Золушка съела мою дочь. Как объяснить дочери, что быть собой лучше, чем пытаться стать принцессой - читать онлайн

Глава 2 Что не так с Золушкой?

Когда Дейзи было три года, я ее потеряла. Точнее, позволила ей потеряться. Она бросилась в толпу, когда мы отмечали бат-мицву моей племянницы, и я ее не остановила. Ну какие тут могут быть неприятности, рассуждала я: в зале было по меньшей мере пятьдесят еврейских матерей. В то же время там была крутая мраморная лестница, двери, выходящие на темную парковку, переходящую в заросшее камышом болото, и кухня, полная оставленных без присмотра ножей. Поэтому, когда прошло двадцать минут, а она так и не появилась, я начала немного волноваться. Ладно, запаниковала.

Я протиснулась сквозь толпу, выкрикивая ее имя, оставляя за собой взволнованных бабушек. Затем одна из подруг моей племянницы дернула меня за рукав.

– Она там, – сказала девочка, указывая на группу из примерно десяти подростков.

Я все еще не видела своего ребенка. Поэтому подошла ближе и заглянула через плечо одного из мальчиков. Дейзи лежала на земле; ее руки были крестом сложены на груди. Сжатые губы, мрачное выражение лица.

– Может, Айзек? – спросила одна из девочек, подталкивая вперед тощего шестилетнего мальчика.

Не открывая глаз, Дейзи покачала головой.

– Майкл? – попробовала другая девочка. Снова немое отрицание.

– Джефф?

Вновь отказ.

Я спросила мальчика, стоявшего передо мной, что происходит.

– Она Белоснежка, – объяснил он. – Она съела ядовитое яблоко, и теперь мы пытаемся найти нужного принца, который сможет разбудить ее.

Я никогда не рассказывала Дейзи историю о Белоснежке. Я намеренно скрывала ее, потому что, даже если отбросить очевидный сексизм, сама Белоснежка – та еще заноза. Ее единственное достоинство, насколько я могу судить, это аккуратность: она вечно что-то чистит, вытирает пыль, заставляет гномов мыть свои грязные рукавицы. (Ладно, еще у девчушки неплохой музыкальный слух. Но на этом все.) Она воплощала все, что, как мне казалось, моя дочь отвергнет либо не поймет, не говоря уже о принятии: пассивная, лишенная индивидуальности принцесса, спасенная принцем (который очарован исключительно ее красотой) ради классического «жили-они-долго-и-счастливо», где весь контроль – у него. Но все же моя девочка, каким-то образом ознакомившаяся с сюжетом, блаженно лежала в ожидании Первого Поцелуя Любви.

Дейзи подняла руку.

– Гарри! – объявила она. – Гарри должен быть принцем.

Две девочки в тот же миг умчались искать ее одиннадцатилетнего кузена, а все остальные остались и смотрели на мою принцессу с восторгом.

Она была настолько уверена в их присутствии, что даже не открыла глаза.

Бог свидетель: я была диснеевским ребенком. У меня с 1970 года лежат фирменные мышиные ушки, на которых желтой нитью вышито витиеватое «ПЕГГИ». Я до дыр заслушала пластинку с историями про Питера Пэна, Алису в Стране чудес и даже Золушку. Но пока у меня не родилась дочь, я никогда не слышала о «Принцессах Disney» как о явлении. Оказывается, на то была причина. Их не существовало до 2000 года. Тогда бывший руководитель Nike по имени Энди Муни въехал в Disney на метафорическом белом коне, чтобы спасти от страданий подразделение потребительских товаров.

Как-то раз я беседовала с Муни в его роскошном офисе в Бербанке, штат Калифорния. С вполне себе прекрасным шотландским говором он поведал мне ставшую легендарной историю о том, как примерно через месяц после вступления в должность он полетел в Финикс на шоу «Disney на льду» и оказался в окружении маленьких девочек в костюмах принцесс. Костюмах принцесс, которые были – о ужас! – самодельными. Как бренд мог упустить такую нишу? Уже на следующий день Муни собрал свою команду, и они начали работу над «Принцессами». Это был рискованный шаг: до этого Disney никогда не продвигал своих персонажей отдельно от выхода фильма, а старожилы вроде Роя Диснея считали бредом объединение героев из разных историй. Вот почему сегодня, когда это происходит, дамы никогда не смотрят друг другу в глаза. Каждая глядит как бы в сторону, словно не зная о присутствии другой. Теперь, когда я вам об этом рассказала, вы тоже будете такое замечать. И, скажу я вам, выглядит жутковато.

