Все бабушкины сказки начинаются одинаково, это что-то вроде зачина: «Давным-давно, жили-были…».
Много-много лет тому назад, когда тигр ходил, как человек…
До́ма, в Калифорнии, за несколько недель до приезда бабушки, мы с Сэм начинали шептать эти слова друг другу. Каждый раз, когда я их слышала, меня бросало в дрожь.
Мы считали дни до приезда бабушки. В первый же вечер ее визита мы вбегали в комнату для гостей и сворачивались калачиком в кровати, по обе стороны от нее.
– Хальмони, – шептала я, – ты расскажешь нам сказку?
Она улыбалась, обнимая нас и увлекая в волшебный, сказочный мир.
– Какую сказку?
Ответ был всегда одинаковым. Нашу любимую.
– Про Унию, – говорила Сэм. Старшую сестру.
– И Эгги, – добавляла я. Младшую сестренку. – Сказку про тигра.
Эта история всегда казалась особенной, словно за словами скрывалась какая-то тайна.
– Поймайте ее для меня, – говорила бабушка, и мы с Сэм протягивали руки вверх, сжимая кулаки, словно хватая звезды.
Бабушка всегда делала вид, что сказки прячутся в звездах.
Она выжидала несколько мгновений, секунда за секундой, и мы слышали, как стучат наши сердца в ожидании сказки. Потом она делала вдох и начинала рассказ.
Но тигр из ее историй – страшный, коварный хищник. А тигр на дороге выглядел иначе. Не думаю, что он хотел съесть меня, хотя мне кажется, что он действительно хотел… чего-то.
Я не знаю, чего именно. Мы все еще медленно едем по улочкам Санбима, но тигра нигде не видно. Наконец мы добираемся до бабушкиного дома – это небольшой коттедж на окраине города. Он стоит на вершине холма, через дорогу от библиотеки, в окружении леса.
Мама сворачивает на длинную подъездную дорожку, и, пока мы поднимаемся на вершину холма, под нашими колесами хрустит гравий.
Припарковавшись, она кладет голову на руль и вздыхает, вид у нее такой, будто она сейчас заснет. Она еще раз вздыхает и выпрямляется.
– Отлично, – мама закидывает руку за подголовник и поворачивается так, чтобы видеть нас обеих. Она изможденно улыбается, бодрясь и желая оставить позади ссоры и тяготы долгой поездки.
– Плохая новость: я забыла зонтики в Калифорнии, – она улыбается. – Так что сейчас придется пробежаться.
Я смотрю на бабушкин дом. Он кажется волшебным: высоко на холме, с выцветшими кирпичными стенами, обвитыми почти черным плющом, в окнах отблеск света, а ко входной двери ведет лестница в миллион ступеней, ну или около того.
Он ни капли не похож на нашу ванильно-белую квартиру в Калифорнии – в новеньком доме. С лифтом.
– И ты хочешь, чтобы мы бежали по этой лестнице под дождем? – спрашивает Сэм с таким ужасом, что можно подумать, будто мама предложила ей окунуться в яму со слизью улиток.
Мама выдавливает очередную улыбку.
– Что нам какой-то дождик? Правда, Лили?
Правда, думаю я. Я хочу быстрее попасть внутрь и спросить бабушку про тигра. Но в нашей семье не задают простых вопросов. Это ловушка. Она просит меня выбрать сторону.
Я пожимаю плечами.
Но мама не оставляет меня в покое.
– Правда, Лили? – ее улыбка дрожит, словно может рассыпаться. Под глазами мешки, а между бровями залегла глубокая складка.
Обычно мама выглядит иначе. Она безупречна, все у нее на своем месте, все в полном порядке.
– Правда, – говорю я.
Сэм вздрагивает, будто я ее ударила.
– Ну вот и договорились, – с облегчением говорит мама и берется за дверную ручку. – На старт. Внимание…
Тут она распахивает дверцу, вылетает наружу, захлопывает дверцу и пускается бежать. Она мгновенно промокает насквозь и движется не так уж и стремительно, зато старается вовсю – размахивает кулаками, съеживает плечи и наклоняет голову, словно она бык и собирается атаковать дом своей матери.
– Это смешно, – говорит Сэм.
И Сэм не просто вредничает. Так оно и есть.
Я смеюсь, Сэм тоже смеется, и мы смотрим друг на друга. На мгновение мы – сестры, потешающиеся над своей неловкой матерью.
Мне хочется, чтобы это мгновение длилось вечно. Но Сэм отворачивается, берет свой телефон и зарядку от него и засовывает их в лифчик, защищая от дождя.
– Ну что ж, пойдем, – говорит она.
Мне хочется сказать: «Останься», но вместо этого я киваю, и мы выскакиваем из машины.
Я еще никогда не попадала под такой дождь. Он сильный и холодный – слишком холодный для июля, и не успеваем мы сойти с подъездной дорожки, как мои туфли начинают хлюпать и чавкать, а джинсы становятся тяжелыми.
Сэм визжит на бегу, я тоже. Потому что это весело и ужасно одновременно. Глаза от воды щиплет, и я почти ничего не вижу, но от ледяного душа внутри все горит.
Когда мы с Сэм добираемся до конца лестницы, задыхающиеся и промокшие насквозь, из моих легких словно выкачали воздух, а сердце разрывается.
Мама ждет нас на крыльце, что, конечно, мило, но немного странно, потому что она уже должна была войти в дом.
Она качает головой и хмурится.
– Бабушка не отвечает, – говорит она. – Ее здесь нет.