Как-то раз отец решил нанести визит госпоже Оиме и спросил, хочу ли я пойти с ним. Я обожала гулять с отцом, поэтому легко согласилась. Папа сказал, что мы просто идем в гости и сможем вернуться, как только я захочу.
Мостик перед домом был слишком высок, так что папе пришлось перенести меня на руках. Мы сели в трамвай, шедший до остановки Сандзо Кэйхан.
Прежде я никогда не уезжала так далеко, поэтому круглыми глазами рассматривала все чудеса большого города: множество домов, выстроившихся вдоль улиц Гион-кобу, и снующие толпы незнакомых людей. Все это было захватывающе и немного страшно. В результате к концу пути я сильно перевозбудилась.
Окия Ивасаки располагался на улице Синбаси, через три дома к востоку от улицы Ханамикодзи. Он был построен в том изящном архитектурном стиле, который так свойствен карюкай в Киото – длинное узкое здание, с выходящими на улицу окнами с переплетом. Отчего-то этот дом показался мне очень грозным.
Мы прошли через гэнкан (вестибюль при входе) и очутились в приемной, которая была заполнена множеством женщин в повседневных кимоно. Мне стало неуютно. Но в этот момент госпожа Оима, широко улыбаясь, пригласила нас войти. Она прямо-таки источала любезность и гостеприимство.
Появилась Томико. Волосы у нее были уложены в сложную прическу, которая делала ее похожей на невесту.
Следом за ней вошла женщина в платье западного кроя.
Отец сказал:
– Масако, это твоя старшая сестра.
– Меня зовут Кунико, – представилась она.
Я была потрясена.
Затем дверь открылась и впустила ту самую отвратительную женщину, которую я так боялась. Мать мальчиков, живущих теперь в нашем доме.
Для одного дня впечатлений было слишком много. Я потянула папу за рукав кимоно и сказала:
– Хочу домой.
Как только мы вышли на улицу, из глаз моих потекли слезы – медленно и размеренно. Плакать я перестала только на остановке Сандзо Кэйхан – я узнала ее по расположенной рядом начальной школе с башенками на крыше.
Мы сели на трамвай. Я тут же замкнулась в себе. Похоже, папа понимал мои чувства. Он не пытался заговорить со мной – только положил руку на плечо, чтобы успокоить.
Дома, увидев маму, я разразилась рыданиями и бросилась в ее объятия. А потом спряталась в кладовке, где, в темноте, и провела всю ночь.
Утром я вышла к родителям, однако потрясение от всего увиденного в окия Ивасаки не проходило. Слишком сильно оно отличалось от того, что было мне знакомо. Мой маленький мир дал трещину. Меня обуревали смятение и страх, и бóльшую часть времени я теперь проводила, обхватив себя руками и таращась в пустоту.
Спустя еще пару недель жизнь вернулась в привычную колею. Я выполняла свои обязанности по дому и занималась «работой», стоя рядом с отцом за сколоченным из ящика из-под апельсинов столом.
Госпожа Оима раз за разом являлась к нам и просила меня отдать. Едва завидев ее, я впадала в панику и пряталась в кладовке. С каждым днем я замыкалась все сильнее. Внешний мир теперь казался мне таким опасным, что я даже отказывалась играть под перечным деревом на дальнем берегу пруда. Вместо этого я постоянно липла к родителям и не отходила от них ни на шаг.
Так продолжалось несколько месяцев. Папу тревожило мое состояние, и он пытался придумать способ снова выманить меня из дома.
Однажды он сказал:
– Мне надо отвезти одно кимоно в город. Хочешь со мной?
Он знал, как сильно я люблю куда-то ездить с ним вдвоем. Несмотря на все свои опасения, я согласилась.
Когда мы вошли в магазин тканей для кимоно на улице Муромати, хозяин поздоровался с папой очень почтительно. Папа сказал, что ему надо поговорить о делах, и попросил подождать его в торговом зале. Продавцы развлекали меня, показывая разные товары. Среди всего разнообразия роскошных кимоно и оби те, что расписывал папа, явно выделялись: они были намного красивее прочих.
Мне не терпелось рассказать маме обо всем, что я видела, и когда мы вернулись домой, я все говорила и говорила о тех кимоно, описывала каждое из них во всех подробностях. Родители никогда прежде не слышали, чтобы я так долго о чем-то говорила, и диву давались, сколько мелких деталей я запомнила. В тот вечер я торжественно сообщила, что горжусь отцом.
Папа сказал: «Масако, я очень рад, что тебе так понравились кимоно. Мне надо кое-что обсудить с госпожой Оимой. Хочешь пойти со мной навестить ее? Если тебе там не понравится, мы сразу развернемся и поедем домой. Обещаю».
Меня по-прежнему смутно тревожила мысль о такой поездке, но желание преодолеть собственный страх победило. Я согласилась отправиться с ним.
