут меня словно током шарахнуло. Не конструктор, а композитор Антонов! И песня у него такая есть со словами: «Гляжу в тебя, как в зеркало до головокружения…». ЗЕРКАЛО! Уф-ф. Я распрямил спину и размял затёкшие руки. И всё-таки непонятно, за каким лешим дядька так изощрённо всё завинтил?
Ответ я получил через неделю, когда при помощи книги Карамзина я перевёл четырёхзначные группы цифр в буквы. Шифр оказался несложным. Первая цифра – номер страницы, вторая – номер строки сверху и последние две – место буквы на строке. В конце концов, появился непонятный набор букв, которые прочитались в зеркальном отражении.
«Генератор когерентного гравитационного излучения…». Далее шло изложение физической основы феномена и принципов работы прибора, описание конструкции и результатов экспериментов и в заключение рекомендации по совершенствованию прототипа. Потом по инструкции я соединил части чертежа и передо мной появились принципиальная и монтажная схемы того самого генератора.
Сказать, что открытие меня ошарашило, ничего не сказать. Особенно меня поразила последняя фраза: «…эта штука опасна. Вещь в себе. И оружие, и лекарство. Она может защитить, или убить, преобразовать, или разрушить привычный нам мир».
Сгорбившись за столом, сутки напролёт я тщательно изучал записи, запоминал и размышлял над ними, потом сжёг все расшифровки на заднем дворе и прикопал пепел. Все расчёты, схемы и чертежи глубоко впечатались в моё сознание. Более того, я не мог избавиться от навязчивого ощущения, что я их просто вспомнил.
После этого началось время мучительных метаний. Я прекрасно понимал, что мне в руки попало прорывное открытие, но это ещё больше усугубляло сомнения в моём праве на его воплощение. Меня то трясло от нестерпимого желания с кем-нибудь поделиться, то покрывал холодный пот от ужаса за возможные последствия использования генератора. Наконец, я пришёл к выводу, что генератор всё-таки нужно сделать, но тайно, никому не показывать и позаботиться о нескольких уровнях защиты.
Вместе с тем, даже с небольшой высоты моей осведомлённости, несмотря на всю гениальность открытия дядьки Павла, изложенная в записях скудная информация в целом была сырой и жидкой, а относительно современных знаний и технологий схема устройства – морально устаревшей. Дядька без сомнения был гением, но за прошедшие двадцать лет элементная база основательно изменилась, и сегодня прибор можно сделать намного компактнее и умнее.
Ежедневные и ежеминутные размышления привели к тому, что изначальная схема прибора обросла оригинальными дополнениями, важными усовершенствованиями и новыми блок-схемами, порождённые намёками в записях. Одним словом, к лету глубоко модернизированная принципиальная схема прибора уже чётко сложилась в голове, и я начал готовиться к сборке, доставая, изготавливая и приобретая разные материалы, детали и элементы. Дождавшись каникул, я взялся за работу.
Вначале друзья приходили, зазывая на пляж, на дискотеку, на тусовки, в поход или турпоездки. Я отшучивался, отговаривался и отбрёхивался, потом снова и снова садился за расчёты, паял блоки, сверлил и точил металл и крутил тиски в гараже. Родичи и друзья с тревогой посматривали на мои чудачества, а некоторые знакомые, узнав, где я пропадаю, украдкой вертели пальцем у виска. И только дед понимающе поглядывал из-под кустистых бровей и, встретившись со мной глазами, одобрительно кивал головой.
К концу лета я практически закончил эксперименты с магнито-акустической накачкой, разными материалами для линз, полупроводниковыми и кварцевыми пакетами рабочего тела и блоком управления на микрочипах. Однако работу пришлось отложить. Осень прошла в институтских заботах. Но главное, в стране произошли важные события и крутые перемены.
Всё началось с того, что на Украине случились серьёзные беспорядки. Тут же, как по заказу, резко обострилась международная обстановка. По старой привычке западные политиканы обвинили во всём Россию, и, обгоняя друг друга в холуйстве перед американскими господами, заставили свои правительства ввести против нас разные санкции. Спустя некоторое время нашу экономику залихорадило. Переполненная слухами страна заволновалась. Тревожный градус резко повысился, и в воздухе повисло ожидание чего-то очень опасного.
Хрен этих хохлов поймёшь, из-за чего разгорелся сыр-бор, и зачем они взялись за дубьё? Их страна всегда считалась самой богатой и благополучной из всех бывших союзных республик. Недаром последние генсеки-хохлы, что Хрущёв, что Брежнев, что Черненко, да, и полухохол Миша Меченый, ставили Украину в самое выгодное положение, десятилетиями накачивая в неё огромные средства за счёт всей остальной страны. Не секрет, что именно на Украине были сосредоточены многие наукоёмкие, валютоёмкие и военные производства. Поэтому Украина была самой богатой из всех советских республик.
И вот после пьянки в Беловежской Пуще, когда три бухих президента в угоду финансовым воротилам из Бильдербергского клуба, а, вернее, по их прямому указанию, развалили Советский Союз, Украина стала независимой, или на их новой мове – незалежной. Казалось бы, что ещё нужно для процветания и богатой беззаботной жизни? Но нет. В страну будто дрожжей в сортир кинули, и полезла наверх такая вонючая дрянь, что всем соседям пришлось заткнуть носы и отойти подальше. От майдана к майдану в украинском обществе нарастал градус нацистского фанатизма, внутреннего озверения и восторженного саморазрушения.
Итогом двадцатилетнего бардака стал вооружённый переворот в Киеве, уничтоживший последние остатки законности и здравого смысла. На свет божий вылезла и уселась наверху всякая нечисть и мразь от фашистов и националистов, до шизофреников, наркоманов и гомосеков. И, что поразительно, некогда разумный, работящий и хлебосольный украинский народ вдруг истово возненавидел Россию, окрысился на всех русских, объявив их исконными и лютыми врагами.
Потом вспыхнули беспорядки и в Крыму, но в отличие от Киева тамошний люд сразу разобрался в ситуации, взял за горло экстремистов, провёл референдум и вернулся в состав России. Крымчане искренне радовались и ликовали, а в самой России народ впервые за тридцать лет испытал настоящую гордость за своё государство. С другой стороны, после потери Крыма жители Украины, словно с ума свихнулись. Для них слово «русский» стало страшной бранью, и начались жестокие и подлые преследования за речь, за имена, за обычаи, традиции, веру и память предков. Вдрызг разругались близкие родичи, по разным причинам оказавшиеся по разные стороны границы. В безумной ненависти родители проклинали детей, и брат отказывался от брата.
В ответ восстал русскоязычный Донбасс. А украинцы с какой-то истеричной обречённостью стали сами себя называть «украми» и даже «укропами» и, брызгая слюной, обозвали всех защитников русской идентичности и русской правды «колорадами», «сепарами», «ватниками». Города и веси Украины стали жить по понятиям запрещённых в России преступных фашистских организаций, а главари этих банд стали ведущими политиками и депутатами. Нацистов и убийц объявили героями Украины, а ветеранов Великой Отечественной войны прокляли, загнобили и запретили их награды и любые упоминание подвигов. В стране начался неприкрытый и узаконенный террор с арестами несогласных и исчезновением сотен людей в застенках СБУ. В Россию потянулись сначала тысячи, а потом и миллионы беженцев.
Гражданская война на Украине разгорелась, как пожар в степи. А потом, залив кровью Донбасс, укры начали провокации на границе с Россией. Рванули несколько взрывов в крупных российских городах, начались регулярные артиллерийские обстрелы с украинской стороны приграничных российских поселений. Дальше, больше. Произошли инциденты с участием кораблей Черноморского флота. Упал сбитый украинскими ракетами пассажирский лайнер. Прекратилось водоснабжение и энергоснабжение Крыма через Перекоп. Рванули взрывы на крупнейшем газопроводе и на приграничных линиях электроснабжения.
Обе армии встали по обе стороны границы. Пахнуло дыхание большой войны, и люди стали готовиться к худшему. Мало того, бессовестные политики и с той, и с другой стороны принялись умело подогревать конфликт, истошно надрываясь изо всех говорящих ящиков, а господа за проливом и большой лужей всё шире растягивали рты в похабной и довольной ухмылке. Обстановка в России резко осложнилась, жить стало трудно, а честно трудиться бессмысленно, чему немало способствовала безнаказанная деятельность наших бессовестных политиканов, защитивших себя силовиками и двусмысленными законами.
Тревожная обстановка и неизбежные бытовые проблемы ощутимо выбивали из колеи, но, не смотря на углубляющийся кризис, в зимние каникулы я всё-таки начал сборку сразу трёх генераторов. Приобретение комплектующих сожрало все мои многолетние денежные накопления и заставило влезть в немалые долги. Дороже всего обошлись мощные компактные литий-ионные аккумуляторы фирмы «Сальф» на 5 и 50 амперчасов, а также дюжина оригинальных микрочипов.
Сломав голову, выдумывая плотную компоновку, в конце концов, я умудрился сделать приборы в виде длинных цилиндров с двумя разного размера сферическими расширениями в корпусе. Ближе к середине находилась камера с рабочим телом и главной линзой, а ближе к переднему краю камера фокусирующей системы и рекордера. Длинная рукоять вмещала в себя аккумуляторы и всю электронную начинку. Так или иначе, к марту три генератора лежали на моём столе, тускло отсвечивая серыми матовыми корпусами.
Скрываясь и шифруясь от родных и знакомых, я испытал приборы в разных режимах. Первый самый мощный и большой генератор с фиксированными параметрами излучения я назвал «деструктором». Он легко «резал» всё что угодно. Для него не имело значения что разполосовать. Он одинаково быстро расправлялся с булкой хлеба, стальным рельсом, гранитным валуном или стеклом. Из зоны распада вылетала струя мелкой пыли, оставляя ровную гладкую щель шириной полмиллиметра. Деструктор был самым тяжёлым из генераторов и весил примерно 5 килограммов.
Второй прибор с плавающей частотой широкополосного излучения получился более компактным и относительно лёгким и получил название «корректор». Он предназначался для воздействия на живые организмы и имел в комплекте полсотни пластин-рекордеров с разными веществами: антибиотиками, анестетиками, снотворными, анальгетиками, стероидами, блокаторами и даже ядами, такими как цианиды, биотоксины и гликозиды. В своих записках дядька Павел особо отмечал именно эту перспективную особенность воздействия генератора: перенос информации для целевого улучшения состояния здоровья, или, наоборот, для осмысленного нарушения или блокирования разных функций.
Третий прибор представлял собой нечто среднее между первым и вторым. Но именно его я считал главным по возможностям воздействия на вещество. Он назывался «композитор». Собственно говоря, именно этим в основном и занимался дядька Павел. Импульсное излучение этого прибора изменяло свойства любого вещества под воздействием модулированного сигнала. К нему прилагался комплект пластин-рекордеров с веществами, имеющими самые разные свойства: сплав титан-хром-вольфрам, сверхпрочные легированные и мартенситные стали, разные иные металлы, асбест, кевлар, карбонатный пластик, графен и десяток других. Я изрядно намучился, почти четыре месяца подбирая и доставая правдами и неправдами эти образцы. Часть материалов я надыбал в институтских лабораториях, часть выменял или купил, часть попросту спёр.
Всё лето и начало осени я всесторонне исследовал феномен. И первые же опыты дали ошеломительные результаты. Со смешанным чувством восторга, ужаса и трезвого расчёта я повторил все эксперименты дядьки Павла и провёл несколько своих, что позволило внести в конструкцию некоторые существенные поправки.
В конце сентября работу над приборами в целом я закончил, и меня постепенно затянули обычные повседневные заботы. Но теперь помимо всего прочего мои мысли постоянно крутились вокруг безответных вопросов практического применения генераторов и плотно упирались в извечное гамлетовское сомнение: быть или не быть? Ни днём, ни ночью эта проблема не давала мне покоя, но недаром говорят, что, если душа ищет романтику, то задница обязательно найдёт приключения. И на этот раз эта истина доказала свою правоту.
Однажды вечером по дороге домой, я почувствовал противное ощущение в затылке, будто сзади пристроился стоматолог со своим сверлом и пытается со спины добраться до моих зубов. Сосредоточившись, я понял, что ощущение связано с чужим недобрым вниманием. Осторожно огляделся. На первый взгляд в почти пустом автобусе никто не внушал опасения, слегка настораживал лишь сидящий сзади через два ряда невзрачный зачуханный тип, упорно пялящийся в темноту за окном.
На другой день незнакомый вахтёр в гараже царапнул меня оценивающим взглядом, а в боковом зеркале припаркованной машины я увидел, как за моей спиной он достал мобильник, искоса поглядывая мне вслед.
