Друзья и враги Димки Бобрикова - читать онлайн

Обычное утро необычного дня

19 августа 1991 года

Солнечные лучи настойчиво пробирались сквозь белые тюлевые занавески, качавшиеся от легкого ветра. Из открытого окошка с улицы доносился шум какой-то детской возни.

У нас было правилом хорошего тона поставить колонки магнитофона в открытое нараспашку окно, врубить громкость на полную катушку, чтоб соседи наслаждались и напитывались красотой современной музыки, искусно подобранной тобой. Не всем такое культурное просвещение нравилось. Например, мамаши с малолетними детьми точно были не в восторге. Да и бабка Зинка с первого этажа, хотя с ней все давно понятно.

Из окон Полинки Синюковой громыхала популярная песня «Это Сальск-Франциско – город в стиле диско! Это Сальск-Франциско – тысячи огней!». Не могу не сказать, что авторы некоторым образом преувеличили реальность. Никаких тысяч огней у нас не зажигали. Темень по вечерам стояла несусветная. Однако следующая строчка песни насчет «города, полного риска» являлась четким попаданием – по ушам схлопотать в нашем Сальск-Франциско можно было легко и непринужденно. Жить в риско́вом месте казалось почему-то круто, – может, поэтому у нас уличное освещение и отсутствовало – чтоб моднее казаться. Песня нравилась даже тем, кто регулярно фонари носил под глазами, правда ими улицу не осветишь. А может, эти «фонарщики» просто не задумывались. И пусть в оригинале звучало немного по-другому[5], но наши иначе просто не воспринимали – непатриотично! Песня стала неформальным местным гимном. Сейчас ее позабыли, но в памяти все-таки сохранилось обновленное название города – Сальск-Франциско. В нем я родился и вырос. В этом смысле я, Димка Бобриков, – гражданин из Сальск-Франциско[6].

Жили мы в пятиэтажках у машиностроительного завода, где пахали, ну в смысле работали, мои родители. Край у нас сельский, поэтому народу так понятнее и ближе. Хотя как там пахать в мазутных цехах, пахнущих металлом и стружкой, было неясно. Мне кажется, на машиностроительных заводах скорее не пашут, а горбатятся под тяжестью всего того неподъемного, что они там создают для нужд нашей необъятной Родины.

Наша квартира – на втором этаже. Дом был построен машиностроительным заводом. Детский садик «Тополёк», который напротив, тоже, и даже березовую рощу посадили работники предприятия. Да и жили вокруг нас они же – машиностроители. Это, кстати, не значит, что на заводе делали машины – ну «Волги», например, или «москвичи». Нет, там делали станки для каких-то других заводов, судя по всему тоже машиностроительных. А вот те – настоящие машиностроительные заводы – и делали машины, на которых люди ездят. Наш же машиностроительный для людей ничего не производил, только для заводов.

Мы считали себя городскими, хотя Сальск-Франциско не на каждой карте обозначался. А когда был, то все, кого я знал, подходили к ней и обязательно пальцем тыкали в надпись. Из-за этого на всех картах вскорости вместо гордого имени города появлялось темное пятно, а то и дырка. Она и означала место нашего жительства на земном шаре.

На настенных часах минутная стрелка начала очередной круг после одиннадцати. Родители уже давно вкалывали на работе. На кухонном столе лежала записка: «Дима, бутерброды в холодильнике. Поешь. Мама». В эмалированной кастрюле, опущенной в заполненную водой раковину, остывал все еще теплый компот. Я открыл дверцу новенького двухкамерного холодильника «Орск», доставшегося нам чудом, как говорила мама. Внутри стояла тарелка с бутербродами. На аккуратных ломтиках хлеба лежали колбасные кругляши докторской. Эту еще можно есть – она без жира, не нужно ничего выковыривать, да и вполне вкусная.

