Мой необычный друг - читать онлайн

А поговорить, цыпа?!

– Разрешите доложить?!

– Докладывайте.

– Сэр, посторонний объект за бортом.

– Мы недалеко от места крушения, вахтенный. Мусора здесь много.

– Это не мусор, сэр. Это…

– Прекращайте мямлить, вахтенный. Что у вас?

– Я лучше покажу, сэр…

На экране выделился сектор космоса, увеличился, ещё раз и ещё…

Капитан корвета «Дважды необратимый» нахмурился. Он ненавидел всё непонятное и особенно – мистификации. Что за… шутки?! На фоне россыпи бесстрастных звёзд подсвеченный жёлтым шаром светила плыл обыкновенный человек, облачённый лишь в рабочий комбинезон. В открытом космосе. Да! Каштановые кудри колыхались, образуя нимб вокруг круглого улыбающегося лица с отросшей на подбородке щетиной. Словно заметив, что кто-то на него смотрит, человек улыбнулся, помахал рукой и жестом попросил открыть входной шлюз. В другой руке он сжимал предмет, похожий на большую игрушку.

«Меховая курица, что ли?» – подумал капитан корвета и включил запись видео.

Тринадцатью днями ранее

Терис не слышал взрыва – мир дрогнул, пол ударил по ногам, свет погас. Техник чертыхнулся, схлопнул клавиатуру и задвинул панель контроллера в стену вручную.

Что случилось?! Не может здоровенный, хоть и пустой, грузовой двухгигатонник, курсирующий между Арорусом и Сибелой, так дёргаться. Не должен!

Терис глянул на лифт, который не успел починить, и кинулся по коридору ко второй шахте. В ней напарник Френ проверяет магнитные катушки кабинки, но этот лифт работает! Единственный шанс спастись – подняться отсюда, из этих чёртовых техпомещений, в обитаемую часть грузовика.

Корабль опять взбрыкнул, пол выдернулся из-под ног, в темноте Терис ударился боком о стену коридора так, что сердце заколотилось. Вой сирены ударил по ушам – бабах-бах-бах! – серия взрывов снова сотрясла корабль, и техник остановился. Он понял: раз заложило уши, значит, обшивка повреждена и воздух утекает наружу. Терис натянул аварийный респиратор и кинулся дальше.

Гладкий пол щёлкал под подошвами, в ушах шумело.

Створы второго лифта оказались приоткрыты. Френ оставил их отключёнными. Терис протиснулся в щель и ударил по запорной кнопке. Мёртво. Он упёрся в створку руками, нащупал ногой стену и навалился. Створка нехотя, с тугим скрежетом, поползла, сокращая проём.

В тёмном углу лифта, куда не доставал дохлый свет аварийки, что-то шевельнулось.

– Френ?! – Терису почудился стон, но он, не отвлекаясь, толкал и толкал.

Корабль тряхнуло, что-то оглушительно заскрежетало, словно космическая Годзилла вырывала мегачелюстями куски металла.

Техник почти закрыл створу, как вдруг бесформенный комок влетел из коридора. Шмякнулся, застрял и заскрёбся. Терис вцепился пальцами в тушку – мягкую, как щётка полотёра, – и потянул. Не мог он оставить снаружи тварь неразумную – квазибарру из Навигационной.

Привод зашипел, с мягким чпоканьем дверца лифта захлопнулась.

Кабинка поползла вверх, а Терис, прижимая к груди пернатый комок, сжался в углу, молясь космическим богам. Вибрация нарастала – пронизывала тело и отдавалась болью в ушах.

В другом углу лифта лежал и уже не дышал Френ – младший техник, с которым Терис сегодня на пару дежурил. От вибрации голова Френа перекатилась, и Терис не мог оторвать взгляда от открытых, блестящих в тусклом свете аварийного фонаря, мёртвых глаз – даже когда в стенку лифта ударило, выбив дыхание, а сознание размазалось цветными полосами и ухнуло в тонко воющую бездну.

Почему на лице песок?

Терис закашлялся, пошарил в пересохшем рту языком, руки ударились о вогнутую крышу металлической коробки. Несколько тычков – и внутрь кабинки сыпанула волна щебня, из-под отогнутого карбонового листа замерцал свет. Очень странный. Терис помедлил, то ли давая привыкнуть глазам, то ли пытаясь понять, что не так с этим светом, а потом, обдирая локти и цепляясь одеждой об измочаленные концы вырванных проводов, полез наружу. Прилетели…

В ладони и колени врезались колкие камешки, пахнущие чем-то забыто-острым, похожим на электричество. Терис выполз на четвереньках и лёг. Купол голубовато-серой бездны над головой вызывал тошноту. Техник зажмурился.

Тихое поскрипывание заставило вскинуться и распахнуть глаза.

Спасённая квазибарра, похожая на огромный зелено-синий помпон на высоких лапах, топталась шагах в двадцати и тыкалась клювом в камешки. Её перья колыхались. За птицей серый пологий спуск тянулся от обломка корабля к окутанной дымкой водной глади. Море или озеро? Склон усыпали мятые куски перекрученного металла и рваных кабелей. Остальной грузовик, скорее всего, остался кружить на орбите.

«Я на планете, – сказал себе техник. – На одной из тех, к которым привязан маршрут».

Это была особенность навигационных квазибарр: птицы безошибочно определяли курс в текучем межзвёздном пространстве, их маршруты оказывались безопаснее и оптимальнее, чем просчитанные компьютерами, но переходные узлы всегда оказывались у водно-кислородных планет. Терис не бывал на них: он планеты не любил и никогда не планировал там жить. Космос для него, как и для многих, – лишь странствующие корабли и Земля. Никто во Вселенной людей не ждал и не желал знать. За век межзвёздных перелётов человечество не нашло признаков чужого разума. Планет-то много, а соседей – аналитичных, абстрактных, разумных – никого…

Вода и кислород – это хорошо! Нужно выжить. Терис вернулся к полупогружённой в щебень громаде лифтового модуля и начал копать.

Пальцы заболели почти сразу – ссадины заставили бросить бесполезное занятие. Вырыть модуль руками нереально. Терис вздохнул и обошёл его по кругу. Там-сям на склоне валялись обломки обшивки, виднелись цветные пятна технологических жидкостей. Ниже, метрах в ста, в неярком свете неуютных небес, техник увидел лежащего человека.

– Эй! – заорал он. Квазибарра подняла клювастую голову и уставилась на техника круглыми малиновыми глазами. – Эй! – Терис кинулся к фигуре. Он оскальзывался и пыхтел, от щебня вздымались кучи пыли. Песок хрустел на зубах, и пару раз Терис упал, обдирая запястья. Он буквально катился по склону, надеясь, что выжил кто-то из экипажа.

Не человек – скафандр. Да и скафандр «погиб». Левая штанина с бочиной вырваны, края лохматились композитными нитями и тонкими жилками оптоволокон. Внутри – пустота. Терис некоторое время стоял, наклонившись и упершись ладонями в колени, морща лоб и выкашливая пыль, а потом поплёлся вверх, к модулю. Квазибарра топталась недалеко и с интересом смотрела на Териса.

– Интересно, ты вкусная? – пробормотал он.

Синие перья на груди птицы заколыхались, волна перекатилась на левый бок и затихла.

Проснулся Терис от гула: снилось, что маневровый двигатель шаттла никак не мог войти в режим, а он стоял, прижавшись щекой к переборке, и слушал…

Техник стряхнул с себя тревожный сон, сел, опираясь спиной о стенку лифтового модуля, прижался щекой к обожжённому металлу. Всё тело болело. Над головой нестерпимо сияло местное светило, хотелось пить.

– Зар-р-р-раза… – Терис с кряхтением подтянул ноги и поднялся. Вода есть ниже по склону – целая прорва воды. Шум, разбудивший техника, шёл оттуда. Вряд ли вода стерильна и гомогенизирована… Он поворочал языком во рту, понял, что ему на это плевать, и поковылял вниз по склону.

Квазибарра куда-то делась.

Вода накатывалась на камни и отступала. Снова и снова долбилась о берег, рокотала, шипела, её гул поглощал прочие звуки.

Терису пришлось зайти в воду, и его окатило холодной пеной, быстро намочило до пояса. Вода затекла в ботинки. Пойманные в ладони глотки оказались горькими, и желудок Териса сжался, извергнув из себя жидкость. Волна ударила в спину, и техник чуть не упал в шаге от берега. Ноги дрожали. Он опустился на колени, и его вырвало снова. Желудок скукожился и мучительно потребовал пищи.

Неподалёку нарисовалась квазибарра, снова по-идиотски вытаращилась. Любопытно ей, как его тут выворачивает!

– Иди сюда, кис-кис-кис. – Терис пытался вспомнить, какими словами приманивают птиц. Да и, собственно, приманивают ли? Птицы не живут с людьми, они же не кошки и не вомбаты. – Кис-кис… о, цыпа! Цып-цып.

Он вытянул руку и медленно пошёл к квазибарре. Та замерла, наклонив голову и поглядывая ярким глазом, встряхнулась, перья на спине распушились фонтанчиком.

«Она всё время шевелит ими, – некстати затесавшаяся мысль крутилась в голове. – Это неопасно». От голода и мерзкой воды мутило.

Квазибарра стояла неподвижно, распушив перья на горле, и пальцы Териса задрожали. Нужно быть решительным и жёстким, от того, придушит он птицу или нет, зависело его выживание на этой бесплодной кучке камней. Лишь бы дождаться спасателей.

Солнце пригревало затылок и играло малиновым бликом в круглом прозрачном глазу квазибарры.

Рывок! Пальцы ухватились за податливые перья, спружинили, и следующее, что Терис увидел, был лаково блеснувший серый клюв.

Тюк! – клюв долбанул по лбу, на изнанке век заискрило. Терис обнаружил себя стоящим на четвереньках, лоб пульсировал болью.

– Ах ты, тварь! – заорал он, ухватил камень побольше и швырнул в удаляющуюся птицу – Тва-а-арь! – выл техник, понимая, что птица гораздо сильнее и ловчее его, а ещё, оказывается, неплохо вооружена.

Терис взрыкнул и поковылял к бесполезному лифтовому модулю. Он тихо рыдал: и это было так просто, ведь никто – никто! – не видел его слёз.

Чёрт побери, похоже, он – единственное разумное существо на парсеки вокруг. Не надо себе врать, спасатели не прилетят. Проще лечь и сдохнуть на горячих острых камнях.

Он бил и бил булыжником, смял замок ремонтной панели, толкнул консоль, и она выехала наружу, мерцая шинами и коммутаторами.

Руки дрожали. Терис посмотрел на окровавленные пальцы, на обломанные ногти и разводы грязи на ладонях. Нужно сосредоточиться и не повредить тонкую схему, инструментов-то нет…

Аварийного источника хватило на то, чтобы запустить все четыре привода, а разбалансировал их Терис «на глаз». Не важно, какова дельта, главное – вызвать «биение» на холостом ходу. Неприятный, болезненно-прерывистый рык машины, которая пыталась справиться с нагрузкой, заполнил воздух. Терис убрался подальше, когда модуль начал вибрировать.

Облако каменной пыли окутывало лифт в том месте, где он входил в насыпь – камешки подскакивали и дрожали. Модуль «всплывал».

Двигатель взвыл, захлебнулся и затих, но Терису хватило сделанного.

Обломок двухгигатонного космического грузовика торчал теперь почти вертикально, покосившись. Облака каменной пыли оседали. Тёмная дыра выломанной крыши кабинки зияла пустотой: щебень высыпался оттуда при вибрации.

«Там никого нет», – сказал себе Терис, опустил ноги и ввалился внутрь.

Пол кабины наклонился под углом градусов в тридцать, мёртвое тело Френа перекатилось и лежало поверх остатков щебня. Терис видел его измятую на спине куртку, серые от пыли волосы и радовался, что не видит лица. Френа, скорее всего, убило жидким гелием, когда лопнули гелиепроводы катушек при аварии.

Терис быстро нашел сумку с инструментами и полез выше.

Вместе с лифтовым модулем из корабля вырвало кусок отсека для отдыха, там был рециклер и мягкие бежевые диванчики.

От диванчиков ничего не осталось. Весь пластик, экраны, напольное покрытие выгорели, остались лишь покорёженные стальные каркасы сидений. А чёртов рециклер не пострадал!

Через несколько минут Терис получил первые глотки тёплой, чуть газированной воды и почувствовал себя счастливым. Он пил из гибкой трубки распотрошённого гидроагрегата и радовался.

– Цып-цып-цып, – сказал он квазибарре.

Птица отиралась возле модуля и смотрела любопытными малиновыми глазами. Терис глянул на зажатый в руке уцелевший в капсуле рециклера чайник, с которым собрался идти за горькой водой для переработки, почесал в затылке и юркнул обратно в модуль. Вынырнул.

– Цыпа, иди сюда, – техник шёл осторожно, всё время удерживая в поле зрения массивный серый клюв квазибарры. В протянутом вперёд прозрачном чайнике бултыхалась тепловатая, чуть газированная вода.

Птица вытянула шею, трепещущие синие перья замерли.

Терис смотрел, как она пьёт, опустив клюв в чайник, и не мог заставить себя схватить её. Не потому что лоб болел от удара – нелепая животина с синими перьями оказалась единственным живым существом, которое будет рядом с ним, Терисом, пока он не умрёт. Сомнений нет: никто не прилетит! Даже если головная контора организует расследование, пока дело дойдёт до обломков, пройдут года.

Птица пила воду, перья на её шее трепетали. Терис понял, что присматривается к этим ритмичным движениям. Они напомнили мигание индикаторов на ремонтной панели. Каждый огонёк нёс информацию о рабочем канале…

Квазибарра вскинулась, глянула на Териса бессмысленными круглыми глазами и потопала прочь…

Терис вытер пот со лба. Треугольный кусок обшивки кабины, которым он копал яму в щебне, скрипнул об особо крупный камень. Яма не получалась. Терис глотнул ещё воды и снова попытался грести осыпающийся склон. Плечи ломило, пот намочил пояс комбинезона. Футболку Терис предусмотрительно стянул, и та выделялась ярким красным пятном на унылой серости плоского ландшафта.

Квазибарры Терис с утра не видел, но не переживал. Птице нужно пропитание, а с её манерой тюкать по голове мерзким клювом переживать следовало за местную фауну, если таковую серый мир всё же породил.

Сегодня Терис решил избавиться от пованивающего тела Френа. Первая мысль – отволочь труп к морю, породила брезгливость помывки в одной «ванне». Нужно похоронить напарника. Вот только яма копаться не желала.

Он выпрямился, тяжело дыша, нахмурил брови, ухватился за штанины бывшего коллеги и поволок его в отрытое углубление. Тяжелое тело Френа застыло, как сгусток пластика. Мелкие камешки осыпались вслед за негнущимся трупом. Терис замешкался, думая оставить себе куртку товарища, – хоть бы и подкладывать под голову вместо подушки, – но сообразил, что придётся отрезать Френу руки. Он отмёл эту мысль, а вот маленький анализатор из нагрудного кармана забрал. Свой он потерял ещё при аварии, а поскольку у изъятого компьютера были почти полные аккумуляторы и пристойный интерфейс, Терис рассчитывал обнаружить в нём пару игр или хотя бы книг.

Заниматься выживанием без передышки слишком утомительно.

Камни образовали холм над упокоившимся Френом, светило опустилось к горизонту: короткий день закончился.

Рядом с изломанной могильным холмиком тенью Териса выросла ещё одна.

Квазибарра явилась внезапно – посмотрела на техника, встряхнулась.

Техник снова увидел загадочный ритм горловых перьев и по привычке направил на птицу анализатор. Квазибарра замерла на мгновение, и Терис едва успел отдёрнуть мини-компьютер от удара клювом. Коварная животина рассматривала предмет посаженными рядом глазами. Только сейчас Терис вспомнил, что у птиц они должны быть по сторонам головы, у этой же клювастая… морда?.. образовывала подобие лица.

– Пить хочешь? – выпалил он и оглянулся на пустой чайник. Квазибарра перевела взгляд на сосуд, перья взволновались сильнее.

Терис подхватил чайник и, опасливо озираясь на птицу, поковылял к модулю. Тело болело, а ладони, казалось, никогда не разожмутся: ссохшаяся корка из крови и лимфы вперемежку с грязью тянула кожу и терзала ссадины под собой.

И всё же надо дать пернатому созданию воды.

– Где ты пропадала? – спросил Терис у квазибарры. Странно же, птица действительно куда-то исчезает, а потом является.

Существо пило, прикрыв малиновые глаза, и выглядело сытым – по крайней мере, в смысле энергичности квазибарра была такой же, как и в день знакомства. А вдруг она нашла источник пищи?

Желудок буркнул, и Терис потёр живот. До темноты примерно час.

– Хорошая птичка, – сказал он и решил не спускать глаз с квазибарры. Узнать, куда она ходит. Анализатор пискнул, требуя новых данных, и Терис снова направил его на птичью шею. Квазибарра, ясное дело, ничего не ответила.

Терис поднялся с жёстких камней: тело ныло. Стараясь не спугнуть удаляющуюся птицу, неловко оскальзываясь, он поковылял за ней.

Квазибарра маячила впереди – длинные голенастые ноги, казалось, переплетались, когда она рыскала из стороны в сторону, крутила головой, а потом… исчезла.

Терис потёр глаза. Где она? Спрыгнула в какую-то яму?

Он прибавил ходу. Но нет, однообразная насыпь, украшенная перекрученными листами металла, не хвастала особенностями рельефа.

Может, сумерки сыграли дурную шутку?

Терис заморгал, вздохнул и поплёлся обратно к модулю. Живот болел: минеральная вода не могла насытить. Сколько он так протянет?

Чтобы подать сигнал бедствия, нужен мощный передатчик, способный испустить сигнал, который выйдет за пределы атмосферы этой чёртовой планеты… А мощности-то и нет. Крох заряда в рециклере и анализаторе не хватит на такое, и Терис собирался их беречь. Он ткнул во всплывшее оповещение и от удивления чуть не уронил компьютер.

Машинка старательно обработала загруженную информацию и выдала результат: первые смысловые значения комбинаций из перьев!

Териса залихорадило: открытие века, сделанное им, техником обыкновенного космического грузовика, грозило умереть вместе со своим незадачливым открывателем.

В следующие дни Терис, как маньяк, преследовал птицу, приманивал её, щёлкал пальцами, свистел, наблюдал за реакцией и записывал, записывал…

Деятельность отвлекала от мыслей о еде, и техник уже не помышлял о поимке квазибарры для пропитания. Тем более птица совершенно загадочным образом умела пропадать.

– Нужно оставить послание людям, – пробормотал Терис, оглядывая своё нехитрое хозяйство. – Нацарапать на стенке лифта? – он невесело усмехнулся. Лучше снаружи выложить камнями какой-нибудь знак. Например, сверкающими на солнце кусками металла, они будут заметнее с орбиты.

Терис подёргал обгоревшие металлические остовы диванчиков – ему пригодится лом. Из-под обугленных остатков пластика выпала разорванная упаковка крекеров!

Дрожащими пальцами Терис сорвал покрытие и подобрал каждую крошку. Он ползал и ощупывал каждый сантиметр, каждую щель расслоившегося пола. Всю добычу сложил кучкой – совсем небольшой, в пару горстей – и поделил на части. Он старательно не думал о том, что кучка задаёт некоторый отсчёт жизни, жил моментом, в котором у него была еда.

Размоченная в воде порция ухнула в желудок незаметно. И даже некоторая затхлость обгоревшего печенья не притупила желания наброситься и съесть всё.

Усталость навалилась на Териса. Он выбрался из модуля и пошёл прочь. Подальше от соблазна. Слёзы катились по чумазому лицу. Квазибарры нигде не было видно.

«Снова испарилась», – подумал техник и привалился к торчащему из гравия куску корабельной обшивки. Обломок изгибался, как огромный древесный лист, нависал над головой, и Терис почувствовал, что это почти уютно, закрыл глаза…

В лицо светило рассветное солнце. Выбранное для ночёвки место оказалось неудачным. Над мерцающим морем-озером клубился тонкий туман, две птичьи фигуры рыскали по берегу, их голенастые ноги заплетались.