Итак, мы поехали. Я вела себя очень тихо, хотя и не расстроилась так сильно, как в первый раз. У меня даже хватило сил, чтобы внимательно рассмотреть окружающую обстановку.
Мы прошли в здание через старомодный гэнкан, в котором пол был не деревянным, а земляным. Гэнкан соединялся с приемной, где лежали татами. В дальней части этой комнаты я увидела восхитительную ширму, скрывавшую от глаз внутренние помещения дома. Перед ширмой располагалась композиция из цветов, а справа от входа – высокая обувница от пола до потолка. За ней была кладовая, заполненная тарелками, жаровнями, палочками для еды и другими столовыми приборами и посудой. Еще помню деревянный ящик – старинный холодильник, в котором продукты охлаждали с помощью брусков льда.
Вдоль всей стены дома шел длинный переход с земляным полом. Справа была судомойня, там стояли кухонные плиты. Комнаты располагались по левой стороне коридора.
Они шли одна за другой бесконечной вереницей.
В первой размещалась приемная. За ней – столовая, где семья гэйко собиралась, чтобы поесть и отдохнуть. В углу этой комнаты стояла прямоугольная жаровня, отсюда же начиналась лестница, ведущая на второй этаж. Сквозь раздвижные двери столовой я разглядела официальную гостиную с большим напольным алтарем. За алтарной комнатой открывался внутренний садик.
Госпожа Оима пригласила нас в столовую. Я увидела юную майко. Она была одета в обычное платье, без макияжа на лице. Лишь на шее остались следы белил. Мы устроились возле прямоугольной жаровни, напротив госпожи Оимы, которая сидела спиной к саду, чтобы гости могли наслаждаться видом. Папа поклонился и произнес полагающиеся по этикету вежливые фразы.
– Рада сообщить вам, что занятия Томико проходят хорошо. Похоже, у нее от природы хороший слух, и она уже прекрасно играет на сямисэне. Учителя очень довольны ее успехами, – госпожа Оима говорила все это папе, но смотрела при этом только на меня.
Я услышала шорох со стороны земляного перехода. Пригнулась, чтобы посмотреть, и увидела лежащую там собаку.
– Как тебя зовут? – спросила я пса. Но тот только гавкнул в ответ.
– О, – сказала госпожа Оима, – это Джон.
– Ему больше подошло бы имя Большой Джон, – ответила я.
– Ну что ж, тогда мы, наверное, будем звать его Большой Джон, – согласилась госпожа Оима.
В этот момент в комнате появилась другая женщина. Ее красивое лицо было собрано в какую-то неприятную гримасу. Госпожа Оима назвала женщину Масако – так же, как и меня. Я же про себя дала ей другое прозвище – Старая Злюка. Госпожа Оима сказала отцу, что эта гэйко станет «старшей сестрой» Томико.
– Мне кажется, что Джон – и так достаточно хорошее имя, – заявила Злюка высокомерным тоном.
– Но юная госпожа Масако считает, что Большой Джон – гораздо лучше, – возразила хозяйка. – А если так считает юная госпожа Масако, то так мы его и будем звать. Слушайте все. С этой минуты я хочу, чтобы все звали этого пса Большой Джон.
Я помню этот разговор слово в слово. Могущество госпожи Оимы поразило меня: подумать только, она смогла вот так запросто взять и изменить кличку собаки! И все должны были слушать ее и делать как она велела. Даже Старая Злюка.
Я сразу привязалась к Большому Джону. Госпожа Оима предложила нам с Томико вывести его на прогулку. Томико рассказала мне, откуда взялся Большой Джон. По соседству жил знаменитый производитель солений, и однажды к его колли привязался какой-то пес. В результате этого спонтанного союза родился Большой Джон.
– Что это за прелестная девочка? Она из дома Ивасаки? – спросила незнакомая женщина в саду.
– Нет, это просто моя младшая сестра, – ответила Томико.
Через несколько минут еще кто-то еще сказал:
– Какая очаровательная воспитанница Ивасаки!
Но Томико снова возразила:
– Нет, это просто моя младшая сестра.
И так повторялось несколько раз и, в конце концов, начало сильно раздражать Томико. Мне тоже стало неуютно, и я попросилась домой. Томико еще не успела ничего ответить, а Большой Джон уже развернулся и направился назад.
Большой Джон был замечательный пес. Он дожил до почтенного возраста – восемнадцать лет! – и обладал исключительным, почти человеческим умом. Во всяком случае, мне всегда казалось, будто он меня понимает.
Мы вернулись в окия Ивасаки, и я обратилась к отцу:
– Пора домой, папочка. Я ухожу.
Всем остальным я быстро сказала: «Пока!», погладила Большого Джона и вприпрыжку выскочила за дверь. Папа попрощался как полагается и последовал за мной.
По пути к трамвайной остановке он взял меня за руку. Я понятия не имела, о чем говорили папа и госпожа Оима, пока мы с Томико гуляли, но видела, что папа взволнован и расстроен. Похоже, что-то было не в порядке.