А вот Толик Деревянченко – человек простой и поклонник всякой, даже любительской. Наверное, поэтому и круглый, как колбасный батон зельц. Как ни встретишь его, он вечно голодный: «У тебя есть что похавать[7]?» И такие глаза жалостливые. Как идет со школы – так вечно в «Кулинарию» заглядывает. И без «картошки», трубочки с белковым кремом или песочного с помадкой (мы его называли «гололед», потому что сверху блестело) не выходил. Идет домой и пирожное трескает. А еще я думаю о том, что Толику повезло жить в нашей стране, где только по праздникам колбасу можно найти в свободной торговле. Если бы у нас ее не по талонам продавали, то его могло на части разорвать от ожирения. Потому что он меры не знал и жрал как слепая лошадь – все подряд. А уж колбасу и подавно. Стоит только получить по талонам – и нет ее: Толик замет ал.

Я налил себе большую кружку компота и решил заняться делами. Есть на кухне было скучно. В комнате открыл створку раскладного полированного стола, отражавшего весь наш быт и обитателей квартиры шоколадными тонами. Сверху на четырех пластиковых лапах стоял круглый аквариум с расплывающимися на изгибах стенок гурами, меченосцами и сомиком. Я вытащил с нижней полки общую тетрадь минувшего учебного года по геометрии, неисписанную и до середины, и вырвал оттуда двойной клетчатый листок. Прошло всего несколько дней, как мы не виделись, но уже столько хотелось рассказать.

«Здравствуй, дорогая Наташа!» появилось сверху листа. Я посмотрел на свое обращение и посчитал слово «здравствуй» слишком официальным, а «дорогая» пока неуместным.

Зачеркнул написанное, вырвал еще один двойной листок и откусил бутерброд. «Привет, Наташа!» – старательно выводил я на нем, но на последних двух буквах «ша» предательски закончилась паста в шариковой ручке. «Ната» получалось темно-синей, а «ша» – бело-голубой. Я открыл скрипучий секретер в мебельной стенке, где уже аккуратно лежали купленные запасы к началу учебного года. Там же ждали своего часа связанные черной резинкой новенькие стержни для шариковой ручки.

На новом листке появилось:

Мне хотелось написать о своих чувствах, о том, как скучаю по нашим встречам, по ее задорному смеху, ироничному взгляду, но решил воздержаться.

В голове крутилась мысль, что письмо без объяснения летней ситуации станет слишком сухим и не по делу. Если уж писать, то объясняться. Но, как выяснилось, на бумаге изложить эмоции тоже непросто.

Какие-то обои получились. Обои на стенах висят! Как мне такая ерунда в голову-то пришла? Придется переписывать, наверное, заново. Но о чем еще написать?

Отхлебнул из кружки кисло-сладкий компот из яблок и алычи. «Как и моя жизнь…» – решил я. И чувства к Наташе такие же. Мне нравилась моя влюбленность, но из-за необходимости признаваться я ощущал некоторую неловкость. В аквариуме гурами поднялся к поверхности воды сделать глоток воздуха. А смогу ли я вот так долго любить без взаимности? «Сколько отведено времени безответной любви?» – спрашивал я себя, но втайне надеялся, что мое чувство имеет шанс на взаимность. А если нет? Мне теперь придется ждать или искать эту редкость, счастливую случайность, когда отвечают теми же чувствами? И как быть с Витькой? Он ведь тоже ждет от Наташи взаимности, как и я! Надо ли опять возвращаться на старый круг и снова мучить себя признаниями? Гурами разглядывал меня сквозь закругленное стекло, а потом снова поплыл к поверхности. Ответов на вопросы у меня не было, и письмо не шло. И все из-за дурацкого признания. Ну неужели Наташе и так не ясно, без слов, что она мне не безразлична? Разве можно одинаково смотреть на того, кто тебе нравится, и просто знакомого? Можно ли одинаково относиться к словам, просьбам, пожеланиям? Нет, конечно! Неужели о любви, симпатии надо говорить прямым текстом? Нет! А раз так, то Наташа должна догадаться обо всем сама!