Две?!

Терис вскочил, рванулся, ударился макушкой о нависающий край обшивки.

Сомнений не было. Две квазибарры!

Он бежал, оскальзываясь на камнях, видел, что синие клювастые лица повернулись к нему, бессмысленные глаза следили за неуклюжим человеком, – но не мог остановиться.

Откуда здесь ещё одна птица?!

Пятка скользнула – взмахнув руками, Терис хлопнулся на спину и взвыл от боли. Перекатился, поднялся и поискал глазами квазибарр. Одна, наклонив голову, по-прежнему глядела на барахтающегося техника, а вторая… Вторая исчезла.

– А-а-а-а-а! – заорал Терис.

Он почувствовал, что сходит с ума, ощутил дикую животную злость: на эту идиотскую планету, на тупых синих кур с их дурацкими перьями, на персонал корабля, который умудрился взорваться, и на себя. На всю свою глупую пустую жизнь, в которой он ничего не совершил и не совершит, потому что не будет никакого «завтра», на которое всегда откладываешь Настоящие Дела. И только катастрофа дала нечто необыкновенное…

Язык квазибарр. Может, о Терисе будут говорить, когда его не станет.

Техник достал из кармана анализатор, исцарапанные, ободранные пальцы зависли над панелью.

«Кто ты?» – набрал он, и на экране появились пляшущие и переплетающиеся чёрточки. Повтор, ещё раз повтор. Терис ткнул прибором в глаза квазибарре.

– Кто ты? – голос дрожал. – Ты же умеешь говорить, я знаю.

Птица смотрела на человека с компьютером, её перья лежали спокойно. Потом повернулась и потопала прочь.

Металлический лом скрипел и гнулся, и Терис решил, что ошибся: этот кусок слишком большой, слишком сильно засыпан камешками. Он выпрямился и отбросил лом. Плечи болели, руки дрожали. Без еды он слабеет.

Терис посмотрел на высокое светило и вытер ладонью лоб.

Если отгрести в сторону щебень со склона, то обломок корабля может съехать вниз, к пляжу, где техник выкладывал из космического мусора огромную стрелку. Он сначала думал выложить хрестоматийное SOS., но понял, что умрёт раньше. Потому решил ограничиться стрелкой, недвусмысленно указывающей на место падения лифтового модуля.

Терис натянул на ладони демонтированные от рваного скафандра перчатки и принялся рыть. Жёсткие бронированные пальцы клацали о камни, пневмоусилители выбрасывали их с силой. Шурх-шурх… Терис откинулся и оценивающе поглядел на нависшую громадину. Достаточно небольшого толчка.

Он обошёл обломок по склону выше и пнул его. Покатились камешки. Внизу мерцала солнечными зайчиками жемчужно-синяя гладь водоёма.

– Ну, ещё немного. – Терис влез на обломок и попрыгал.

Далеко, на пляже, квазибарра бродила по мелководью, ещё одна стояла, поджав ногу.

– Сто-о-ой! – заорал Терис и спрыгнул.

Поздно!

Набирая скорость, окутанная оглушительным шорохом камней и клубами серой пыли, часть стальной капсулы поползла на птиц.

Терис не успел ничего подумать, помчался вниз по осыпающемуся склону – быстрее собственных ног, лёгкие рвались от ветра – мимо грузно сползающего обломка, под него. Оттолкнул растрёпанные комки перьев в сторону, а сам увернуться не успел – упёрся ладонями в хрустнувших перчатках в неотвратимо надвигающуюся махину и ощутил, как предательски скользят ноги по мокрой гальке… Сто-о-оп!

Терис не мог надышаться. Волны били в грудь, плескали о тускло поблескивающий кусок капсулы, которую он так легкомысленно вывернул из склона. Терис стянул покалеченную, бесполезную теперь перчатку, зачерпнул воды и протёр частично омытый волной бок устройства. Нанесённые белой краской метки давали ясное представление о том, что именно взрывоопасное перевозилось на «пустом» двухгигатоннике, летящем от Ароруса к Сибеле.

Терис отдёрнул руку и побрёл по мелководью к берегу, где на него уставились пять квазибарр с малиновыми бессмысленными глазами.

Он достал из кармана анализатор, поглядел на экран и неуклюже скрестил грязные, дрожащие, но уверенные пальцы.

«Привет», – посигналил ближайшей птице.

«Стручок на клюве! – затрепетали синие перья. – Оно разговаривает!»

Двадцать три дня спустя

В студии, залитой софитами, зрителей не было, но миллиарды людей смотрели передачу, затаив дыхание.

Сначала камера высветила капитана корвета «Дважды необратимый» с огромной игрушкой в руках – меховой курицей, что ли? Лицо капитана посинело от непривычного, сжимавшего шею воротничка парадной рубашки.

– Что вы почувствовали, когда обнаружили это в космосе? – спросил юркий и несколько развязный хост[1] – ведущий полуночного шоу.

– Ну… я… до сих пор не верю, – просипел капитан. Он расстегнул душившую пуговицу. Миллиарды зрителей сочувственно хмыкнули.

На экране замелькало видео, которое капитан корвета снял, когда уверился, что происходящее в космосе не розыгрыш вахтенного и не мусор.

– Наш сегодняшний гость, Терис Баартеда, стал героем недели. Он не только выжил на необитаемой планете при помощи подручных средств, но и стал свидетелем по делу о незаконной перевозке опасной контрабанды. Скандал в Высоком Парламенте Сибелы неизбежен, но главное, – хост словно захлебнулся собственными словами, – главное!.. – Камеры переключились на всё ещё лоснящегося аэропластырями, но чистого и выбритого Териса.

– Квазибарры, – небрежно кивнул герой передачи.

– Да, квазибарры! – подхватил хост. – Они ведь разумны, верно, Терис? – ведущий подпустил нотку игривой фамильярности. – Почему же за годы использования этих синих птиц для навигации никто не определил, что они разумны?

– Это ещё вопрос, кто кого использовал, – буркнул Терис. – Когда айсёрферы катаются на льдинах, разве они чувствуют себя использованными? Квазибарры прекрасно перемещаются в пространстве и без кораблей. Как они меня транспортировали без скафандра – не скажу, нам ещё предстоит узнать, каким образом они путешествуют. Наши звездолёты для них – как попутные айсберги.

– Так айсберги же – природные образования, – встрял освоившийся капитан корвета, – а корабли построены людьми.

– В мире много сложных природных конструкций, – заметил Терис. – Те же ульи, например, или гнёзда крокависов с Ароруса. Вы видели их когда-нибудь? В них жить можно.

– Так ты хочешь сказать, что квазибарры считают нас не разумнее пчёл или этих… крокависов? – хост изо всех сил старался быть в теме.

– Совершенно верно, – улыбнулся Терис. – Чтобы показать им, что я разумный, мне пришлось «научиться говорить». Видишь ли, квазибарры считают признаком разумности две вещи. Первая – умение общаться. Тут мне помог компьютер, хотя изображений на экране птицы не понимают.

– Хм… а вторая? – полюбопытствовал ведущий. – Умение абстрагировать, обобщать – это?

– Умение дружить, – рассмеялся Терис. – Способность к бескорыстной помощи оказалась главным критерием, по которому мы и квазибарры больше не одни во вселенной.

С тихим хлопком из-за кресла хоста появилось синее птичье лицо с малиновыми глазами:

– Стручок на клюве!

Голос машинки-переводчика пояснил: «Непереводимая квазибаррская идиома».

– А я ведь тебя сразу съесть хотел, – кивнул другу Терис.

Испытание

Адаши крался по предрассветному лесу. Бесшумной тенью скользил между тёмных стволов. Нырял под раскидистые ветви, не тревожа тёмную густую хвою. Вдыхал запахи: вязкой смолой пахло от вековых деревьев, пряный аромат кружил над цветущими венчиками чабреницы, терпкой горечью тянул лист рановника.

Всего час остался, чтоб найти Оленя-с-белым-пятном. Адаши знал, что найдёт – не может не найти! Сердце билось гулко, а в глубине груди, там, где спит вторая душа, прятался крошечный комок тревоги: а вдруг не найдётся Олень? Придётся Адаши ещё год провести в мальчишках!

Всего на удар сердца отвлёкся Адаши, представляя, как будут потешаться старшие братья и сероглазая Айлика, – и вот стоит на поляне в трёх шагах Олень-с-белым-пятном. Свершилось!

Адаши не удержал счастливую улыбку: вышел из Невидимой чащи покровитель племен, счёл достойным. Нужно только подойти к нему, не спугнув дивного зверя, и дотронуться до Белого-пятна. Тотчас проявятся на коже причудливые узоры, увидев которые каждый поймёт: не мальчик перед ним – мужчина.

А и пятно-то посредине широкой груди могучего Оленя – хороший знак!

Олень повернул голову, норовя ухватить мягкими губами листок рановника, и Адаши с изумлением увидал пятно на лбу.

Пятна на Олене в ночь посвящения появляются не просто так, а со значением. Голова, где бодрствует первая душа: тут пятно сулит славу и большое дело в будущем. Грудь, где спит вторая душа: здесь пятно обещает посвящённому успех в делах, счастье и удачу. А уж два пятна – это точно к великим свершениям!

Адаши мягко двинулся к Оленю. Не шёл – плыл над сонной травой и голубыми цветками чабреницы. Плавно огибал кусты рановника. Глаз не сводил с Оленя. Уже руки протянул – коснуться пятен, как вдруг дивный зверь-покровитель вскинул голову, прянул ушами, рванул в сторону и исчез.

– А-а-аха-а-а! – закричал кто-то в кустах на той стороне поляны.

Дерзкий, яростный крик, полный весёлого торжества, обозлил Адаши донельзя. Парень кинулся в кусты, навстречу выломился чужак из рода Лисов в пёстрой кожаной жилетке, какие носили парни в их краях, и кожаных штанах, почти таких же, как на самом Адаши. Лис был рыжим и довольным. Впрочем, улыбка исчезла с его лица, едва он увидел Адаши в ритуальном уборе из лебединых перьев и вышитой по вороту рубахе.

– Ты что тут забыл, птенчик? – фыркнул Лис. – Ступай своей дорогой. Я делом занят.

И махнул рукой, как ребёнку: иди, мол, поиграй.

Адаши не выдержал и кинулся на чужака с кулаками. От злости даже ругаться не смог, хотя племенной речью владел лучше всех в роду.

Лис изумлённо вытаращился на обезумевшего парня, но ударить себя не позволил. Перетёк в сторону, пропуская задиру мимо, ещё и стукнул по затылку. Небольно, но обидно.

Адаши рыкнул и присел, стремясь подсечь Лиса и опрокинуть. Тот легко перепрыгнул через выставленную ногу и проворчал:

– Цэ-та, вот говорили же: дикари тут!

Адаши, позабыв о благоразумии, прыгнул с земли. «Руки-крылья»! Лис, не ожидавший такой быстроты от крепкого, тяжёлого на вид чужака, уклониться не успел. Адаши повалил его и радостно оскалился, намереваясь выбить дурь из непочтительного незнакомца. Глаза у Лиса почернели от злости. Что он собирался сделать, так и осталось загадкой.

Лес потемнел. Земля под драчунами дрогнула. Раз. Другой. Третий. В воздухе остро запахло кровью, железом и грозой. Жуткий пронзительный крик заставил Адаши упасть и скорчиться на земле рядом с противником. Тот тоже зажал уши руками и зажмурился.

Крик прекратился так же неожиданно, как начался. Воздух снова посветлел, наполнился рассветными красками и привычными лесными запахами. Но что-то было не так.

Адаши медленно поднялся, встряхнул головой. С длинных тёмных волос соскользнул помятый ритуальный убор из белых перьев. Адаши бездумно подхватил его, не давая упасть на землю.

Лис, покачивая головой, словно после знатного удара в челюсть, тоже поднимался.

– Чуешь? – спросил он, принюхиваясь.

Адаши втянул воздух носом. Смола, хвоя, цветы… и тонкий запах грозы, железа и крови. Почти неуловимый. Он и не различил бы его, если бы внимательно не принюхивался.

– Что это? – голос у Адаши оказался хриплым, и он прокашлялся.

Чужак покачал головой:

– Не знаю. Надо пойти посмотреть. Что-то случилось.

Адаши бережно свернул убор перьями вниз и спрятал в пустое сорочье гнездо. Чуткие уши уловили далёкие голоса – нечего белыми перьями привлекать внимание.

Глянул на Лиса, прижал палец к губам: молчи, мол. Тот кивнул, тоже прислушиваясь.

Тихо-тихо крались по лесу парни: Адаши тенью перетекал от дерева к дереву, Лис сгустком тумана стелился понизу, меж кустов.

Громче зазвучала незнакомая речь. Трое мужчин переговаривались о чём-то. Один голос был властным и уверенным, а два других звучали почтительно.

Кто-то тронул Адаши за локоть – парень вздрогнул и обернулся. Лис. И как сумел подкрасться так близко?

Лис наклонился и на ухо выдохнул:

– Пойду гляну. Будь здесь.

Адаши хотел ухватить глупца, удержать, но тот глянул хитро и… исчез!

Вот, стало быть, каково одно из умений рода Лисов.

Над всеми духами самый старший – Великий Олень-с-белым-пятном. Он на всей земле племён за порядком следит. У каждого рода свой дух-покровитель. И каждый дух даровал своим детям волшебные умения.

У Лебедей вот «руки-крылья», чтобы быть быстрее, «лебединая песня», чтобы слышали все, – их Адаши уже освоил. А ещё «полёт лебедя», «крепкий клюв», «озёрный танец» – ими ещё предстоит овладеть.

Умения старались другим родам не показывать, но всякое бывало.

Лиса не было долго. Солнце успело подняться выше макушек самых больших деревьев и начать неспешное нисхождение к зениту. Адаши слушал вполуха, как щебечут птицы, цокают белки, шуршат в траве мыши и юркие ящерицы, и всё думал: пора или нет идти за непутёвым Лисом?

Издалека невесомо потянуло костром.

Адаши решил: когда тень от куста рановника станет длиннее на ладонь, он пойдёт за Лисом. Но тень только-только начала расти, как перед носом Адаши появился Лис.

Встряхнулся, скинул со стянутых в длинный хвост рыжих волос приставший листочек и заговорил шёпотом:

– Чужаки поймали Великого Оленя. Тихо ты, тихо! – схватил рванувшегося Адаши за плечо и продолжил:

– Смерти ищешь? Там шаман могучий. Или думаешь, простые охотники сумели Великого Оленя схватить? – Лис насмешливо изогнул бровь, и Адаши устыдился своего порыва.

Тут и правда подумать надо.

– Сколько их?

– Чужой шаман. Два его прислужника и семь… хм-м-м… – Лис задумался, пожал плечами и договорил:

– Семь странных слуг.

– Странных? – удивился Адаши.

– Они будто и не люди: не пахнут человеком, двигаются как неживые, да и вообще, – парень махнул рукой, словно не мог подобрать слов, чтобы описать увиденное.

Взмах кисти Лиса напомнил Адаши, что случилось при их первой встрече. Он нахмурился и мрачно спросил:

– Зачем ты, дубина, орал на Великого Оленя? Не вопил бы так, глядишь, он успел бы уйти в Невидимую чащу.

Лис пожал плечами:

– Тебе не понять. Так нужно было. Посвящение у меня. Эх, если бы не эти чужаки, возвращался бы уже домой!..

– Ты мне посвящение испортил! – стиснул кулаки Адаши.

Лис изумлённо уставился на него, развёл руками и с наигранным удивлением произнёс:

– А у вас посвящения бывают? Ну и ну. Я-то думал: вас священный лебедь в макушку клюнет – и всё, мужчина!

Адаши захотелось врезать по наглой, усыпанной веснушками морде, но он не стал. Вместо этого буркнул:

– Что с тебя возьмёшь? Известно же: у вас, у Лисов, язык мелет, что лисий хвост. Пыли много – толку мало.

Лис фыркнул, но не обиделся. Жаль: хотелось Адаши хоть словом уязвить рыжего наглеца.

– У нас считается, что нужно догнать Великого Оленя. Кто сумел догнать и по боку хлопнуть – а лучше до рога дотронуться – тот и получил посвящение.

Адаши только головой покачал: каких только странных обычаев у соседей ни бывает! Догнать да хлопнуть – никакого почтения к Оленю-с-белым-пятном!

– А что Олень? – вернулся он к разговору.

Лис вздохнул:

– Оленя заперли в большую клеть из железа. Он лежит в углу будто раненый.

Плохо дело, очень плохо!

– Клетка, – продолжал Лис, – на повозке. Видно, хотят увезти Оленя. Но пока развели костёр. Человеческие слуги шаману еду готовят. А те, другие, бродят вокруг поляны и зачем-то рвут траву, кусты, цветы. Тащат всё шаману: тот смотрит да в сторону швыряет. Что ищут – непонятно.

Лис замолчал, вынул из поясного кошеля кусочек вяленого мяса и сунул в рот. Пожевал с задумчивым видом и сказал:

– Ладно, пойду. Я и вернулся только затем, чтоб тебя предупредить. Ступай к своим – расскажешь, что мы тут узнали.

– А ты?

– А я буду спасать Великого Оленя. Не дело его в клетке оставлять.

Адаши возмутился до глубины обеих душ: надо же, этот наглый Лис думает, что он, Адаши, способен бросить Оленя-с-белым-пятном в беде и поручить его спасение какому-то рыжему?!

– Сам иди к своим, – буркнул Адаши.

– Ну, две головы лучше. Хоть вторая и птичья! – Лис усмехнулся, но, кажется, был и правда доволен тем, что не придётся идти одному.

Разных племён дети, а все потомки Великого Оленя-с-белым-пятном. Значит, хоть не родные, но братья.

– Чужой шаман тебя не почуял? – спросил Адаши на ходу.

– Нет. Занят он. Волшбу неведомую творит.

До костра чужаков дошли быстро и скрытно.

Чужой шаман, завернувшись в длинный плащ из неведомого полотна, сидел в двух шагах от костра и всё на клетку поглядывал. Волшбу творил: водил палочкой по штуковине, лежащей на коленях. На носу у шамана блестели диковинные прозрачные кругляши, скреплённые тонкими полосками металла. Кругляши зловеще поблескивали, когда чужой шаман поднимал голову.

Слуги хлопотали вокруг трёх котлов, ловко развешанных над огнём. От котлов пахло непривычно, дразняще.

Странных помощников не было видно, но из лесу с другой стороны от поляны доносился треск ломаемых веток, тяжёлые шаги да недовольные крики потревоженных птиц.

Адаши нашёл взглядом клетку. Большая, чёрная, недобрая. В ней лежал, прикрыв глаза, Олень-с-белым-пятном. От клетки тянуло опасностью, хотелось отвести глаза и тихонько уползти обратно, в лес. Она тревожно мерцала, и наверняка это она пахла железом, кровью и грозой.

Парни устроились с подветренной стороны, чтобы их запахи и голоса не донеслись до чужаков.

– Сначала нужно слуг в лесу найти, – решил Адаши. – Чтоб шамана без помощников оставить. А там посмотрим, что дальше делать.

Адаши и Лис бесшумно утекли в лес и прокрались к слугам. Те оборвали травы вокруг стоянки, поломали ветки кустов и деревьев – словно стадо кабанов прошлось – и отошли глубже в лес.

Вот они, трое из семи. Одетые в тряпьё, выглядели они и вправду странно. Адаши пригляделся и обмер. У слуг железные лица. Железные руки ломают ветки, железные ноги топчут траву.

Один из слуг резко выпрямился, словно натянутая тетива, уронил собранную зелёную охапку и упал наземь. Двое других продолжили рвать цветы и травы, не глядя на собрата.

От костра донёсся недовольный голос. Властный и резкий – шаман. Собиратели развернулись и побрели к хозяину, неуклюже переставляя ноги.

