Минуты прошли, а я стою на тропе к дому. Злость съедает изнутри, слезы текут непрошенные. Нет тепла и нежности, не хватает солнца лучика. Одни могилы кругом, и нет мне выхода, ни в свет, ни в перерождение.
– Чтоб тебя, проклятого, совесть замучила. Слышишь, Сумрак! Тебе говорю!
Сорвалась в угоду тьме. Изменила мне выдержка хрупкая.
Обернулась на незнакомца. Лежит, не шелохнется. Совсем худо ему. Поспешила, сотворила клубок магический, выпустила. Вскинула руки в мольбе. Призвала силу природную. Попросила воздушный океан о помощи. Подул ветер, всколыхнулся и поднял над землей неизвестного. С легкостью перенес к двери ветхой, меня опережая.
– Спасибо тебе, слышащий тайны великие. Легкого пути тебе! – поблагодарила мощь воздуха.
Затащила в дом покосившийся мужчину. Быстро действовать надо. Тени выходят, смерть выжидают. Чуют, вскоре вдох последний, исход жизненный. Словно вороны, слетаются на лакомство.
Расстелила покрывало за печью теплой. Гостя на лежанку уложила. Наперник, сеном набитый, в изголовье кинула.
– Ханна, на страже будь, пока занята я!
Белокрылая за окном вспорхнула, на крышу взлетела.
Я кружку водой наполнила. Цветок ромашки туда бросила. Плесень с угла дома стесала да пол-ложки тли сушенной для заживления добавила. Все размешала тщательно. Вернулась к раненому. Приподняла голову и поднесла к губам сухим, обветренным.
– Один глоток и жить будешь, – влила по капле.
Сглотнул судорожно. Глаза под веками забегали, закашлялся.
– Хорошо. Вот и здорово.
Теперь и рану промыть колотую надо. В темноте ночи всякие болезни хорошо проявляются. В реку его бросить бы, в воду проточную. Стихия водная всю хворь заразную вычистит, и заживет все в скорости. Но не дотянуть обморочного, время утеряно.
Рубаху его окровавленную расстегнула, в угол скинула. Ботинок единственный сняла в земле испачканный да брюки рваные, на коленях с прорезями. Раздела наголо.
В таз воды набрала и тряпицу смочила. Отерла лицо, плечи и грудь его широкую. Мужской красотой удивляясь.
– Хорош собой, незваный. Только что той красоты, если душа неизвестно какая.
Словно услышал он слова мои в беспамятстве. Улыбнулся краешком губ. А я мазь намазала, на рану надавливая, так с его лица улыбка тотчас испарилась. Так-то лучше будет. На краю самом находится, а ухмыляется. Укрыла одеялом шерстяным и печь остывшую топить принялась.
Жар огня по комнате быстро разошелся, вытесняя холод из стен дубовых.
– Ну вот, согреет тебя стихия, заразу всякую выжжет, – посмотрела я на гостя.
Лежит, щеки порозовели, дыхание спокойное стало. Сильный дух. Не хочет покидать тело, держится за него. Значит, сама судьба и звезды благоволят ему. Нужен, значит, еще, не время завершать это воплощение. Все правильно я сделала, помогла в минуты трудные. Прояснилось в моем сердце небьющемся. Струна дрогнула светлая, задела глупую скиталицу в мире темном. Словно в комнатке маленькой лучик солнца явился.
Возможно, кажется все и нет надежды той зарождающейся. Думать только так хочется. Верить в правильность действий своих.
Рассвет скоро, и мне отдохнуть бы, да только работа по дому не выполнена. А ноги непослушные к кровати единственной подошли, подкосились. Сон сморил в мгновение.
– Где я? – раздался голос сиплый.
– Очнулся? – открыла глаза, будто и не спала вовсе.
Поднялась, осмотрела себя. Платье выпачкано, ноги в ссадинах неприятно саднящих. К рукомойнику подошла лицо сполоснула и к двери направилась.
– Постой, ты куда? – остановил удивленный возглас.
– Куда? Зачем? Почему? Лежи, вернусь сейчас. Разговорчивый… – открыла дверь скрипучую и вышла.
За дом я завернула, под навесом платье чистое и полотенце с веревки сняла. Высохли, травами пахнут.
