Часть 2

День был ни к черту.

Вести кулинарное шоу Егору приходилось впервые. Когда ему, уже состоявшемуся телеведущему, сделали подобное предложение, он долго колебался, намереваясь отказаться.

Кабинет продюсера был так себе. Все-таки на телеканале он был не главным и отвечал лишь за развлекательную часть вещания, в которую входило и кулинарное шоу. Серые стены, серая мебель, много хрома и стекла и корпоративные зеленые вставки на всем в самых неожиданных местах. Зеленые вазы, зеленые дверцы на шкафчиках, и даже абажур настольной лампы – травянистого цвета, совсем как тот, что, по слухам, везла в Шушенское супруга вождя мирового пролетариата. Заглядевшись на абажур, Егор пропустил момент, когда продюсер предложил ему поработать на их канал.

– Я ничего не смыслю в еде, – беспомощно бормотал он. – Не гурман, готовить умею только простейшие блюда и даже хлеб не порежу ровными ломтиками.

– А как ты режешь хлеб? – заинтересовался продюсер, блестя глазами.

Посмотрите-ка, весело ему! Злость помогла Егору собраться и отбить радостную улыбку потенциального начальника ледяным рикошетом:

– Криво. Один край всегда толще другого. Меня же на смех поднимут, если я там начну давать советы.

– Тоже мне, проблема, – скривился продюсер. – Там сейчас Коля Рындин рулит. У того вообще предел кулинарных возможностей – макнуть пакетик с чаем в кипяток.

– Рындин – медийная личность, – возразил Егор. – Он сейчас на гребне славы. Так что совершенно не важно, как он… макает пакетик в кипяток. Его и без того любят.

– Ой, я тебя умоляю! Распиарили идиота, стоит – вывеской торгует, а двух слов связать не может. Мне уже несколько раз жаловались гости, что им приходится вытягивать шоу самостоятельно. А это, между прочим, его обязанность! Поэтому я хочу предложить работу тебе.

– Почему?

– Видел я прямой эфир, где ты четыре часа с Гайчук вел концерт и тараторил, как сорока. Причем видны моменты, когда вам реально приходилось тянуть время. Надо отдать должное, вы мастера. Я бы ее даже пригласил, но мне для формата нужен: «а» – мужчина, и «бэ» – у которого язык без костей…

Егор холодно улыбнулся. Да, ему уже несколько раз приходилось вести длинные концерты, причем иногда даже экспромтом, часто – в прямом эфире. В соведущие ему частенько ставили скандалистку Аксинью Гайчук, которая тоже пауз между словами не делала. Один раз они работали даже в Кремле, хотя туда, как правило, приглашали ведущих, проверенных временем: двое из них вели концерты еще при генсеках, пережив практически все Политбюро развалившегося СССР.

– Ну, Егор, соглашайся, – миролюбиво сказал продюсер. – Это несложно, честное слово. У нас в позапрошлом сезоне Миша Поперечный работал, так он первый эфир оттарабанил без запинки и без шпаргалок даже. Классный ведущий был, не капризничал, как Коля, и водку не жрал сверх меры. Дело-то простенькое. Это ж не прямой эфир! В день записывается по две, а то и три программы. И за каждую мы платим хорошие денежки.

– О денежках можно поподробнее? – уточнил Егор и бросил быстрый взгляд на пустую чашку. Хорошо бы еще кофе выпить…

Продюсер взгляд уловил и, ухмыльнувшись, нажал на кнопку громкой связи:

– Лара, кофе нам. И быстро.

– Одну минуту, Иван Сергеевич, – сказал телефон приятным женским голосом. Продюсер развалился в кресле и, скрестив пальцы на объемистом животе, побарабанил по нему.

Егор отвел взгляд.

Смотрите-ка, как вы выросли, господин Черский!

Давно ли приехали из Новосибирска, носились, высунув язык за звездами, подсовывая им под нос диктофон. А сейчас с вами желает отобедать продюсер центрального телеканала, да не просто так, а по делу.

От обеда Егор отказался.