Адаши и Лис выждали немного и осторожно приблизились к неподвижному телу. Блестящий неживой слуга лежал, уставившись невидящими глазами в небо. Адаши тронул его: и правда железный!

Шаман на поляне выругался и принялся кричать на слуг. Те шумно двинулись в лес, но уже не сюда, а дальше, на закат.

Лис дёрнул Адаши за руку, но тот и сам услышал: кто-то идёт. Парни метнулись в сторону и тенями скрылись за деревьями.

К железному слуге вышел один из помощников шамана. Присел на корточки, что-то пробормотал под нос и вынул из сумы на поясе узкий нож. Принялся ковыряться в железном теле и вдруг открыл маленькую дверцу в неподвижной груди.

Парни изумлённо переглянулись.

Чужак сунул пальцы в отверстие, и через три удара сердца железный слуга пошевелился. Человек захлопнул дверцу, буркнул что-то и принялся запирать дверцу дивным узким ножом.

Железный слуга поднялся. Чужак обошёл вокруг него, отдавая команды. Железный послушно приседал, поднимал то одну, то другую ногу, наклонялся и даже тяжело подпрыгивал. В конце концов, чужак удовлетворённо кивнул и ушёл к костру. Железный остался собирать уцелевшие травинки.

Следя, как прыгает, задирает ноги и наклоняется неживой помощник чужаков, Адаши заметил, что его конечности оплетают длинные жилы. Не внутри тела идут, как у людей, а снаружи. Если живому жилы на ногах перебить, он двигаться не сможет, а этот так ли устроен? Эх, сюда бы нож метательный! Но, увы, на посвящение брать с собой оружие нельзя. Адаши скрипнул зубами и глянул на Лиса: вдруг у них не так?

Тронул спутника за локоть, привлекая внимание. Показал пальцем на ногу, затем изобразил, будто кидает в сторону железного невидимый нож. Протянул руку к Лису и пошевелил пальцами: есть?

Лис кивнул, наклонился и вынул из притороченных к голени ножен, спрятанных под кожаными штанами, нож. Вложил в ладонь Адаши.

Тот взвесил нож в руке, усмехнулся. Метать ножи его и братьев учил отец, а ему равных в этом деле во всех племенах нет.

Нож серебряной рыбкой мелькнул в воздухе и врезался точно туда, куда метил Адаши, перерубив толстую жилу на левой ноге. Железный повалился набок.

Лис исчез, и пару вдохов спустя нож возле чужака поднялся в воздух и растаял будто и не было. А Лис вскоре объявился на прежнем месте.

К железному, ругаясь сквозь зубы, уже бежал чужак, который в прошлый раз его чинил. Склонился над пытающимся подняться телом, покачал головой, протянул руку – и железный замер. Увы, Адаши и Лис не увидели, что именно сделал чужак. Вроде только дотронулся до головы железного.

Чужак помчался к своему шаману, что-то крича на ходу.

Адаши и Лис, не сговариваясь, понеслись к другим железным. Надо успеть повредить жилы хотя бы некоторым.

Чужой шаман и его человеческие слуги принялись что-то шумно обсуждать, а Адаши успел ещё дважды удачно метнуть нож Лиса. Ещё двое железных беспомощно забарахтались, не в силах подняться. Так им и надо! Нечего сажать в клетку Великого Оленя!

Остальных железных чужаки призвали к себе. Двое остались стоять у костра, двое других приволокли на поляну обездвиженных собратьев.

Адаши только зубами скрипнул. Если бы тут были его братья, да с ножами – вмиг разделались бы с железяками! Можно их «лебединой песней» призвать, но ведь чужаки тоже услышат. Вдруг уедут? Или – страшно представить даже! – навредить Великому Оленю попытаются?!

Нет, придётся самим разбираться.

Железные окружили поляну с чужаками: сторожат. Адаши и Лис ушли в лес, чтобы посовещаться.

Едва они остановились, рыжий сказал:

– Я «лисьим шагом» подкрадусь к ним и отвлеку. А ты выручай Великого Оленя. Надо эту клетку сломать!

Адаши пробовал спорить, но Лис настоял: мол, отвлечь чужаков он сумеет лучше Лебедя, так что нечего пререкаться.

– Предки нам помогут, – уверенно кивнул Лис.

С тяжёлым сердцем Адаши пошёл следом. Неподалёку от поляны чужаков Лис обернулся и сверкнул зубами:

– Жаль, вас тут не стая – налетели бы, унесли клетку! Ладно, я пойду.

Лис исчез, и из ниоткуда вдруг донёсся его голос:

– Лоони. Так меня зовут. Не забудь.

У Адаши сердце защемило недобрым предчувствием, но он упрямо мотнул головой и тихо-тихо зашагал к поляне.

Злой шаман снова принялся водить палочкой, и Адаши стало страшно: вдруг чужак умеет скрытое видеть? Но нет, давно бы спохватился.

Слуги сидели у костра и пили из крошечных чашечек пахучий взвар из незнакомых трав. Железные стояли по четырём сторонам света.

Лис Лоони со своим заданием справился. Полыхнул синим пламенем чужой костёр: видно, бросил в него невидимка пригоршню сухой чабреницы. Чужаки повскакивали с мест, испуганно загомонили.

А потом рядом с костром появился Лис и закружился на месте. Раз! Вокруг него словно рыжее пламя взметнулось. Два! Лоони будто вырос, раздался в плечах и порос шерстью. Три! Оскалившийся огромный лис кинулся к ближайшему слуге.

Шаман шарахнулся в сторону, закричал.

Адаши ринулся к клетке. Потянул прутья – куда там! Крепкие. Ещё и ударило невидимое по рукам – те онемели, как в ледяной воде.

Он глянул на поляну: чужаки и железные ловили Лиса, а тот прыгал между ними огненной стрелой.

Адаши стиснул зубы и принялся искать слабое место, ощупывая углы и прутья. Должно же оно быть!

Чужая магия противилась. Пальцы немели всё сильнее, двигались всё медленнее. Заныло в голове, в самой глубине, где бодрствует первая душа. А в груди, где спит вторая, поселилась неприятная тяжесть.

Руки и ноги ослабели. Адаши покачнулся, ухватился за клетку – отдёрнул руки: ледяным огнём от кончиков пальцев до локтей ударило. Больно!

В клетке поднял голову Великий Олень. Посмотрел печально. Почудилось Адаши в его взоре: «Уходи, спасайся, сын лебедя! Оставь меня, а не то сам пропадёшь!».

Адаши зарычал: не бывать этому! Не оставит он Великого Оленя!

«Руки-крылья»! Забил в отчаянии по пруту волшебным умением, быстро-быстро.

Что-то дрогнуло в чёрном железе, в глубине чужой ловушки. Отозвалось на магию.

Адаши бросил взгляд на Великого Оленя: выручу, не оставлю! Из поколения в поколение защищали духи-покровители своих детей. Видно, время приходит людям защитить своих предков. Духи – они не затем, чтобы их в клетки сажать.

Покосился на поляну и еле сдержался, чтоб не закричать. Лоони без чувств лежал на земле, а чужаки сноровисто вязали его, сердито переговариваясь.

«Руки-крылья»!

Адаши со всей мочи принялся колотить облюбованный прут. Быстро-быстро, родовой магией: раз человеческих сил не хватило, может, умение выручит?

Ребра ладоней разбил в кровь. Замерзшие руки боль чувствовали много сильнее, но надо терпеть. Эх, не быстрота тут нужна – сила!

«Крепкий клюв»!

Он стиснул зубы и обеими душами призвал Лебедя. Подсоби, предок!

Адаши видел, как это умение использовали дед, отец и самый старший из братьев. Ладони вместе, пальцы клином, сжать крепко – и бей!

Говорят, иные могучего бизона валили насмерть.

Адаши ударил – целый вдох ничего не происходило, а затем прут перед молодым лебедем и два – нет, четыре, шесть! – соседних пошли трещинами и осыпались чёрной пылью.

Пальцы отозвались лютой болью, словно он сломал их все разом. Но это неважно.

Зловещее мерцание клетки погасло, и Великий Олень поднялся на ноги. Чужая магия перестала сковывать его. Тряхнул ветвистыми рогами и одним прыжком выскочил на свободу. Едва его копыта коснулись земли, Великий Олень вырос вчетверо.

Чужаки загомонили, когда увидели, что пленник вырвался и собирается мстить. Чужой шаман вскинул руку, веля железным напасть на Великого Оленя, но тот поднялся на дыбы и раскидал их, словно соломенных кукол.

Чужаки испуганно сгрудились, а Великий Олень, нацелив мощные рога, медленно, шаг за шагом, теснил их прочь с поляны.

Ещё можно в пять шагов добежать до Великого Оленя, дотронуться до Белого-пятна на лбу и завершить сегодняшний ритуал.

Но в семи шагах в другую сторону лежит Лоони. Кто знает, что учинили с ним чужаки?

И что же, ещё год из-за глупого Лиса в мальчишках ходить?! Ох и будут насмешничать старшие братья! Ох и будет смеяться Айлика!

Адаши сделал шаг к Оленю, потом топнул в сердцах и побежал к Лоони.

Связанный Лис молчал и не двигался. Адаши похолодел и принялся ощупывать рыжего. К счастью, Лоони был цел, только на затылке набухала здоровенная шишка, да алели полосы на рассаженных верёвкой запястьях.

Адаши приподнял неподвижное тело, морщась от боли в поврежденных пальцах, и потащил в чащу. Забрался подальше, опустил Лиса на траву, а сам сполз по стволу, обессилев. Всё болит: голова, грудь, руки с окровавленными пальцами, даже ноги. Но отдыхать некогда. Вздохнул, прикрыл глаза – и поплыла над лесом «лебединая песня», призывая братьев на подмогу.

Едва Адаши замолчал, из-за дерева вышел Великий Олень. Подошёл совсем близко, дохнул в лицо лежащему Лоони, и тот зашевелился, открыл глаза и заулыбался, что-то шепча на родовом наречии.

Адаши протянул руку и коснулся Белого-пятна на груди. Вмиг зазмеились по рукам ритуальные узоры – прошёл посвящение, хоть и кончилась уже ритуальная ночь.

Боль ушла, а силы появились. Хорошо!

Лоони приподнялся и коснулся лбом пятна на лбу Великого Оленя.

– А те люди, ты их прогнал? Зачем они приходили? – негромко спросил Адаши.

Олень поднял голову, посмотрел в глаза сыну лебедя – и перед глазами Адаши пронеслись видения.

Огромный посёлок с гигантскими домами-муравейниками из камня, а посреди – совсем уж невозможный дом, в котором в большущих комнатах стоят невообразимые фигуры: змея-великан с головой петуха, прекрасная женщина сверху и чешуйчатая рыбина снизу, дивный конь с рогом во лбу…

Шаман и его слуги явились, чтобы изловить на землях Племён диковинных птиц и животных, отыскать редкие цветы и травы. Думал шаман большую награду у себя в посёлке получить. Да ни с чем вернётся.

Великий Олень кивнул, отступил на шаг и исчез, скрывшись в Невидимой чаще.

Адаши покосился на ритуальные рисунки, проступившие на руках Лиса, и только тут сообразил, что нужно снять верёвку, в кровь стянувшую запястья Лоони. Нож остался на поляне, так что пришлось разматывать тугие узлы испачканными пальцами. Расколотые ногти и разбитые подушечки пальцев заросли – спасибо Великому Оленю! – и только подсохшие кровавые пятна напоминали о том, что случилось совсем недавно.

Лоони молча смотрел, как Лебедь распутывает верёвку, а когда тот закончил, усмехнулся и спросил:

– Тебя звать-то как, братец?

Адаши удивлённо глянул на Лиса. Тот дёрнул за свисающий конец веревку, которую Адаши всё ещё держал в руках. И верно! Смешалась кровь, пролитая в общей битве, – пусть не в бою, но ведь смешалась! А значит, как предки заповедовали, быть им теперь побратимами.

– Адаши.

И протянул руку новому другу.

Новичок

Я сижу на открытой веранде и жду, когда заварится чай. Солнечные блики на стеклянной посуде слепят глаза, отражаются на дощатых стенах. Белые хлопковые шторы, закрепленные у оснований деревянных балок, колышутся от тёплого ветра. Движения лёгкой ткани похожи на чувственный танец. Где-то поёт птица, её трель звучит переливами, будто родничок прокладывает путь по порожкам, изгибам лесной земли.

Я налил чай в кружку, отхлебнул и посмотрел в сад. От ворот к дому шла жена Ольга, она оживлённо разговаривала с журналистом – Марком Покровским, за ними следовала съёмочная команда. Я задумался: «Марку лет двадцать пять-двадцать шесть, а он уже миллионер. Журналист, блогер, звезда Ютуба. Делает интервью с известными персонами, кормит народ разговорами. Деньги из воздуха, деньги через общение. Впрочем, я тоже зарабатываю голосом, но первый миллион на моем счету появился в тридцать три. Двенадцать лет прошло».

– Добрый день, – Марк подошёл и протянул руку. – Очень рад с вами познакомиться.

Я сидя протянул руку в ответ. Ему пришлось слегка наклониться, чтобы ответить рукопожатием.

– Присаживайтесь, – указал на свободный стул. – Жена заварила отличный чай.

– Мои операторы – Виктор и Саша, – представил он команду. – Хороший естественный свет, давайте снимать здесь. Кстати, можно на «ты»? Мы же не для Госкино снимаем.

– Не буду вам мешать, – сказала Ольга, улыбнулась то ли мне, то ли всем нам и зашла в дом.

Пока расставляли оборудование, пока Марк давал последние указания, с какого ракурса снимать, я оценивал про себя степень откровенности, которую могу себе позволить. Нужно ли им рассказывать всё?

– Мы готовы. Начнём?

Я взмахнул рукой – давайте. Марк посмотрел в глазок видеокамеры.

– Привет! – он отсалютовал левой рукой. – Сегодня я в гостях у Ростислава Козырева. Его голосом говорят персонажи «Вселенной»: Харпер, доктор Роу, президент Доусон, Рокетмен из «Прыжка в бездну» и десятки других героев.

Марк общается с камерой так, будто в глазке линзы видит каждого подписчика из своей многомиллионной аудитории.

– Его голос знают все, но немногие знают, как выглядит самый популярный актёр дубляжа. Ростислав, – журналист обратился ко мне, – твое владение голосом феноменально. Невероятные звукоподражания, переходы от высоких к низким регистрам, голосовые импровизации, речитативы, распевки. А имитация звуков техники или пения птиц? Это же нереально! В детстве я обожал доктора Роу. В озвучке ты сумел передать фриковость персонажа. Гнусавость вместе с чудовищным акцентом – ядерная смесь. Она залетает в голову и крутится, крутится в мозгу, – Марк постучал пальцем у виска, – думаешь только о том, чтобы этот голос сейчас не обратился к тебе лично. Ух! Чувак, с твоим голосом что-то не то, в хорошем смысле. Это врождённое или учился?

Я задумался и вспомнил эпизод из детства: мне три года, я с мамой в лесу собираю землянику. Вижу красную ягодку в зелёной листве, но не могу её сорвать, потому что буквально оглушён многозвучием: поют птицы на все лады, свисты и трели, шумит лес, возле уха жужжит комар, чуть дальше гулко летит шмель, под ногами хрустят веточки. Мама спрашивает: «Сынок, хочешь пить?». Я поднимаю голову и смотрю наверх: там сквозь раскачивающиеся кроны деревьев видна синева неба, а музыка птиц будто уносится ввысь.

– Думаю, врождённое, – ответил я Марку. – Слушай, я родился в две тысячи двадцатом году, в разгар эпидемии коронавируса. Отец умер от пневмонии. Мама была беременна мной. Не знаю, возможно, на меня повлиял вирус. Она рассказывала, что в три года я ещё не разговаривал, но хорошо имитировал звуки.

– Интересно, – ответил Марк. – Я читал, что говорили критики, мол, такая манера озвучки будет прикольна год, от силы два. Потом люди устанут. Но прошло – сколько? Двенадцать лет? А ты до сих пор самый востребованный актёр дубляжа. Более того, многие тебе подражают, но им не хватает естественности. У тебя очень пластичный голос. Как живется с таким?

– Нормально, – я пожал плечами. – Когда я начинал заниматься дубляжом, то делал это не ради денег, мне просто хотелось почувствовать себя обычным. Я не ожидал, что моя подача понравится людям.

– Ты сказал, что хотел почувствовать себя обычным, намекаешь на ограниченные возможности? Можешь рассказать, как это произошло?

Я улыбнулся. А ты жук, Марк. Погнался за жареной историей, решил на камеру отодрать коросты с моей уставшей души? Ну нет. Тот день навсегда останется во мне, и я не хочу делить с тобой воспоминания. Я помню его по минутам. Помню, что не заправил кровать, когда уходил из дома, и что ел на завтрак, какая была погода и планы на вечер, помню, что в морозильной камере лежало ведёрко фисташкового мороженого, а в торренте появился новый сезон «На острие ножа». В семнадцать лет я был руфером – безбашенным чуваком, который залезает на самую высокую крышу в городе, принимает нелепую стойку, и фотография, сделанная в этот момент, – доказательство отваги и слабоумия. На скольких крышах я побывал? Пф-ф…

В тот день это был чердак пятиэтажки. Мелочёвка. Мне захотелось фотографию, где я делаю стойку на руках на парапете. Я так и не понял, как это произошло. Может, не удержал равновесие, может, подул ветер в спину, может, в руку вонзилась заноза. Помню, как падал, удар и боль, я почувствовал, как что-то внутри порвалось, и всё, пришла темнота. Неделя в реанимации, перелом позвоночника, повреждение спинного мозга: «Ваш сын жить будет, но ходить больше не сможет. Держитесь!». Приезд домой, реабилитация. Все стадии неизбежного: отчаянье, гнев, депрессия, гнев, пустота, гнев, принятие, и, наконец, с рёвом, с воем от безвыходности пришло смирение. Я никогда не буду ходить. Мне исполнилось восемнадцать. Господи, какая глупость!

Что я мог ответить Марку? Пора позвать на помощь доктора Роу:

– Мдэ. Э-э… видите ли, молодой человек, это был неудачный полёт. Человек, как оказалось, не способен летать. Наше тело не предусмотрено для полёта. Кости слишком тяжелы – раз, отсутствуют крылья – два, строение тела – три. Э-э… Задумка обречена на провал. Медицина бессильна.

Марк улыбнулся. Он одобряюще кивнул и сказал:

– Я оценил иронию. Так, и что было дальше? Тебя выписали из больницы, ты знал, что никогда не встанешь с инвалидного кресла. Решил попробовать себя в озвучке?

Боже, чувак, что ты несёшь? Когда я слушал тебя по Ютубу, казалось, твои вопросы смелые, оригинальные, без тени политкорректности, но сейчас ты работаешь так топорно, что я чувствую испанский стыд. Почему мне стыдно за твою глупость? Ты можешь представить подростка, который беспомощен, который не может самостоятельно принять душ? Квартира которого не заточена для инвалидного кресла: слишком много мебели, слишком мало пространства. Мать за год постарела по твоей вине, и каждый, каждый грёбаный день в её взгляде был вопрос, который я задавал себе ежеминутно: «Зачем?». Думаешь, находясь по уши в яме, мне хотелось импровизировать? Нет, это придет много позже. А тогда хотелось банального – чтобы меня воспринимали обычным человеком. Друзья, конечно, пропали. Кто-то исчез раньше, кто-то позже, но в итоге я остался один. Убегал от реальности в онлайн-игры, потом начал вести стримы. Мне исполнилось двадцать пять. Я неплохо зарабатывал на стримах, обеспечивал себя, заказывал продукты, поддерживал мать. Оплачивал плановые реабилитации: нельзя допускать атрофии мышц, могут отказать внутренние органы, а это прямой путь на кладбище. Несмотря на то, что я ненавидел жизнь, я не готов был с ней расставаться. Потом понял, что нужно что-то менять. Мы разменяли нашу трёшку на две однушки. Жили в одном доме в соседних подъездах. Я, понятно дело, на первом этаже, мама – на седьмом. Я получил, что хотел. И вот когда стал самостоятельным, пришло одиночество.