Размышления поставили меня в тупик, я решил сделать перерыв и включить телевизор. В программе передач на понедельник ничего хорошего не обещали. К счастью, закончилось «Футбольное обозрение» – совершенно бессмысленная передача, как и игра. Я ее называю «Футбольное оборзение». Вместо нее можно было что-то и более полезное показать, чем то, как мужики по полю за мячом гоняются. Мне кажется, на нашем городском рынке покупатели гораздо осмысленнее мечутся в поисках дефицитных продуктов, чем футболисты. Смотрим далее – «Ирландские притчи и сказки». Меня это тоже не интересовало. А вот в 12.30 начиналась программа «Новое поколение выбирает». Ну это куда ни шло. На огромном «Рекорде» я нажал кнопку. Телеящик тихо загудел, а его выпуклый экран засветился. Это у Юрки дома телевизор с пультом дистанционного управления, а в нашей семье телевизор самый обычный, без него. В качестве пульта использовали меня. Чтобы переключить канал, нужно просто произнести: «Дима, нажми, пожалуйста, вторую кнопку». Как мне повезло: у нас каналов всего два и не надо по триста раз бегать по маршруту «диван – телевизор – диван».

Показывали какой-то балет. Вряд ли его можно было назвать выбором нового поколения. На экране мужик в белом трико бегал на носочках по сцене, а рядом плясали худые балерины в коротких юбках, сшитых из материала, похожего на наши занавески. Я прикинул, что если такую юбку надеть на бабку Зинку или на мою соседку по парте Дашку – вот это будет умора. Нет, в белых трико ходить одна стыдоба и позор. Я бы такое никогда не надел.

Судя по комплекции балерин, в Москве с едой совсем туго. У нас во дворе таких худых и не найти. Хотя по телевизору все время голодом угрожали. А мне кажется, некоторым нашим со двора можно было бы и похудеть, и есть пореже. Тогда, может, и колбасы с сыром на всех хватало бы, а не как сейчас.

От тоски я решил спуститься к почтовому ящику в надежде на получение свеженького номера «Юного натуралиста», но в ящике лежали лишь пахнущие краской «Сальская степь» и «Пионерская правда». В местной газете на первой странице напечатали сводку удоев по колхозам и совхозам за прошлый месяц. К моему удовлетворению, самыми производительными оказались буренки колхоза, где живут мои бабушка с дедушкой. И статистическая информация меня обрадовала. А после того как полистал «Пионерку», мне пришла идея написать план работы или программу нашей пионерской организации школы, чтобы было о чем на собрании говорить. Увлекшись идеей, я взял новенькую тетрадку из стопки к учебному году, и на обложке появилось:

Я начал размышлять над ее содержанием. Затем на первой странице написал:

После добавил еще один пункт. Он мне показался самым интересным:

Я планировал дописать сюда еще и выращивание овощей, но мне летней картошки хватило с головой. Еще в школе заниматься! А идея с пчелами меня давно захватила, еще когда я повесть Николая Носова читал «Дневник Коли Синицына». Раз сахара у нас в стране нет, то будем в школе мед делать, хоть сахар и вкуснее! А вот насчет кроликов мысль была моей. Но мы их будем разводить не для столовой, а для красоты. Потому что кроликов жалко. Но не только! У нас каждый бы смог после какого-нибудь «тройбана» или еще хуже – «двояка» зайти в школьный крольчатник, взять в руки пушистого ушастика. И уже не так грустно! А на мясо их не надо, не по-пионерски такое. Вот, и идея годная родилась – психологическая реабилитация школьников при помощи кролик ов.

Пока я размышлял над следующим пунктом программы, услышал знакомый перезвон и глухой стук. Кто-то раз шесть нажал кнопку дверного звонка у нашей двери, обитой по общей моде дерматином с золочеными гвоздиками, и, неудовлетворенный молчанием, решил стучать. Так мог сделать только Ярик Корнев. Его кавалерийский стиль был легкоузнаваемым. Мы с ним дружили, или, как тогда говорили, корешились[8].

Ярик жил через стенку от нас, но в другом подъезде. Только появившись в дверном проеме, он заорал, выпучив глаза:

– Включай телевизор! Горбачёва[9] свергли! И теперь у нас все иначе будет!