Стоит также отметить, что не у всех диснеевских принцесс королевское происхождение. Отчасти гениальность «Принцесс», по признанию Муни, заключается в том, что их значимость настолько широка, что, по сути, ее нет. Даже Фея Динь-Динь изначально была принцессой, хотя ее «правление» было недолгим. Между тем, хотя Мулан (молодая протофеминистка, которая выдает себя за мужчину, чтобы спасти Китай) и Покахонтас (дочь индейского вождя) официально являются частью клуба, я сомневаюсь, что вы сможете найти их в магазинах. До конца 2009 года они были принцессами с самой смуглой кожей, а также принцессами с наименьшим потенциалом. Сами понимаете, украсить орлиные перья Покахонтас можно лишь до определенного лимита. Что касается Мулан, то она появляется лишь в кимоноподобном одеянии ханьфу, которое по фильму не приносит ей особой радости, а не в своем воинском снаряжении.

Говоря о «Принцессах», вы имеете в виду Золушку, Спящую Красавицу, Ариэль и Белль (это «современная» принцесса, чья история показывает, что подходящая женщина может превратить чудовище в принца). Белоснежка и Жасмин тоже входят в пантеон, хотя они чуть менее популярны.

Первый мерч с «Принцессами», выпущенный без маркетингового плана, без фокус-групп, без рекламы, продавался, словно по благословлению Феи-крестной. В течение года продажи взлетели до 300 миллионов долларов. К 2009 году они достигли четырех миллиардов долларов. Четыре миллиарда долларов!

На рынке существует более двадцати шести тысяч товаров с «Принцессами Disney» – число, которое, особенно если исключить сигареты, алкоголь, автомобили и антидепрессанты, просто ошеломляет. «Принцессы» стали не только самым быстрорастущим брендом из когда-либо созданных компанией; это самая большая франшиза на планете для девочек от двух до шести лет.

И по сей день Disney практически не проводит маркетинговых исследований в отношении «Принцесс», полагаясь на силу преемственности от матери к дочке, а также на очевидный рейтинг продаж в тематических парках и магазинах Disney Store (Тиана, широко разрекламированная «первая афроамериканская принцесса», оказалась в некотором роде исключением, но о ней мы поговорим позже).

– Мы дали девочкам то, что они хотели, – сказал Муни об успехе линии, – хотя, мне кажется, никто из нас не понимал, насколько сильно они этого хотели. Было бы здорово просто сидеть здесь и ставить себе в заслугу то, что у меня был некий грандиозный план, но все, что мы сделали, – это представили себе комнату маленькой девочки и подумали, как она сможет воплотить в жизнь свои фантазии о жизни принцессы. На каком постельном белье хотела бы спать принцесса? Под звуки какого будильника принцесса хотела бы просыпаться? Какой телевизор принцесса хотела бы смотреть? Редко можно встретить девочку, у которой каждый предмет в комнате имеет какое-то отношение к «Принцессам», но три или четыре предмета – это здорово для бизнеса.

Действительно, здорово. В определенном возрасте девочки практически не могут не иметь несколько подобных безделушек. Даже в нашем доме, где ни Стивен, ни я лично не купили ни одного предмета, посвященного «Принцессам», каким-то образом оказались несколько книжек-раскрасок, набор карандашей, игрушечная Белоснежка и надувной матрас.

Тем временем к 2001 году компания Mattel выпустила собственную линейку товаров «девчачьего мира»: куклы Барби-принцессы, DVD-диски, игрушки, одежда, декор для дома и многое другое. В то время, когда объем продаж Барби по стране снижался, они мгновенно стали бестселлерами. Даже Даша-путешественница, бесстрашная искательница приключений с вечно грязными коленками, взошла на трон: в 2004 году, после состоящего из двух частей эпизода, в котором она превратилась в «настоящую принцессу», Nickelodeon и Viacom выпустили одетую в атласное платье куклу с волосами, которые растут или укорачиваются, если прикоснуться к короне. Среди прочего, кукла-билингв произносит фразы «Vámonos! Пойдем в сказочную страну!» и «Расчешешь мне волосы?».

Я не сомневаюсь, что маленькие девочки любят играть в принцесс; в детстве я и сама, конечно же, время от времени пользовалась забракованной мамой диадемой со стразами. Но когда речь идет о двадцати шести тысячах предметов (и это только Disney), трудно сказать, где заканчивается «желание» и начинается «принуждение».

