Дед Никола сидел на КПП и пытался скрутить козью ногу, но пальцы более не самостоятельные, попавшие под власть подагры не слушались его. Тонкая газетная бумага выскальзывала из рук, не желала скатываться, а махорка, выращенная на заднем дворе их многоквартирного дома, сыпалась на пол. Её было очень жалко, но и курить жуть как хотелось.
Дед досадливо крякнул, отодвинул мешочек с куревом подальше от соблазна и выглянул в окно деревянной будки. А там, раскиселившаяся дорога, напитывалась жирной рыжей глиной с обочин. Снова весна.
– Как весна, так никого не видно в городе. – Дед крякнул. – Словно их смывает вместе со снегом. – Он с трудом приподнялся с колченого табурета. – Хотя в последние годы нет новых людей, а старых все меньше. И молодых так и вовсе не видно лет…. – Он задумался. – А черт его знает. Вот и дети подросли, разъехались кто куда. А жена…. Что жена. – Он вздохнул. – Время пришло.
Глухо брякнул велосипедный звонок, это Тема, парень лет двадцати пяти, местный почтарь, проезжал мимо. Никто не знал, где он живет, и никто не знал, кому он возил почту, вот ему точно не возил, но появлялся Тема тут каждый день.
– Здоров, дед Никол! – Крикнул издалека парень. – Как твой гроб? – Он заулыбался во весь щербатый рот.
– Кто помянет, тому…, сам знаешь что. – Крякнул досадливо Никола.
– Помочь с сигареткой? – Зная утренние привычки деда, предложил Тема.
– Уважь.
Парень, перекинул ногу над рамой, и пешком довез велосипед до проходной. Над задним колесом, в корзине, болталась синяя почтовая сумка.
– Кому письма? – Поинтересовался дед, протягивая руку с негнущимися пальцами.
– Не могу сказать. – Парень посерьезнел. – Ты же знаешь, дела почтовые – секретные дела.
– Да с какого-то боку-припеку они стали секретными?
– А с того самого, как первые пузыри появились. Ты же дед и сам все знаешь не хуже меня. Вон какой завод сторожишь! Меж прочим – военный!
– Да что с того, что военный. – Буркнул Никола. – Так коли они работал бы! Да и сторож из меня, сам знаешь какой.
– И что же, совсем не ходит никто в цеха? – Поинтересовался парень, закручивая щедрую козью ногу.
– Да кому ж? В городе почти никого не осталось. – Дед вспомнил вчерашний день, когда отправлялся на дежурство. Вспомнил свою пустую квартиру, холодный подъезд, мрачную улицу, курившуюся первыми весенними туманами и теперь ставшими такими узнаваемыми пузыри. Они были разными эти пузыри: большими и маленькими, прозрачными и отражавшими в своих боках все то, что попадало на их поверхность. И темными, почти черными, матовыми. В этих не отражалось ничего, но если присмотреться, всегда можно было увидеть в их глубине странное шевеление, словно бы чьи-то руки, делая пассы, создавали внутреннее движение. – Вот крайним днем, пока сюда шел, не видел никого. Так и сменщика не было. – Он задумчиво поглядел, как ловкие руки парня сворачивают газетную папироску. – Он хоть не сильно старый, а может и вовсе младше меня, но все ж пропал куда-то. Не было его, как пришел, и не предупредил заранее.
– А может он того? – Парень скрестил руки на груди и закатил глаза.
– Да тьфу на тебя! – Вскинулся дед. – И так поговорить не с кем, так еще вот и человек последний пропал.
– А как же я? – Наигранно обиделся Тема.
– Да о чем же с тобой, с малохольным то говорить?
– Да хоть вот о них. – Парень кивнул за спину, туда, где сейчас неторопливо проплавал прозрачный пузырь.
– А что же о них говорить? – Не понял дед. – Плавают туды – сюды и сказать о них больше нечего. – Он мелко трясущейся рукой, преодолевая боль в суставах, поднял вдруг отяжелевшую козью ногу, переданную Темой, ко рту, прикурил. Закашлялся. Едкий махорочный дым разъедал глаза до слез, и из-за них картинка смазалась, поплыла. Тема тоже стал каким-то невнятным. Старик продрался сквозь веки ладонями, промакивая соленую влагу ссохшийся кожей.
– Да как же? – Удивился парень. Теперь, когда деду удалось справиться с дымом, парень приобрел знакомые черты. – А ты помнишь тот день, когда появились эти пузыри?
– Нет. – Дед Никола пытался вспомнить, но едкий дым не давал сосредоточиться. В памяти прошлое не было статичным, и когда он пытался туда заглядывать, ухватить материю времени, то оно плыло в руках, словно расплавленный пластилин, не задерживаясь целым. Так и вспоминал урывками, небольшими вспышками цветных картинок, не связанных меж собой.