Сперва я отнёс эти подозрения к мнительности, помноженной на дядькины предупреждения. Однако, через пару дней сомнения развеялись, когда по пути на дачу туда и обратно я заметил чёрный «форд», который всю дорогу, как привязанный, тащился в полусотне метров сзади.
Догадавшись, что меня пасут, я реально струхнул, а потом разозлился. На самого себя разозлился. Если бы мог, сам себе дал бы в морду, ведь дядька Павел чётко и ясно предупредил об опасности. Да, и сам я всё лето убеждался в этом. Расслабился и засветился, идиот долбокрякнутый! Чемпион среди тупых баранов!
Непонятная опасность вползла в мою жизнь как чёрная липкая жижа, заставив ходить осторожно, сосредоточиться и в поисках выхода тщательно выверять действия и поступки. Для начала я решил запрятать приборы подальше и убрать малейшие следы исследований. И, словно по заказу, вскоре подвернулся удобный случай.
Закадычный друг детства Серёга Марин, собрался с ребятами в предгорья Адыгеи с заездом по пути к многочисленным родичам в Ростов. Вот ему я и решил передать кофр с генераторами, чтобы отправить их подальше от Москвы. Он не спрашивал, что в большой клетчатой сумке, и клятвенно обещал пристроить груз по одному из трёх адресов. Где примут. Опасаясь за посылку и за Серёгу, я придумал передачу через третьи руки и камеру хранения. Более того, перед встречей с курьером я дважды пересаживался на такси, между этим попетляв по дворам, чтобы оторваться от возможного хвоста, а потом издали проследил передачу. Теперь за сохранность сумки с кофром я был спокоен, а ростовские адреса серёгиных родичей крепко засели у меня в голове.
Избавившись от приборов, рабочих записей и следов опытов, я наивно полагал, что обезопасил себя, но эта иллюзия рассеялась вместе с телефонным звонком. Однажды утром в мобильнике прогудел искажённый электроникой скрипучий голос: «Ты под колпаком. Веди себя разумно и не вздумай скрыться. Подумай о близких. Сиди дома и жди. Ничего не бойся, проигрывающий достойно, достоен снисхождения и… награды». Многоточие гудков резко оборвало голос. Вместе с тишиной у меня оборвалось и сердце. Предупреждение неизвестного врага явно не было пустым звуком, и на меня ощутимо пахнуло могильным холодом. Моп же твою ять! Вот это называется – влип.
Требовалось срочно искать выход. Мозг судорожно анализировал ситуацию, но мне не хватало достоверных сведений, и решение этой задачи всё время ускользало. Единственным очевидным аргументом в свалившейся на мою голову проблеме было то, что слежка началась после начала испытаний приборов. Значит, кто-то проведал про генератор, а это можно смело считать катастрофой! Также очевидно, что этот «кто-то» интересуется не лично мной, Павлом Смирновым, а только содержимым моей злосчастной головы, поэтому с остальным туловищем они наверняка церемониться не станут. Зная из бесчисленных сериалов и детективов о повадках и методах бандитов и всевозможных шпионов, я всполошился от того, что поставил под удар не только свою жизнь, но и жизни своих близких: родителей, брата, деда.
Чуток оклемавшись, я взвесил обстоятельства и понял, что, поскольку противопоставить противнику мне нечего, надо лишить преследователей их главной цели. Проще говоря, я задумал скрыться в каком-нибудь тайном месте, полагая по наивности, что это возможно. Поспешно прикинув ситуацию к носу, я уговорил однокурсника пустить меня пожить в его пустующей даче.
Прихватив кое-что из вещей, немного еды и оставшиеся деньжата, я затемно выскользнул из подъезда и сразу разобрал и выбросил в мусорную урну телефон. Весь день я шарахался по затромбированным улицам Москвы, запутывал следы и уже под вечер дождался приятеля у его подъезда. Ничего не поняв из моих невнятных объяснений, он недоумённо поскрёб затылок, но ключи от дачи вынес.
Оставив позади тревожный и озабоченный свет московских окон и беспокойную суету улиц, глубоким вечером я выбрался из автобуса в сумеречном пригороде. Нужный мне дом находился в дачном посёлке, к которому вплотную подступила новостройка. Необитаемое строение носило следы осеннего запустения, однако по виду показалось ухоженным и крепким. Старый сад скрывал расположенный в глубине участка дом, почти не видимый со стороны проулка. Соседние дачи тоже пустовали. Не сезон. Я открыл висячий замок на калитке, осторожно зашёл на участок и обошёл засыпанную листьями территорию, оглядев закоулки.
Внутри дома также царили темнота и холодное безмолвие. Я наскоро осмотрел комнаты. Потом проверил второй вход через застеклённую веранду, немалую часть которой занимала дровяная поленница. Набрав охапку дров, я немного подумал и положил их обратно. Топить печку среди безлюдных дач равносильно крику: «я здесь, идите все сюда». Облюбовав небольшую комнатку за печкой, я наскоро перекусил бутербродами, и, не придумав ничего лучшего, прямо в одежде и обуви растянулся на промятом диване и накрылся толстым ватным одеялом в надежде заснуть.
Из чуткой полудрёмы меня выдернул слабый посторонний звук. Осторожно поднявшись, я замер, превратившись в слух. Через минуту тревожного ожидания звук повторился. Со стороны крыльца донеслось едва слышное звяканье, будто кто-то снаружи пытался потихоньку открыть внутренний запор. И вряд ли это был мой приятель.
Прихватив рюкзачок, я на цыпочках начал пробираться к веранде. Однако и там через застеклённую дверь в светлой темноте я увидел неясный контур человеческой фигуры. Осознание попадания в ловушку и отчаяние придали сил. Я ещё давеча приметил в углу потемневшую от времени и работы лопату, и, когда в проёме двери возникла фигура чужака, со всей дури приложил её по башке. Незнакомец шумно рухнул, а я через открытую дверь метнулся в осеннюю темень. Перемахнув через перила веранды, я бросился к забору, подтянулся, перекинул ногу и уже почти перевалился, когда вместе с глухими щелчками выстрелов почувствовал сильный удар в руку, затем прилетело в спину и в правый бок. Невидимая во мраке земля сильно ударила по голове, которая взорвалась болью. Рот наполнился солёной кровью. Вспыхнула темнота, потом мелькнул свет, потом непонятный шум, потом я сверху увидел себя, лежащего в реанимации, опутанного проводами и трубками. Весьма, доложу вам, курьёзная ситуация.
Эти воспоминания периодически прерывали медсёстры, реже врачи. Они подходили к койке, что-то подкалывали, вливали и подклеивали, перевязывали, меняли пакеты с растворами, уносили пластиковые сборники с мочой, протирали спиртом спину, задницу и ноги, тыкали фонендоскопами, заглядывали в экран монитора и в зрачки, что-то записывали, перебрасывались короткими фразами и уходили.
Вот так день за днём прошла неделя.
Всё изменилось вдруг, когда после смутного ощущения чужого присутствия, в центре палаты появился мальчишка лет тринадцати-четырнадцати с чёрными длинными кудрявыми волосами, правильными чертами лица и пронзительными глазами. Его обтягивающая одежда глубокого чёрного цвета с едва заметными блёстками выглядела вызывающей. Он по-хозяйски расположился в вычурном кресле посреди палаты и в упор уставился на меня. Не на моё тело, а именно на меня, болтающегося под потолком.
– Ну, и долго ты собираешься так прозябать? – мальчишка откровенно меня подкалывал, но делал это как-то добродушно, необидно.
– Будто это от меня зависит, – слегка огрызнулся я, вернее подумал, поскольку огрызаться мне было нечем.
– А, от кого, позвольте спросить? – в бесстрастном голосе прозвучало искреннее удивление.
– Не знаю, во всяком случае, не от меня. Вон моё туловище еле-еле выживает, и меня в себе удержать не может, – я не шуточно разозлился на наглого мальчишку, привычно окинул взглядом пространство, и тут до меня дошло, что вокруг прекратилось всякое движение. В капельнице повисла оторвавшаяся капля. За окном в воздухе застыли в полёте голуби. В коридоре замерла медсестра с поднятой в шаге ногой.
– Вот так всегда, – проворчал мальчишка тоном наставника, – сами натворят не пойми чего, а потом вопят: «от нас ничего не зависит!». И, когда же вы двуногие, безрогие и бесхвостые поймёте, что всё на свете взаимосвязано и взаимозависимо. Порхаете беспечными беспорядочными бабочками и не пытаетесь хоть немного попользоваться данным вам разумом.
– Я думаю, что сейчас не самое лучнее время поиздеваться. Уж больно ты, юноша,щедр на слова и скуп на мысли. Легко вешать лапшу на уши (или что там вместо них), развалившись в кресле в собственном теле…
– Кудряво завернул. Ну, хорошо, давай поговорим на равных, – он оторвался от стула и повис в воздухе напротив.
– Однако…, – только и смог подумать я в полном ошеломлении.
– Ерунда, – ответил мальчишка.– Так на чём мы остановились? Ах, да. Трудно тебе без вон того продырявленного туловища.
– А повежлевее нельзя? Тоже мне, выискался… чудотворец.
– С чудотворцем это ты слегка загнул. Творец – да. А насчёт чудес… Настоящим чудесам мне ещё учиться и учиться. Ладно, давай поговорим серьёзно, Павел, – мальчишка вдруг опять оказался в кресле, а я рядом с ним, на уровне пола, с трудом удерживая вертикальное положение. Он немного поёрзал, устраиваясь удобнее, и продолжил:
– Предлагаю продолжить сотрудничество…
– Стоп, юноша, не знаю кто ты есть. Я вижу тебя в первый раз, о каком…
– Прекрати, Павел Кравцов, хватит прикидываться.
– Кравцов – это мой дед, а я Смирнов, – в полной растерянности попытался возразить я.
– Странная штука человеческая память, – мальчишка тряхнул кудрявой головой и на секунду задумался, – очень странная. Казалось бы, взрослый человек и родился не вчера, а несёт полную околесицу. Ладно, Павел, давай начнём всё заново, – от его невыносимо пронзительного взгляда пространство слегка подёрнулось рябью, а в моей памяти вдруг начала прокручиваться жизнь Павла Кравцова, моя прошлая жизнь. Я ясно увидел и вспомнил все мельчайшие события, подробности и обстоятельства: и юность, и служба в полку, и короткая жизнь на гражданке, и моя смерть, и подвиги «стальной» роты в июне-июле сорок первого года, и мой перенос в тело новорождённого племянника, тоесть в нынешнего меня. Это что ж такое творится? Это почему так со мной? За что?! Да, как они посмели!!
– Неправильно формулируешь. Не за что, а почему? – мягко проговорил мальчишка. – А для начала постарайся успокоиться, иначе разговора не получится.
– Я спокоен, – я изо всех сил старался унять гнев.
– Ну, ну, – усмехнулся мальчишка, – дело в том, что до первого вздоха новорождённый человек всего лишь биологическая матрица. Вздохнул, активировал информационный центр, и его тут же занимает комплементарная личность. В твоём случае таковой стала личность твоего дядьки Павла Кравцова. Я лишь предложил вариант, а решение принял он сам, – и в моей голове прокрутился их разговор на тему реинкарнации, все мысли и эмоции дядьки, тоесть, по сути, мои тогдашние мысли… тьфу, совсем запутался. Мне стало стыдно за свой срыв.
– Вот оно как… Извини, не знал. Я, конечно, польщён вниманием к моей скромной персоне, но всё-таки, чем вызван такой интерес?
– Всё нормально, проехали. Давай перейдём к делу. Хочешь ли ты, Павел, ещё раз пережить перенос сознания?
