Каких только чудес не случается на свете!
Бабки сказывают, что и добрый молодец из болота явиться может, и колдовка в чаще живёт в избе на высоких курах, а медведь ей верно служит. Беда! Наслушаются девки эдаких врак, и давай куролесить! И на зеркальце гадать, и в сарай ночами бегать с голым задом: погладит ли милый? Да мохнатой рукою – к богатому жениху – али голою, к бедному? И в лес на Купальскую ночь отправляются, да. Папоротников цвет ищут. А кто найдёт, сорвёт да молвит заветные слова, должен мчаться прочь из лесу, не оглядываясь. Мать родная звать станет, и то молчать! Не то худо дело. Зато, коли выполнишь всё как заведено, поутру встретишь любого. Да такова сила у папоротникова цвета, что приведёт он суженого из-за моря, из-за гор, да хоть с того света!
Многие пытали удачу, да папоротников цвет хитёр, не каждой явится. Однако ж ходили, девки бесстрашные, ходили, и сердечко замирало!
Об одной такой девке и пойдёт сия врака.
Было то давненько уже. Кто жил в те времена, состариться успел, а то и в Тень поворотиться. Но молва до сих времён донесла. Лето стояло жаркое, сухое. Старцы пеняли раскалённому небу, мол, не ровен час, засуха посевы погубит. Как жить? Деды вздыхали, а молодёжи что? Молодёжь знай веселилась, ей лишения неведомы. И в Купальскую ночь, когда все ждали благословенного ливня, собрались красны девицы на игру…
– Что-то боязно, Ладушка!
Две сестрицы сидели в стороне от благословенного костра, где подружки водили хоровод, и шептались о своём. Смех прочих девиц далеко разносился по лугу, вплетался в пение, как ромашки в венок, что плела старшая. А эти вдвоём невеселы.
Скоро, скоро весёлые парни устанут ждать и, поправ запреты, прокрадутся на посиделки. И станут ловить девок и выторговывать свободу на жаркий поцелуй, а кто посмелее, ещё и скроются в березнячке от чужих глаз. Одним только Ладе да Нелюбе не до праздника. Младшенькая крепко обняла сестру.
– Не отдам тебя! Никому не отдам, а батьке… Батьке сама поклонюсь, коли тебя ни в грош не ставит!
– Не послушает…
– Меня-то?! Я ему кровь родная! Ой…
Ладушка осеклась. Всего меньше хотела обидеть любимую сестрицу, да язык поганый… Однако ж Нелюба зла на неё не держала. Подумаешь, батька ей неродной? Родись она от его семени, верно, куда тяжелее было бы чёрную работу по дому делать да укоры получать. А так… не отец ведь.
А было вот как. Случилась война между Севером и Срединными землями. Многие так с неё в Тень и шагнули. Не дождалась суженого и красавица Ная, стала вдовою ещё прежде, чем свадьбу сыграли. А жених-то, покидая деревню, точно чуял что! В последний вечер явился к молодшему брату и упросил, коли Лихо на шею сядет, взять Наю себе. Слав был не дурак, к своим годам уже нажил достаток, а вот жены не завёл. Возьми да и согласись. А что? Баба красивая, по хозяйству ловка, соседи, опять же, похвалят: не бросил, не оставил горемычную. Не ведал только Слав, что была невеста брата уже на сносях. И скоро после свадебки родила девочку. И надо же такому случиться, что родилась она рыжей! Ровно как проклятые северяне, лишившие брата жизни! И как ни плакалась Ная, как ни божилась, что дед Сыч рыжим был, сердце мужа не смягчила. Почти год не желал отец давать нелюбимой дочери имя. Всё надеялся, что захворает али ещё как сгинет. Но девчушка росла крепенькая, румяная и громкая. Так для Слава и осталась – Нелюбой.
Вскоре родилась младшая. И уж с неё счастливый отец сдувал пылинки! Ладушка, как на зло, болела часто, пошла поздно, а уж говорить толком разве что к пятому лету научилась. А всё одно любимица! И для Слава, и для Наи, что обеих дочерей одинаково привечала, и даже для Нелюбы. Отцу на зло, а матери на радость девчушки росли не разлей вода. И обе красавицы – в матушку. Только старшая так и осталась меднокосой, младшая же, что ни день, получала похвалу за смоляные пряди, как у батьки.