Я подавил воспоминания и ответил:

– Нет, озвучка пришла позже. Тогда я зарабатывал на стримах. Где-то играл один, где-то вызывал других стримеров на дуэли, подключил монетизацию – обычная практика на Ютубе. Я был мастером в онлайн-играх и зарабатывал, не поднимая жопу с дивана, – усмехнулся и ощутил во рту горечь. Чтобы перебить её, вошел в образ отважного, но глупого капрала Дудла и закончил коронной фразой: – Сейчас я покажу тебе, щенок, кто здесь папочка!

Марк засмеялся. Засмеялись и операторы.

– Я не понимаю, – удивлённо сказал он, – ты говоришь голосами персонажей, которые все как один долбанутые, и это смешно и нелепо, но сам абсолютно серьёзен. А можешь рассказать без шуток, что чувствует человек в твоей ситуации: тебе двадцать пять, ты зарабатываешь деньги, но не можешь ходить. Что труднее всего?

Даже если я расскажу тебе, поймёшь ли? Почувствуешь? Давай поменяемся местами, на, сядь в моё кресло. Я проверял. Редкий человек может высидеть хотя бы минуту. Людям кажется, что они притянут к себе беду, типа, не сиди на углу стола – замуж не выйдешь, не садись в инвалидное кресло – ноги отнимутся. Глупость и провокация. Ноги перестают ходить, когда ломаешь позвоночник.

Чтобы не сойти с ума, я решил получить Новичка. В 2040 году сербы открыли метод создания нового человека – «Нови човек». Никто не удивился бы, если бы это придумали японцы, американцы, китайцы, но сербы поразили мир. «Новый человек», или Новичок – не робот, как считали многие, не клон; это альтернативный человек – настоящие плоть и кровь, выращенные в искусственной среде.

Людей с ограниченными возможностями, не нашедших места в мире, – миллионы. Мы могли быть в обществе, работать, создавать, но вместо этого сидим каждый в своём доме.

– Мда. Э-э-э… Я столкнулся с неразрешимой дилеммой, э-э-э… У меня масса свободного времени на научные изыскания – хорошо, но ежедневная прокрастинация – плохо. Э-э-э… Итак, что мы имеем? Сила противодействует другой силе, в результате получается инерция. Гравитационное притяжение дивана настолько сильно, что тело не может вырваться за его пределы. Э-э-э… – голос доктора Роу мог сгладить острые углы.

Марк кивнул, но не улыбнулся.

– Понятно. Любой человек пробежке в парке предпочтёт лежание на диване. Как ты пришёл в озвучку?

Чего ты от меня ждёшь? Думаешь, я буду, как третьесортная звезда наматывать слёзы на кулак в ток-шоу, рассказывая о личной драме? Нет, чувак. О личном я в своё время рассказал столько, что больше нечего добавить. Когда решаешься на создание Новичка, проходишь сотни тестов. Задача разработчиков создать его таким, чтобы между вами завязалась крепкая дружба. У вас будут одни и те же интересы, увлечения и взгляды на жизнь. Ваши темпераменты будут дополнять друг друга. Когда тело Новичка создано, но его разум, его сознание ещё не сформировались, тебя приглашают в кабинет. В центре установлена криокамера, к ней от компьютера подключена сеть проводов. Располагаешься рядом. Сначала осторожно, стараясь ничего не задеть, но со временем смелеешь настолько, что будешь использовать поверхность криокамеры в качестве обеденного стола. Тебя подключают к датчикам, которые записывают работу мозга, психофизиологические и эмоциональные реакции. Датчики ведут к компьютеру, который передает сигнал Новичку в его колыбель жизни. Ты мать, передающая ребёнку через провод-пуповину свои эмоции: любовь, боль, страх, радость, тоску, надежду. И понеслось: как ты реагируешь на стресс, на радость, что печалит, что вдохновляет, что делает счастливым, чего тебе хочется, какие надежды и мечты? Самая большая ошибка в жизни, самый счастливый день, самое яркое воспоминание, самый запоминающийся сон? Что ты создал – стихи или песню? Что тебя тронуло до слёз? Самая интересная прочитанная книга, просмотренный фильм, увиденная картина? Во что ты веришь, каковы твои принципы? Иногда ответов не требуется, просто чувствуй. Ощущения от сладкой еды, горькой, острой, кислой. Что ты чувствуешь, когда видишь бездомную собаку? А хромую бездомную собаку? Нравится ли тебе оранжевый цвет? Какие эмоции вызывает классическая музыка, рок, церковное пение? Пугает ли звук грома?

С твоей души будто снимают слепок. Отвечая на вопросы, чувствуешь, как твои мысли передаются ему, и, когда вы встретитесь, он будет знать о тебе всё, будет сопереживать и сочувствовать так, будто прожил это сам. Ты поделишься с ним частью свой души, ты причина его явления в мир. Но проходит время, а его не показывают: «Устраняем технические неполадки, ждите». Ты не теряешь надежды и ждёшь, ждёшь. Приезжаешь в лабораторию каждый день как на работу. Вокруг люди, но ты не замечаешь их, ты отчаянно ждёшь свою соломинку спасения, абсолютно уверенный, что узнаешь его из тысячи.

В коридоре на стуле сидит парень, ждёт очереди, слушает музыку через наушники и отбивает ритм ногой. Обычный парень, ровесник. В нём нет ничего особенного: круглое лицо, светлые волосы, карие глаза, таких приглашают в массовку для фона. Стараешься не смотреть на него, чтобы он не посмотрел на тебя, чтобы опять не прочитать в глазах незнакомца удивление, интерес, жалость, неловкость. А потом он снимает один наушник и спрашивает что-то отвлеченное: «Кто круче – Фрэнк Синатра или Рэй Чарльз?» Ты задумываешься: «Они, брат, оба мегастар, как можно сравнивать?» Он задает следующий вопрос: «А кто из Битлов самый крутой? Скажи, что Ринго?». «Ринго? Ты серьезно? Конечно, Леннон». И сам не понимаешь, как тебя втянули в беседу. Он общается с тобой так просто и так легко, не замечая инвалидного кресла, без жалости в глазах или неловкости в голосе. «Борис, – протягивает руку, – можно, Боб. Маму в беременность тянуло на фасоль». И вот тема музыки сменилась литературой, а потом вы перешли на фильмы, снятые по книгам. И тут тебя зовут на тест, вы киваете на прощание друг другу и расходитесь.

В следующий визит в коридоре аншлаг. На стульях будут сидеть пожилые люди, кашлять, вздыхать. Грузные и грустные женщины медленно вразвалочку станут ходить по коридору, будут сновать медсёстры и трещать телефоны. Ты скучаешь в очереди, ругая себя, что не взял книгу, и вдруг увидишь знакомое лицо – Боб. Тот парень, который «кто круче – Синатра или Чарльз?». И опять завяжется разговор. Медсестра скажет, что нужно подождать часа два-три, произошла техническая ошибка. Чтобы не сидеть в коридоре, Боб предложит прогуляться. Ты попытаешься вспомнить, кто и когда в последний раз предлагал тебе прогуляться? А Боб просто выкатит тебя во внутренний дворик, где жизнь: солнце светит, птички поют, волосы треплет тёплый ветер, слышен звук проезжающего трамвая, а Боб тебе рассказывает, как он ездил на Байкал. И каждый раз, слушая его, отвечая или рассказывая о чём-то своем, каждый раз в его взгляде, улыбке, интонации голоса и жестах рук ты будешь чувствовать такую душевную открытость, такую лёгкость и поддержку, что придёт понимание – это он, Новый Человек.

Он ничем не выдаёт себя. У него есть имя, сознание, характер, настроение. Он неотличим от других, но всё же особенный, потому что знает тебя, без части твоей души не было бы его в этом мире. Ты не можешь не симпатизировать ему, более того, кидаешься в общение с той жадностью, которую может понять только человек, отчаявшийся вновь почувствовать себя равным.

Пройдёт много месяцев, прежде чем ты решишься у него спросить: «Ты Новичок?». Он улыбнётся и ответит: «Я думал, ты мой Новичок. А как я, по-твоему, оказался в клинике? Три попытки суицида, жизнь абсурдна, в ней нет смысла. Я искал того, кто меня поймёт». Постой, говоришь сам себе, а кто же тогда мой Новичок, и отправляешь запрос в клинику. Через неделю приходит ответ, вот он, в конверте, но открыть его не решишься. При всей безупречности разработанной технологии остаётся дурацкий человеческий фактор, как ты отреагируешь, если узнаешь, что человек общается с тобой не потому, что ты ему интересен, а потому, что не может иначе, он твоя боль и проекция. И ты делаешь выбор: не хочу знать.

У Боба хороший голос. Чёткий, чистый. Голос диктора. Он классно пародировал звёзд. Мы с ним играли в «Мортал Комбат» и придумали фичу: из-за чего подрался Лю Кан с Саб-Зиро. «Ты сожрал все пельмени? А если я сейчас тебе вломлю?» Мой герой получил удар в голову. «О, это было больно, держи ответочку!» – я провел удушающий захват. «Погодь, папаша!» – его герой вырывается и наносит мне хук: «Не зевай».

Каждый бой проходил как маленькое приключение, минута жизни в другом теле. Боб искренне ценил мой голосовой талант, и ему пришла идея – записывать наши батлы, выкладывать их в интернет. Мой канал выстрелил в первый же месяц. Это было оно – точное попадание в цель. Посыпались лайки, тысячи лайков. Наряду со зрелищностью боя, применением суперударов, была классная озвучка. Первый успех приободрил. Я читал в комментариях похвалу и слова поддержки и впервые за долгое время чувствовал интерес к жизни.

– Ростислав, – Марк помахал рукой возле моего лица, – о чем задумался?

Ох, как глубоко я нырнул!

– Озвучка? Я начал с файтингов. Придумывал несуразный конфликт, раскручивал его до такой степени, что комизм граничил с парадоксом. Людям зашло. Но мне быстро надоело, и я перешел на фильмы. Помнишь «Я сделаю это круче»?

Фильмы. Мы смотрели их каждый вечер, когда Боб приходил ко мне после работы. Я начал узнавать по голосу актёров дубляжа и не понимал, по какому принципу им распределяют роли. Неужели не видна разница между меланхоличным, робким, нерешительным героем Тима Родла и педантичным, суховатым детективом Джона Фама? Неужели этих персонажей должен озвучивать один актёр? Боб предложил переозвучить фильм. Это была молодёжная комедия о трёх подростках, которые угнали тачку мечты и отправились на море – «Я сделаю это круче». Проблема озвучки была в том, что авторы вычистили речь героев, лишив её сленга и молодежного говора, превратив общение дерзких друзей в картонные фразы мальчиков-зайчиков. В эпизоде, когда подросток читает друзьям написанный рэп, актёра на экране аж качает от драйва, и эмоции передаются зрителю. Но дубляж свёл эмоциональность сцены на нет. С таким же успехом школьник мог декларировать стихи у доски. Скучно и невыразительно. Я исправил это. Боб выложил фильм в сеть, и, несмотря на то, что сделан он был едва ли не на коленке, моя версия стала хитом интернета. Никому не приходило в голову переозвучивать фильмы, вышедшие в прокат. То есть делать каверы на песни можно, а делать каверы на фильмы никто не додумался. В какой-то момент фильм с моей озвучкой стал популярнее официального релиза, он набрал четыре миллиона просмотров. Процесс пошёл. Первые два года я озвучивал фильмы без оплаты, работал на голом энтузиазме, но чувствовал, будто положил руку на ручку двери, и стоит её открыть, покажет вход в новый мир. Это произошло – мне стали поступать предложения от студий, и я подписал контракт с заветными шестью нулями.

– О, я помню свои эмоции от «Я сделаю это круче», – сказал Марк. – Было видно, что фильм озвучивает непрофессиональный актер дубляжа, но в озвучке было столько жизни, столько энергии, настроения, она передавала эмоции. Я пересмотрел кино раза три. И когда узнал, что всех персонажей озвучивал ты, у меня отвисла челюсть. Как тебе это удалось? – Марк гнул свою линию, хотел найти ингредиент, гарантирующий успех.

– Как удалось? – я задумался. Вспомнил свою комнату и тоску, которая въелась в стены, мебель, витала в воздухе, буквально давила на плечи. И ответил ему:

– Первые годы – самые тяжёлые. Я часами сидел в тёмной комнате. Мне не хотелось ни-че-го. Я включал музыку, аудиокниги, научные передачи, интервью, юмористические программы – создавал фон, чтобы не свихнуться в тишине. Закрывал глаза и слушал. И знаешь, когда на протяжении года-двух каждый день находишься без движения, из органов чувств работает только слух, постепенно начинаешь слышать больше. Высоту и глубину голоса, интонации, тембр, темп. Некоторые люди говорят быстро, поторапливая самих себя, другие – медленно, неуверенно, подыскивая нужные слова. По голосу я мог рассказать о человеке многое.

Ну вот, сказал даже больше, чем хотел. Вышел из зоны комфорта.

– О-кей, – проговорил блогер, указательным пальцем потирая подбородок. – Ты женат. Как познакомился с женой?

Ольга – по телу разливается теплота. Кажется, что волна доходит до кончиков пальцев на ногах, но это не так, это фантомные ощущения. Знакомству с женой я снова обязан другу. Боб ввёл правило – ежедневные прогулки на воздухе – и не принимал возражений. Мы много гуляли. Он катил мою коляску по паркам, скверам, площадям, возил на набережную, на футбольные матчи. Вначале казалось, что все на меня смотрят, но Боб сказал: «Даже если и так, почему ты должен стесняться? Чем ты хуже остальных? Ты никого не убил и не ограбил, здесь нечему стыдиться! Прости людей за их глупость, за то, что они смотрят на тебя и не видят собственного невежества». Это было тонко. Он вернул мне утраченное чувство уверенности в себе.

Мы стали заходить в кофейни и даже в бары. В один из таких вечеров, когда на улице была зима, мы сидели в тихом кафе. За столом напротив – две девушки. Я постоянно встречался глазами с одной из них – маленькой худенькой брюнеточкой – и отчего-то нервничал. Отводил взгляд, когда она смотрела на меня, и вновь пялился, когда она разговаривала с подругой. Боб внимательно посмотрел на меня, улыбнулся и подошёл к ним. Я не знаю, что он им сказал, но они пересели за наш столик. Так банально завязалось знакомство. Уже потом, спустя месяцы, я спросил у Ольги, почему она выбрала меня, а не его. «Боб классный, но с ним что-то не то. Я чувствую, что не дотягиваю до его уровня, что ли, я чувствую страх разочаровать. Он слишком правильный. Как учитель. С тобой проще, ты ближе. Ты красивый, интересный. С тобой можно не притворяться и не пытаться быть лучше. Я могу сказать: «Вот день сегодня дерьмовый, и начальница моя дерьмо, а еще заело молнию на сапоге, а зарплата только через неделю. Я хочу лежать в кроватке, пить какао, есть зефирки и смотреть сериалы, а вот это всё не хочу». И она начала приходить ко мне. Мы лежали в кроватке, ели зефирки, пили какао и смотрели сериалы. Я комментировал их, а она смеялась. И в эти моменты чувствовал, что тоска, которая за первые годы разрослась на стенах комнаты, начала сохнуть, сжиматься, уступая место чему-то другому.

– Марк, как знакомятся люди? Я понимаю, что для программы было бы эффектно знакомство в духе «я переехал ее таксу своей коляской». Нет, у нас получилось просто, познакомил друг, – тактично ответил я.

Да, просто. Или она примет или откажет. Ольга приняла меня. Потом был долгий период разговоров, она рассказывала о себе, травмах детства, физическом насилии, о комплексах и недостатках. Я раскрывал душу, рассказывая о том дне, и как оказался на дне, о мечтах, планах, будущем. Чем больше мы сближались с Ольгой, тем меньше у меня оставалось потребности в Бобе. Да и он заходил реже, говорил, что много работы, но я всё равно был рад его видеть. Помню, пришла весна, мы вышли на прогулку. Я рассказывал ему про работу – озвучиваю сериал, про планы – может, жениться? Он катил коляску по известному маршруту: до площади Свободы, оттуда вниз, к набережной, потом по прямой, через парк, к моему дому.

– Я рад, что у вас с Ольгой всё хорошо.

– Я тоже.

– Слушай, меня назначили начальником нового филиала в другом городе, придётся переезжать. Я больше не смогу приходить, но мы сможем созваниваться.

В первый момент я ощутил грусть. Не было страха лишиться друга, ведь жизнь моя не пуста, она заполнена работой и Ольгой. Хватает общения с людьми, появились друзья на студии, поступают приглашения на кинопремьеры, вечеринки и пикники. Но всё же я почувствовал грусть оттого, что Боб, так много сделавший для меня, будто остановился и не развивается больше, а я его перерос.

И тут до меня дошло истинное предназначение Нового Человека. Что если его создали, чтобы он накапливал опыт человечества. По капле, по слезинке постигал душу каждого, с кем общался, и своим терпением, вниманием не только помогал выживать в самые тёмные и беспросветные этапы жизни, но и возвращал заплутавшие души на путь, который нужно пройти?

Когда потребность в Новичке отпадает, его перезагружают под другого человека, отчаянно нуждающегося в друге. Частично мой опыт останется в Новичке, как оставался опыт тех, кто был до меня. Вдруг предыдущее явление Боба было к человеку с клинической депрессией, тремя попытками суицида? И он пришёл в этот мир с эхом прошлого опыта, и теперь я вижу, как глуп и слаб человек, не замечающий своего счастья. Способность ходить – само собой разумеющееся, это ли повод для счастья? Да? А теперь рискните сказать это мне, у которого было счастье и который, по своей глупости, профукал его. Что если опыт всех страдающих людей соберётся в одном кластере? Страдание сильнее счастья, страдание дает понимание, внутренний рост, в то время как счастье закрывает глаза шорами. Сможет ли человек встать на ступень, на которой находится он – Новый человек? Да и нужно ли нам это – жить в раю, где ты принимаешь каждого, и каждый принимает тебя?

– Я так тебе благодарен, – сказал я ему.

– И я благодарен тебе, – прозвучало в ответ.

– Ну что, Ростислав, у тебя вкусный чай, красивый дом, прелестная жена. Чувак, ты реально крут. Пример для многих людей с ограниченными возможностями. Что бы ты сказал им на прощание? – Марк заканчивал интервью коронной фразой.

– Может, я скажу банальность, но человек сам решает, кем ему быть – дорогой или верстовым столбом. Если у вас есть руки-ноги, зрение, слух, осязание, крыша над головой, вы счастливее миллионов. Всё зависит от вас, не проживите жизнь впустую.

Оператор махнул рукой, мол, снято. Ольга проводила гостей до ворот. Я смотрел вслед удаляющейся группе и чувствовал усталость. Воспоминания оседали в душе, как ил, поднятый со дна.

– Всё нормально? – спросила Ольга и положила руку мне на плечо. Я взял её в ладонь, притянул к губам и поцеловал.

Да будет свет

Джордж помнил момент, после которого всё пошло кувырком. Жаркий майский полдень, когда в дверь постучали.

Одетая в белый защитный костюм строгая дама спросила про бар «Белая лошадь», куда Джордж заходил три дня назад. У жены – про встречу литературного клуба в доме священника. Уточнила, ходят ли малышки, Моника и Карин, в садик при церкви и, получив в ответ три кивка, махнула бойцам нацгвардии.

И всё. Ни времени на сборы, ни места для вещей. Мони и Кари плакали навзрыд, оставляя кукол. Габриэла шёпотом на испанском спросила – но что знал Джордж? Что мог ответить жене-пуэрториканке? Это сейчас ясно – и то не до конца, – что в стране эпидемия. Мозговой вирус Вернона – так его назвали. Виновный, некто Оливер Вернон, даже извинился по телевизору. Но что с того?