– Не понял… – я насторожился, заподозрив собеседника в злодейских замыслах. Насчёт его истинных замыслов я так и непонял, но дальше он изложил информацию довольно угрожающего содержания:
– Это тело серьёзно повреждено, и в лучшем случае ему суждено прозябать короткий остаток жизни. Повреждены плечевой сустав, лёгкие, правая почка, а главное – позвоночник. Значительная потеря крови вызвала гипоксическую кому. Я могу реставрировать это тело, но и ты должен кое-что для этого сделать. Не скрою, мы заинтересованы в очередной коррекции реальности. Ты спросишь: почему мы всё время вмешиваемся и что-то корректируем вместо того, чтобы оставить человечество в покое? А потому, что слишком много времени и усилий вложено в развитие вашей планеты, и нам не желательно признать их бессмысленными. Сейчас возникла очередная точка исторической бифуркации, тоесть точка раздвоения исторического потока. Более того, он уже фактически повернул в тупик. А теперь слушай внимательно и думай. На Земле началась глобальная гибридная война, которая в самое ближайшее время превратится в горячую. Если не провести коррекцию, то через 54 дня начнётся полномасштабный конфликт между Украиной и Россией. Ещё через 7 дней в войну вступит Грузия, которая при военной поддержке США атакует Южную Осетию, и Абхазию. Через три дня после этого в Армению с двух сторон вторгнутся войска Азербайджана и Турции, которая также начнёт захват земель курдов в Сирии и Ираке. За курдов и сирийцев вступится Иран и введёт дивизии в Месопотамию. В ответ Израиль сбросит вакуумные бомбы на Тегеран, Исфаган, Тибриз и Бушер. Ответные мощные иранские ракеты взорвутся не только в Иерусалиме, Хайфе и Тель-Авиве, но и в крупнейших городах Саудовской Аравии. Буквально за одни сутки весь Ближний Восток сцепится во всеобщей смертельной драке. Потом за турок, саудитов и евреев вступится Америка, за армян, иранцев и сирийцев Россия. Вслед за Украиной в конфликт вопреки решению Евросоюза вступят Польша, Румыния и страны Прибалтики. Мощность применяемых боеприпасов будет нарастать не по дням, а по часам. И, наконец, после ряда точечных тактических ядерных ударов, из шахт вырвутся баллистические ракеты. Всё. Финиш. Ровно через 188 дней человеческая цивилизация перестанет существовать. Тебе понятен расклад?
– Более чем, – я от волнения с трудом формулировал мысли.
– И что ты теперь думаешь по поводу коррекции реальности? – Глаза мальчишки строго блеснули.
– Я согласен, но…
–Так не пойдёт. Или «согласен», или «но».
– Согласен.
– Хорошо, а то я уже начал сомневаться в твоих умственных способностях. А, что касается предстоящей миссии, то опыт у тебя есть и очень даже неплохой, голова у тебя варит, с логикой и моралью тоже всё в порядке. Сейчас бифуркационный узел завязался в Донбассе. Оттуда всё началось, и там же может закончиться. Теперь всё зависит от тебя. Спрашиваю ещё раз: согласен? Если нет, будем искать другое сознание, но это потеря времени и снижение вероятности успеха.
– Повторяю, я согласен. И всё-таки меня смущает судьба моего тела. Повреждения слишком велики, смогут ли его вылечить наши врачи? Также меня тревожит угроза моей семье.
– Лечиться, как и учиться, никогда не поздно, только… бесполезно. Я же сказал, что отреставрирую твою оболочку. По большому счёту во многом теперь всё зависит от тебя, вернее от успеха твоей миссии. Сумеешь скорректировать реальность, вернёшься в своё здоровое тело и проживёшь до старости. То же в полной мере относится и к твоим родичам. Не сможешь скорректировать ход событий, им останется жить всего 188 дней.
– Хватит слов, я готов. Куда нынче забросишь меня, исчадие тьмы?
– Попрошу без фамильярности, – мальчишка покосился на свой чёрный костюм, ухмыльнулся и спокойно ответил, – Украина. Донецк. Аэропорт. Разгар боя. 26 мая 2014 года. И запомни в твоём распоряжении всего сто дней. Конечно, это больше, чем прошлый раз в сорок первом, но и дел тут предстоит переделать немало. Всё, что говорил тебе прошлый раз, в полной мере подойдёт и для нынешнего случая. Не волнуйся, перенос поможет пережить знакомая тебе троица из Запределья. Удачи, Павел.
Палата начала медленно кружиться, ускоряясь, пока не превратилась в подобие туннеля с ярким пятном в конце. Непонятная сила вынесла меня в пространство света, где на фоне яркого сияния едва различались три знакомые фигуры.
– Привет, воин, – пророкотала средняя высокая фигура, – что-то ты к нам зачастил.
– Я что опять в раю?
– Хм-м, интересно ты обозвал подпространственный континуум. Если хочешь, можешь называть его и так. Смотря что ты под этим понимаешь?
– Что тут понимать, рай – желанное место покоя, где нет понедельников, начальников и будильников. Место, откуда меня очередной раз пинком под зад отправят туда, где куча бед, забот и проблем, и, где и опять всё кончится моей смертью.
– Опять наверху что-то замутили, – проворчал правый, – не могут они спокойно быть.
– Какой там, спокойно, – встревожено проговорил левый, – у них в секторе Солнца опять всё на волоске повисло. Того и гляди, все труды прахом пойдут.
– Всегда всё идёт прахом… в конечном итоге, – сварливо проскрипел правый.
– Однако интересная и энергичная цивилизация там развивается, – продолжил левый.
– Вот именно, энергичная. Слишком, – хмыкнул правый, – потому сама себя и спалит.
– Жалко их, помочь бы надо, – вздохнул левый.
– Ещё чего. Пусть сами спасаются.
Ворчливый диалог перебил густой бас главного:
– Посему, воин, тебе опять предстоит дальний путь… без пинка под зад, – хохотнул он. – Надеюсь, не забыл, как это бывает?
– Пожалуй, забудешь такое. Я готов. Не подведу.
– Да, нам-то что. Подведу, не подведу, – проворчал правый, – а, впрочем, удачи тебе.
– Добрый путь, воин, – весело проговорил левый.
– И всегда оставайся самим собой. Иди. Путь открыт, – прогудел удаляющийся голос главного.
Меня крутануло, как на центрифуге. Потом пространство начало вытряхивать из меня душу, вращаясь во всех плоскостях. Имел бы тело, точно облевался бы по самые уши. Длилась эта карусель недолго и закончилась страшным грохотом.
ГЛАВА 2.
Сознание вернулось от боли. Я обнаружил себя привалившимся спиной к бетонному столбу. Вокруг клубилась цементная пыль вперемешку с тротиловой гарью и дымом. Левая рука онемела и отяжелела, будто налитая свинцом. С трудом повернув наполненную тягучим гулом голову, я разглядел разлохмаченные дырки на рукаве камуфляжа, который быстро темнел, а с белой от цементной пыли руки тонкой струйкой на пол стекала кровь. На левой ноге тоже расплывалось тёмное мокрое пятно. Справа сзади мощно шарахнуло ещё пару раз. Судя по грохоту и волне – авиабомбы.
Помогая зубами, я перетянул руку и ногу резиновыми жгутами, пару которых по давней привычке всегда накручивал на приклад автомата. Соображалка работала плохо, но навскидку определила, что кости целы, а дырки от ран сквозные. Шарахнуло рядом, значит, сто пудов имею и контузию, но лёгкую, поскольку я в сознании, рвота не выворачивает внутренности, не оглох и не ослеп. Вместе с тем по опыту знаю, что осколочное ранение коварнее, травматичнее и болезненнее пулевого, и даже с виду маленькое повреждение может принести кучу проблем. В голове невольно прокручивалось всё, что я знал о боевых травмах. Сейчас накатила эректильная стадия, то бишь короткий период избыточного возбуждения, и надо поспешить с самопомощью, пока не вернулась боль и следующая торпидная стадия глубокого торможения.
Я стиснул зубы и огляделся. Вокруг царила жуткая разруха. Надо мной на нескольких арматуринах висела бетонная балка, с которой свисали лохмотья стеклоизола с крыши. В пяти метрах в чёрных лужах лежали два неживых бойца, густо засыпанные бетонной крошкой и пылью. Дальше из-под завала доносились глухие стоны и крепкий мат.
Как и следовало ожидать, вскоре навалилась невыносимая слабость и глухая апатия. Яс трудом распрямился, покачнулся и опрокинулся. Борясь с головокружением и едва удерживая сознание, я подполз к столбу, кое-как сел на засыпанном мусором полу, привалился, закрыл глаза, тупо слушая словно доносящиеся через вату глухие редкие взрывы, автоматные очереди и короткий лай крупняка из башни БТРа.
– Бор, эй, Бор, ты жив? – донеслось из гулкой темноты. Я слабо махнул рукой и отрубился.
Сознание возвращалось по капле. Очнулся от боли, когда меня тащили, а потом грузили в машину. Сквозь закрытые веки мелькали багровые световые пятна, и, будто издалека, доносился голос:
– Давай помаленьку. Руку осторожно. Пиши: боец ополчения, позывной Бор, сквозные осколочные ранения плеча и бедра, возможно контузия. Время одиннадцать семнадцать.
И я опять отключился.
В донецком госпитале меня качественно залатали, откапали, накололи лекарствами, более-менее прилично покормили и дали выспаться. Окончательно оклемавшись, я выяснил, что теперь меня зовут Жданов Сергей Борисович 1971 года рождения из российского города Электрогорск, того что в Московской области. Теперь мне предстояло свыкнуться с этим именем. Оказывается, по жизни я крутой мужик, инструктор спецназа с немалым опытом войны. В Донбассе с 14 мая. Образно говоря, приехал разнимать поспоривших родных братьев, один из которых оказался злопамятным жестоким ублюдком, а другой неповоротливым доверчивым увальнем. Мириться они не желали, да, и подраться толком не могли. Пришлось вмешаться на стороне слабого. Но скандал, есть скандал, и, если раньше в спорах рождалась истина, то теперь только травмы, раны, контузии, ненависть и злоба. В моём случае против авиабомбы опыт спецназовца оказался бесполезен. Вероятно, в прошлой реальности от взрыва Жданов погиб, и меня запихнули в освободившееся тело, которое по воле высших сил увернулось от взмаха смертельной косы. С этого момента исторический поток и разошёлся надвое.
На этот раз мне досталось крепкое, мускулистое в меру волосатое тело воина без капли лишнего жира, выше среднего роста с мужественным лицом, пронзительными серыми глазами и веером морщинок вокруг них, что говорило о тщательно скрываемом ироничном характере. При этом суровые складки у рта не оставляли сомнений в его решительности и непреклонности. Высокий лоб с небольшими залысинами и светлые волосы с едва заметными пятнами седины на висках дополняли портрет Бора. На себе это тело носило с десяток старых шрамов от пуль, ножа и осколков. Память подсказывала, что Бор провёл в госпиталях не один месяц и знал, что выздоравливать иной раз приходилось долго и мучительно. Тем более поразительным и для него, и для меня было то, что на этот раз раны заживали с невероятной скоростью, и боль ушла уже на другой день. Прошло всего четверо суток, а я уже чувствовал себя вполне сносно и со слов врачей практически выздоровел. Да, и сам я видел это при перевязке. А на разные раны, уж поверьте, Бор насмотрелся до блевоты.
В ответ на мои просьбы о выписке врачи неизменно делали удивлённые глаза и возмущённо махали руками. Но я-то знал, что делали они это исключительно из любопытства и вредности. И тогда 1 июня я попросту смылся из госпиталя, благо и камуфляж, и оружие всё это время лежали рядом с койкой.
После душной, пропитанной лекарствами и запахом раненых тел атмосферы свежий воздух опьянил и буквально влил в меня силы. Я перемахнул через забор и оказался на городской улице.
Чтобы не возникло путаницы, наше с Бором общее тело буду называть «я», тем более что слияние сознаний почти завершилось.
Раньше Бор, тоесть я пару раз бывал в Донецке, и всегда город радовал чистотой дворов, свежей зеленью ухоженных аллей и цветами скверов, отличными дорогами и какой-то особой радостной аурой. Теперь же меня встретили пустые улицы с редкими машинами, слепыми глазницами выбитых окон, пробоинами в стенах, с закрытыми магазинами и киосками. Над засыпанными битым кирпичом и стеклом дворами висела тревожная тоскливая тишина, в которой гулко раздавались отдельные голоса и иные звуки. В воздухе буквально витал дух беды. Потрясённый свалившейся на него войной, Донецк будто поседел, замер и ушёл в себя. Окрест лежала застроенная безжизненная пустыня.
Кое-где у входов в подвалы с надписью «убежище» суетились женщины и старики. Они варили на кирпичах немудрящую снедь, и при этом непрерывно настороженно оглядывались и прислушивались. Особенно невыносимо было видеть детей, которые испуганно выглядывали из тёмных подвальных проёмов и голодными глазёнками смотрели на чёрные от копоти кастрюльки.
На проспекте у автобусной остановке возле разбитого взрывом киоска лежали три мёртвые женщины. Они валялись на асфальте там, где их настигла смерть от мины, а прохожие спешили проскочить мимо, опасливо и стыдливо отводя глаза от залитого кровью тротуара.
В сторону западной окраины промчались два тентованных грузовика с бойцами ополчения в разнообразной экипировке. От них не отставал БТР с ярко зелёными полосами на передке и корме.