Муни был готов к этому беспокойству и к моей общей тревоге касательно «Принцесс», которые, особенно в его версиях товаров, фокусируются на одежде, украшениях, косметике и необходимости заполучить мужа-красавчика.

– Знаете, – сказал он, – у меня есть друзья, чей сын одно время фанател от Power Rangers, и они осуждали себя, думая, что что-то сделали не так. Потом они поговорили с другими родителями, чьи дети тоже прошли через это. Как мальчики, так и девочки. Я вижу, как девочки развивают свое воображение, представляя себя принцессами, а потом эта фаза проходит, и они становятся адвокатами, врачами, матерями или принцессами, всякое случается.

В его словах есть смысл. Я никогда не встречала исследования, доказывающего, что игры в принцесс напрямую наносят ущерб самооценке девочек или ослабляют другие стремления. И поверьте мне, я искала. Однако есть достаточно доказательств того, что чем больше девочки потребляют информацию из мейнстримных СМИ, тем большее значение придают тому, чтобы быть красивыми и сексуальными. И множество исследований показывают, что девочки-подростки и студентки колледжей, придерживающиеся традиционных представлений о женственности – особенно те, что акцентируются на красоте и удовлетворении окружающих, – менее амбициозны и более склонны к депрессии, чем их сверстницы с другими убеждениями. Они также реже получают удовольствие от секса или настаивают на использовании презервативов. Все это не предвещает ничего хорошего для психического здоровья Белоснежки в долгосрочной перспективе.

Теперь вы, возможно, визуализируете бедных, незадачливых девушек, покорных, не особенно успешных и легко поддающихся влиянию; тех, у кого волосы скрывают лицо длинными прядями, пока сами девчонки отступают на задний план. Мне уж точно трудно связать такую пассивность с моей собственной энергичной, жизнелюбивой дочерью. Тем не менее даже способные на подвиги девчонки могут сбиться с пути – на удивление быстро – под влиянием стереотипов. Возьмем студенток колледжа с хорошей академической успеваемостью, изучающих высшую математику. Их попросили просмотреть несколько рекламных роликов: четыре нейтральные рекламы (изображающие, скажем, мобильные телефоны или животных) перемежались с двумя, изобилующими клише (девушка в восторге от лекарства против прыщей или женщина, пускающая слюни при виде сухой смеси для пирожных). Затем они заполнили опросник, и – вуаля! – члены группы, просмотревшей стереотипную рекламу, проявили меньший интерес к математическим и естественно-научным профессиям, чем их сокурсницы, которые видели только нейтральную рекламу. Я повторюсь: эффект был очевиден после просмотра двух рекламных роликов. И угадайте, кто лучше справился с тестом по математике – студентки, которых перед сдачей попросили примерить купальник, или те, кого попросили примерить свитер? (Подсказка: вторая группа; также забавный факт: у студентов мужского пола такого различия не наблюдалось.)

Между тем, по данным опроса, проведенного в 2006 году среди более чем двух тысяч детей школьного возраста, девочки неоднократно рассказывали о парализующем давлении, вынуждающем их быть «идеальными»: не только получать отличные оценки и возглавлять внутришкольный управляющий совет, быть редактором газеты и капитаном команды по плаванию, но также быть «доброй и заботливой», «угождать всем, быть очень стройной и правильно одеваться».

Вместо того чтобы жить мечтой, девочки сталкивались с противоречием: тщетно пытались оправдать все появляющиеся ожидания, возлагаемые на них, не отпуская при этом старых. Вместо того чтобы чувствовать большую свободу и выбор касательно того, как быть женщиной – на что можно было бы рассчитывать, – теперь им кажется, что они должны не только «иметь все», но и «быть всем»: Золушкой и Супергерл одновременно. Агрессивной и покладистой. Умной и сногсшибательной. Это делает их привилегированными обладателями новых возможностей или жертвами масштабной аферы?

Ответ: да. В том смысле, что оба варианта верны, и именно в этом заключается коварство. Одно дело, если бы цель была более реалистичной или если бы девушки были воодушевлены созданием новой женственности, но все это не так.

Число девушек, чрезмерно беспокоящихся из-за своей внешности и веса, фактически выросло в период с 2000 по 2006 год (обогнав переживания из-за школы), равно как и частота их обращений в связи со стрессом, а также уровень депрессий и самоубийств.