За три недели угасла Габриэла. Карин подавилась языком при очередном приступе эпилепсии ночью. Моника хныкала: «Головка бо-бо!» – и в один день, уже в августе, не проснулась.

Потом не стало санитаров, врачей и военных. В лагере, где в изолированных боксах содержались несколько сотен местных, осталось трое: Джордж, Марк, перепуганный новобранец, и семилетняя Вирджиния, младшая дочка соседей…

Как кончили бесцельный путь Марк и Вирджиния, Джордж предпочитал не вспоминать; только отметил для себя границу штата Юта как начало одинокого перехода к югу страны.

Джордж шёл вдоль пятнадцатой автомагистрали и планировал добраться до океана. Туда он и Габриэла хотели отвезти Кари и Мони. Если держать в уме цель, то идти легче. Однако бывали дни, особенно зимой, когда тело и разум требовали остановиться, свернуться клубком в каком-нибудь доме, в чужой постели, и ждать конца. И Джордж ждал… А через день пустой желудок гнал его в ближайший супермаркет, а оттуда, гружёный консервами, Джордж выдвигался в путь.

Его путешествие в одиночестве закончилось в занесённом песком городке. Привалившись спиной к ступеням домика недалеко от дороги, он наблюдал за стаей стервятников, которые блаженно парили в прожаренном солнцем воздухе. Эти твари всегда найдут, чем поживиться. Удивительно. Джордж ухмыльнулся тяжёлым мыслям.

Глаза закрылись. В жёсткой, как металлическая щётка, рыжей бороде что-то шевелилось. Над ухом жужжала муха, но сил, чтобы смахнуть её, не хватало. Ещё утром Джордж съел последнюю банку фасолевого супа и допил из бутылки воду. Он запланировал набег на местный магазинчик под вечер. Если вечер для него наступит…

Тормошили долго. Джордж понимал это, но никак не получалось разлепить веки, набрякшие от солнца и сухого ветра. Даже когда в опалённое лицо плеснули прохладной водой, а губы сами собой эту воду принялись собирать, он не открыл глаз, боясь спугнуть наваждение; боясь увидеть вместо людей стервятников, которые выпотрошили живот и принялись за глаза и нос.

– Эй, приятель. Если не встанешь, то мы оставим тебя здесь.

Страх пробился в воспалённый горячечным бредом мозг. Джордж замычал, потянул отяжелевшее тело за головой и плечами, даже постарался напрячь ноги. Однако всё равно судорожный рывок окончился грузным падением в пыль. Зато от боли в рассечённой щеке Джордж мгновенно протрезвел.

Их было трое: два парня и девица, похожая на парня. На корточках сидел тот, что постарше, по виду лет на пять старше Джорджа. Двое за его спиной смотрели с тревогой и сжимали в руках самодельные пушки.

– Или ты встаёшь, – заговорил старший, – или мы уходим.

Он говорил с улыбкой, улыбка коснулась его глаз, однако за словами стояла суровая истина. Джордж собрал остатки сил, чтобы упереться локтём, потом коленом и, оттолкнувшись рукой, выпрямиться. В глаза ударил жаркий полуденный свет. Воздух высох.

– У него есть оружие? – спросила девица ломким детским голосом.

– Не похоже, – ответил старший. Он похлопал Джорджа по спине, затем поддержал под локоть, помогая встать.

Джордж захрипел:

– Машина?.. – и указал на кузов фургона, который виднелся за дорожным ограждением.

– Едем на юг, – ответил тот, что держал его под руку. – Подвезём, если тебе по пути.

По пути? Куда? Джордж двигался к западному побережью как к единственной в его голове возможной цели. Если эти ребята едут к границе, то почему бы и не воспользоваться предложением.

– Да, – судорожно кивнул Джордж, выдавив благодарную улыбку.

Джордж проснулся в стылой прохладе бетонного мешка. От накативших во сне воспоминаний, контрастировавших с реальностью, голова пошла кругом. Натянув до ушей колючее одеяло, пахнущее плесенью, Джордж сжался в комок. Нестерпимо ныли колени после вчерашнего обхода, когда он четыре часа ползал вокруг генератора, в сплетеньях труб и проводов. Джордж никогда в жизни не держал в руке ничего сложнее молотка, а ему поручили сварку.

Повернувшись на спину, Джордж уставился в потолок. Прошёл месяц с тех пор, как он дошёл до своего края. Занёс ногу, зажмурился и готовился проститься с остатками мира. Именно в тот момент объявилась бригада Стефана. Ребята в фургоне молочника, запряжённой парой пегих лошадей, подобрали его с памятного крыльца в городке, название которого он не знал или забыл.

С тех пор Джордж жил в бетонной толще Плотины Гувера вместе с тремя десятками людей, имена которых он никак не мог запомнить. Зачем? Ведь рано или поздно, через месяц или год, они сгинут: от болезни или от несчастного случая. Как Габриэла, Моника и Карин, как Марк и Вирджиния и ещё семь миллиардов человек.

В плотном расписании рабочих смен Джордж то и дело вздрагивал, испугавшись того, что стало с миром за пределами плотины. Он опускал руки, а в глазах темнело от безудержных слёз. Каждый раз, заглядывая в зеркало, он видел пустоту и свой иссохший труп, который каким-то чудом ещё двигался и ремонтировал трубы и провода.

– Будто там есть, кому телевизор смотреть, – однажды за обедом буркнул Джордж.

Стефан, старший инженер, жёстко стукнул кулаком по столику.

– Наше дело поддерживать работоспособность плотины и подавать электричество. Даже если там остались сто человек или один единственный, у него будет работать техника, а над головой светить лампа.

Джордж до слова знал моральный устав этого чудика, который, как полоумный воробей, трепыхал крыльями над умершим миром. Гонял в хвост и в гриву парней и девчонок, устраивал выволочки и награждал за успехи дополнительным пайком. На Стефана косились, его боялись, как чумного, как сумасшедшего. Джордж понимал товарищей – таких же, как он сам, выживших бедолаг, которые потеряли всех и себя. «Сброд ходячих трупов» – так он их называл.

– Эй, приятель…

Джордж поднял взгляд, затуманенный слезами. Стефан как по волшебству оказался рядом и сжал его плечо. Под косматыми бровями в складках сероватой кожи темнели карие глаза, наивные и добрые, как у ретривера.

– Слушай, Джордж, тут необходимо проверить линию к Лос-Анджелесу. Налегке. Ездил когда-нибудь верхом?

Джордж помотал головой. Где бы ему на лошадь сесть можно было? Не в зоопарке же.

– Едем после обеда. Заночуем на месте, проверим сеть и вернёмся к следующему ужину.

– Я не электрик, – Джордж пожал плечами.

– Но глаза-то у тебя есть, – парировал Стефан. – Надо хотя бы иногда выбираться отсюда. По крайней мере, пока не наступит зима.

Джордж согласился. Ему не было разницы: сидеть в бетонном мешке или жариться под сентябрьским солнцем. А лошадь… Чем лошадь сложнее велосипеда?

– Был когда-нибудь здесь? – Стефан задал вопрос слишком внезапно, чтобы уловить его суть.

– Что?

Джордж приподнял голову. От жара, от слепящего солнца, от нескончаемой болтовни Стефана нещадно ломило виски.

– В Неваде.

– Не-а, тут слишком жарко, – рассеянно ответил Джордж.

Асфальт утонул в сухих трескучих травах. Ветер перегонял волны опавших листьев. Брошенные, побитые непогодой и людьми автомобили виделись Джорджу памятниками потерянному прошлому. У него был такой же минивэн, серебристый. Правое крыло помяла малышка Карин, промахнувшись детской битой… Да, не стоило играть с девочками в бейсбол на лужайке перед домом.

Не стоило ходить в «Белую лошадь» перед выходными. Не стоило позволять жене посещать глупый литературный клуб, а Мони и Кари запереть в комнате. Тогда… может быть, всё было бы по-другому.

Как «по-другому»? Джордж прерывисто задышал, глаза защипало. Как всё могло сложиться? Они умерли бы в своих постелях – вот и вся разница. Джордж был уверен, что не отправился бы на юг. В руках оказался бы отцовский кольт кобра, а уж как с ним поступить, он разобрался бы.

– Остановимся здесь.

Джордж вынырнул из водоворота страшных мыслей в жар умершего мира. Стефан указывал на разгромленный магазинчик на сгоревшей заправке. При въезде болталась табличка «Бензина нет». Ниже кто-то криво дописал «Здесь ничего нет. Убирайтесь». Краска – жёлтая поверх красной – успела облупиться.

Пока грелись банки с супом и ветчиной, Джордж разминал спину и гулял по округе. В этом магазинчике, где они устроились, давным-давно не было людей. Всё, что можно было унести, унесли. Ни консервов, ни бутылки энергетика, ни чипсов, ни шоколадок, – ничего не осталось.

– Темно… – услышал за спиной Джордж голос Стефана и кивнул. – Не люблю темноту.

Дикая темнота, как в лесу, в горах или в пустыне, куда не добралась цивилизация с проводами и лампочками. Отсюда же цивилизация ушла, оставив на память разбитые магазинчики, брошенные дома и гниющие автомобили. Пройдёт много времени, прежде чем всё это окончательно исчезнет.

– Ничего, – продолжил говорить Стефан, будто сам с собой, – после зимы потянем провода на юг и до западного побережья.

Джордж резко развернулся. Стефан сидел на камне у кромки асфальта, крутил травинку между пальцами и смотрел куда-то в сторону и вверх.

– Думаешь, кто-то там остался? – спросил Джордж с надрывом. Подошёл ближе, запахнул плотнее поношенную куртку и спрятал руки в карманы.

Стефан неопределённо качнул головой:

– Не могло не остаться. Шанс выжить один на семь тысяч… примерно. В Лос-Анджелесе четыре миллиона жителей, и ещё полтора – в Сан-Диего, – в ровном голосе Стефана звучал спокойный оптимизм.

– Зачем? Лос-Анджелес. Сан-Диего… Это города призраки, Стеф! Зачем? Почему ты цепляешься за прошлое? За эту дурацкую идею?

Джордж кричал. Выплёвывал горькую, как полынь, обиду. Весь мир корчится в агонии, а этот чудик сидит на бордюрном камне и фантазирует! Как ребёнок! Как умалишённый!

– Почему? – переспросил Стефан и уставился на Джорджа глазами ретривера с чистым, как слеза ребёнка, непониманием.

Джордж задохнулся от необъяснимого гнева. Боль, глубже всяких ран, выплеснулась наружу. Словно нарыв, жгли язык слова обиды. Горло перехватило, и отчаяние вырвалось криком в высокое небо, усыпанное бисером.

– Зачем? Почему? Всё кончено, пойми уже!

Стефан молчал. Травинка застыла в его руках.

Джордж ждал слов как повод вновь кричать. Вместо этого, встретив молчание, глотал воздух. Боль в груди, будто из вскрытого гнойника, утихала, но не уходила. Ослабев, он плюхнулся на свёрнутое одеяло и схватил горячую банку ветчины. В темноте, подхваченная рыжиной, чернела сутулая спина Стефана. Джордж настороженно поглядывал на него.

Прошло достаточно времени – банка ветчины опустела, – чтобы стыд тронул лихорадочно бьющееся сердце. Сорвался. Стефан ведь ни в чём не виноват: ни в смерти жены и детей, ни в бесцельном существовании Джорджа, ни в пандемии, ни в Конце Света.

– Мы как будто в походе, – внезапно для себя заговорил Джордж, сжал полупустую банку, почувствовав уходящее тепло.

Стефан поднял голову и взглянул с недоумением.

– Как мальчишки, да-да, – ухмыльнулся Джордж. – Отец каждое лето возил меня и моих друзей на неделю в горы. Мы жгли костры и ночевали в палатках. Ели прямо из банок и жарили зефир и хлеб на сучках. Без кабельного, без игрушек… Это было мальчишечье счастье. Я скучал по этим походам после смерти отца. А сейчас… здесь…

– Никогда не любил походы, – в тон заговорил Стефан, хмыкнул. – Грязь и нет телика. Проклятие, а не веселье.

– Мне показалось, наоборот, что ты в восторге от нашего похода.

– Не особо, – Стефан пожал плечами.

Он замолчал и принялся есть суп. Джордж разглядывал остывшую в руках банку – последние крошки цивилизации… Сколько пустых банок он оставил по пути сюда? Сотню, не меньше. Себя он чувствовал такой же пустой банкой, которая, как след ушедших времён, останется гнить на обочине дороги.

Джордж посмотрел на небо. Звёзды… Таких ярких звёзд он никогда в жизни не видел. Даже когда шёл по разваленному миру. Хотя, если подумать, он и не смотрел вверх: только под ноги, чтобы не оступиться, чтобы слёзы капали с носа, а не забегали по шее под воротник.

– Пойдём, – Стефан беззвучно поднялся и кинул банку в костёр.

– Куда?

Стефан уже взбирался на холм за заправкой. В темноте на вялой траве паслись лошади. Стефан бодро прошёл мимо. Холм круто взмывал от дороги, закрывая половину неба.

– Идём-идём, – подбодрил Стефан откуда-то сверху.

– А я думал, ты ненавидишь походы!

– Ха! Это точно, – Стефан тяжело дышал и говорил с хрипотцой. – Но больше я ненавижу твоё нытьё! Ха-ха! Так что будь добр, заткнись и иди.

Холм оказался больше, чем виделось снизу. Костёр, заправка, лошади растворились в темноте, а они шли и шли к вершине, недостижимой, как небо и звёзды. Джордж подумывал взбунтоваться и повернуть, когда Стефан, более плотный кусок мрака в черноте, остановился.

– Пришли? – с надеждой спросил Джордж, чувствуя, как от усталости ломит колени.

– Ну да, – ответил Стефан и уставился вдаль.

Когда Джордж поравнялся с ним, встал плечом к плечу, то увидел… Увидел россыпь звёзд, но не на небе, а внизу. Далеко внизу у основания холма. Крошечные, тщедушные огоньки, не хаотично разбросанные Вселенной, а упорядоченные в квадраты и линии. Внизу перемигивался огнями городок, совсем небольшой: его весь можно было закрыть ладонью.

– Это Боулдер-сити, – сказал Стефан. Указал на горизонт: – Там Лас-Вегас.

Всю жизнь Джордж представлял себе Лас-Вегас городом огней. Сейчас же видел только темноту, ночь.

– Отличный вид, не правда ли? Каждый огонёк – это живая душа. А то и не одна. Они сюда приходят, находят приют. А я и ты, и остальные делаем так, чтобы огни не погасли.

Джордж не мог ни согласиться, пожалуй, это самое чудесное зрелище, которое он видел за последний год.

– Ты, я, мы… все мы видели слишком много смертей и потому разучились ценить жизнь, – продолжил говорить Стефан улыбаясь. – Наша работа, дружище, наша цель – сделать так, чтобы таких городков становилось больше.

Стефан похлопал его по плечу, Джордж кивнул.

– С утра доберёмся до подстанции. Потом домой…

Он не мог оторвать взгляда от рукотворного отражения Млечного Пути. Искусственные звёзды подмигивали ему. Джордж просидел на вершине холма до рассвета, дождался, когда погаснет последний огонёк. Стефан смиренно ждал у подножья с лошадьми.

Обратно они ехали через Боулдер-сити. Навстречу выбежал малыш лет шести. Его красный мяч перелетел через дорогу и угодил под припаркованный автомобиль с лопнувшими покрышками и разбитыми стёклами. Джордж поспешно спрыгнул с коня и, нагнувшись, вытащил мяч. Мальчишка просиял. Брошенное с крыльца «Спасибо, дяденька!» грело душу и сердце. Неумершее сердце, где по-прежнему жили Габриэла, Моника и Карин, Марк и Вирджиния. Ради них он лазал по несколько часов в бетонных тоннелях, латал трубы, срезал и наращивал металлические опоры. Чтобы за пределами их общины оставался свет…

Запах трав

Скакать во весь опор – лететь подобно птице. Раскинешь руки, словно крылья, и, кажется, можешь взмыть высоко-высоко. Туда, где парит орёл, где облака неспешно прогуливаются по голубому небосводу. Ах, почему ты всего лишь кентавр, а не птица?

Скачешь, рассекая широкой грудью кустарники, перепрыгивая овраги. Земля влажная и мягкая после прошедших дождей. Брызги остужают тело, разгорячённое от бега.

Солнце гладит золотистую шкуру. Светлые копыта отбивают оземь ритм сердца. Ветер хлещет в лицо. В уголках скапливаются слёзы. Молодая кровь кипит – ты полон сил. Овраг. Прыжок! Холодная грязь обожгла горячие ноги. Мышцы гудят от напряжения.

Ты видишь ещё овраг: большой, глубокий. Ускоряешься, хоть это и кажется невозможным. В три удара сердца покрываешь расстояние до обрыва. Оттолкнувшись, летишь, раскинув руки, как крылья! Счастье. Бешеный восторг. Время растянулось, медленно-медленно ползёт, словно по сосновому стволу смола. Приземляешься. Задние ноги срываются с края. Вздох! Страх кольнул сердце – на мгновение и не более. Ты отказываешься признаться в этом.

Лес.

Спутанная длинная трава и кривые корни цепляют копыта. Споткнувшись, теряешь равновесие. Приходится сбавить темп, но всё равно скачешь быстро. Мелькают деревья, сливаются в коричнево-зелёное месиво.

Короткий металлический лязг ты едва слышишь. Боль вспышкой проносится по телу. Дыханье вмиг перехватывает, в глазах темнеет. Рухнув на всем скаку, встать не можешь. Правую переднюю ногу словно разом отняли от плеча. Малейшее движение невыносимо.

Приподнимаешься, и… страх сжимает сердце. Капкан? Так глубоко в лесу? Металлические зубья врезались в пясть. Алая кровь струится толчками, кажется, между пластин видишь сломанные кости. Попытка освободиться заканчивается провалом. Тронув обод капкана, едва не теряешь сознание.

Заваливаешься на бок. Тело сводит судорогой. Паника душит. Невозможно! Только не с тобой! Лежишь, плачешь. Бесконечно долго. Зовёшь табун, но напрасно: они далеко. Крик исчезает в кронах деревьев. Незнакомые звуки и запахи обрушиваются на тебя. Страшно и одиноко. И больно. Дико больно!

Если придут люди, убьют, не задумываясь. Они считают кентавров порождением тёмных сил, демонами, приносящими беды. Убивают, едва представится возможность. Может, этот капкан поставили, чтобы поймать кентавра?

Бред! Не веришь. Так же, как не веришь в свою смерть.

Небо медленно окрашивается в алые тона. Размышления сменяются бредом. Волнами накатывает лихорадка. Подступающие сумерки приносят сырость. В лесу разом темнеет и холодает. Никак не можешь унять дрожь. Обнимаешь себя за плечи, подбираешь задние ноги – пытаешься хоть как-то согреться. Дыханье паром срывается с сухих губ.

Тебе кажется, что всё вокруг то замирает, то резко приходит в движение. Чудятся шаги и разговоры. Люди или животные – непонятно. Сознание плывёт. Проваливаешься в дремоту, выныриваешь в стылую темноту, ведомый вспышкой боли. Лежишь смиренный…

Жар, бред, лихорадка – в таком плачевном состоянии он и нашёл тебя.

– Эй! – голос звучит рядом, но при этом ужасно далеко. – Ты жив?

Приоткрываешь глаза, слипшиеся от слёз. Он стоит близко, загораживая малиновое вечернее небо. Силуэт, не более.

– Пить, – шепчешь.

– Вот, держи.

Зубы выбивают дробь, челюсть сводит судорогой. Ты слишком слаб, чтобы поднять голову. Тебе помогают. Живительная влага тонкой струйкой стекает по губам. Цедишь, стараясь не упустить ни капли. Жадно пьёшь – и в результате давишься.

– Не торопись. Не всё сразу, будет только хуже, – обеспокоенный голос совсем рядом. – Больно?

Странный вопрос. Боль… Ты давно уже ничего не чувствуешь. Всё тело – одна сплошная боль. Попытка сказать «да» оканчивается провалом, голос не слушается. Просто киваешь. Он опускается на корточки, смотрит.