Я поспешил дальше по безлюдной улице, пытаясь выкашлять сжимающий горло гневный комок. Видеть невозможно то, что сотворили гады с прекрасным Донецком! Теперь этот радостный и гостеприимный город работяга и весельчак измордован, тяжело ранен и придавлен невыносимым горем. С самого прибытия на Донбасс мне не довелось побывать в самом городе, поскольку сразу попал на передовую и только слышал о жутких делах здесь творящихся, а сейчас я насмотрелся до зубовного скрежета.
Часа полтора я добирался до пригорода, ломая голову, как мне побыстрее оказаться в Славянске. Почему Славянск? Потому что я ЗНАЛ, что именно на северо-западном фронте сейчас разворачиваются главные события, а значит, и место моё там. К тому же славянской бригадой ополчения командовал Стрелков, который был мне нужен для выполнения одной задумки.
На въезде на Краматорское шоссе на блокпосту меня задержали ополченцы, отобрали оружие, жёстко взяли за жабры, подержали перед глазами бездонный срез автоматного ствола, а потом слегка дали в ухо. В целом действовали мужики верно. В кровавой неразберихе первых месяцев войны в прифронтовой полосе постоянно ошивались всякие бродяги, мародёры и шпионы, а тут как раз попался ничейный подозрительный тип с оружием и без документов. По большому счёту по закону военного времени в горячке могли и шлёпнуть. Но полоса везения продолжалась, и мою личность опознал один из бойцов, видевший меня во время боя за аэропорт. Ополченцы автомат мне нехотя вернули, но за распухшее ухо не извинились и потихоньку продолжали коситься.
На моё счастье вскоре подъехала колонна из трёх машин, направляющихся в Славянск. Возглавляла конвой помощница Стрелкова некая девушка Вика, которая вот уже месяц в сопровождении пяти бойцов доставляла в осаждённый город гуманитарку, военные грузы и новичков-добровольцев. Я попросился на борт. Присмотревшись ко мне, она уточнила мой позывной, кому-то позвонила, потом махнула рукой, приглашая в машину.
До места мы пробирались окольными просёлками по полям и лесопосадкам, поскольку все более-менее приличные дороги простреливались снайперами, а некоторые участки и миномётами. Но даже на этих тайных тропах поджидала невидимая смерть, посланницей которой стала пуля в кабину, ранившая сопровождающего второй машины. А уже в пригороде в сотне метров впереди рванула мина, потом ещё две. Явно цели в нас, но промазали.
В Славянске процветал ещё больший бардак, чем в Донецке. Здесь никто ничего не знал, и никто ни за что не отвечал. Царила атмосфера полной и окончательной непринуждённости. Анархия – мать порядка. Каждый из батальонов самообороны контролировал исключительно свой участок, в котором присутствие любых чужаков жёстко не приветствовалось. По сути, все батальоны воевали сами по себе, как бог на душу положит, и весьма условно подчинялись Стрелкову, назначенному донецким командованием. Возглавляя оборону на славянском участке,пытаясь хоть как-то организовать управление разрозненным и плохо вооружённым ополчением, он уже отчаялся вбить в головы комбатам и иным командирам хоть элементарное понятие о дисциплине и порядке.
Наивно веря в здравый смысл, я без толку проторчал четыре дня возле штаба вместе с полусотней иных добровольцев, в основном опытных боевых офицеров. Эти матёрые волчары, имеющие за плечами годы службы, не один десяток боёв и побед, теперь неприкаянно слонялись и напрочь не понимали такого отношения. Благо относительно тёплые дни и ночи начала лета позволяли кое-как перекантоваться на земле у костров. Более того, день ото дня число невостребованных добровольцев росло. И ладно бы, у местных дела шли хорошо, но фронт трещал по швам, а в батальонах даже намёка не имелось на организацию. Познакомившись и пообщавшись со всеми добровольцами из России, я согласился с общим мнением, что здесь мы на хрен никому не нужны. По непонятной причине интерес к нам напрочь отсутствовал, и все добровольцы ощущали себя униженно просящими бедными родственниками. Впечатление особенно усиливалось, когда нам во двор раз в день выносили бак с пустой холодной перловкой на донышке и несколько чёрствых буханок серого хлеба.
Гнев и раздражение переполняли меня и сдерживались с трудом. Дебилы! Отвергать помощь опытных ветеранов, добровольно прибывших во имя идеи на самый опасный участок фронта, – высшая степень кретинизма! Сначала я предположил, что лично мы не пришлись ко двору, но, насмотревшись на здешние порядки, я понял, что такое отношение к добровольцам-россиянам повсеместно.
И парадокс заключался в том, что местные ополченцы в основной массе оказались никудышными вояками. Все они пришли с гражданки, и большинство даже в армии не служили. Изредка попадались сержанты или рядовые запаса, которых сразу ставили на отделение или даже на взвод. Тоесть вся здешняя организация ополчения основывалась на понятии «свой-чужой», а назначения на должности определялись исключительно по знакомству, связям и степени родства. Если ты местный, а тем более родич – командуй, а коли приезжий, то быть тебе рядовым во веки веков. Тоесть в сложнейшей обстановке в армии повстанцев господствовали не здравый смысл, дисциплина и устав, а личные связи, традиции и обычаи. Не удивительно, что в основном командовали ополчением всевозможные проходимцы и аферюги, за малым исключением. Естественно, такой руководящий междусобойчик приводил к огромным боевым и не боевым потерям. Я слышал от очевидцев и видел сам, как из-за тупости невежественных самодуров гибли опытные бывалые офицеры, сидящие без оружия рядовыми в окопах и за баранками грузовиков, назначенные минёрами или водителями.
Поразительно то, что и своих местных ополченцев такие горе-командиры не жалели. Дураку понятно, что у новобранца боевого опыта – ноль, а их сразу бросали в бой, по сути, заставляя учиться воевать под пулями. Я с искренним сожалением смотрел на этих несчастных новичков, представляющих собой жалкое зрелище. Без преувеличения, некоторые из них понятия не имели, с какой стороны браться за автомат.
Так в ожидании хоть какой-то ясности началась вторая неделя моего пребывания на Донбассе. Привычка быстро осваиваться в любых условиях и коллективах не подвела и на этот раз. Несмотря на то, что беспорядок и неразбериха зашкаливали, меня перестал коробить здешний бардак.
Нет, вру. Некоторые моменты всё-таки не могли не покоробить. Я долго про себя матерился, когда узнал, что многими ротами и батальонами командуют известные местные уголовники и осуждённые преступники. Да что там говорить за батальоны, когда некоторое время всю разведку ДНР возглавлял некий Андрей Фадеев («Старый») бандит-рецидивист с руками по локоть в крови предпринимателей, у которых он пытками вымогал деньги, ценности и грабил дома. В прошлой реальности по его приказу на трассе его боевики останавливали понравившиеся машины, из которых буквально выкидывали владельцев. Эти же бандиты вовсю хозяйничали на городских и частных АЗС, грабили склады и частные магазины.
Одним словом, в Славянске негодяи и дураки не переводились, а если и переводились, то только с повышением, и потому в целом славянское ополчение представляло собой неопытный сброд, возглавляемый неграмотными и бездарными командирами. Вполне допускаю, что во многом эта бордадель была связана с чрезвычайной ситуацией и политическим хаосом, но в большей степени зависела от повальной коррупции и невежества руководства. Тот самый случай, когда рыба гниёт с головы.
Ничуть не умаляя достоинств и моральных качеств Стрелкова, я сразу понял, что командиром он оказался никудышным. Как известно, до выхода на пенсию со службы ФСБ он подчинённых не имел, лишь немного повоевал в Чечне в составе артиллерийской бригады. Скажу прямо: для командования сложным участком фронта этого опыта явно недостаточно. По непонятной мне причине в славянской группировке напрочь отсутствовала сплошная эшелонированная оборона. Надеюсь, не по глупости или злому умыслу Стрелков сосредоточил основные силы ополчения в центре Славянска, якобы для готовности бросить их в бой на любом опасном направлении. В прошлой реальности именно этот роковой просчёт обернулся окружением и страшным поражением.
Однако, не смотря ни на что, я не терял времени зря и за дни вынужденного безделья полностью освоился с новым телом и общей памятью. Более того мой опыт боёв в сорок первом году в теле Батова Василия Захаровича, знания обоих Павлов и навыки моего нынешнего реципиента Бора переплелись так тесно, что понять, где чьё стало невозможно.
Прошла ещё пара дней, надежда на появление хоть какого-то смысла моего пребывания в Донбассе почти испарилась, и моё терпение было на исходе, когда утром 6 июня меня отыскал неизвестный военный. То, что он профессионал, я понял с первого взгляда. Хорошо обношенный камуфляж, лихо затянутый головной платок, спокойное выражение обветренного лица с прищуренными глазами стрелка и светлыми морщинками вокруг глаз, короткая щетина, грамотный и рациональный «обвес», ухоженное оружие.
– Салют, подполковник, – пробасил спец.
– И вам не хворать, – иронично ответил я.
– Загораете?
– Как видите. Похоже, здесь профи не нужны.
– Не совсем так, Сергей Борисович. Не обижайтесь, что не представляюсь. Сами понимаете.
– Понимаю, но хотелось бы услышать хотя бы приблизительный намёк. Терпеть не могу, когда меня держат за болвана.
– Не тратьте силы на домыслы. Ну, хорошо. Скажу то, что известно многим. Наша группа «Рыбак» занимается захватом техники и оружия у противника. Решаем и другие задачи, но это не для разговора. А теперь только для вас, – он наклонился к самому уху, – спецназ ГРУ.
– Спасибо… майор, – я взглянул на него и понял, что угадал. Он неуловимо среагировал, едва заметно кивнув.
– Так какие планы, подполковник?
– Воевать, есессьно.
– Разведка вас устроит?
– Конечно.
– Тогда ждите, вас вызовут.
Мы пожали друг другу руки, и больше я его не видел, хотя слышал, что их группа не раз была замечена на разных участках северного фронта. Потом не раз я поминал его добрым словом.
Лишний раз подтвердилась истина, что спецназ слов на ветер не бросает, когда на другой день меня вызвали в штаб, сообщили о зачислении в разведроту и передали молодому парню, оказавшемуся командиром взвода.
Не удивительно, что на фоне местной гопоты разведчики выглядели реально воюющим подразделением, и, как ни странно, помимо толковых и опытных местных бойцов в роте оказалось и два десятка добровольцев из России. Моим напарником стал один из них, общительный и отчаянный вояка, офицер запаса с позывным Ромео. Большего о нём тогда я не знал, поскольку просто так делиться своим прошлым здесь не принято. Как и все россияне, Ромео не болтал о себе, и лишь спустя время выяснилось, что он служил в спецназе, носил погоны майора, командовал батальоном, и прибыл в Донецк из Ростова за пару недель до меня. Мне положительно нравился этот уверенный в себе мужик крепкий, подвижный среднего роста с цепким взглядом светло-карих глаз и густой русой шевелюрой ёжиком. Его лицо совсем не портил тонкий шрам под левой скулой, но при улыбке тянул щеку чуть вверх, отчего она слегка походила на волчий оскал.
Начало июня на Донбассе и в Подмосковье – это две большие разницы. Там природа только-только очухивается от бесконечной промозглой зимы и капризной весны, здесь же жаркие дни и тёплые ночи сплошь окутывают рожучую землю буйной зеленью и пряными ароматами. И не беда, что через месяц природа пожухнет и скукожится от солнечного пала, а пока безудержное буйство жизни невольно заставляет чуть быстрее биться сердце и вселяет призрачные ожидания чего-то доброго и чудесного. И даже стерегущая по ту сторону фронта смерть в это прекрасное время воспринимается как нечто неправильное и противное.
Боевые будни начались утром другого дня. Наш взвод отправился патрулировать район вокзала. Со слов наблюдателей там за околицей посёлка Собачево засели укры, а вчера пару раз пытались прорваться на нашу сторону. Обеспокоенное командование усилило патрульные группы, и потому мы каждые два часа обходили окраинные улицы и переулки, а в конце маршрута забирались в многоэтажные строения железнодорожной станции, из которых неплохо просматривались окрестности.
Добравшись до станции, мы с Ромео зашли в крайнее от переезда здание бывшего управления участком дороги. В нём царило гулкое запустение. Среди сломанной мебели на засыпанном битым стеклом и кусками бетона полу сквозняк шевелил сотни бумаг, бывших когда-то графиками, отчётами, ведомостями и приказами. Прижимаясь к стене, я стоял у выбитого взрывной волной окна и в бинокль внимательно осматривал пространство за железной дорогой. Там возвышался заросший зеленью высокий плоский холм Карачун, который местные гордо называли горой, с торчащей на вершине мачтой телевышки. Вблизи неё просматривались позиции гаубичной батареи, которая через день обстреливала жилые кварталы.