Складывается впечатление, что чем больших высот девушки добиваются, тем больше они зацикливаются на внешности – это не так уж разнится с тем, как картинка «хорошей матери» набирала обороты в то же время, когда взрослые женщины наводняли рынок труда. В своей гениальной книге «Просвещенный сексизм»[3] Сьюзан Дуглас называет это сделкой, которую заключают девочки и женщины, ценой успеха, способом, которым они бессознательно снимают напряжение из-за угрозы, предоставляемой прогрессом для доминирования мужчин. «Мы можем преуспевать в школе, заниматься спортом, учиться в колледже, стремиться к определенной работе, ранее предназначавшейся для мужчин, и получать ее, быть работающими матерями и так далее. Но в обмен на это мы должны зацикливаться на своих лицах, весе, размере груди, марках одежды, украшениях, идеальном воспитании детей, на том, как понравиться мужчинам и заставить других женщин завидовать».

Одним осенним утром я отвозила Дейзи в садик и увидела новый баннер, развернувшийся прямо над входом: на нем улыбалась маленькая девочка в сверкающей пластиково-стразовой диадеме и сережках в пару. «Добро пожаловать к нам в кампус!» – гласил плакат. Это изображение в любом случае бы меня раздражало – даже образовательное учреждение моего ребенка купилось на идею о том, что все девочки должны стремиться к престолу, – но что вызвало настоящее негодование, так это тот факт, что садик был частью еврейского храма.

Когда я росла, меньше всего на свете хотелось, чтобы тебя называли «принцессой»: после этого слова в воображении моментально всплывал образ избалованной, эгоцентричной соплячки, чей нос только-только побывал в руках пластического хирурга и которая бежит к «папочке» при малейшем намеке на конфликт.

Для всей моей общины Еврейско-Американская Принцесса была хранилищем ненависти по отношению к себе, амбивалентности по отношению к ассимиляции – евреи выступали против своих же девочек, таким образом ополчаясь против самих себя. Неужели эта фотография была признаком того, что мы настолько преодолели стереотип из «Прощай, Коламбус»[4], что теперь можем принять его?

– А что насчет царицы Эстер? – спросила Джули, мать одной из одногруппниц Дейзи, когда я задала вопрос о подтексте фотографии. – Она спасла еврейский народ. Разве девочки не должны стараться быть похожими на нее?

Джули, сорокапятилетняя владелица компании по веб-консалтингу, была одной из нескольких матерей, которых я попросила присоединиться ко мне для разговора о культуре принцесс. У каждой была дочь дошкольного возраста, помешанная на диснеевских королевских особах. Они также знали, что у меня на этот счет свои соображения, которые они не обязательно разделяли. Я хотела знать как мать, почему они разрешают своим девочкам играть в принцесс – а в некоторых случаях даже поощряют эти игры. Считают ли они их безобидными? Полезными? Вызывающими беспокойство? Естественными?

– Думаю, ошибка феминизма 1960-х – это отрицание женственности, – заявила Мара, тридцатишестилетняя образовательная консультантка, на тот момент сидящая дома с детьми. Ее голос звучал жестко, почти вызывающе. – Это была ошибка. Я хочу, чтобы у моей дочери была сильная идентичность как девочки, как женщины. И быть красивой в нашей культуре очень важно. Я не хочу, чтобы она когда-либо сомневалась в том, что она красивая. Так что, если она хочет надеть платье принцессы и исследовать эту часть своей личности, я не хочу стоять на пути.

Она сложила руки и опустилась на стул, словно закончив свое выступление. Но прежде чем я успела ответить, она наклонила голову и добавила:

– С другой стороны, у меня есть и сын, и мы поощряем его интеллект. Это меня беспокоит. Для нее похвала – это слова: «Ты выглядишь так прелестно, ты такая красивая». И люди ей это все время говорят, и мы тоже. Ему мы говорим: «Ты такой умный».

Дана, тридцативосьмилетняя мама-домохозяйка, наблюдавшая за Марой с несколько удивленным выражением лица, тоже решила высказаться.

– Для меня это вопрос практичности, – сказала она. – Все эти платья принцесс дома оказываются очень кстати, когда наряжаешь ее на бесконечные праздники и прогулки. А Элеонора любит плавать, поэтому она идентифицирует себя с Ариэль.

Я спросила было Дану, что она думает об остальной части истории о Русалочке, но та прервала меня.

– Дома она не услышит саму историю, – сказала она. – Разрешены только наряды. А истории Элеонора не знает.

Оказалось, что Мара тоже придерживается такой политики. Для нее проблемой были не сами принцессы, а сюжеты.