Но вот пришла пора невеститься, ещё забота родичам! За Ладой-то женихи хвостом ходили, только выбирай! Но как же отдашь, пока старшая сестра перестарком сидит? И вздумал Слав поскорее спровадить Нелюбу. А за кого – не всё ли едино?
Рыжая ну точно в деда с бабкой пошла! Те невесть что творили, и она за ними вослед. Матушка врала, что бабка Сала против воли родителей с женихом убёгла. Вот и Нелюба взяла моду нос воротить от женихов. Этот, мол, сильно молод, едва усы выросли, тот слишком стар, а от третьего серденько не колотится. И мать, главное, ей потакала!
Думал Слав, думал, да и придумал. Сговорил старшую за знакомого купца. «Вот, – говорит, – тоже торгаш, как дед твой покойный. И даже с усами!». Но разве ж в усах дело?! Ясно, что мельник Слав попросту хотел породниться с молодцем, чтобы тот только у него муку брал. Хорошая была бы прибыль! А заодно и дочь с глаз долой, что совсем уж радость.
Нелюба того купца в жизни не видала и всё уговаривала батьку хоть малость повременить со сватовством. Мать поддакивала, а Лада так и вовсе на локте висла и плакала. Но Слав слово держал.
Потому печалились сестрицы. Потому не пели звонких песен и не плясали у огня. Потому и плели венок из цветов, а в туеске рядом стояла ароматная земляника. Коли соберёшься искать папоротников цвет, обязательно надобно принести лесной нечисти отдарок. А сестрицы собирались. Нелюба, потому что выбора не было. Либо замуж за незнакомца, либо поверить в бабкину враку и понадеяться встретить суженого. А Лада просто из любопытства.
– А ежели чудь какая вылезет? Не ходила б, Ладушка…
– А что, – упрямилась младшенькая, – пусть тебя одну утаскивает? Придумала тоже!
– У тебя вон сколько женихов! На подбор! Неужто ни один сердцу не мил?
В темноте не разглядишь румянца на девичьих щеках. Она лишь сказала:
– Может и мил, но разве сердце не может ошибиться? А папоротников цвет ко мне точно суженого приведёт!
На том и порешили. Уговор был такой: дождаться, пока на праздник ворвутся парни. Оно, конечно, делать этого им не следовало, но из года в год Купальская ночь проходила одинаково, и все знали, что догонялок не миновать. И вот тогда-то, когда девки с писком кинутся врассыпную, Лада с Нелюбой тоже сбегут. Но не в березняк, где веселие скоро перетечёт в игры, а прямо в лес. В суете кто станет долгие косы считать? А стало быть, и дзядам не донесут. Трое старших дзядов, надо сказать, строги не были и молодёжи развлекаться не воспрещали. Однако и спуску не давали. По одиночке не велели ходить в чащу, от гаданий ничего хорошего не сулили, а деда, что слыл колдуном, о прошлом месяце при всех обдавали ключевой водой. Очистился чтобы, значит.
Поймай кто сестриц за их шалостью, выдрали бы так, что до зимы не забудешь! Ну так прежде надобно поймать…
Ну и пошло как заведено. Разорвал в клочья звонкую песнь молодецкий свист, ринулись из засады весёлые парни! Девки в крик, а сами хохочут! Заметались по поляне, задрали понёвы повыше, чтоб бегать сподручнее – только коленки мелькают! К деревне, однако ж, ни одна не рванула.
Нелюба с Ладой подхватили туесок, взялись за руки да тоже припустили. Попытался их было перехватить кузнецов сын, румяный дуралей, и Лада вроде даже удержала шаг, но девки согласно расцепили руки, пропуская парня между собой, обежали его с двух сторон – и поминай как звали!
Помаленьку звуки молодецкой радости стихли. Ещё разрезал вечерний воздух звонкий смех и иногда доносились шутливые мольбы о помощи, но всё тонуло в ночной черноте. На смену пришла иная песнь. Хрустели под лапоточками сухие ветки, стрекотали кузнечики, пробовала голос одинокая лягушка. Лада вздрагивала от таинственного скрипа деревьев и теснее жалась к сестре. Нелюба же только крепче стискивала туесок.