Стоя у окон полуразрушенного здания, мы наблюдали движение на той стороне и от бессилия сжимали кулаки и скрипели зубами. Со слов ополченцев, пару недель назад они «на ура» взяли Карачун и вышибли оттуда похмельных укров, которые на карачках разбежались во все стороны. Но как можно удержать высоту, когда патроны на счёт, а гранат и вовсе нет. На одной ярости далеко не уедешь. И вот бандерлоги опять веселятся на горке и от нечего делать развлекаются, обстреливая фугасами мирный город. В отместку наши разведчики кошмарят гадов по ночам, но эти вылазки больше смахивают на комариные укусы.
– Смотри, Бор, эти твари опять водку пьянствуют. Веселятся, суки, шашлыки жарят, вроде, и баб притащили, – стоящий рядом в проломе у окна Ромео опустил бинокль, сплюнул и брезгливо скривился, – сейчас водяры насосутся и начнут из гаубиц по городу долбить. Сюда бы безоткатку, или миномёт на сто двадцать меме, я бы им этот шашлык в глотку заколотил.
Я, молча, бросил взгляд на Ромео и снова приложился к биноклю. Какая, на хрен, безоткатка, патронов и тех кот наплакал. На ствол, дай бог, магазин наберётся. А он размечтался.
Пока мы пялились в окуляры, в голове сами собой продолжали возникать и перетасовываться разные варианты дальнейшего развития событий, и я никак не мог избавиться от этих мыслей, поскольку вместе с ними постоянно тихим фоном звучал голос того странного мальчишки в чёрном одеянии: «ровно через 188 дней человеческая цивилизация перестанет существовать». Неумолимая утечка времени ощущалась почти физически, а я по-прежнему прозябал, оставаясь не при делах. Тогда я ещё не подозревал, что события уже начали набирать обороты.
На другой день меня неожиданно вызвали в штаб. Не знаю, по каким каналам начальство получило команду, но к немалому удивлению здешнего бомонда, меня назначили командовать нашей разведротой «Рысь». Потом выяснилось, что накануне комбат арестовал бывшего комроты Химика за запойную пьянку, поножовщину и крупную растрату, а заменить его оказалось некем, из офицеров я да Ромео. Я старше званием, потому выбрали меня.
И едва я принял роту и познакомился со своим заместителем с позывным Сфера, как меня срочно вызвали в штаб к Стрелкову. Я ехал по узким улочкам на исклёванном пулями и осколками ротном Уазике и ломал голову над превратностями судьбы.
А поразмыслить, действительно, было над чем. По всем приметам вокруг Славянска начал завязываться тугой узел предстоящих роковых событий, и позиционному противостоянию приходил конец. С каждым днём укры всё упорнее и наглее давили на разных участках фронта, шли на прямой огневой контакт, плотно сжимая почти замкнувшееся кольцо блокады города. Для меня было совершенно очевидно, чтобы не допустить славянской трагедии, пора начинать действовать активно и решительно. Как говаривал незабвенный гражданин Ульянов-Ленин «промедление смерти подобно».
В голове продолжали клубиться, сталкиваться и рассыпаться разные варианты моего вмешательства в действительность, но реальный план пока не вытанцовывался, как в том известном тосте: «имею желание, но не имею возможности». В конечном итоге все мои замыслы упирались в неразрешимую неопределённость. Возможностей и прав у меня с гулькин нос, а, что торкнет в головы тутошним или тамошним воеводам даже не через час, а через минуту, одному богу известно.
В конце концов, я остановился на нескольких более-менее приемлемых вариантах, которые позволяли импровизировать по обстановке. А поскольку в Славянске шпионов было, как блох на бродячей собаке, я решил о своих соображениях помалкивать и при возможности после совещания поговорить со Стрелковым с глазу на глаз. При его сомнениях или отказе, я решил использовать, как козыри, свои послезнания.
Уазик проскочил под миномётным обстрелом западный район, едва увернувшись от пары близких взрывов. Оставив позади центральные улицы, машина выбралась на восточную окраину. Я сбросил скорость и невольно начал озираться, не веря своим ушам и глазам. Контраст обстановки оказался настолько разительным, что вызвал некоторую оторопь. Здесь царили тишина и спокойствие, работали магазины и киоски, неспешно шагали прохожие и разъезжали легковушки, на скамейках сидели и грызли семечки старушки. В кронах деревьев беззаботно щебетали пичуги, а на ступеньках у входа в штабной подвал лежала кошка и, задрав лапу вверх, вылизывала задницу.
В штабе я прошёл два уровня проверки, сдал оружие и спустился в подвал.
Скажу откровенно, на совещании меня покоробила здешняя система отношений. Все шесть комбатов вели себя вызывающе развязано, как бандитские паханы на сходке. Развалясь в креслах, между своим великосветским трёпом они нехотя отвечали Стрелкову сквозь зубы, демонстративно от него отворачивались, громко разговаривали и ржали над своими похабными шутками. Эти самодовольные типы особо не заморачивались с элементарными правилами поведения, как говорится, чем думали, то и чесали. Особенно отличался Кононов (Царь), который с подчёркнутым превосходством глядел на всех свысока своих 160 сантиметров роста. Память подсказывала, что этот человек в той реальности был ваесьма неоднозначной и тёмной фигурой и по слухам проводил изворотливую игру на три фронта. А по сути, им двигали лишь могучий комплекс неполноценности и непомерная жажда власти. Недалеко от него ушёл и его подручный с позывным Тор. Да, что говорить, при желании среди властной верхушки нынешней Новороссии подобных субъектов можно было насчитать десяток, а то и два. Не удивительно, что с такими воеводами укры гоняли защитников Славянска, как шелудивых щенков. Из всей этой кодлы настоящим воином, командиром и человеком был только Моторола.
После совещания я подошёл к Стрелкову:
– Игорь Иванович, нужно поговорить. Это важно.
– Вы?..
– Жданов Сергей Борисович, подполковник запаса. Спецназ. Доброволец. Здесь командир разведроты. Позывной Бор.
– Хорошо, идите за мной, – и мы прошли в смежный отсек подвала и присели на стулья по разные стороны стола. – О чём речь?
– О том, как надрать задницу бандеровцам и украм, а, главное, как нам избежать катастрофы, которая произойдёт в Славянске 4-5 июля.
– Что означают ваши слова? Потрудитесь объяснить внятно, – на лице Стрелкова промелькнула одновременно и тревожная, и недовольная гримаса. Он приподнялся, машинально положил руку на рукоять пистолета и оглянулся в поисках охраны.
– Ничего особенного, Игорь Иванович, – я начал отчаянно импровизировать на грани фола, – мы с вами из одной конторы, а в ней и не такое возможно.
– Допустим, и что вы предлагаете?
– Опередить противника, и накануне наступления ВСУ провести диверсионный рейд по их ближним тылам силами небольшой группы спецов-профессионалов. Цель: нарушение коммуникаций, управления и тылового обеспечения войск противника, а главное уничтожение тяжёлого вооружения и складов боеприпасов. Результат гарантирую, вкусно вряд ли будет, но горячо сделаем. Время для подготовки пока есть. Поверьте, пора брать коня за рога.
– Хм-м. Коня, говорите… Очень смахивает на авантюру, но в целом в предложении есть рациональное зерно, – я почти слышал шевелящиеся в его голове мысли. – Однако я вас совсем не знаю. Проверять некогда. А, впрочем,.. завтра я представлю вас одному человеку из конторы.
– Время?
– Девять утра. Здесь. Честь имею, – Стрелков встал, давая понять, что разговор окончен. Ну, что же и на том спасибо, день пропал не зря.
На обратном пути удалось добраться до роты без особых приключений. Там Сфера разводил бойцов дневной смены по маршрутам. Наскоро перекусив консервами, я решил сам сходить в патруль с первым взводом, чтобы своими глазами примениться к местности.
Группы разошлись, а мы вдвоём с Ромео направились по крайней улице. Не спеша двигаясь под свисающими над заборами ветвями фруктовых деревьев, мы внимательно поглядывали по сторонам, изредка перебрасываясь короткими фразами. Оставалось проверить всего один квартал, когда по закону подлости в переулке мы столкнулись с десятком одетых во всё чёрное карателей. Они шли открыто и беспечно, громко смеялись и переговаривались. Я ухитрился выдохнуть и выругаться одновременно.
Как обычно во время боя, время сжалось, и сознание отошло в сторону, уступив место автопилоту. Мы метнулись к подвернувшимся укрытиям и в четыре очереди завалили полдюжины нациков. Жаль, что только ранили. Слабоваты наши автоматы против их броников, калибр 5,45 даже третий класс брони не пробивает. Оставшиеся четверо карателей порскнули назад в переулок.
На звуки стрельбы прибежали наши бойцы и уволокли подбитых гадов. А я с сожалением вытащил из кармана последнюю горсть патронов и стал неспешно впихивать в пустой магазин.
Естественно, сбежавшие бандеровцы пожаловались большому папе. Не прошло и получаса, как с той стороны ударили миномёты. Наши бойцы поспешили покинуть зону обстрела и спрятались в заранее присмотренных укрытиях. До самых сумерек мы прислушивались к противному свисту подлетающих мин. Потом нас сменил второй взвод, и мы вернулись в расположение.
Весь вечер я просидел, склонившись над накрытым старой клеёнкой ящиком, обдумывая состав отряда, прикидывая на плохонькой замусоленной карте варианты и направления будущего рейда. Далеко за полночь я бросил это бесполезное занятие, поскольку так и не смог решить уравнение с десятком неизвестных величин. Единственное, что мне удалось окончательно решить и переложить на бумагу, это общий план операции и списочный состав. Помимо Ромео, Сферы и двух бойцов роты я решил взять ещё десять спецов, с которыми общался во время ожидания назначения. Только под утро я завалился спать с мыслью, что в любом случае мне предстоит отчаянно импровизировать и работать буквально «с колёс», рассчитывая на послезнания, боевой опыт, нахальство и здравый смысл.
Утром 9 июня в 9-00 я опять спустился в прохладный полумрак штабного подвала. Сдал оружие и позволил себя обыскать, потом вестовой провёл меня через зал совещаний и короткий проход в плохо освещённое помещение, где за столом сидели Стрелков и высокий ладный мужик в сером гражданском костюме. С первого взгляда я определил его принадлежность к ФСБ, или в просторечье – конторе.
– Здравия желаю. Разрешите присутствовать?
– Здравствуйте, Сергей Борисович, проходите, присаживайтесь, – Стрелков указал глазами на стул напротив. – Знакомить вас не буду. При необходимости товарищ сам решит делать это, или нет.
Конторщик долго меня разглядывал, отчего, не подавая вида, я начал злиться и в отместку тоже, молча, уставился на него, стараясь придать лицу подчёркнуто вежливое выражение. Он прищурился и слегка ухмыльнулся.
Да, это был спец-профессионал. Бойца ни с кем не перепутаешь. Экономные плавные движения. Перетекающие позы. Крепкая шея. Волевой подбородок с ямочкой. Широкие запястья жилистых рук. Оценивающий взгляд прищуренных серых глаз с лёгкой хитринкой.
Однако молчание явно затянулось. Наконец конторщик кивнул головой и начал первым:
– Насколько я понял, Сергей Борисович, вы хотели что-то предложить.
– Собственно говоря, интересующую меня тему мы затронули с Игорем Ивановичем. Лично вам я ничего не предлагаю, во всяком случае, пока не узнаю, с кем имею дело, – я всё-таки слегка огрызнулся и перекинул мяч на ту сторону.
– Вот как? – конторщик приподнял бровь и чуть скривил губы. – Скажу сразу, мы изучили ваше досье, о вас мне всё известно, а потому давайте не будем терять время.
– Это ничего не меняет, поскольку вы для меня фигура сомнительная, а значит, потенциально опасная, поскольку есть вероятность, что вы можете оказаться сотрудником любой иной спецслужбы. О чём тогда говорить? На моём месте вы бы и сами промолчали, так почему мне отказываете в здравом смысле?
Безусловно, я рисковал, пойдя по опасной грани, ведь в любой момент он мог взбрыкнуть.
– Не скрою, я удивлён таким началом диалога, совершенно неуместным в нынешних сложных условиях, – конторщик умело демонстрировал раздражение, но его хитрые глаза улыбались.
– Условия обычные боевые, – парировал я его выпад, – маятник туда, маятник сюда. Работать нужно в любых условиях. Может быть хватит ломать комедию. Заниматься лицедейством и словесной эквилибристикой не время и не место. Я предлагаю реальный план по исправлению неудачного начала кампании, а вы пытаетесь тут играть в кошки-мышки. Видимо, я обратился не по адресу, – я сделал вид, что хочу встать и уйти.