Зрение понемногу проясняется, ты можешь его увидеть. Человек. Не старый, но и не ребёнок. Рыжие волосы торчат во все стороны.

Он встаёт.

– Попробую снять капкан. Будет очень больно, но потерпи, – говорит тихо, спокойно.

Киваешь.

Человек, просунув пальцы между зубьями, разводит в стороны. Натужно пыхтит, расширяя щель. Хлещет кровь. Не сдержавшись, кричишь. Невольно дёргаешься от ошеломляющей боли.

– Терпи, – жёсткий, как удар, наказ.

Ещё одна попытка. Ты зажимаешь рот руками, чтобы сдержать рвущийся вопль. С громким лязгом капкан раскрывает пасть. Отбросив железяку, парень осматривает изувеченную ногу.

– Нехорошо… Кость сломана, – он осторожно касается страшной раны. – Так что бегать, друг, скорее всего, больше не сможешь.

Что? Не веришь? Быть может, ослышался? В голове шумит, так что вполне вероятно.

– Я думаю, что смогу тебя вылечить, если доверишься.

Человек предлагает помощь? Тебе. Кентавру!

– Согласен? – вопросительно смотрит.

Соглашаться? Жить без радости бега. Стать изгоем… Жить. Это уже не будет жизнью. Но умереть… Смерть страшит больше. Согласишься? Ведь выбора-то и не осталось. В противном случае тебе не выкарабкаться, умрёшь, словно бестолковый крольчонок.

Страшно. Люди – враги кентавров!

Мысли вихрем летают в голове, словно в дикой скачке.

А парень уже обрабатывает рану: промыв водой из фляги, вправляет кость (ты вновь кричишь) и наносит какую-то мазь. Мгновенно приходит облегчение, прохлада окутывает болезненное пламя. Человек фиксирует всю ногу – от копыта до локтя – толстой длинной веткой, закрепив бинтами.

– Вот и всё. Боль вскоре утихнет. Тебе нужно отдохнуть и выспаться, – он встаёт. – Не против, если я разведу огонь?

Недоверчиво смотришь на него. Этот человек… Что он задумал? Решил помучить перед смертью? Не может быть, чтобы он просто так помог.

Лежать на боку тяжело, мышцы одеревенели от сырого холода. Пошевелившись, всхлипываешь:

– Больно…

– Не волнуйся, пройдёт.

Голос из тёплой дали. Живое тепло костра обволакивает продрогшее тело. Едва не засыпаешь от усталости. Он невольно будит тебя:

– Это всё, – шепчет, – что я могу сейчас сделать. Тебе нужно поспать. Завтра предстоит очень долго идти, дома я смогу лучше позаботиться о твоей ране. Если ты, конечно, согласен.

Опираясь на локоть, смотришь снизу вверх. Ни злобы, ни страха, только сочувствие и сонность. Он трёт глаза, размазывая по скуле грязь, а, возможно, кровь – не видно. У него грубое лицо, карие глаза, в которых плещется надежда на сон, и добрая улыбка. Чувствуешь острые, пряные запахи, словно от букета лечебных трав.

– Зачем? – тебе важно знать.

– А как же иначе? Ты же мог умереть! – он искренне удивляется.

– Но… люди ненавидят нас.

– Люди и меня боятся, потому что считают колдуном. А я всего лишь готовлю лекарства, знаю о травах почти всё, – он тоскливо улыбается. – Так что не мне тебя ненавидеть.

Он отходит к дереву, где оставил вещи. Немного повозившись, вытаскивает свёрток.

– Ты замёрз, – не вопрос, но утверждение. – Я, как знал, что пригодится, – смешок. – Можно я сяду рядом с тобой? Одеяло у меня одно, а в лесу ночами холодно.

Он подходит ближе, останавливается. Замявшись, садится и подбирает ноги. Стянув одеяло, накрывает свои и твои плечи. Сразу становится легче. Тепло. Тепло и пахнет травами… целым букетом.

Сонливость наваливается неподъёмной тяжестью, еле удерживаешь глаза открытыми. Ты устал: от боли и потери крови, от тяжёлых мыслей, истрепавших разум. Боль утихает, растёкшись жаром, но окончательно уходить не собирается.

Страшно? Ты слишком устал, чтобы бояться.

Утром Дольф – так его зовут – сгибает сломанную ногу и наматывает плотно свежие бинты. Его голос помогает прорваться через боль, через слабость и жар. Весь день вы идёте. Он помогает, поддерживает. Медленно ковыляя на трёх ногах, опираешься на его плечо.

– Ты… боишься? – задаёт вопрос, резко остановившись.

– Да, – помолчав, шепчешь.

– Ясно, – Дольф улыбается. – Я не могу требовать от тебя доверия.

Ты чувствуешь укол вины. Ты едва не умер, но получил шанс на спасение. Довериться врагу – иначе не выжить.

– Мы почти пришли, – он указывает на темнеющий вдали ряд домиков. – Но нам не туда, – ведёт пальцем вдоль горизонта вправо.

– Ты живёшь отдельно от сородичей? – ты поражён.

– Я же говорил, что меня считают колдуном. Так проще…

Он говорит, говорит, говорит. Дольф одинок, но общительный, открытый и добрый, словно жеребёнок.

Дом ютится под раскидистой сосной. Совсем крошечный: одна комната с земляным полом. Провисшая крыша, маленькое окно и покосившаяся хлипкая дверь. Кровать и стол с единственной табуреткой.

– Постелю тебе соломы здесь, – указывает на печь в углу, почти чёрную от сажи.

Он улыбается. Дольф постоянно улыбается. Озорная, смущённая или грустная – улыбка всегда украшает его лицо. И пятнышки на носу и щеках… Дольф поцелован солнцем и рождён лугом, от него пахнет теплом и травами.

Ты лежишь на мягкой соломе. Усталость от длительного перехода даёт знать: глаза слипаются. Прислонившись к тёплой стене, наблюдаешь, как Дольф готовит лекарство. Его длинные с узловатыми суставами пальцы порхают над мешочками, коробочками, склянками, берут щепотки, смешивают, растирают.

– Так, готово!

Он подходит, держа миску с зеленовато-серой кашицей, от которой исходит яркий, до головокружения, запах.

– Это, – говорит, – сильное средство. Будет жечь, но лечение пойдёт быстрее.

Разрезая бинты, он не разговаривает. Точнее, не разговаривает с тобой, просто бубнит под нос: то ухмыляясь, то хмурясь.

– Воспаление не пошло, – шепчет, – кости встали на место, кровь не идёт. Великолепно, – и он опять улыбается.

– Спасибо, – бормочешь, опустив взгляд, – за всё.

– Рано благодаришь. У тебя тяжёлая рана. Ноги лошади отличаются от людских. В деревне коня, переломавшего ноги, убивают. Из милосердия, чтобы животное не мучилось? Нет. Просто никто не желает возиться.

Мурашки пробегают по коже.

– Люди жестоки, – тихо продолжает Дольф, накладывая один тугой слой бинтов на другой, – и в этом я согласен с кентаврами. Теперь ты наверняка будешь сильнее ненавидеть людей. Возможно, это правильно.

Кривится лицом – смесь брезгливости и злобы.

– Но ты устал. Отдыхай. Сон – лучшее лекарство.

Бормочешь благодарность, как учили родители. Ты стараешься отделить Дольфа от остального племени двуногих. Верить до конца не сможешь, но попытаться стоит.

Дерзкий ветер треплет хвост, щиплет глаза, выдавливая слёзы. Четыре белых копыта выбивают ритм сердца. Взрывая землю, скачешь. Куда? Только вперёд. Там свобода.

Овраг. Узкой линией перечёркивает гладь простора. Раз. Два. Три. Отталкиваешься – летишь. Понимаешь: другой край исчез. Не долететь. Даже руки-крылья не помогут. Осознание холодом вонзается под сердце.

Падаешь в пропасть, а края смыкаются над тобой.

Проснувшись, долго не можешь понять, где находишься. Всё незнакомо: звук, запах, темнота и тени. Ты явственно ощущаешь чужое присутствие. Сердце бьётся птицей, дыханье сбито.

Кое-как с трудом вспоминаешь: лес, капкан… и человека, от которого пахнет теплом и травами. Пошевелив ногой, чувствуешь, что боль утихла. Немного тянет, вполне терпимо.

За окном темно, видно звезды и краешек молодого месяца. Дольф ворочается и бормочет во сне. Спокойствие теплом растекается по телу.

До утра не спишь. Размышляешь. С первыми петухами просыпается Дольф. Потягиваясь, он улыбается. И первым делом осматривает твою ногу.

– Болит? А здесь? – надавливает на вспухшую пясть. Ты не успеваешь кивать – морщишься, и это лучший ответ.

Пока он готовит новую порцию мази, ты любуешься безупречной ловкостью пальцев. Готовка завтрака проста до невозможности: куски ржаного хлеба, сыр и простокваша:

– Еда более чем скромная.

Когда ты набрасываешься на завтрак, Дольф кивает:

– Неплохо, – улыбается и треплет тебя по волосам.

А ты давишься, простокваша проливается на грудь. Лёгкое прикосновение, а тебя передёргивает. Он не замечает.

– Болит? – спрашивает вечером Дольф, когда меняет повязки и наносит мазь.

– Нет, – удивлённо отвечаешь. Отсутствие боли для тебя неожиданно, а для него – хороший знак.

Нога действительно долго не болит. Почти неделю. А потом накатывает гроза. Ты воешь от сильной тянущей боли. Дольф не может облегчить мучения. Мази, питье, компрессы – ничего не помогает. Вымотавшись, забываешься в тревожной дрёме. Сквозь сон чувствуешь, как он прикладывает прохладный компресс ко лбу, гладит по волосам. Совсем как мать в детстве. Страха нет. Возможно, где-то глубоко… А здесь и сейчас… Аромат трав и солнца успокаивает.

Согретый теплом печи и толстым одеялом, засыпаешь, погружаясь в сон, словно в парное молоко.

Месяц успел родиться и умереть, пока ты лежал на соломе у печи. На второе полнолуние ты смог подняться и нетвёрдо, но опереться на сломанную ногу.

– Скоро сбежишь от меня, – хихикает Дольф и распахивает дверь перед тобой.

Жаркое солнце встречает тебя, как старого друга. Свежий ветер с полей прикасается к щеке. Стоишь на пороге ошеломлённый. Живой, практически здоровый. Сердце рвётся на части – бежать, быстро и далеко. Прочь! Прочь от людей! Найти родной табун, забыть ужас, забыть боль. Ты уверен, что пройдёт много времени, прежде чем тебе удастся забыть колдуна Дольфа.

Перешагиваешь через первый порыв – прыгнуть, опробовать крепость ног. Осторожно переступаешь порог, жмуришься, закрываешь глаза от солнца ладонью. Осень…

Жёсткой соломой, скрученной в тугой жгут, Дольф чистит твою шерсть. Он интуитивно чувствует, где сильнее почесать шкуру или нежно погладить.

– Ты как кошка, – смеётся Дольф, глядя на то, как ты подставляешься ласкам.

– Но это же приятно! – пробуешь возразить, но он сильнее заходится смехом, уже согнувшись пополам. Соломенный жгут падает из его рук. Он смеётся заразительно, ты поддаёшься веселью. Расслабляешься и заваливаешься на бок, блаженно вытянув ноги.

– С тобою так легко, – смущаясь, говорит Дольф. – Намного лучше, чем с людьми.

Жмурясь от ослепительного солнца, ты нежишься в тепле, вдыхаешь аромат свежести. Тепло и пахнет травами.

Лишь на мгновение прикрываешь глаза…

– Колдун! Колдун! Колдун! – сломя голову мальчишки и девчонки несутся в деревню.

– Они тебя видели! – рычит Дольф, вскочив на ноги.

– Это же дети.

Дольф мрачнеет.

– Да. Я колдун, а ты кентавр. Прости, я не знаю, что будет. Может, им не поверят, люди предпочитают меня не трогать. Так что… В любом случае я постараюсь тебя защитить.

Дольф раздумывает, рассеянно теребя соломенный жгут.

– Нужно уходить, – тихо произносит он, встаёт и торопливо исчезает за дверью, чтобы вернуться с набитой сумой.

Вновь ты ковыляешь по жёлтой пыльной дороге, опираясь на его плечо и поджимая ногу. Дольф просит не наступать на неё некоторое время. Он торопит и боится.

В сумерках вы сворачиваете с дороги в лес. Дольф беспокойно оглядывается, уверяет, что никто не преследует, но ты слышишь: крики неумолимо становятся громче. С наступлением темноты совсем близко вспыхивают факелы.

Вы торопитесь, но не успеваете…

Сельчане набрасываются на Дольфа. Он исчезает в море озлобленных людей.

Тебя окружают.

– Демоново отродье! – кричат мужики, угрожая вилами и факелами.

Ты вертишься. Отбиваешься, отступаешь и, надрываясь, зовёшь Дольфа. В панике не понимаешь, что творишь. Взмываешь в дыбы, надеясь увидеть Дольфа. Кто-то ловко кидает петлю, которая тут же затягивается на едва зажившем переломе. Резкий рывок – ты падаешь, расшибив плечо. Мужичьё тут же набрасывается с верёвками, стягивают, лишая малейшей возможности пошевелиться. Плачешь. Отчаянно зовёшь Дольфа. Страшно. Страшно и очень-очень больно. Кажется, что ногу вновь сломали. Крики и слёзы никого не трогают.

Дольф! Где же ты?!

– Не трогайте его! – пробивается над бурей его голос. – Он всего лишь ребёнок!

– Убить! – орут мужики, оглохнув от злости.

– Нельзя, – взывает голос. – Это накликает беду на деревню.

Опираясь о сухую палку скрюченными и иссушенными временем руками, вперёд выходит древний старец. Снизу вверх взираешь на высушенное долгой жизнью лицо. Старик наклоняется, протягивает руку к твоему лицу. Бьёшься в путах, пытаясь отодвинуться от страшных скрюченных пальцев. Он касается горячей и влажной от слез щеки.

– Смерть юной твари только разгневает демонов. Мне надо посоветоваться со священником. Заприте его. А колдуна, за то, что привёл тварь к деревне, казнить.

Захлёбываясь слезами, ты сжимаешься от страха, дрожишь от ужаса, от боли… от непонимания.

На голову набрасывают мешок, на шею – удавку. Чуть дёрнувшись, душишь себя. Шагаешь медленно, шатаясь, словно в дурмане. Несколько раз падаешь. Нога болит сильнее. Под конец становится невыносимо на неё опираться. Ткань на глазах насквозь мокра от слез. Слышишь, как мужики переругивались, проклинают тебя и «того колдуна». Дольфа.

«Где он и что с ним?» – бьётся в голове мысль, сменяя дикий страх и отчаяние.

Мешок с головы срывают в деревне. Запирают в клетке на площади. Толпа подступает вплотную. Люди тыкают пальцами, брезгливо и зло кричат. Клетка маленькая: едва можешь развернуться, макушка задевает потолок. Вертишься, вжимаясь боками в прутья. Откуда ждать угрозу, не знаешь. Вокруг злость и ненависть.

– Демон! Сжечь его! Убить нечисть! – ревёт безостановочно толпа.

В один момент неосторожно ступаешь на воспалённую ногу. Громко взвыв, падаешь. Сжимаешься в комок, с силой зажмуриваешься и закрываешь уши.

Трясёшься от страха и боли. Намного страшнее, чем в капкане. Людская ненависть переполняет крохотную клетушку, сочится ядом с прутьев. Селяне смелеют: кто-то кидает камень, угодив в плечо, мальчишка бьёт палкой под ребра.

– Пожалуйста, – всхлипываешь, – прекратите! Дольф, Дольф… Где же ты? – зовёшь шёпотом.

Вскоре ты узнаешь.

Здесь же, на площади, его ведут к столбу, где разложен хворост. Дольф ковыляет, сильно припадая на левую ногу. Лицо в крови, руки стянуты за спиной, одежда грязна и порвана. Он находит тебя взглядом. Улыбается, растягивая кровоточащие губы, – выходит горько.

– Дольф!

Ты знаешь, что произойдёт. Воешь, кричишь, зовёшь его, умоляешь. На твою истерику никто не обращает внимания. Люди повернулись спинами, взирают на костёр, что нехотя разгорается в прохладном воздухе. Дольф, привязанный к столбу, смотрит на тебя.

Огонь, дым… и пелена слёз. Зовёшь до хрипоты.

Толпа азартно улюлюкает. «Колдун! Сдохни!» – кричат мужики, бабы и даже дети. А ты бессильно сползаешь по решётке: не вынеся пытки, теряешь сознание. И уже не видишь, как падает прогоревший до основания столб, погребая останки Дольфа.

Первые несколько дней ты подолгу рыдаешь от ярости, от тоски, от бессилия. Через неделю силы уходят и слёзы высыхают. Стоя или лёжа жарким днём и холодной ночью, под проливными дождями, существуешь. Не зовёшь смерти. И тебе всё равно, что произойдёт.

Люди, проходя мимо, бросают злые и брезгливые взгляды, кричат проклятия. Дети, бывает, кидаются камнями, но это им быстро надоедает – ты не реагируешь. Ссадины, синяки покрыты слоем грязи. Волосы и шерсть свалялись и потускнели. Нога болит не переставая. Боль выматывает. По ночам сгораешь в лихорадке.

Прошло много дней, тебя решают отпустить.

Толстобокий монах, бубня песнопения, застёгивает на твоей шее ошейник с нацарапанными кабалами. «Чтобы держать нечистую силу», – поёт толстяк. Солдаты на лошадях, вооружённые пиками, ведут тебя прочь от деревни. Плетёшься со связанными руками и удавками на шее. Хромаешь, стараясь не отстать.

Два дня без отдыха и сна. На опушке леса солдаты, побросав верёвки, пришпорили коней.

Когда смолк топот копыт, ты позволяешь себе лечь. Устал… Свобода? Жизнь? Уйма времени прошла с того дня, как ты попал в злополучный капкан. Шерсть так грязна, что солнцу противно её касаться. Где родной табун, отец, братья, не ведаешь. Да и не примут они калеку. Детство закончилось в капкане. Иные взрослые за века жизни не испытали столько страха и отчаяния, что испытал ты.

– Дольф, – шепчешь, чувствуя горечь и боль, заполняющие пустоту в душе. Слёз не осталось: давно выплакал.

Через лесной говор пробивается далёкий рокот водопада. Почти день ты тащишься к нему. С крутых серых скал срываются в бездну воды широкой реки. Брызги росой оседают на коже. Ветер треплет свалявшиеся тусклые полуседые волосы. Холодный ветер, злой. Глаза жжёт от невозможности пролить последнюю слезу.

Ты долго лежишь на ледяных скалах, пока не перестаёшь чувствовать окоченевшее тело. Одинокий, покинутый, с дырой в душе.

Забывшись тревожным сном, видишь, как летишь. Летишь, подобно птице. Раскинув руки, словно крылья, но не можешь взмыть высоко-высоко. Туда, где парил орёл и облака неспешно прогуливались по голубому небосводу. Ах, почему же ты всего лишь кентавр, а не птица?

По щекам течёт роса – не слёзы.

Ещё один прыжок… последний. Камнем вниз. Во сне. Ты не перестал бояться смерти. Ты побоялся предать Дольфа: он отдал жизнь за твоё спасение. Как мог ты перечеркнуть светлую память о недолгой дружбе?

Не смог…

И вот ты стоишь, тяжело опираясь на костыль, а он лежит у ног. Изломанный мальчишка-охотник. Рядом – смятый камнем капкан. У мальчишки круглые глаза, в которых океан боли смешался с морем страха. Он бледен, как скалы. Уродливым цветком на голени краснеет перелом. Сколько он провалялся здесь, неизвестно, но крови натекло много. Мальчишка плачет. В детском лице узнаёшь себя.