Босыми ногами по саду прошла. Яблоки, груши созрели, урожай не весь мной собранный. Дальше по дорожке деревянной, среди грядок своих. Травы разные, коренья съедобные, ягоды лесные. Следом спуск небольшой и река неглубокая. Заводь мною сделана, для купания. Сняла платье с себя и в воду вошла. Галька гладкая, нескользкая, для ступней моих исцарапанных приятная. Окунулась с головой, освежаясь силой водной. Смывая прошлую ночь, устраняя усталость, избавляясь от порезов и ссадин. Вынырнула.
– Насмотрелся?
– Так я это… – откашлялся путник и выглянул из-за дерева.
Почувствовала присутствие его, как слон, по лесу шагает, каждую травинку задевает. Переполошил все зверье в округе. Ханна с ели соседней наблюдает, как стоит он, одетый в свою потрепанную одежду, в носках без ботинок.
– Не холодно тебе? Осень. Тучи на небе и вода ледяная, наверно? – спросил и поежился.
Я вышла из воды, волосы тело скрывают.
– Тучи, не тучи. Здесь всегда так, солнца не видно. Отвернулся бы или глазеть будешь? – взяла полотенце в руки.
Развернулся спиной ко мне. А я отжала водицу с волос, обтерлась и платье чистое надела. Светлое, чуть ниже колена. Нравится оно мне. Простое, ткань хлопковая, к телу приятная. Подарила мне душа одна добрая. Девица на выданье была, только не успела замуж выйти, беда приключилась с ней. Раньше хоронили когда, приданное девам складывали. Гребешки для волос красивые, платья нарядные, полотенца белые. Вот в благодарность за разговоры наши они и одаривали меня чем могли. Сейчас в основном золото, часы ненужные да бриллианты кладут. Кому нужны драгоценности эти?
Пояском тканевым повязала я платье красивое и к гостю обратилась:
– Значит, лучше тебе, раз за мной увязался. Посмотри за заводью сеть брошена, – усмехнулась я, когда тот оступился, оборачиваясь ко мне. – Как звать-то тебя, непрошеный?
– Влад, – сказал и к реке спустился.
– Влад, значит, в лад. Ну что, есть нам обед? Поймалась рыба в сети? – спросила знакомца, пока платье грязное застирывала.
– Да, только рыба странная. Пучеглазая, длинная, как змея. На угря похожа… А где мы вообще? – осмотрел округу. – Далеко от города?
– От города?! – рассмеялась я в голос.
– Что смешного?
– Нет здесь города! – и снова смех.
– Ты это… того, что ли? Ну, не в себе? – нахмурил брови мужчина.
– Здесь все не в себе и даже ты! – стерла слезы с глаз, выступившие.
– Точно умом тронулась, – буркнул себе под нос.
– Пошли, болезный, рано тебе еще город искать, не дойдешь. Рана еще свежая. Отлежаться тебе надо.
Задели меня слова его, быстро на утес речной взобралась.
– Рыбу не забудь! – крикнула умнику.
Идет за мной в носках своих черных. На кротовую нору наступил, ветку рябины сломал, лист оторвал ольховый. Точно слон неуклюжий.
– Вот черт! – выругался позади.
Смотрю и диву даюсь, как на дорожке садовой можно удариться. Стоит на одной ноге, прыгает. Рыбу держит за жабры и скачет, как заяц, с места на место. Бок свой раненый придерживает и кривится.
– Долго плясать будешь?
– В пятку что-то кольнуло, – отвечает.
Покачала головой, что взять с человека городского. Вон их рядом с могилами столько, что рябит в глазах. Рассказывают мне, как их обманули, невиноваты они. Всё происки врагов. А что до этого сами делали, не ведают. Слово новое, «конкуренты», придумали. Дела свои бизнесом зовут. Жульничают, оплату достойную не дают за труд добротный. Сын отца раз в год навещает, работа у него тяжелая, важная. Другая жалуется на несправедливое отношение к себе. Мало муж ее украшениями одаривает. Не говоря уж о темных, совсем безумных душах убийц, которым раскаяние, осознание поступков своих туго дается. Не замечают за собой, не видят недостатков. Посмотришь, одни святые сюда являются.