– Успокойтесь, Жданов, – конторщик стал предельно серьёзным и сбросил маску вальяжного гордеца, – давайте поговорим о деле. Игорь Иванович, без обид, оставьте нас, пожалуйста, на время.
Стрелков кивнул головой и вышел, плотно затворив за собой дверь. Конторщик придвинулся ближе и заговорил спокойным голосом:
– Мой позывной «Валет». Это проверяется.
– Что-то запамятовал, как зовут генерал-майора Ловырева? – спросил я.
– Генерал-полковника Ловырева зовут Евгений Николаевич.
– Ну, да, конечно. Что новенького в его научно-технической службе?
– Вы что-то напутали. Он с 2004 года возглавляет шестую службу: организацию кадровой работы. Это все вопросы?
– Вопросов много, но болтать некогда. А что касается моего плана, то его можно осуществить только при полной поддержке конторы. Иначе это болото не раскачать. А время дорого.
– Тогда слушаю вас.
– Я предлагаю создать из здешних спецов подвижный диверсионный отряд числом в пятнадцать бойцов. Задача: быстрый рейд по ближним тылам противника и максимально возможная дезорганизация его управления и обеспечения, уничтожение его ударных сил и средств, тяжёлой техники и складов ГСМ и боеприпасов. Для успешного выполнения задания необходимы современное эффективное оружие, снаряжение и транспорт. План требует решительности и быстроты исполнения. Иначе пока семь раз отмеришь, отрежут другие. Время рейда не позднее 1 июля.
– Почему 1 июля?
Для собственного удовольствия и для пользы дела я решил выложить кое-что из послезнаний:
– Потому что 4-5 июля Славянск и Краматорск будут атакованы силами батальонов нацгвардии и регулярной армии Украины по трём направлениям с применением артиллерии и миномётов крупного калибра. Также противник будет широко использовать реактивные системы залпового огня, авиацию и тактические ракеты «Точка-У». 5 июля оба города будут окружены и захвачены. При прорыве окружения ополчение понесёт огромные и невосполнимые потери, а противник приблизится вплотную к Донецку. Тремя днями позже силовики атакуют южный участок границы и попытаются отрезать Донецк от Луганска. Новороссия окажется на грани катастрофы, и жертвы среди мирного населения будут исчисляться тысячами.
– Но откуда… Впрочем, это, конечно, лишь предположения.
– Нет, я точно ЗНАЮ. Кроме этого мне известны события конца этого и начала следующего года, когда эскалация конфликтов на Украине и в Сирии приведёт к полномасштабной глобальной войне, о последствиях которой вы, конечно, догадываетесь. Именно здесь и сейчас происходит начало конца. Конца всего.
– Вы с ума сошли! – конторщик вскочил с кресла и в упор уставился на меня, – вы… ты… провокатор! Никакой войны не будет!
– Если бы так, – я сочувствием поглядел на него, – если бы это было так, то я не пошёл бы на этот идиотский шаг с совершенно невыполнимой просьбой о содействии конторы. Но отчаянная ситуация не даёт мне иных шансов.
– Бред какой-то. Чистой воды афера… Как вы можете доказать, – не смотря на конторскую выучку, он заметно волновался и машинально хрустел пальцами.
– Если вы всё время будете пытаться меня уличить, то мы никогда не договоримся. Ну, да, ладно. Последняя попытка с моей стороны. Давайте сыграем в «верю, не верю». Слушайте свежую сенсацию,и не говорите потом, что не слышали. Сегодня начнётся очередной штурм Славянска. Противник атакует у сёл Семёновка и Царицыно. Днём, примерно в половине четвёртого ополченцы из ПЗРК собьют украинские СУ-25 и АН-30Б. На этом, думаю можно пока закончить. Предлагаю по итогам дня встретиться сегодня вечером в 18-00 здесь же. И учтите, все принципиальные вопросы нужно решить не позже сегодняшней ночи.
Через три часа начался четвёртый штурм Славянска. В этот раз укры давили особенно сильно и не жалели мин и снарядов. Немного их пыл охладили сбитые самолёты. Предупреждённые мной ополченцы отразили несколько атак, но до самого вечера не стихала стрельба у Семёновки.
Ровно в 18-00 я сидел в штабном подвале и ждал от конторщика продолжения разговора. А он, зараза, стоял напротив, молчал и буравил меня острым взглядом.
– Откуда вы могли знать? – он, наконец, прервал затянувшуюся паузу.
– Сейчас это неважно. Чтобы объясниться потребуется время, которого нет, – вздохнул я, – обещаю, когда всё кончится, расскажу вам всё подробно в деталях и красках.
– Возможно, потом пожалею, но сейчас я вам верю. Ваши конкретные предложения?
– Во-первых, немедленно собрать команду. Вот список бойцов с указанием позывных. Сегодня же все они должны прибыть сюда в штаб. Во-вторых, связаться с Москвой, выйти на уровень зам директора или минимум начальника службы, получить добро на формирование группы. В-третьих, как можно быстрее отправить группу в Ростов для основательной проверки бойцов по линии конторы, для вооружения группы, оснащения и боевого слаживания. На всё про всё отводится не более десяти дней.
– Давайте бумаги, – тон конторщика изменился и стал спокойно-деловым.
Я протянул ему листы со списком бойцов, с перечнем необходимого оружия и снаряжения, боевое расписание и общий план действий в ходе рейда. Конторщик кивнул и вышел. Пока он отсутствовал около часа, я начал прикидывать план занятий и тренировок будущего отряда. Заодно вспомнил все адреса родичей Серёги Марина, по одному из которых находился мой кофр с генераторами. Размышления прервал звук открывшейся двери. В помещение зашёл конторщик:
– Распоряжения отданы. К 23-00 все заявленные бойцы будут сюда доставлены. По вашему плану в целом Москва дала добро. Как только окончательно определится состав группы, можно будет выезжать в Ростов. Ориентировочное время отправления половина первого ночи. Утром в Ростове вас встретит куратор из Москвы. Адрес места назначения будет известен старшему колонны. Я остаюсь здесь в Славянске. Запомните пароль: «97». Нужно добавить до этой цифры.
– Благодарю. К сожалению, не знаю, как вас величать.
– Зовите меня Валет, а впрочем… Юрий. Но это только для вас лично.
– Ещё раз спасибо, Юрий. Надеюсь, свидимся.
– Обязательно встретимся и не раз, поскольку я назначен вашим здешним куратором. В целях секретности сбор команды в этом помещении. Пока, суть да дело, можете отдохнуть вон на том шикарном диване. А мне пора заняться делами.
Его предложение показалось мне весьма заманчивым. Недолго думая, я вытянулся на изрядно потёртом диване, обнял автомат и моментально отключился. Спал то чуток, а успел сон посмотреть: мальчишка в чёрном что-то пытался мне растолковать, а его большая рыжая собака виляла хвостом и улыбалась. Я точно знал, что пса зовут Филька, и, что он мой друг…
– Бор, хорош дрыхнуть. Храпишь, аж завидки берут. Вставай, народ уже собрался, – надо мной склонился Ромео.
Я быстро спустил ноги, по ходу соображая, где нахожусь. Через пару секунд окончательно проснувшись, я встал, протёр глаза, оправил камуфляж и осмотрел ставшее тесным помещение. Вокруг сидели и стояли бойцы. Вместе со мной пятнадцать. Всех их в той или иной степени я знал. Некоторые тихонько переговаривались, другие, молча, хмурились и морщили лбы, явно озабоченные сбором. Мужики демонстрировали внешнее спокойствие, но заметно нервничали, и я понимал, что нужно срочно ставить точки над «ё». Наскоро сверившись со списком, я начал:
– Прошу внимания. Располагайтесь где кому удобно. Все меня знают? Мой позывной Бор, звание – подполковник. Чтобы долго не болтать, сразу перейду к делу. Вы собраны здесь по моей просьбе. Уверен, что никого из вас в Донбасс силой никто не загонял. Мы профессионалы и находимся здесь по убеждению, а значит, пора заняться настоящим делом. Я предлагаю вам серьёзную боевую работу. Формируется специальная группа для борьбы в ближнем тылу противника. Гарантирована самая серьёзная поддержка и обеспечение. Каждому из вас предлагается место в этой группе. Если кто-то против, прошу высказываться… Никого. Значит, все согласны. Тогда с этой минуты отказ в ходе подготовки будет считаться актом дезертирства. Это для ясности. Теперь, как говорится, ближе к телу. Через час отправляемся в Ростов. Подробности на месте. В дальнейшем каждый из нас будет заниматься привычным по военной специальности делом, но в ином качестве. А сейчас готовьтесь к отъезду. По всем текущим вопросам обращайтесь к Ромео, он мой заместитель. Хозяйством и снабжением займётся боец Дитрих. Напоминаю, выезжаем в половине первого. Разойдись.
Когда бойцы вышли, в помещении появился Стрелков, во взгляде которого вместе с пониманием мелькала растерянность.
– Значит, добился своего, Сергей Борисович? – он не скрывал лёгкого раздражения, – уводишь лучших бойцов. Нехорошо, однако. Да, уж ладно, грабь.
Я про себя усмехнулся, вспомнив наше бессмысленное прозябание после прибытия, а вслух вежливо и солидно ответил:
– Ну, что вы такое говорите, Игорь Иванович, мы ж только дней на десять отлучимся и снова сюда. А теперь позвольте совет. – Он кивнул головой. – Вам нужно срочно пресечь анархистские замашки комбатов, которые откровенно превращают свои батальоны в банды. Со стороны хорошо видно, что каждый здешний лидер спит и видит себя вождём во главе личной армии. Такой бардак обычно плохо кончается, а значит, это нужно пресечь, пока не поздно. И ещё. Опасайтесь Царя и Тора. Эти два мутных типа коварные гады и могут стать причиной больших проблем. Они недопустимо темны, самовольны и не жалеют людей. Особенно опасен Кононов, и если его пощупать, то найдётся и второе, и третье дно, и далеко тянущиеся во все стороны нити.
– Спасибо за совет. Всё вижу и понимаю, но я человек пришлый, и не мне ломать через колено здешних альфа-самцов. На самом деле отношения среди командиров очень сложные. А хаос, как следствие народного восстания в первое время неизбежен. Я полагаю, что очень скоро выделятся местные лидеры, которые и наведут порядок. Но уже без меня. А пока всё, что могу, делаю.
– Благодарю за понимание.
– До встречи, Бор, и удачи тебе.
ГЛАВА 3.
В половине первого ночи во двор въехали тентованный «Урал» и армейский Уазик. Бойцы забрались в кузов грузовика, а мы с Ромео уселись на заднее сиденье Уазика. Старший машины повернулся и простуженным голосом просипел:
– До Донецка дорога простреливается, поедем без света. Габариты замажем грязью, чтобы чуть виднелись. В дороге не расслабляйтесь, не спите. Приготовьте оружие. После Донецка будет полегче, тогда и отдохнёте.
В потёмках я увидел, что и он, и водитель надевают приборы ночного видения. Потом потянулась непроглядная тьма, как у эфиопа во рту. Понятия не имею, как нам без проблем удалось добраться до Донецка мимо украинских миномётов и снайперов по раздолбанной и исклёванной воронками дороге. Несколько раз начиналась стрельба, но, слава богу, в стороне.
После Донецка покатили быстрее на ближнем свете. Позади остались Шахтёрск, Торез, Красный Луч. Июньская ночь короткая, и к пригородам Луганска мы подъехали уже в предрассветных сумерках. Однако желание срезать полсотни вёрст по окольной дороге стоило нам миномётного обстрела из района аэропорта. В том суматошном бардаке весны-лета 2014 года диверсионные группы ВСУ и бандеровцы шныряли по всему Донбассу и не давали спокойно жить даже в тылу. Слава богу, что в туманных сумерках мины упали с большим недолётом. Толи укры нас пугали, толи спешили, толи мазали спросонья.
В Краснодон мы въехали засветло и сразу свернули в сторону Изваринского пограничного терминала. В том же направлении по исклёванной воронками дороге, не смотря на ранний час, уже двигались беженцы, среди которых выделялись рослые молодые хорошо одетые мужики. Эти бегущие из своей воюющей родины откормленные самцы-производители особенно контрастировали с тощими, прокопчёнными порохом и дымом ополченцами, обороняющими этот участок границы. Как в той сказке: выросла у него репа большая пребольшая, а он гад ничего делать не хочет. Что по мне, так подобные мачо достойны самого брезгливого отвращения. В спокойное время они кичатся достатком, бицепсами и иными выдающимися частями тела, а в грозный час испытания трусливо выглядывают из-под женских юбок, либо забиваются в какую-нибудь безопасную щель, якобы для сохранения семьи и благополучия впрысков-отпрысков. Этим подонкам и в голову не может прийти, что для любого мужчины нет более важного природного долга, чем защита своего народа, своего дома, своей земли, своих традиций, могил предков, их памяти и чести.
