Журнал «Юность» №04/2023 - читать онлайн

Желтая радужка вкруг пруда

Сузилась в ожидании холода.

Чистый беззубый простор.

Черных стволов упор.

Девочка, беременная смертью,

Пьет еще-еще живую осень.

Ты допиваешь свое отраженье, печальная Эхо,

Страшно тебе?

Очень.

Ты допиваешь свое отраженье, печальная Эхо,

Страшно тебе?

Очень.

Букв не хватает на линии судеб, а так бы я вышла из мрака.

Имя, а я бы с перстами пурпурными

Вышла из мрака.

Смерть отступает, рябит и редеет у края зрачков,

Золото копий резных шелестит под ступнями —

Это последнее солнце ложится на голое место.

Ты выбираешь свое отраженье, печальная Эхо.

Страшно тебе?

Очень.

Мрак отступает, рябит и редеет

У края зрачков.

Мрак отступает, рябит и редеет,

Печальная Эхо,

Чтоб замереть беспросветным,

Печальная Эхо,

Чтоб замереть беспросветным на донце,

Печальная Эхо,

Я бы всегда выходила из мрака.

Из мрака

Что теперь будет?

Что теперь будет?

Что теперь будет?]

В майском кафе после третьей бутылки пива ее становится две —

Красивые и не могут не плакать,

Извиняются, что не могут не плакать.

Он говорит: «Девочки, вы такие красивые,

У меня от слез ваших сердце трепещет!»

И одна смеется другая в смехе ее троится

И по правую руку они не отводят рук

А в глазах не отводят красного своего лица

Выпускают смеются своих мертвецов извиняются

То улыбками разбегаются то зубами с разбега стукаются

Девушка девушка повторите девушке пиво!

Пей, медичка моя! Пей, подружка моя, Прозерпина!

Сердце мое трещит – тяжелая кожура,

Я собираю пальцами с правого лица,

С левого лица

Прозрачное мясцо – хрупкие мертвые зерна-сердца́ – кровяные тельца.

А они ломаются.

Истекают гранатовым соком.

неловко и даже страшно

она подставляет лоб.

поцелуй

смеются.

извиняются.

им тоже страшно.

он останется, а она вернется.

Объятья – жгут.

И мучают, и жгут,

И как кисель под костью нёбной тают.

Я доношу до дома послевкусье,

Шаги считая,

Тенью уходя,

Пыталась оглянуться Эвридика,

И ступни зарывала в еще теплый

Орфеев след.

Но пальцы леденели,

Песок мертвел и комьями крошился.

Никто за мной к Аиду не приходит.

А я могу. Могу и возвращаюсь.

Что не случится —

Значит, так и надо.

Да будет твое имя невредимо.

Да буду я живей, чем Эвридика.

Мы выгребаем павшие листы —

Кремировать, перезахоронить.

Убитые под снегом ждали часа

И крючили сухие черенки.

Запомни состояние цветка,

Когда листок – зеленая рука —

Неуправляемо стремится к свету,

Глаз прикрывая,

Тянется к земле

Мой дед

И держит детство лета на ладони —

Головки гладиолусов.

Моих

Корней гряду удобрил пепел,

И зубы мудрости порвали рот,

А руки – бесполезны-подневольны —

Дрожат.

Укладываю зиму по мешкам —

Как мало времени от ветки до земли,

Вот-вот тела трава пронзит стрелою.

Я, в старость утыкаясь головою,

У нежности в подмышке вою:

«Убежища!»

И нежность-старость отвечает мне:

«Ах, луковое горе персефонье!

Не плачь, не то я тоже не сдержусь».

Алга, алга —

Кричали соседи,

Алга, алга —

Кричала страна.

И вот я алга,

В казахские степи,

В которых делить все

На восемь и два.

В которых нет

Старого деда.

И шум новостей

Слышен едва.

И дети, играя

С велосипедом,

Счастливо кричат:

Алга, алга!

Мультинация, кафе в Семее,

Три рок-группы

Играют квин

Все по-разному.

На дистанции дыхалки

Мало,

Но стараются.

Как акын,

Сижу и пялюсь,

Без двойных,

Скрытых смыслов.

Молодежь

За соседним столиком

Колу пьет,

О пустом болтают.

Как и я,

Так же пуст,

Только не болтаю

Ни с кем.

Хей, лала ей, и ей

Подпеваю, как могу,

Хей, ла-ла, ла-ла и хей.

Не хочу. Но.

Аслан пригласил на поминки деда.

Это странно, но я согласился.

Аслана я знаю совсем ничего,

Деда его не знал никогда.

Вместе со мной пришло человек сто:

Родственники, соседи, знакомые.

Имам читал молитву,

Я возносил руки вместе со всеми.

Начали есть, кумыс, чай, казы,

Сладости, сухофрукты, лепешки.

Вспоминал деда родной брат,

Еще несколько человек вспоминали.

Я мало чего понимал, конечно,

Но чувствовал больше, чем понимал.

Терять родных всегда горе,

Знаю прекрасно и по себе.

Имам почитал еще молитву,

Сказал небольшую проповедь.

Думаю, там было про важность своих корней,

Служение Корану, про человечность.

После все стали из-за столов.

А я вспомнил отпевание своего папы,

Потом службу в буддийском храме и

Старый католический костел в Армении.

Вспомнил это все. И ощутил

Дыхание Бога через пространство вокруг.

Через этих незнакомых людей.

А в Аслане увидел глаза его деда.

Мертвые не танцуют,

Не смотрят по вечерам фильмы,

Не качают игры через торрент.

Не подчиняются законам живых.

Мертвые просто лежат,

Вернее, не могут двигаться,

Уставились в одну вечную точку,

В которой нет добрых и злых.

В точке этой танцуют

Огни больших родных городов

Надежды на чудо, обиды,

Дети, собаки, дома и машины.

И мертвым, возможно,

Хотелось бы это вернуть.

Но если ты умер – тихо лежи.

Пустое, большое, похожее на

самобичевание, нырок в глубину.

Вижу, ныряю, за окном вышина —

падение снега в самую мглу.

Я застываю, недвижим, смотрю:

Шторы, сумрак и холод окна,

Так единица стремится к нулю,

температура, цифры, слова.

Если усну, но как я усну.

Если, какое дурацкое если.

Серый волк встретил луну —

Во дворе орут пьяные песни:

Про коня и про рыбу мечты.

Про движение по вертикали.

Высока глубина у зимы,

Через трубы теплоцентрали.

Сны – это да!

Сны – это ад.

В них – я такой

параллельный, чужой.

В них – я брожу.

Шаги – не слышны,

В них – я живой,

В реальности сны:

там – про меня —

работу менять,

жизнь на измене

и прочая хня.

Там, на столе,

Ваза – цветы,

Там, не во сне,

развернуты сны.

Я – заплутал,

Я – кто и где?

Сплю и не спал,

Ночь как бы день.