Он предпочел зайти лично, просидев на диванчике приемной всего-то четверть часа, после чего был с радушием принят продюсером.

– Беда мне с этими звездами, – пожаловался Иван Сергеевич. – Ты меня поймешь, поскольку сам в этой шкуре пребываешь. Вечно они норовят папеньку обуть, а лишний раз зад оторвать от дивана не желают. Вот смотрю я на западных звезд – и диву даюсь. Какая игра, какие краски! А у нас? Вон Рындина, к примеру, взять. Он что, артист великий? Дерьмо, а не артист, даром что фотокарточка красивая. А понтов выше крыши: «Раньше одиннадцати на площадку не приеду, между съемками два часа отдыха, массажистку и бутылку вискаря каждый день!» Замучались мы с ним. Или эта… как ее… тьфу, совсем из памяти вылетело… бывшая жена Киреева…

– Алексеева?

– Да, точно. На прошлой передаче была. Тоже звезда, куда деваться. Недавно кинишку смотрел с ней – полдня плевался. Дубина неповоротливая! Ты возьми, к примеру, Мэрил Стрип: какая игра! Сколько эмоций в одном движении бровей! А наши только кривляться могут… А знаешь почему?

– Предполагаю, что школы той, что раньше была, уже нет.

– Вот! – удовлетворенно сказал продюсер. – Нет школы. Потому кто у нас в артистах? Жены, любовницы, дети и внуки. И все сплошь красавцы и красавицы, они морду корчить не приучены, боятся – морщины полезут. Кто попало в кино играет: кавээнщики, певцы, или вон бывшая дворничиха и узбекский гастарбайтер. И, между прочим, играют не хуже профессиональных актеров с дипломами… У тебя что за плечами?

– Журфак.

– И диплом, поди, красный?

– Нет, – усмехнулся Егор. – Я ради корок жилы не рвал.

– Тем не менее в тебе чувствуется профессионализм. Ты же у себя в программе не просто воздух сотрясаешь, а вопросы задаешь. Вот и мне нужно будет нечто подобное, только чтобы вопросы профи задавал, а не быдло пьяное. А где таких взять?

Секретарь в сером, подчеркнуто-деловом костюме неслышно открыла дверь кабинета и вошла, держа на вытянутых руках сверкающий поднос. Чашки корпоративного зеленого цвета, сахарница такая же, и только вазочка с конфетами сверкала неуставным серебряным блеском. Продюсер тяжело вздохнул.

Нелегко ему, подумал Егор, поблагодарив секретаршу скупой улыбкой. Она вежливо кивнула в ответ, поставила кофе перед шефом и вышла, цокая каблуками. Егор чисто мужским взглядом проводил ее удаляющуюся спину, ровную, как у гренадера, оценил тугие полукружья попки и с куда меньшим интересом поглядел на Ивана Сергеевича.

– Хороша? – спросил тот.

– А то!

– Бывшая мисс… то ли Самара, то ли Казань, не помню точно. Тоже приехала звездой устраиваться. Только таланта нет никакого. Не поет, не танцует, и как камеру увидит, в обморок падает. Даже прогноз погоды не смогла вести. Но девочка старательная. Вот, взял к себе в секретарши. Пока доволен.

– Рад за вас и за нее, – усмехнулся Егор. – Так что там у нас с суммами?

– Ехидничаешь? Это хорошо. Люблю остряков. В общем, за один эфир будем платить по косарю зеленых. В день снимаешься в трех передачах – три штуки в карман. Официально в ведомости меньше проставим, чтобы налоги не платить бешеные. Устраивает?

Это было больше, чем предполагал Егор. В собственной программе он получал сумму покруглее, но там приходилось совмещать должности продюсера, режиссера, ведущего, а иногда и журналиста. И хотя подобная жизнь ему нравилась, нельзя было отрицать, что бешеная гонка прошлого года начала его утомлять. Чтобы сразу не отвечать, он уставился в окно.