Пограничный переход проскочили без проблем. Старший наряда, естественно, нас остановил, но, вчитавшись в сопроводиловку и разглядев разнородный потрёпанный камуфляж и небритые физиономии, махнул рукой, мол, проезжайте.
Всю дорогу от границы до Ростова мы с Ромео спали, аки младенцы. В «Урале» бойцы наверняка тоже дрыхли без задних ног.
– Бор, Ромео, подъём, приехали, – старший машины толкнул меня в плечо.
В окне в ярких лучах утреннего солнца мелькали посаженные вдоль дороги фруктовые деревья, а пейзаж сильно напоминал пригород. Вскоре мы подъехали к воротам с красными звёздами на створках. На первом КПП проверили бумаги, пересчитали поголовье и пропустили без лишних разговоров, а на втором внутреннем контроле нас высадили и основательно обшмонали. После тщательного осмотра и обыска, у нас отобрали всё оружие вплоть до перочинных ножей.
Узкая асфальтированная дорога с ухоженными обочинами, обрамлённая стриженными кустарниками привела нас к приземистому, окрашенному в жёлто-белые цвета зданию старой постройки, которое из-за широкой каменной лестницы и колоннады выглядело солидно и основательно. Высадивнас на площадку перед входом, машины тут же укатили прочь.
С непривычки тишина этого безлюдного места оглушила, и только чириканье снующих в кустах воробьёв сняло подозрение, что все вдруг лишились слуха. В ожидании чьего-либо появления мы расположились на ступеньках. Мужики завели разговоры, неторопливо пыхая сигаретами.
Никто не заметил, когда открылась высокая тяжёлая дверь и выпустила на площадку человека в камуфляже без знаков различия. Мы зашевелились и обернулись только, когда услышали за спиной голос:
– Подполковник Жданов, прошу следовать за мной.
Ну, что ж пойдём, посмотрим, что это за учреждение, и кто тут верховодит. Интерьер резко контрастировал с архаичным видом здания. Обстановка отличалась строгим лаконизмом, современным техно-дизайном и безупречной чистотой. Мы с сопровождающим прошли по глянцевой итальянской керамике через ярко освещённый холл с несколькими зонами отдыха с крупными живописными растениями, свернули в правое крыло и остановились у одной из дверей. Провожатый постучал и, услышав ответ, пропустил меня вперёд.
В просторном светлом кабинете у окна стоял высокий, поджарый человек с седоватой шевелюрой в безупречном тёмно-синем костюме. Он неспешно повернулся, и я сразу отметил резкое несоответствие приветливого выражения породистого лица, строгого, почти сурового взгляда и холодного пристального интереса в глазах.
– Здравствуйте Сергей Борисович, присаживайтесь. Меня зовут…
– Александр Семёнович. Я вас знаю, товарищ генерал-полковник.
– Хм-м. Я вас не помню. А что вы ещё про меня знаете? – он вперил в меня немигающий взгляд.
– В общем, не много. Только то, что не является секретом. Вы начальник второй службы по защите конституционного строя и борьбе с терроризмом.
– Хорошо, что не надо играть в «кошки-мышки», – с его лица сошло появившееся напряжение. – Я в курсе вашего предложения, и оно в основном совпадает с нашими планами. Что конкретно вы можете предложить? – он принялся изучать моё лицо.
– Александр Семёнович, вот здесь, – я достал из планшета сложенные вдвое листы, – основные тезисы плана по действию специального отряда в ближайшем тылу противника. Не сочтите за труд ознакомиться.
Генерал взял заметки, быстро за две-три минуты прочитал и отложил листы на рабочий стол.
– Согласен. План хороший. Но сроки… – генерал глубокомысленно сморщился.
– Сроки реальные. В группе все подготовленные и опытные профессионалы. Никого из нас учить не надо. Потребуется только кратко пробежать по основным комплексам упражнений спецназа для восстановления физической формы и боевого слаживания, а также освоить новое оружие, технику и снаряжение.
– В этом нет ничего невозможного, – генерал окинул меня взглядом, встал, походил по кабинету и продолжил, – Сейчас вас разместят, отдохнёте до 15-00, потом пообщаетесь с нашими инструкторами. Ступайте к своим людям и сразу настраивайтесь на серьёзную работу. Помните, времени на раскачку нет. Встретимся через девять дней на десятый и тогда решим, годится ваш отряд для решения поставленных задач или нет.
На площадке перед ступеньками мы кое-как построились, и прежний провожатый повёл нас по мощёной дорожке вглубь территории к длинному приземистому строению, к которому примыкала затейливая спортплощадка и до боли знакомая полоса спецназа.
В смахивающей на общагу казарме мы быстро освоились, отмылись в душе, побрились, одели новое бельё и поменяли насквозь пропылённый и пропотевший камуфляж на чёрные комбинированные спецовки и новые берцы. Позавтракав в находящейся в том же помещении столовой, мы вернулись в расположение. Кто-то сразу упал на койку и захрапел, кто-то занялся подгонкой новой одежды, кто-то тихонько переговаривался. На правах старшего я занял ближайшую к входу угловую койку, и, лёжа поверх одеяла, пытался проанализировать все последние события. Незаметно я отключился.
Из сладкой дрёмы меня выдернул сдавленный крик. Я резко вскочил, и на вбитых в меня рефлексах уклонился от летящего в меня кулака. Ушёл с линии атаки, подхватил бьющую руку, довернул корпус и пяткой правой ладони врезал в лоб напавшего человека на противоходе. Его ноги ушли вперёд, и он грохнулся на спину. Я занёс руку для добивающего удара, и только тогда врубился в обстановку. Мои бойцы кряхтели и стонали, валяясь, кто на койке, кто на полу, кое-кого уже спутали вязками, а в казарме хозяйничали с десяток незнакомцев в камуфляже и чёрных масках-балаклавах. Лишь мой противник тихо лежал у моих ног.
– Браво, Бор, – один из нападавших стянул балаклаву, покрутил головой из стороны в сторону и поправил коротко постриженные седые волосы. – Всем отбой. Помочь страдальцам и извиниться… по возможности.
Я отступил от лежащего у ног человека и уставился на главаря, стараясь держать пространство под контролем и прикрывая спину стеной и койками.
– Вы кто такие! – из меня выплеснулся крепкий трёхэтажный перебор, – охренели совсем!
– Не-ет. Это вы господа будущие диверсанты совсем охренели. Расслабились, рассиропились. Ведёте себя, как неотёсанные болваны. Будто не на войну собрались. Постройте команду, подполковник.
Тут я начал врубаться, что всё это «ж-ж-ж» неспроста и с трудом поднял на ноги своих архаровцев. Кряхтя и ругаясь, они встали в проходе. Главарь боевиков представился:
– Моё звание полковник, зовут Семён Семёнович. Главная причина устроенного сейчас шмона – избавить вас от налёта анархичной беспечности и привести в чувство. То, что сейчас произошло, произошло в последний раз. Следующего раза вы не увидите, потому что будете убиты. И следующий раз похожие на этих головорезы жалеть вас не будут. С этой минуты шутки и расслабон кончились. Вы и здесь, и на той стороне будете работать на пределе сил и возможностей. Я знаю, вы все отменные воины с немалым боевым опытом, но сегодня этого мало. Перед вами наши инструкторы. Именно они будут восстанавливать вашу боевую форму. Сейчас привести себя в порядок. В 15-30 первое занятие на полосе. Вопросы есть?
– Есть. Хочу выразить общее мнение: порядочные люди так не поступают, всё-таки здесь собрались не юные пионеры. И ещё, что теперь каждый день такие приколы будут?
– Вам ответить вежливо или честно? Честно. Радуйтесь, завтра будет ещё хуже.А по поводу порядочности советую всем взять в толк, что вы отправитесь не на пионерский слёт, а в самую глубокую задницу этой войны. Бор, командуйте.
– Разойдись. Приготовиться к занятиям.
Да, качественно нас сунули в наше же гуано. Супермены, млять, недоделанные. Ладно, обидки в сторону. Мы знали на что подписывались. Здравствуй чёрная пахота, освежающая мозги и навыки.
Последующие семь дней слились в кошмарную череду занятий, тренировок, практик и тестов с 6-часовым ночным сном и тремя часовыми перерывами на передышку и кормёжку. Каждый день начинался с кросса на 10 километров с выкладкой 30 килограммов. Бег чередовался с самыми невероятными препятствиями от проводов под током, до реального минного поля в окружении огня, взрывов и выстрелов возле уха. Последний прибежавший после всего этого кошмара вместо краткого отдыха ночью становился на тумбочку дневальным под лозунгом: «опоздавшему поросёнку сиська возле задницы». Затем круговая тренировка в 4 круга. Если интересно, расскажу поподробнее об одном круге: отжимание на пальцах – 10, джамп (выпрыгивание из положения сидя с хлопком) – 10, отжимание на кулаках – 20, джамп – 10, отжимание на пальцах – 5, джамп – 10, отжимание на кулаках – 20. Пресс – 20 и подтягивание широким хватом – 10. Как говорили безжалостные инструкторы: «круговая тренировка сушит, усиливает и вызывает искреннюю и незамутнённую злобу к начальству».
И, действительно, порой мужики буквально мечтали порвать инструкторов на ленты, но те и ухом не вели и только покрикивали:
– Эй, вы, там в туалете, быстрее умывальниками шевелите! Я не собака тут на вас бегать, от вас скоро все волосы дыбом вылезут! Жестоко зарубите себе на носу, что чаша моего терпения с треском лопнула! И не советую тянуть резину в долгий ящик, уже столько обещано, а вам всё мало!
Рукопашкой все неплохо владели, но здесь нас заставили тренироваться с двухкилограммовыми браслетами на руках. Особый упор делался на калечащие и смертельные удары из любых положений в бою против двух-трёх противников. При этом проклятые инструкторы норовили сунуть нам в руки то нож, то палку, то лопатку, приговаривая: «голыми руками дерутся только идиоты», «соперник – это мерзавец и негодяй, который хочет того же что и вы».
Каждый день после изнурительного трёхчасового физо и обеда проводились тактические и оперативные практики. Нам снова и снова вбивали в головы давно избитые истины: первые и последние 3 патрона трассирующие, отклонение на 1 градус маршрута даёт расхождение 17 метров на километр, направление взгляда и оружия всегда должны совпадать, нельзя возвращаться старым путём, нужно считать патроны, в походе никогда не оставлять мусор, в поиске нельзя сморкаться, кашлять, пердеть и курить, поскольку любой запах хороший нос учует за 300 метров, днём отдыхать только стоя на коленях, а ночью плотно прижавшись друг к другу, ночью звук распространяется понизу, а днём – поверху, при столкновении надо стрелять низом, поскольку лучше рикошет, чем промах, и так далее, и так далее.
Что касается тактики, то, в общем и целом, все способы ведения боя мы уже давным-давно законспектировали дырками и шрамами на собственных шкурах, но теперь всё это отрабатывалосьименно в составе нашей группы.
На четвёртый день нам устроили суточный марш с выходом по самому непроходимому направлению. Бежали с грузом, без пищи и воды. Во время бега соблюдали строгий боевой порядок (головной дозор, оружие «ёлочкой», тыловой дозор). Нашли объект по карте, скрыто напали с прикрытием, отошли с «ранеными» и по улитке зашли на исходную. По обычаю спецназа весь маршрут сопровождался внезапными нападениями со стрельбой. Скромный обед, он же лёгкий ужин случился только в конце того сумасшедшего дня. Как сказал Сфера: «сегодня плов без мяса… и без риса». Матерно ворча сквозь зубы на ухмыляющегося Семён Семёныча, я проглотил краюшку серого хлеба и кусок сахара с холодным чаем. М-м-да, кажется, придётся вытащить из закромов последние остатки терпения.
Особенно отвратительными лично для меня оказались специальные упражнения на подавления личных страхов: канат над горящей ямой, топкое болото или яма с навозом, реальные минные поля. Всё это порой доводило до иступлённой ярости, после чего сожрать пригоршню кузнечиков, древесных личинок, или пяток лягушек представлялось делом обычным. А Семён Семёнович лишь довольно ухмылялся и дружески ворчал:
– Даже если вас сожрали, у вас всё равно есть два выхода. И не обижайтесь на дружеский пинок под зад, ведь это тот же подзатыльник, только этажом ниже.