– Если доверишься, сможешь выжить, – кажется, именно так говорил Дольф. За много лет старый перелом закостенел, нога болтается бесполезным, чахлым придатком. Твоя боль осталась в прошлом.

Дождавшись судорожного кивка, тяжело опускаешься рядом. Лежать на острых камнях неудобно и больно, но по-другому вправить перелом и помочь человеку ты не можешь.

– Наверное, – тихо говоришь, покончив с перевязкой, – тебе следовало почтить память колдуна Дольфа.

Мальчишке только и остаётся, что хвататься за твою руку и подстраиваться под неровный ход. Вы ковыляете вдоль скал к твоему жилищу в пещере позади водопада. Там сухо, тепло, горит костёр. Под сводом развешаны букеты лесных и луговых цветов. Тот запах. Запах Дольфа. Запах солнца. Запах трав.

Меши и Кукамеши

Полуденное солнце заливало бело-розовые заросли космеи, разлапистые пихты отбрасывали тень на края поляны.

Меши бежал через поле к зеленоватым, покрытым мхом валунам, в секретное место. Туда, где он видел огненно-жёлтую бабочку с голубыми «глазами» на крыльях. Подальше от учителя, от насмешек ракиников, от аккуратного брата, ловко орудовавшего ложкой, не разбившего и не раздавившего ни одного предмета за последнюю неделю.

– Почему Кукамеши может, а я нет? – бухтел Меши, размазывая слёзы по круглому серому лицу. – Почему ракиники дразнятся и не дружат? – вопрошал он то ли небо, то ли зелёные холмы. Короткие ноги, не приспособленные к бегу, устали. Даже в набедренной повязке – а не в туниках, как у ракиников – ему, великану, было жарко. Он привалился спиной к старому валуну и снова всхлипнул. Распухший от слёз плоский нос почти перестал дышать. Меши проехался по нему кулаком от одного маленького круглого уха до другого.

Рядом хрустнули ветки и покатились камешки.

– Долго сидеть будешь? Голову напечёт, – тень накрыла залитый солнцем валун. Такой же серый, на непропорционально коротких ногах, отличавшийся лишь формой ушей да цветом глаз, брат-великан упёр руки в широкие бока.

Меши задрал голову и осыпал Кукамеши вопросами:

– Почему ракиники смеются надо мной? Я виноват, что такой огромный? Я великан, ты великан! Мама и папа… – он снова всхлипнул. – Земля тряслась, горы плевались огнем… все погибли…

– Ты сломал самый большой половник в Ракини, – хмыкнул брат. – Школьный повар чуть не вырвал три единственные волосинки на голове.

– Красоту создают, – вздохнул Меши, – а я ломаю. «Неуклюжий, неповоротливый, никчёмный великан» – так они говорят.

– Учитель Боу расстроился, – произнёс Кукамеши. – Сам знаешь, деревянные ложки делают только на севере, в Предгорных Кучах, что По Ту Сторону Мшистых холмов. Ракиники там не бывают: слишком холодно. А северяне приходят редко.

– По Ту Сторону Мшистых холмов – наш дом! – откликнулся круглоухий.

– Был, теперь там – развалины, – заметил Кукамеши.

Миндалевидные голубые глаза Меши уставились на такие же, только зелёные – Кукамеши. Над головой брата порхала любимица круглоухого великана, огненно-жёлтая бабочка, про которую никто ничего не знал. Даже когда он описал рисунок на крыльях, учитель не смог рассказать про бабочку. Сказал, что спросит друга-путешественника, который приедет на летний Зелёный праздник с Той Стороны Мшистых холмов из самих Предгорных Куч.

Увидев округлившиеся глаза брата, Кукамеши потянул оттопыренное ухо и спросил:

– Прилетела?

Меши кивнул:

– Она такая красивая. Вот бы полетела с нами, в обиталище. Фигурки из камней – хорошо, но не очень красиво. Может, она согласится стать нашим другом?

Кукамеши развел руками:

– Я не против. Прилетит – буду рад, – и продолжил, – нам пора. Завтра начнут прибывать гости. Надо таскать воду, столы и лавки, – он протянул широкую ладонь с пальцами-колбасками, помог брату подняться.

Солнце клонилось к закату, братья Шиму топали спать в сложенное ими из камней обиталище, где вместо друзей их встречали каменные пирамидки, изображающие фигурки ракиников.

Огненно-жёлтая бабочка покружила над головами великанов и улетела в пихтовую рощу.

– Зелёной вечности Мшистым холмам, – традиционное приветствие, хором произнесённое братьями, вернуло старого учителя из медитативного созерцания в действительность. Щуплый зеленокожий старик в белой рубахе улыбнулся и склонил лысую голову:

– Мягкого мха под ногами. Бурдюки на крыльце.

Серые великаны почтительно поклонились и затопали к глиняному дому – тшуру. Кряхтя, навесили друг на друга бурдюки и неспешно выкатились за зелёную ограду на улицу. Так начиналось каждое утро братьев, найденных двенадцать лет назад учителем Боу на ступенях развалин Шиму По Ту Сторону Мшистых холмов.

По вьющейся между валунов тропке они спускались к роднику, утопающему в зарослях бересклета. Набирали в бурдюки воду и возвращались обратно. Засмотревшись на цветы в ограде, Меши запнулся об острый камень, выброшенный на середину дорожки. Упал на колено, брызнула кровь. Бурдюки свалились с плеч, вода полилась на тропу. Идущий позади Кукамеши заскользил и тоже бухнулся. Бурдюки упали, хрюкнули, выпуская воду, и покатились, подпрыгивая.

За зелёной оградой в ярко-розовых соцветиях, отделявшей школу от тропинки, громко смеялись ракиники:

– Смотри, как два бурдюка Шиму плавают, а-ха-ха!

– Бурдюк – Меши, бурдюк – Кукамеши, – подхватил другой тонкий, но не менее ехидный голос.

Братья пытались встать, но короткие ноги скользили по мокрой дорожке, и они снова падали. Кукамеши на четвереньках подполз к Меши, подцепил брата за кожаную набедренную повязку и помог подняться. Потом выпрямился и сам, потирая ноющие от ушибов места. Постанывающий от боли Меши схватил камень, о который споткнулся, и бросил в хохочущий на разные голоса цветущий кустарник.

Раздались невнятные ругательства, хруст веток и топот убегающих ног.

Из школы вышел учитель, осмотрел испачканных братьев. Строго приказал Кукамеши собрать бурдюки и наполнить их заново. Покачал головой и взмахом руки позвал Меши за собой.

Тот шёл, пыхтя и морщась, приволакивал раненую ногу. На крыльце дома-тшура учитель вылил на голову Меши кадку с дождевой водой, обработал ногу пахучей мазью и оставил обсыхать на залитом солнцем валуне. Круглоухий великан обсох, боль стихла. Кукамеши в одиночку перетаскал все бурдюки и устало плюхнулся рядом с братом, прерывая тягостную тишину:

– Зачем камень кинул? Ты мог убить ракиника… Коротышки – хрупкие, сам знаешь. Чуть тронул – синяки, потому и боятся. Сами и дерутся, и в бочку друг друга макают, и мирятся, а ты виноват, что вытащил. Помнишь? – брат нахмурился. – Пожалел, заступился, а они… хихикали. И сейчас, верно, все туники в кустах разорвали, пока нас караулили.

– Я не нарочно, но ты слышал, как они смеялись? – круглоухий закрыл руками лицо.

Он снова бежал по полю к секретному месту в надежде, что бабочка сможет его утешить. Меши вертел головой в поисках красавицы. Зацепился ногой за торчащий корень и рухнул, уткнувшись в скрытый листвой ипомеи валун.

Перед носом дрожал зелёный лист. По нему ползла жёлтая листоедка с голубыми хитиновыми отростками. Серый великан замер.

– Красивая… как бабочка, – прошептал заворожённый медлительной красавицей Меши. Протянул руку и тут же отдернул, вспомнил о своей неуклюжести. Перевалился на спину, сел, поджав ноги, наблюдая за жёлтой малышкой.

Красотка-листоедка доползла до края листа и свесилась. Меши испугался: вдруг маленькая путешественница упадёт, а он не заметит её в траве и раздавит. Спина юного великана покрылась испариной. Он вскочил и подставил огромные руки под листья. Жёлтая шипастая листоедка шлёпнулась на правую ладонь, свернулась, растопырила жёсткую щетину. Ладонь кольнуло. Левой рукой Меши сорвал горсть листьев и аккуратно перевалил шипастую многоножку поверх зелени. Прикрывая одну руку другой, боясь уронить маленькое создание, Меши топал в сторону обиталища и шептал:

– Я тебя сберегу.

Руку жгло. Ладонь чесалась нещадно. Круглоухий останавливался, облизывал пересохшие губы, локтем смахивал пот со лба и шёл дальше. Лысая голова, нагретая солнцем, кружилась. Откуда-то раздалось фырканье лошадей, скрип колёс. Перед глазами плыло. Меши упал в траву, не разжимая ладоней. Последнее, что он услышал – тонкий пронзительный крик.

– Деда, там кто-то упал! – телега остановилась, девочка спрыгнула и побежала.

В высокой траве мелькала её светлая макушка, поодаль зелёные заросли пересекал широкоплечий серый гигант. Дед испугался и припустил следом:

– Ири, подожди!

Девочка остановилась. Прислушалась к шагам:

– Деда? – она завертела головой, растерялась.

Шаги и хруст раздавались с двух сторон. Одни, размеренные, глухие и тяжёлые – впереди и другие, торопливо-тихие – сзади. Ири обернулась и подпрыгнула, косы взметнулись, упали на плечи.

Дед догнал внучку, усадил на траву и прошептал:

– Смотри, – в двадцати шагах высилась спина великана. Огромные серые плечи раскачивались из стороны в сторону:

– Ме-ши-и-и, – трубно выл гигант, – Ме-ши-и-и…

Девочка нахмурилась:

– Пойдём. Там что-то случилось, слышишь, он плачет? – серьёзно глянула чёрными глазками и потянула за руку. Дед хмыкнул и двинулся следом.

– Зелёной вечности Мшистым холмам, – звонко выпалила Ири и уставилась на гиганта. Вернее, на двух гигантов. Второй неподвижно лежал в примятой траве.

Кукамеши повернул голову и тихо отозвался:

– Мягкого мха под ногами.

– Я Ири, а это мой дед Кась. Мы едем из Предгорных Куч к Учителю Боу на Зелёный праздник, – протараторила девочка. – А ты кто и почему он лежит?

– Я Кукамеши. И… я… не зна-а-а-ю, – простонал лопоухий Шиму. – Мой брат Меши, – гигант погладил по голове лежащего, – расстроился, что мог обидеть ракиника, и убежал. Я искал. А он… Он упал и не двигается, – по круглому лицу гиганта потекли слёзы.

– Упал и не двигается? – переспросил дед девочки. – Да… Тут нужна помощь.

– Вы п-поможете? – Кукамеши уставился на пришедших, часто моргая. Эти странные девочка и старик были выше ракиников, белокожие, в деревянной обуви. Девочка с длинными светлыми косичками в розовом расшитом сарафане и темноволосый старик в светлой рубахе и тёмных шароварах предлагали помощь. «Предгорные Кучи за Той Стороной Мшистых холмов – это северные люди», – вспомнил великан и замер, ожидая ответа.

– Попробуем, – неуверенно отозвался Кась. – Надо его осмотреть, может, перегрелся на солнце? Ири, принеси воды с телеги.

Кукамеши принялся ощупывать брата:

– Жара нет.

– А ладони так и были сложены? Он что-то держит. Разожми, – попросил Кась.

Лопоухий кивнул:

– А я и не заметил, что с руками что-то не так, – он поднял правую руку Меши и ахнул. – Она красная! – вся ладонь была усыпана мелкими алыми пятнами.

Кась осмотрел вторую руку:

– А вот и виновница. Эта гусеница огненной голубоглазки. Бабочка хоть и красотка, но обычная, а вот её гусеница – ядовитая, но волшебная. Не каждому удаётся увидеть эту редкость, а уж в руки взять – подавно. Если кто смог, того она может наделить волшебным даром, но каким – неизвестно.

Он не успел договорить, как Кукамеши схватил листок и перевалил жёлтую редкость на ладонь, поднёс к лицу, чтобы рассмотреть поближе:

– Меши любит красивое: и цветы, и бабочек, и букашек разноцветных.

– Стой! Я же сказал, она ядовитая. Это по её милости твой брат лежит и не двигается, – Кась всполошился. – Надо найти противоядие.

– Ой! – воскликнул Кукамеши, едва не выронив гусеницу. Лопоухий так спешил вернуть находку на листок ипомеи, что укололся. Гусеница упала, он подхватил её второй рукой и снова укололся, прежде чем переложил на листок.

– Теперь противоядие нужно и тебе, дружок, – добавил дед Кась, похлопывая сидящего на траве великана по плечу. – Жжётся?

Лопоухий кивнул:

– Надо позвать учителя, может, он найдет противоядие? Я отнесу Меши в тшур.

– Не успеешь, – строго произнёс Кась.

Белокурая макушка девочки мелькнула в высокой траве:

– Вот вода, деда, – прощебетала Ири. – Что с ним?

– Яд, милая. Эта гусеница весьма опасна. Вода тут не поможет. Следи, чтобы он ничего не трогал, и сама не дотрагивайся. Я возьму с телеги всё, что может пригодиться, и вернусь, – и дед побежал к телеге.

Кукамеши постанывал. Ири ковыряла землю мыском деревянного башмачка и теребила то косички, то вышитый узор на подоле розового сарафана.

– Меши любит бабочек, а ты что любишь? – спросила Ири, не выдержав тягостного ожидания.

– Я люблю складывать из камней фигурки, – сквозь слёзы ответил лопоухий великан и улыбнулся.

Ири продолжила расспрашивать Кукамеши:

– А какие фигурки ты складываешь?

– Тшуры, оградки, да и просто так. Мне нравится складывать одни камни на другие: большие на маленькие и маленькие на большие, чтобы не падали.

– А человека или животных из камней можно сделать? У нас, По Ту Сторону Мшистых холмов, мужчины вырезают фигурки из дерева, – уточнила Ири. – В телеге есть, я покажу.

– Попробую, обязательно, – Кукамеши зашипел от боли и посмотрел на краснеющие ладони, – если найдём противоядие.

– Деда что-нибудь придумает, он очень умный. Много путешествовал и много знает! Потерпи немного.

– А Меши? Я говорить могу, двигаться, а он… лежит, – по серой щеке скатилась слеза.

Ири притихла:

– Идёт, деда идёт! – улыбнулась девочка.

Кукамеши затаил дыхание.

– Помоги-ка мне, внучка, – вернулся Кась, нагруженный свёртками, кузовками и бутылью. Обернул руки тряпицей, оттащил листву с гусеницей в сторону и накрыл её пустым коробом.

– Ири, бери кузовок с брусникой, шаркунок с солью из коры со священного капища и дави им ягоды, чтобы кашицей стали.

Ири раздавила ягоды. Кась разложил получившуюся смесь в два короба, затем открыл бутыль с настойкой можжевельника, заполнил оба доверху и размешал деревянной ложкой. Посмотрел вверх:

– Помогай, Отец небесный, – и выложил смесь из одного короба на ладони Кукамеши. Схватил второй короб, и кашица полилась на правую, отравленную, ладонь Меши. Оставшееся лекарство он вылил на левую ладонь круглоухого на всякий случай.

Все замерли в ожидании.

Кукамеши ахнул. Ладони охватило синее пламя. Оно не жгло, но светилось, поблёскивая золотыми искорками. С ладонями Меши происходило то же самое.

Ири не моргая смотрела на великанов.

Сияние угасало, но Меши не шевелился.

– Деда, почему он не встаёт? – заволновалась Ири.

Кась развёл руками:

– Не знаю, мы сделали всё, что смогли.

– Опоздали?.. Это я виноват! Зачем отпустил одного, – взвыл Кукамеши, хватаясь за голову.

– Нет, так не должно быть, так неправильно, – Ири обняла голову круглоухого, всхлипнула. Помотала головой, косы расплелись, светлый локон задел плоский нос лежащего.

– А-апчхи! – Меши открыл глаза и завороженно уставился на Ири. – Красивая… как солнышко! Плачет… плохо, – круглоухий нахмурился, повернул голову. Увидел Кукамеши и строго спросил:

– Кто её обидел?

– Деда, он жив! – вскрикнула Ири.

Кась облегчённо улыбнулся.

– А жёлтая малышка где? – спросил Меши.

Кась усмехнулся, Ири запрыгала, а Кукамеши ответил:

– Ты чуть не погиб из-за неё, и я тоже. Спасибо деду Касю и Ири из Предгорных Куч – вылечили! – Лопоухий встал и почтительно поклонился Касю. Меши поднялся и тоже тожественно поклонился.

– Где моя малышка, её не раздавили? – повторил он.

– Цела твоя гусеница, – ответил Кась. – Тому, кто решится её раздавить, не позавидуешь – сгорит дотла. Тут она, под коробом схоронена. Но погоди, – дед остановил Меши, поднявшего короб, – не трогай руками, и листья эти тоже не трогай, на них яд, а лекарства у нас больше нет.

– Что же делать? Её нельзя здесь оставлять, – встряла Ири.

Кась усмехнулся:

– Нарви-ка цветов, внучка.

На дно короба дед опустил цветы, поддел гусеницу, и она скатилась в цветочную перину. Короб накрыл крышкой, протянул его Меши:

– Держи, только в короб не лазь, до тшура донесёшь. А через месяц она бабочкой станет.

Кукамеши хлопнул брата по плечу:

– Пора возвращаться, пока не стемнело, учитель волнуется.

Братья Шиму собрали принесённые вещи и вслед за дедом и девочкой направились к телеге. Садиться не стали, шли до самого Ракини, к тшуру учителя. По дороге Кукамеши рассказал брату, какого страха натерпелся и как их спасли от неминуемой смерти дед Кась и его внучка. Меши удивлялся и кланялся людям. Ири показывала великанам крошечные деревянные статуэтки зверей. Кукамеши собирался придумать, как делать такие фигуры из камня.

– Зелёной вечности Мшистым холмам.

– Мягкого мха.

Братья подхватили бурдюки и отправились за родниковой водой, то и дело оглядываясь, не вышла ли Ири из тшура учителя Боу.

Шиму торопились, им хотелось увидеть девочку и посмотреть деревянных зверей.

Тяжёлые бурдюки переваливались за спиной, братья бодро шагали по тропе. Зелёная ограда, начинавшаяся от спуска к роднику, тянулась до самого тшура.

– Шиму ползут!

– Бурдюк – Меши, бурдюк – Кукамеши…

– А-ха-ха, – захлёбывались три ракиника, поджидавшие братьев, чтобы посмеяться.

Меши заскрипел зубами.

– Не обращай внимания, – уговаривал брат, – идём.

– Болваны неповоротливые! – в юных великанов полетели мелкие камешки.

Кукамеши и Меши остановились, опустили с плеч бурдюки и, прикрывая руками лица, двинулись к смеющимся ракиникам.

– Бурдюк – Меши, бурдюк – Кукамеши… – продолжали зелёные, ехидно кривясь и обезьянничая.

Из тшура выскочила Ири с не заплетёнными до конца косами. Сжав кулаки, она бросилась на ракиников:

– Подлые мальчишки. Меши добрый, а вы злые! Вот я вам! – её кулачки молотили по сутулым плечам, безволосым зелёным головам, покрытым редким белым пушком, по картофельным носам.

Зелёные не ожидали увидеть маленькую белокожую незнакомку с золотыми волосами и оторопели. Уворачивались от кулачков и визжали.

У ограды появились старый учитель и дед Кась.

Увидев взрослых, подростки попятились. Один из зелёных увернулся от кулачков Ири, подхватил камень и бросил в лицо Кукамеши.

Все замерли: Ири, ракиники, Меши, учитель и Кась. Кукамеши отмахнулся ребром ладони, и камень упал, разрезанный надвое. Лопоухий великан удивлённо захлопал глазами и поднял половинки булыжника с ровным, гладким срезом. Забыв про удирающих ракиников, все бросились к Кукамеши.