– Эти истории ужасны, – сказала она, скорчив гримасу. – Все до единой одинаковые: романтика, любовь и спасение принцем. Я буду защищать от этого свою дочь.

Вспоминая необъяснимое знакомство моей собственной девочки со сказкой о Белоснежке, я задала вопрос, возможно ли такое в принципе.

Я верила, что смогу уберечься от сказок и от игрушек, но потерпела неудачу на обоих фронтах. Каковы же шансы на то, что можно разрешить одно, уберегая от другого?

Я провела много времени с дочерью Даны и уже знала, что она может полностью рассказать историю Ариэль.

Дана пожала плечами.

– Ну да, она слышит ее от своих друзей, – признала она. – Но, по крайней мере, не дома.

Этих матерей заставила задуматься пестуемая сказками мысль о том, что мужчина будет заботиться о вас. Однако сказки также предоставляют персонажам некоторый контекст, арку повествования. Золушка получает шанс ускакать с принцем, но до этого она проводит большую часть времени, одеваясь в лохмотья и становясь наглядным примером доброты, сдержанности и смирения. Что остается без этой предыстории? Какой, по их мнению, будет бессюжетная «принцесса», представшая перед девочками?

Тогда Джули сказала:

– Я думаю, все дело в том, что на нее смотрят, что ей восхищаются. Дело в особом отношении. – Она закатила глаза: – Она получает, а не отдает.

– А еще это весело, – заметила Дана.

Да, черт возьми, это весело. Кто не любит лак для ногтей с наклейками цветочков? Кто не любит время от времени играть в переодевания, становясь живым вихрем шелков и бархата? Однажды Дейзи заговорщицки прошептала мне: «Мам, а ты знаешь, что девочки могут носить что угодно, а мальчики могут ходить только в штанах?» Вот оно: наряжаться – по крайней мере, сейчас – это то, что она может делать, а не должна. Это источник власти и привилегий, как и игра в Белоснежку, в которой действие вращалось вокруг нее и контролировалось ею.

А мальчики… даже здесь, в Беркли, семилетнего сына моей подруги так безжалостно дразнили из-за его нового, любимого розового велосипеда, что в течение недели он отказался на нем ездить. Вполне возможно, что мальчики тоже носили бы блестки, если бы могли. Изабелль Черни, профессор психологии Крейтонского университета, обнаружила, что практически половина мальчиков в возрасте от пяти до тринадцати лет, когда их приводили одних в комнату и говорили, что они могут играть с чем угодно, выбирали «девчачьи» игрушки так же часто, как и «мальчиковые», – но только если были уверены, что никто об этом не узнает. Особенно отцы: мальчики уже в возрасте четырех лет говорили, что их папы подумают, будто это «плохо» – играть с «девчачьими» игрушками. Даже совершенно безобидными, вроде миниатюрной посуды. Мальчики также чаще сортировали игрушки в зависимости от своего восприятия гендерных ролей («папа использует инструменты, поэтому молотки – для мальчиков»). Девочки же считали, что если им самим нравится какая-то игрушка – любая игрушка, – то она, очевидно, для девочек. Поэтому кажется, что, даже ослабив контроль над своими дочерями, папы продолжают энергично охранять маскулинность своих сыновей. Я верю в это; в качестве примера могу привести моего весьма прогрессивного приятеля.

Он с гордостью демонстрировал набор Hot Wheels, купленный для своей девочки, но наотрез отказался приобрести сыну балетную пачку, когда тот о ней попросил. И кто тут скажет, у какого пола больше свободы?

Я практически готова купиться на этот аргумент: что именно мальчики более ограничены; что маленьким девочкам нужно чувствовать себя красивыми; что быть на виду, наслаждаться всеобщим восхищением крайне важно для их развивающейся женственности и хрупкой самооценки; что ээдваааессы развивают воображение; что их популярность свидетельствует о том, что мы оставили позади феминистскую жесткость 1970-х годов. Вот только перед тем, как мы собрались с другими мамами, я пролистала стопку рисунков, которые сделал каждый ребенок в группе Дейзи. Нужно было дополнить предложение: «Если бы я был(а) [пропуск], я бы [пропуск] в магазин». (Можно сказать, например, так: «Если бы я была мячом, я бы попрыгала в магазин».) Мальчики решили стать самыми разными существами: пожарными, пауками, супергероями, щенками, тиграми, птицами, спортсменами, изюминками. Девочки разделились ровно на четыре лагеря: принцессы, феи, бабочки и балерины (причем одна особенно восторженная девочка претендовала на все и сразу: «принцесса, бабочка, фея, балерина»). Как именно это, согласно Энди Муни из компании Disney, расширяет их кругозор? Мальчики, казалось, исследовали мир; девочки исследовали женственность. То, что они могли делать, возможно, и было чем-то уникальным, но вдобавок оказывалось ужасно ограничивающим.