Однако, не смотря на все эти изощрённые мытарства, ко мне быстро вернулась прежняя боевая форма, и появилось желание анализировать и внимательно присмотреться к бойцам. Я ничуть не жалел, что выбрал заместителем Ромео. Этот спокойный уравновешенный человек обладал замечательным для командира качеством: ответственностью за доверившихся ему людей. Кстати, он оказался и одним из самых метких стрелков.
В пару к Ромео я поставил Сферу, моего бывшего заместителя по разведроте. Насколько я узнал, судьба крепко потрепала этого мужественного тридцатипятилетнего человека. Среднего роста, чернявый, крепкого телосложения с рельефной мускулатурой и с извитыми венами на рабочих руках он бы ничем не выделялся из толпы, если бы не его выразительные карие глаза, в которых виделась мудрость много пережившего человека, и две печальные складочки у рта, следы того, как с ним подло обошлась судьба.
Сфера родился на западе Украины в рабочей семье. Мать русская, отец местный, один из дедов польский еврей, а бабка украинка из Галиции. Молодость парня пришлась на советскую эпоху. До незалежности он отслужил срочную в десантных войсках, потом рязанское военное училище, вернулся на родину и три года тащил службу в разведбате взводным, потом его зачислили в спецназ. Украинская независимость, в конце концов, обрушила его карьеру. Советские офицеры новой власти стали не нужны.
Трагедия грянула, три года назад, когда толпа пьяных, озверевших бандеровцев ворвалась в его дом с воплями: «бей москалей и жидов». Когда чуть живой от побоев он очнулся, то увидел плачущую мать над телами отца и деда, и окровавленную жену. Мучаясь от травм, горя и беспомощности, Сфера похоронил близких, а вскоре и жену. Мать поседела и замкнулась.
Не в силах терпеть разгул нацистов Сфера принялся жестоко мстить. Однако, прикончив с десяток самых оголтелых местных бандеровцев, он попал под колпак связанной с нацистами западенской милиции, которая начала его преследовать. Крайней точкой в трагедии Сферы стал поджог дома, когда заживо сгорели его дочка и мать. Оставшись совсем один, Сфера вычислил поджигателей, жестоко прикончил их всех поголовно и уехал в Россию. Скитался, подрабатывал, и как только вспыхнуло восстание на Донбассе, сразу отправился туда. Удивительно, но, не смотря на изломанную судьбу, Сфера сохранил в себе природную живость характера. Он мог отчаянно веселиться за обильным столом с друзьями, и вместе с тем при необходимости мог без воды и пищи неделю терпеливо выжидать врага, чтобы хладнокровно его прирезать.
Добродушный хозяйственный сорокатрёхлетний здоровяк Дитрих, обладал вполне заурядным лицом, и единственными его отличиями были густая рыжая шевелюра и ярко зелёные глаза с золотистой искрой. Он ничего о себе не рассказал, как я его ни пытал. И не смотря на возраст, взял я его в команду по настоятельному совету Ромео, который видел Дитриха в деле и остался после того под впечатлением. В нашей команде лучшего старшины, чем Дитрих, и найти было невозможно.
Ему в пару как нельзя лучше подходил молчаливый и внимательный Рокки. Он всегда аккуратно стригся и гладко брился при малейшей возможности. Черты его узкого лица и впрямь чем-то напоминали Сталлоне в известном фильме про боксёра. Рокки также смотрел на мир грустными карими глазами и в разговоре немного кривил рот. Этот тридцатилетний парень после срочной три года отслужил по контракту в бригаде спецназа. Он души не чаял в крупнокалиберном оружии, и стрелял из пулемёта, будто на машинке вышивал. Инструкторы говорили про него, что он интуитивный стрелок. Тоесть он мог точно стрелять не целясь. В Донбасс поехал, едва услышал по телевизору о начавшейся войне. Сразу, молча, собрал рюкзак и отправился на вокзал, оставив на перроне плачущую жену.
Двадцатисемилетний Марк сочетал в себе вдумчивую аккуратность и отчаянную весёлость. Когда его спрашивали о национальности, он, ухмыляясь, всегда отвечал: одессит. С его лица с белозубой улыбкой под кудрявой шевелюрой не сходило бесстрастно-шкодливое выражение, а мягкие вкрадчивые манеры выдавали опытного хмыря. До киевского переворота Марк служил в украинской морской пехоте в звании старлея, в реальных боях не участвовал, но имел отличную боевую и физическую подготовку. В Донбассе оказался после того, как в доме профсоюзов бандеровцы сожгли его единственного родного брата. Марк плюнул на карьеру, послал начальство далеко и надолго, и отправился воевать с нацистами за свою Украину и за свою Одессу. Он много чего знал, но мог и наврать с три короба. Этот балагур имел нескончаемый запас приколов и анекдотов, и прослыл бы трепачом, если бы не острый ум, стальные мышцы и не поставленный на убийство удар. С другой стороны, он, как никто, подходил для работы корректировщика. Дело в том, что помимо всех иных боевых способностей, он имел особую тягу к разной электронике и приборам. Ещё в Славянске мы с ним не раз зацеплялись языками насчёт достоинств и недостатков разной аппаратуры.
Ему в пару я присмотрел нашего медика. Мы называли его Док. Мосластый тридцатидвухлетний мужик мало походил на лекаря в привычном обывательском понимании. И только, когда он начинал общаться с очередным больным, сразу становилось понятно – это опытный врач. При этом большие залысины, высокий лоб, проницательный взгляд плохо монтировались с мясистым носом любителя вкусно поесть и подвижными скептически искривлёнными губами. Человек авантюрного характера, Док умудрился закончить мединститут, отработать три года травматологом, бросить работу и уехать с геологами в Сибирь. Ещё через пару лет он по контракту оказался в южной группе федеральных войск. Нет, не медиком – автоматчиком и гранатомётчиком. Потом он пару лет поработал водителем такси, потом восстановил врачебный сертификат, три года потрудился в клинике, и даже умудрился съездить на стажировку за границу, но неуёмная натура всё равно привела его в воюющий Донбасс.
Другая пара на первый взгляд казалась странной. Техник родом из Киева, а Финн коренной корел. С виду абсолютно разные люди. Техник высокий худощавый брюнет с крупными острыми чертами лица, громким голосом и быстрой эмоциональной «гекающей» речью южанина. Коренастый Финн со светло русой с рыжиной шевелюрой и широким веснусчатым курносым лицом с ярко-голубыми глазами, неспешным окающим разговором выглядел его полной противоположностью. Однако на самом деле они во многом были похожи. Оба отлично разбирались в самых разных механизмах и технических премудростях, были изобретательны и неистощимы на выдумки. Оба служили в инженерных войсках, могли руками из ничего сделать что угодно. Оба успели поучаствовать в боевых операциях. Оба постоянно возились с разной взрывчаткой и знали о ней почти всё. И оба страстно ненавидели бандеровцев и нацистов.
Следующей тактической двойкой стали Хакас и Стингер. Первый кряжистый и упрямый сибиряк с мощной грудью, сильными руками смотрел на мир серыми глазами из-под кустистых бровей. Крупные черты слегка побитого оспой лица, крепкий волевой подбородок и толстая шея дополняли портрет. Когда-то Хакас командовал мотострелковым батальоном и честно тащил службу. Как никто из нас он уверенно и точно стрелял из стволов разных калибров, а, главное, имел богатый опыт командования подразделениями и хорошо знал разную бронетехнику от танка до БТРа. История увольнения Хакаса в запас проста и банальна. Он набил морду комдиву за предложение посредничать в продаже бандитам партии оружия и боеприпасов. Потом гражданка и полунищенское существование на случайные заработки. Дети выросли. Жена ушла. Жизнь потеряла смысл. Донбасс этот смысл вернул, а жажда справедливости опять привела Хакаса на поле боя. Он не умел шутить, зато наловчился убивать.
Стингер высокий и гибкий чеченец, ловкий и хладнокровный. Он совсем не вписывался в обычный стереотип кавказского человека. Русые волосы, голубые глаза ровный прямой нос на худощавом лице. Его отличительной особенностью были густые чуть рыжеватые усы и борода, которые он наотрез отказался скосить и лишь прилично подравнял. Стингер имел высшее образование и широкий кругозор. Он страстно любил автомобили, холодное оружие и виртуозно пользовался ножом. И, что интересно, в отличие от большинства соплеменников этот тридцатилетний горец имел спокойный и выдержанный характер.
У нас все неплохо стреляли, но лучшим пулемётчиком оказался Черчилль, тридцатишестилетний ветеран с гордым медальным профилем и резкими чертами лица индейца-ирокеза, которые придавали ему воинственный вид. Его историю расскажу чуть подробнее.
Черчилль служил по контракту на Кавказе, когда осенью накануне миллениума его вместе с командиром роты захватили бандиты у Бамута. Потом целый месяц его непрерывно избивали, пытались сломать, отрезав на его глазах головы двум молодым солдатам и угрожая подобной смертью родителей и друзей. Потом накачали пентоталом и заставили говорить на камеру о якобы преступлениях федералов. За полгода избиений всё его тело и голова превратились в сплошной синяк. Попав в окружение, бандиты пустили Черчилля вместе с его ротным по минному полю. Ротный подорвался. Потом со скованными наручниками руками и босыми ногами Черчилль вместе с бандитами отступал по горам. Однажды во время артналёта федералов боевики разбежались и попрятались, и тогда под грохот взрывов, прячась за дымной завесой, Черчилль закатился в расселину и потом кое-как добрался до Улускерта. Полуживого, больного, раненого в обе руки, изломанного, грязного и заросшего беглеца нашли рязанские десантники. На обследовании в госпитале помимо множества ушибов обнаружили переломы трёх рёбер, перелом челюсти, травмы головы, ранения рук. После госпиталя его реабилитировали, дали медальку, немножко денежек и уволили в запас. Черчилль оказался пулемётчиком от бога, и довольные результатами стрельб инструкторы в шутку говорили про него, что на спор он на лету у комара яйца отстрелит.
В пару к Черчиллю я наметил Хоттабыча. Этот спокойный и слегка медлительный мужик родом из Смоленска, казалось, весь состоял из костей и боевых жил. Цепкий взгляд глубоко посаженных глаз и сетка морщин на продубленном солнцем лице говорили о непростой жизни, в которой этот человек не знал покоя. Максимум, что я смог о нём узнать это то, что помимо всего прочего он пять лет служил прапорщиком в «Альфе». Жилистый и твёрдый, как камень, Хоттабыч был невероятно вынослив. По сравнению с ним верблюд проходил по статье слабенькое домашнее животное. Своё отношение к жизни он высказал однажды сам: «быстро и легко получают только в морду, а для всего остального надо потрудиться и набраться терпения». Но горе тому, кто считал склонного к простым и прямолинейным поступкам Хоттабыча заторможенным увальнем, во время боя он превращался в грозную боевую машину.
Боец с позывным Сержант ещё недавно служил по контракту. О службе он тоже помалкивал, но, насколько я понял, в каком-то спецподразделение антитеррора. Двадцативосьмилетний Сержант имел идеальную фигуру атлета со скульптурной мускулатурой, а его светлые слегка вьющиеся волосы и греческий профиль придавали ему сходство с античными героями. По характеру типичный сангвиник он был достаточно уравновешен, но в деле мог отчебучить и всякие изворотливые выкрутасы. Его военную профессию выдавали слегка прищуренные глаза, которые всё время выискивали цели. И, если Ромео считался отличным снайпером, то Сержант – выдающимся, и относился к снайперской элите. С юности Сержант занимался стрельбой в спортивной секции, потом стрелял из снайперки на срочной службе, но мастера из него сделал легендарный наставник стрелков по прозвищу Дед. Так что Сержант занимался стрельбой всю свою сознательную жизнь и знал о ней всё и даже больше. Его оружием были винтовки крупного калибра для стрельбы по дальним и неудобным целям.
О втором номере к Сержанту я даже не задумывался. Лео был на год моложе Сержанта и когда-то вместе с ним служил срочную в ВДВ, потом их пути разошлись и случайно они встретились месяц назад в Славянске. Они дружили и понимали друг друга с полуслова. Мощный двухметровый Лео тоже смахивал на персонаж античной истории, но его прототипом являлся Геракл. Сказать по правде, такой могучей и рельефной, но в то же время боевой мускулатуры матёрого витязя я до того никогда не встречал. Его руки напоминали лопаты, а кулаки – гири. И такая невероятная фактура особенно странно контрастировала с доверчивым и доброжелательным выражением лица гиганта.