Вернувшись домой, я тут же отправилась в свою любимую кладовую. И уже оттуда услышала разговор родителей.
Папа сказал:
– Знаешь, Тие, мне кажется, я просто не смогу. Я не смогу ее отпустить.
Мама ответила:
– И я тоже.
Я стала проводить в тихом чреве кладовой еще больше времени.
В апреле моего старшего брата Сэйтиро взяли на работу на государственную железную дорогу. Когда он получил свою первую зарплату, мы отметили это событие праздничным блюдом сукияки[9]. Все собрались за столом для пиршества. Папа заставил и меня выйти к ужину из кладовой.
Обычно перед едой папа произносил небольшую речь. Он перечислял важные события дня и отмечал наши достижения – например, успехи в учебе.
В тот вечер папа поздравил брата с тем, что тот стал самостоятельным.
– С этого дня ваш брат Сэйтиро начинает вносить свой вклад в содержание семьи. Теперь он взрослый. Я надеюсь, вы, дети, возьмете с него пример. Когда вы начнете сами себя обеспечивать, думайте не только о себе, но и о других людях и делайте все для их благополучия и процветания. Вы понимаете, о чем я говорю?
Мы хором ответили:
– Да, понимаем. Поздравляем, Сэйтиро.
Папа сказал:
– Очень хорошо.
И мы начали есть.
Сидя у папы на коленях, я не могла дотянуться до горшка с сукияки.
– Папа, а как же я?
– Ой, я и забыл о Масако, – встрепенулся отец и стал кормить меня сам.
Родители пребывали в хорошем настроении. Я прожевала первый кусочек говядины, потом – второй и стала думать, какие они счастливые. И чем больше я думала, тем тише становилась и тем меньше мне хотелось есть.
– Не будет ли лучше мне отправиться в окия Ивасаки? – размышляла я. – Но как это сделать? И как туда добраться?
Надо было придумать план.
Одним из моих любимых развлечений был наш ежегодный выход в город во время цветения сакуры. Поэтому я попросила родителей:
– А давайте пойдем смотреть на цветущие вишни? А потом зайдем в окия Ивасаки.
Никакой связи между этими двумя пунктами не было. Обычно мы устраивали пикник под деревьями, растущими вдоль канала, буквально в нескольких шагах от дома. Однако вид, открывавшийся с нашего берега, теперь не казался мне достаточно красивым.
Папа тут же согласился:
– Тие, давай запланируем выход в город, чтобы полюбоваться сакурой.
– Чудесная мысль, – ответила мама. – Подготовлю все для пикника.
– Но когда мы посмотрим на вишни, то сходим в окия Ивасаки, хорошо?
Родители знали, какой упертой я могла быть, стоило мне только вбить себе что-то в голову. Папа попытался меня отвлечь.
– Думаю, после вишен мы посмотрим Мияко Одори[10]. Как тебе кажется, Тие, ведь это куда интереснее? – обратился он к маме.
Но я не дала ей ответить:
– После вишен я пойду в окия Ивасаки. Я не хочу смотреть Мияко Одори!
– Что ты такое говоришь, Масако? – спросил отец. – Скажи, зачем тебе идти в окия Ивасаки?
– Потому что мне надо туда пойти, – заявила я. – Тогда та тетя перестанет так гадко себя вести с тобой и мамой. Я должна пойти туда сейчас же.
– Погоди минутку, Масако. Наши отношения с той тетей и госпожой Оимой никак не связаны с тобой. Ты слишком мала, чтобы понять, что происходит, но мы очень обязаны госпоже Оиме. И твоя сестра Томико отправилась в окия Ивасаки, чтобы отстоять честь нашей семьи. И тебе не надо об этом тревожиться. Мы, взрослые, во всем разберемся сами.
В конце концов папа разрешил мне провести одну ночь в окия Ивасаки. Я хотела взять с собой любимые одеяло и подушку. Мама упаковала их для меня.
Пора было уходить. Я сидела на веранде и смотрела на мостик.
Мама вышла нас проводить. Когда мы подошли к мостику, папа наклонился, чтобы, как всегда, взять меня на руки и перенести через канал, но я сказала:
– Нет, я сама.
Я никогда раньше не переходила через мостик сама. Слишком страшно было.
Вода в канале – холодная и прозрачная. Она течет из озера Бива, которое находится к северу от нашего дома. Вода бурлит, стремясь к акведуку Нандзэн-дзи. Проходит по акведуку, вдоль стройных рядов вишен, тянущихся несколько километров по берегам. Затем – мимо зоопарка и храма Хэйан, вдоль Проспекта Холодного Источника, и, наконец, обрушивается в реку Камогава, воды которой бегут к Осаке, а оттуда – в открытое море.
Я никогда не забуду, как впервые сама перешла через мостик. Контраст белого бетона с красным платьем, которое связала мне мама, и моими красными туфельками навсегда отпечатался в моей памяти.