Лопоухий вертел в руках половинку булыжника. Вторую половинку забрал Меши и тоже удивленно вертел в руках. Поглаживал пальцами неровные бока выпуклой части, положил на правую ладонь срезом вверх:

– Колко, некрасиво. Должно быть гладко, – он крутанул на ладони половинку раз, ещё раз. С огромной ладони слетела пыль. Меши перевернул булыжник:

– Вот теперь хорошо! Ровно.

– Как ты это сделал? – заинтересовался Кась.

– Не знаю, – ответил Меши, – острые края кололи ладонь. Неприятно. Как гусеничка. Я стёр неровность. Получилось.

Кукамеши улыбнулся и крутанул свою половинку булыжника. Каменная пыль взметнулась в стороны. Вторая половинка гладкого камня лежала на ладони. Братья соединили обе половинки. Кукамеши сдавил камень, вверху и внизу появились ямки.

Ири восторженно вскрикнула:

– Яблоко! Это каменное яблоко, разрезанное посередине! Первая фигурка из камня.

– Так вот какой дар преподнесла вам огненная красотка, – Кась улыбался. – Значит, вы теперь каменных дел мастера. Ого-го!

– Ярмарка, ярмарка! Зелёная ярмарка, Летний праздник мастеров! – кричали малыши на главной площади Ракини. Их светло-зелёные головки, украшенные торчащими белыми волосками, то и дело выглядывали из-за прибывающих телег. Разноцветные туники маленьких ракиников цеплялись за оглобли и нещадно рвались. Оборвыши сверкали гладкими пятками, убегая от родителей. Дети знали, что в честь праздника им простят любые шалости.

На ярмарочной площади ракиники всех возрастов, приоткрыв рты, смотрели на двух великанов, идущих рядом с белокожей девочкой.

Меши и Кукамеши прямо на площади из придорожного валуна соорудили несколько каменных лавок и столов. Кась и Ири разложили деревянные ложки, фигурки и берестяные короба. Учитель – свитки и травы.

Ракиники перешёптывались: великанов они побаивались, но любопытство и хозяйственность взяли верх. К серым братьям – «каменным мастерам Шиму» – подходили зелёные жители Ракини. Каждому хотелось посмотреть на новую полезную вещь, посидеть на каменной лавочке. А лучше – забрать только что сделанный стол и лавку домой. Приобрести у белокожих людей деревянную посуду. Послушать рассказы и запастись травами у учителя.

Ярмарка длилась несколько дней. За это время Ири и братья Шиму по-настоящему подружились. Девочка рассказывала о Предгорных Кучах. Помогала находить камешки, братья мастерили из них яблочки и фигурки животных, а потом вместе раздавали поделки детям ракиников.

Когда Летний праздник мастеров закончился, северные гости засобирались домой.

– Поедете с нами? – Ири пристально посмотрела на братьев.

– А кто будет носить учителю воду? – вздохнул Кукамеши.

– И фигурки мы ещё не сделали, – поддакнул Меши. – Может, потом…

– Я буду ждать, – сказала Ири, обняла Меши и Кукамеши. Медленно пошла к телеге, села. А когда Кась тронул лошадь, долго махала братьям маленькой рукой.

Учитель Боу и братья Шиму смотрели вслед повозке, пока та не скрылась из виду.

И без того молчаливые братья после отъезда почти перестали разговаривать. Каждое утро они молча приносили бурдюки с водой. Зелёные юнцы, дразнившие их, в наказание теперь тоже носили бурдюки и уже не смеялись. Теперь великанов уважали за мастерство, и Шиму с удовольствием мастерили для ракиников каменные лавки или столики. Братья долго смотрели на дорогу, по которой уехали в Предгорные Кучи По Ту Сторону Мшистых холмов их друзья: Ири и дед Кась. Уходили к себе и не возвращались до утра.

Через месяц братья увидели, что По Ту Сторону Мшистых холмов, где находятся Предгорные Кучи, столб сизого дыма устремился в небо. Гора дымит! Друзья в опасности…

Больше великанов в Ракини не видели. Перед опустевшим обиталищем братьев Шиму на солнце блестело традиционное приветствие, выложенное речной галькой: «Зелёной вечности Мшистым холмам».

Каменные статуэтки с лысыми головами, поросшие зелёным мхом, улыбались беззубыми ртами. Одну маленькую фигурку в широком сарафане украшали две аккуратно заплетённые косички да перелетающая с одной косы на другую живая бабочка с голубыми «глазами» на огненно-жёлтых крыльях.

На запчасти

– А он вообще рабочий?

– А вы объявление внимательно читали?

– Ну да. Написано, что умерла несъёмная батарея.

– А перед этим большими буквами: НА ЗАПЧАСТИ!

…

– Сколько ремонт будет?

– Без понятия. Обратитесь в ремонтные конторы. Симптомы описаны в объявлении.

…

– А плата в нём живая?

– Ага. Дышит и шевелится. Откуда я знаю?..

Примерно так приходилось отвечать Григорию на звонки по объявлению о продаже телефона. Две недели назад приключилось несчастье: китайский смартфон Григория, отслужив до этого три года без нареканий, начисто перестал реагировать на зарядное устройство. Хороший знакомый из сервиса дал добрый совет, что проще и быстрее будет приобрести другой аппарат. И Григорий, переместив симку в древний кнопочник, дал в интернете честное по цене и по сути объявление о том, что «пациент скорее мёртв, чем жив».

Реакция людей, заинтересовавшихся предложением, поначалу обескуражила, и у Григория сложилось впечатление, что сопроводительный текст в объявлении можно было не писать вовсе, потому что звонили исключительно те, кто читать не желали или не умели, а из всего потока мировой информации воспринимали только числа и картинки. Если на «старте продаж» Григорий ещё обстоятельно и вежливо рассказывал каждому позвонившему «историю болезни» телефона, то позднее, узрев бесплодность объяснений, стал откровенно ёрничать. Несколько его ответов даже балансировали на грани хамства, но вместо раскаяния Григорий почувствовал странное удовлетворение, словно был продавщицей в советском продмаге, которая только что осадила очередного покупателя.

Дни шли, а телефон всё никак не продавался. Более того, на интернет-доске под его объявлением появились два негативных комментария, в которых адекватность продавца, определённо, ставилась под сомнение.

Не то чтобы Григорий сильно рассчитывал на деньги от продажи сломавшегося гаджета. Просто он по жизни старался придерживаться правила «Дяди Фёдора» о том, что перед покупкой чего-то нужного требовалось продать что-то ненужное. И когда к концу второй недели звонки практически сошли на нет, то Григорий малость загрустил…

Входящий вызов был не только незнакомым, но и непростительно ранним для утра субботы. Хоть древний кнопочник и стоял на беззвучном, но стал с противным жужжанием елозить по тумбочке. Григорию ничего не оставалось, как зажать трубку в кулаке и тихонько, чтобы не разбудить жену, выйти на кухню. Там он прикрыл за собой дверь, сел за звукопоглощающей завесой холодильника и нажал на кнопку приёма.

Голос звонившего был тих и подчёркнуто вежлив. Поздоровавшись и извинившись за столь ранний звонок, голос сразу спросил насчёт актуальности объявления.

– Да, ещё продаю, – полушёпотом ответил Григорий.

– Простите, а вы не запомнили точную дату и время, когда телефон вышел из строя?

– Кажется, в позапрошлый вторник, вечером.

– Значит, тринадцатого числа… А в котором часу?

– В районе полвосьмого, – процедил Григорий, начиная раздражаться в «предвкушении» следующего дурацкого вопроса. – А вы характер неисправности по дате и времени определяете?

– Нет-нет, что вы. Это всего лишь небольшое уточнение. Не волнуйтесь, мне нужен именно ваш телефон! Мы можем встретиться сегодня где-нибудь на нейтральной территории?

– …Да. Через дом от меня есть кафе «Венера». Только оно открывается в десять.

– Тогда в начале одиннадцатого там? Вас так устроит? Кофе с меня!

– Хорошо. Меня Григорий зовут.

– Очень приятно, Велемир. Не забудьте, пожалуйста, взять с собой телефон. До встречи!

Внешность у обладателя «нафталинового» имени была соответствующая. Велемир был небольшого роста, практически лысый, с мелкими невыразительными чертами лица. Ему одновременно можно было дать и сорок, и шестьдесят, но Григорий больше склонялся ко второй части возрастного диапазона. Этому способствовало то, что одет был Велемир в мешковатый деловой костюм на пару размеров больше – подобные носили в пятидесятых годах прошлого века.

Найтись в кафе труда не составило, так как они стали первыми утренними посетителями. Григорий и Велемир зашли почти друг за другом и синхронно замялись, выбирая столик. В итоге сели у окна в центре зала, и Велемир заказал два «американо».

Пока готовился кофе, Велемир вертел в руках почивший смартфон. Делал он это как-то неловко, и Григорию, наблюдавшему за его манипуляциями, подумалось совсем уж странное: что Велемир этот может вместе с его телефоном в любой момент рассыпаться на фрагменты, а то и вовсе исчезнуть. В душе Григория зародилась тревога, но потенциальный покупатель прекратил бесцельное верчение и вернул телефонный трупик хозяину. Тут официант принес две чашки с ароматным кофе, и Велемир, как бы характеризуя и саму сделку, и поданный напиток, нарочито бодро произнёс: «Отлично!»

Выждав, пока Григорий сделает пару глотков, Велемир перешел к сути.

– Григорий, обещайте, что вы выслушаете меня и не будете резко реагировать, по крайней мере, пока я не закончу?

– Ну, допустим.

– Хорошо… Дело в том, что я не смогу вам отдать за телефон деньги… Подождите. Да подождите же! Вы же пообещали, Григорий?!

– Две минуты у вас.

– Мне хватит… В качестве расчёта я не могу передать вам ни деньги, ни золото, ни последний айфон, равно как и любой другой материальный объект, который имел бы для вас ценность. Да и сам я сейчас лишь информационно-энергетический сгусток, правда, имеющий некоторые свойства материи, но тем не менее материей не являющийся.

– Слушайте, это прямо-таки фантастика! Вам самому не кажется, что для отжима дешёвого китайского смартфона, к тому же нерабочего, эта легенда несколько крутовата?!

– Ваш скепсис понятен, но мне нужно, чтобы вы мне поверили… Иначе погибнут миллиарды моих соплеменников!

– Какой ужас. Соплеменники, видимо, ждут вас у ближайшего ломбарда?

– Нет. Соплеменники смогли лишь определить координаты источника излучения в параллельной, то есть вашей, вселенной. Параметры волны для нас пока остаются неизвестными. Но источником излучения – и тут сомнений быть не может – являлся ваш телефон.

– Ай-ай-ай, какая жалость! Я, знаете, до поломки не успел подключить межвселенский роуминг. Всё никак не соберусь позвонить двоюродной тётушке в пятое измерение.

– Напрасно иронизируете… Неявный заводской брак, который был заложен при сборке вашего телефона, привёл, скорее всего, случайно к тому, что перед окончательным выходом из строя тот сгенерировал волну определённой длины и частоты. Эта волна пробила пространственно-временные слои и угодила в наше солнце – затухающий красный гигант по вашему классификатору. Теперь родное светило активизировалось, и нашей цивилизации грозит пусть не скорое, но уничтожение!

– Что вы говорите?! Если даже бракованная китайская штамповка смогла натворить столько дел в космосе, то на Земле-то будущее уж точно за Поднебесной.

– Григорий, геополитические расклады в вашем отсталом мире нас не интересуют. Нам нужен лишь ваш телефон, чтобы создать анти-волну и тем самым остановить губительные процессы в теле нашей звезды! Через несколько дней мы вернём вам точную копию устройства, только с улучшенной батареей и пониженным удельным коэффициентом поглощения электромагнитной энергии. Иными словами, ваш телефон станет безопаснее и будет дольше работать. Решайтесь!

– …Вы знаете, Ве… Велемир, вот уже две недели я не могу продать этот чёртов телефон. Возможно, неисправность там такова, что мне не удастся выручить за него даже символические деньги. И всё это время мне звонят лишь странные персонажи, которым прочитать текст объявления до конца – и то лень. Мне это всё уже порядком надоело… Я знаю, что сейчас полно ушлых людей и технологии развода не стоят на месте, но ваши фантазия и изобретательность однозначно заслуживают поощрения… Пожалуй, я отдам вам его. Будем считать, что это моя плата за кофе… Забирайте! – Григорий одним глотком допил уже остывший напиток и вышел вон.

Неделя пролетела незаметно: дом – работа, работа – дом. Вечерами Григорий читал отзывы на популярные модели бюджетных смартфонов и искал лучшие ценовые предложения в интернет-магазинах.

Сперва Григорий, конечно, жалел о субботней «сделке» в кафе: считал, что поторопился, корил себя за несвойственный порыв. Но течение будней преподносило ему много «мелочей жизни», и нелепая история с телефоном отошла на дальний план. В выходные Григорий всерьёз нацелился на покупку нового детища китайской радиоэлектронной промышленности…

В субботний полдень, когда Григорий собрался выходить в рейд по салонам связи, в дверь позвонили. На пороге стоял курьер, державший в руках коробочку, на которой Григорий узнал логотип крупной федеральной компании по экспресс-доставке грузов. Григорий машинально расписался в бланке, где в качестве отправителя значилось некое ООО «Волна» из города Краснотурьинска. Пребывая в недоумении, он закрыл за курьером дверь, прошёл на кухню и взрезал ножом упаковочный скотч на коробке.

Велемир его не обманул: под картонной крышкой, сдавленный брусками пенопласта, лежал тот самый телефон! Не веря, Григорий нажал на кнопку включения, и аппарат мгновенно ожил! Операционная система загрузилась непривычно быстро, яркий экран загорелся новой картинкой на обоях. Это, несомненно, была фотография, сделанная на встроенную камеру, но пиктограммы поверху не давали её толком рассмотреть. Тогда Григорий зашёл в Галерею изображений и сразу же наткнулся на этот снимок – последний из имеющихся.

Нижнюю половину фото занимала жёлтая табличка с какой-то сероватой «прихваткой» слева. На табличке геометрически выверенным шрифтом было по-русски написано: «СПАСИБО ГРИГОРИЙ». А над табличкой, вверху, раскинулось невероятной красоты звёздное небо с бурым диском чужого солнца на нём…

Край вечной осени

– «…Они копались в коробках и ящиках, и вдруг котёнку на глаза попался необычный предмет. Большой свёрток в зелёном чехле…» – я перевернула страницу и замолчала.

– Читай дальше! – потребовала дочка.

Вместо этого я спросила:

– Что ты видишь на этой картинке?

– Глаза, вот здесь и здесь, – стала тыкать малышка пальчиком, – палатка, котёнок залез.

– А ещё?

– Червяки в банке.

Я перевернула ещё одну страницу, потом вернулась. Картинка оставалась прежней и вовсе не такой, как её описала дочка.

– Всё, – я захлопнула книгу и чмокнула малышку в щёку, – завтра дочитаем, беги в кровать. Папа сейчас придёт тебя поцеловать.

Уже несколько месяцев я видела пейзаж, который не видел никто. То промелькнёт отражением в луже, то появится и исчезнет в проёме арки, а иногда подолгу виднеется из окна моего дома. Теперь же выступил на страницах детской книги.

Эти видения начались после той самой встречи в октябре.

Как сейчас помню, я проводила дочку к бабушке и возвращалась по осенним аллеям домой, спешить было некуда. На улицах безлюдно, только что прошел дождь. Словно сквозь влажную пелену доносились приглушённые вскрики детей, лай собаки, шум проезжающих машин. Со всех сторон обступал терпкий запах диких яблок и аромат сырой земли. Хотелось дышать полной грудью, наслаждаясь каждым вдохом и выдохом. А опавшие листья! Апельсиново-оранжевые, сочно-красные и песочно-жёлтые в серебристую крапинку – калейдоскоп форм и оттенков!

Я бросилась собирать мокрые листья, разглядывая каждый как уникальную драгоценность. Как же прекрасно может выглядеть смерть! Смерть… Всё в конце концов умирает. И я умру.

К горлу подкатил комок, в районе солнечного сплетения всё сжалось и заныло. Уже несколько лет, с тех пор как в мою машину на полной скорости чуть не врезался грузовик, мысли о смерти не отступали. Точно костлявая старуха коснулась сердца в секунду опасности и оставила в нём ледяной след.

Каждый день я продолжала жить, просыпаться, собирать дочку в садик, ходить на любимую работу. Вечером – ужин с семьёй, в выходные – встречи с друзьями, походы в кино и музеи. Всё как всегда, но ничто не приносило настоящей радости. Будто кто-то нашёптывал: «Всё в конце концов исчезает. Зачем готовить обед, зачем учить дочку уму-разуму, строить планы на отпуск? Зачем всё это, если ты сгинешь и превратишься в прах? Небытие поглотит тебя, смоет волной, словно рисунок на песке. Ничего не останется. Всё временно и потому бессмысленно».

Я и не заметила, как рядом появился старик. Яркие рыжие волосы торчали взъерошенной кочкой, а густая борода пестрела всевозможными оттенками осени: от малиново-бордовых до кирпично-оранжевых. Незнакомец походил на героя из старой доброй сказки.

– Чудесная работа, – указал старик на листья в моих руках. От добродушной улыбки его лицо покрылось сотней морщинок. В глазах заиграли весёлые огоньки.

– Все листья подобраны неслучайно и удивительно гармонируют друг с другом, – продолжал Пестробородый. – Только тонкие ценители способны найти истинную красоту в увядании. И мы с вами одни из них. Верно, милая? – вкрадчивые слова обволакивали, а золотистые глаза точно заглядывали в душу. – Пока листья были живыми и впитывали солнечные лучи, они все росли одинаково: зелёные, сочные и молодые. Но когда их вены стали сохнуть, каждый преобразился по-своему, – старик провёл кончиком пальца по краю одного из моих листьев. – Именно для последнего полёта к земле листья приобрели неповторимую индивидуальность. Но в итоге они рассыплются в пыль так же, как и люди. Всё будет уничтожено временем: и мысли, и чувства, и тела. Не так ли, милая?

Я смущённо улыбнулась: незнакомец будто подслушал мои мысли.

– Подарите мне ваш букет, – попросил Пестробородый, – даю слово, он останется нетленным навсегда.

Какой странный. Зачем ему мой букет? Кругом полно опавшей листвы.

– Всё исчезнет, – старик лукаво улыбнулся. – Но стоит лишь ступить в край вечной осени, и костлявая старуха останется ни с чем. Я знаю путь и открываю его тем, кто не желает мириться с конечностью бытия.

Кто он и о чём говорит? Может быть, это розыгрыш?

– Я вижу, вы сомневаетесь, – проговорил он. – Не верите в вечную жизнь?

– Вы про Рай? – переспросила я. – Пока не умрёшь, точно не узнаешь, существует ли загробный мир.

Должно быть, он из какой-то секты или местный сумасшедший. Я улыбнулась и протянула букет.

– Как любезно с вашей стороны, – поблагодарил старик, слегка кивнув. – Он будет ждать вас. До свидания, милая.

Пестробородый втянул запах разноцветных листьев и пошёл прочь.

Некоторое время я вспоминала старика и его слова. Но дни бежали, и впечатления от встречи стёрлись, словно их припорошило свежим снегом.

Время покрасоваться, отпущенное листьям после жизни, прошло, и они рассыпались в коричнево-серый прах. Аллеи заполнились тёмными силуэтами обнажённых деревьев, воздевших ветви к небу в печальной мольбе.

Тогда-то меня и стали посещать видения. Поначалу я всё списывала на обман зрения, разыгравшееся воображение и усталость. Но в середине зимы эта картина стала являться чаще и задерживалась подолгу, так что я успевала хорошо разглядеть детали. На улице бушевала вьюга, а мне чудились стройные чёрные клёны с охапками жёлтой листвы. Стволы росли прямо из зеркально-прозрачной воды, расстилающейся куда хватало глаз.