Часть вторая Трудности перевода
Глава шестая Пленница
Что-то горело. Чарли Кутельский никак не мог понять: снится ли ему это или происходит наяву. Пилот находился в том пограничном состоянии, когда грань между реальностью и иллюзией истончается, почти исчезает. «И все-таки… Чем так пахнет?»
Запах плавленых проводов проник в ангар, и Кутельский сел на раскладушке. Прислушался. Волны плескались о борт гидроплана, но за стенкой, в домике геостанции, что-то шипело. «Она же робот», – вспомнил Чарли, застегивая рубашку. Он представил себе жужжащие под кожей Моники механизмы, внутренне содрогнулся и направился к выходу из ангара.
Когда Чарли вошел в дом, Элизабет Роверто хлопотала у плиты спиной к нему, а Моника, сгорбившись, сидела перед верстаком, на котором в идеальном порядке стояли колбы с жидкостями и лежали крошечные куски породы. Моника смотрела в микроскоп, а рядом на стеклянной подставке крепилось что-то белое и круглое. Кутельский разглядел микро-разъем, подошел ближе и ахнул.
С подставки на него смотрел глаз Моники. Девушка оторвалась от микроскопа, взглянула оставшимся глазом на пилота:
– Доброе утро, Чарли!
При виде пустой темной глазницы Кутельского передернуло от отвращения. Он суетливо застегнул на выцветшей форменной рубашке предпоследнюю пуговицу:
– Привет…
– Извини, придется потерпеть. Не слишком эстетично, но это ненадолго.
Чарли не ответил. Роверто обернулась с подносом, на котором румянились небольшие котлеты.
Из-за спины пилота хлопнул дверью душевой Лев Саныч Абуладзе.
– Вот это я понимаю! – профессор шумно принюхался и вытер руки о шорты.
Панели кухонных шкафчиков сияли, стол блестел, посудомойка журчала. Роверто перемыла посуду и отсортировала чашки к чашкам, бокалы к бокалам. Для эстетики освободившиеся поверхности Элизабет украсила салфетками из белого хлопка – об их существовании Кутельский не подозревал. «А профессор? Наконец-то, хоть кто-то поставил на место этого неряху!» – Чарли обернулся к Абуладзе – хмурый профессор скептически рассматривал рабочий стол и еле сдерживался от комментариев. Рабочий беспорядок в целом был сохранен, но образцы породы Роверто и Моника сгруппировали в линейном порядке, инструменты уложили компактно, а пыль и грязь удалили. Недовольный Лев Саныч наклонил голову к плечу, но помалкивал. Роверто проследила его взгляд.
– Я все понимаю, профессор, но я ничего не нарушила, не беспокойтесь. У меня самой… – Элизабет сменила тему: – Весь фарш из морозилки я потратила. Вы садитесь, я сейчас подам завтрак!
– Я знаю, где на моей кухне лежит вилка, и могу ее взять сам! – раздраженно бросил профессор.
Роверто обиженно надула губы:
– Вы злой, потому что голодный?
– Извините, не хотел вас обидеть. Ой! – Абуладзе, наконец, заметил глаз Моники.
– Добрые утро, Лев Саныч! – оторвалась от работы девушка. – Глазом пришлось пожертвовать, зато я разобралась! Дайте мне полчаса, все расскажу.
Чарли, Лев Саныч и Элизабет сидели на пластиковых стульях за кухонным столом и молча завтракали.
Моника уверенным движением вставила глаз, разъем щелкнул, проморгалась и встала из-за стола. В одну руку она взяла щепотку измельченной породы, в другую – колбу с бесцветным раствором.
– Разработчики, чтобы не превращать меня в дерево из датчиков, максимум функций сканирования совместили со зрением. Например, восприятие запахов. Ваши эмоции я воспринимаю не как запах, а визуально. И обитателей Салактионы вижу, как побочный эффект.
Она выдержала паузу, ожидая распросов, но все молчали. Тогда Моника продолжила:
– Вам же знакомо устройство «Хоскори-36»? На Хэнкессе его используют все.