– Да, я тоже удивилась, – призналась воспитательница, когда я спросила ее об этом. – У девочек не то чтобы был разброс в идеях. Мы пытались предложить им выбрать что-то еще, но они не захотели.

Конечно, девочки не сами по себе ведутся на культуру принцесс 24/7. Так что вопрос не только в том, почему им это нравится (здесь все довольно очевидно), но и в том, что это дает их родителям. Возможно, Джули здесь что-то нащупала: принцессы – по определению особые, возвышенные существа. И разве не все мы считаем, что наши девочки – необыкновенные, уникальные и прекрасные? Разве не хотим, чтобы они разделяли это убеждение как можно дольше, чтобы они думали, что они – самим своим существованием, по праву рождения – избранные? Разве не желаем, чтобы их жизнь была вечно зачарованной, пронизанной волшебством и сиянием? Я определенно хочу всего этого для своей дочери.

Хочу ли? Помимо всего прочего, принцессы, как правило, довольно изолированны из-за своего одиночества.

Знакомство с новым миром дружбы – одно из основных предназначений детского сада, но, как вы помните, диснеевские принцессы даже не смотрят друг на друга.

Дейзи лишь раз поссорилась со своей лучшей подругой за три года посещения садика – конфликт оказался настолько ошеломительный, что, забирая дочь, я застала другую девочку рыдающей в коридоре, еле способной сделать вдох. Знаете, в чем причина их разногласий? Моя милая девочка настаивала на том, что в игре может быть только одна Золушка – только одна царствующая особа – и что это именно она. Несколькими часами и одной небольшой истерикой позже она извинилась перед девочкой, сказав, что с этого момента могут быть и две Золушки. Но правда в том, что Дейзи все поняла с первого раза: в сказках мира Disney есть только одна принцесса, одна девушка, достойная возвеличивания. Принцессы могут довериться готовой выслушать мышке или чашке, но, по крайней мере в самых известных историях, у них нет подруг. Не дай бог Белоснежке поддержать Спящую Красавицу.

Подведем итог: принцессы избегают женской дружбы. Их цели – это быть спасенной принцем, выйти замуж (среди книг с картинками, посвященных «Принцессам», в книжном можно найти «Мою счастливую свадьбу» и «Долго и счастливо») и до конца жизни оставаться под опекой и заботой. Их ценность в значительной степени обусловлена их внешностью. Они ярые материалистки. Они могут повлиять на интерес вашей дочери к математике. И все же… родители не могут устоять перед ними. Принцессы, кажется, уловили наши невысказанные, нерациональные желания. Они словно сглаживают наши страхи: Золушка и Спящая Красавица могут быть источниками утешения, стабильности в быстро меняющемся мире. Наши дочери уже совсем скоро будут строчить посты в Twitter и Facebook; заниматься вещами, которые еще даже не изобрели, о которых мы не имеем ни малейшего представления. «Принцессы» – это что-то незамысловатое, классическое, что-то прочное, что мы можем понять и разделить с ними, и пускай даже не идеальное. Это способ поиграть с нашими девочками, схожий с тем, как играли мы сами, – общий язык детских забав. Это, безусловно, соотносится с тем, что выявил Disney, опрашивая матерей девочек дошкольного возраста: женщины использовали не слово «красивые», а «развивающие фантазию», «вдохновляющие», «сострадательные».

И «безопасные». Вот это меня заинтересовало. Я бы предположила, что под «безопасным» подразумевается то, что «Принцессы» защищают от преждевременной сексуализации или того, что родители часто называют необходимостью «взрослеть слишком рано». Это, без сомнений, мило – видеть, как девочки топают на «бал» в своих не особенно уместных каблуках и платьях. Они так радуются, так бесхитростно и искренне восхищаются. Историк Гэри Кросс, множество работ посвятивший детству и потреблению, называет такое поведение родителей «удивительной невинностью».

Восторг в широко распахнутых глазах, которыми дети смотрят на купленные для них вещи, пронзает насквозь нашу собственную скуку как потребителей и как взрослых, возвращая нас в детство: он снова заставляет нас чувствовать.