Пронзительно синее сентябрьское небо дышало холодком. Легкий ветер колыхал вертикальные полосы жалюзи немыслимого зеленого колера, а узкие солнечные лучи слабо нагревали паркет, словно намекая – это прощальный подарок. Хотите погреться – грейтесь сейчас, пока мы еще хоть в какой-то силе, потому что не за горами октябрь, потом ноябрь с его комковатыми тяжелыми тучами, а потом и зима. При мысли о зиме, невыносимо долгой, противной и слякотной, как все зимы в Москве, Егор вздохнул.

– У меня же и свое шоу есть, – вяло возразил он. – Работы полно. Как я успевать все буду?

– А чего тебе не успевать? Чай, не на край света мотаться. На лифте съедешь на три этажа, вот тебе и новая работа. И потом, я же говорю, это не прямой эфир. Оттарабанишь три программы – и гуляй до следующего раза. Графики согласуем. В конце концов, не только под тебя придется подстраиваться. Сам понимаешь, артисты тоже люди занятые. Ну, Егор, не ломайся.

– А Рындин как же? – спросил Егор для проформы, ему было абсолютно все равно, что будет с актером, не справившимся с задачей.

– Это тебя заботить не должно, – жестко сказал продюсер. От его показного добродушия не осталось ни следа. Егор приподнял бровь и даже голову наклонил, как любопытный попугай. И только взгляд остался холодным, цепким. Иван Сергеевич недовольно скривился, заглянул в чашку – не осталось ли там кофе.

Чашка была пуста, только на дне болталось немного вязкой гущи. Продюсер сделал вид, что пьет, дабы выиграть время. Под взглядом Черского ему стало как-то неуютно.

– Спекся Рындин, – нехотя пояснил он. – Он у нас в сериале бандита играет, но сорвал уже несколько съемочных дней, да еще тут куролесит, решили мы его убить.

Теперь бровь Егора поползла вниз.

– Ну, не взаправду, конечно, – хохотнул продюсер. – В сериале. А поскольку новый сезон начнется без него, то и на передаче ему делать нечего. Ну, что, согласен?

– А у меня проблем с Рындиным не будет? – осторожно осведомился Егор.

– Да брось, какие с ним могут быть проблемы?

– Ну, мало ли…

– Не будет, я тебе гарантирую. Так что? По рукам?

Егор кивнул и улыбнулся чуть теплее.

– Отлично, – обрадовался Иван Сергеевич. – Давай, сходи на пробы. Ты, конечно, профи, но мне нужно и картинку посмотреть. Если все будет пучком, завтра начнем работать.

На пробах все было пучком.

Работа действительно оказалась несложной. По сравнению с бешеным ритмом собственной программы Егора кулинарное шоу выглядело оазисом спокойствия. Вместо приглашенных знаменитостей Егору ассистировали две помощницы режиссера, которых он пытал каверзными вопросами. Выглядело это настолько живо, что продюсер, с удовольствием отсмотрев эфирные сорок минут, без лишних разговоров подсунул Егору контракт. И только на следующий день, приехав на съемку, Егор убедился, что здесь, среди кухонных комбайнов и тостеров, ему может быть крайне неуютно. Беды ничто не предвещало до того момента, пока Егор не взял в руки сценарий и не прочитал список приглашенных гостей.


На телеканале любили склоки и скандалы. Этим он славился с момента его основания. Здесь не приветствовались старые добрые посиделки с уважаемыми людьми, монотонно рассказывающими о своем житье-бытье. Дикторы не стремились выглядеть лучшими друзьями приглашенных, смотрели на них с недобрым прищуром, с удовольствием стравливали гостей друг с другом и наслаждались заваренной кашей. Гости вцеплялись оппонентам в волосы, обливали их водой и с наслаждением били друг другу морды. Рейтинги канала зашкаливали, а телезрители, отслеживавшие анонсы, с нетерпением ждали, что выкинет очередная звезда.

Сидя в маленькой гримерной, Егор читал сценарий и чувствовал, как волосы встали дыбом.

– Вы с ума посходили, что ли? – спросил он у помощницы режиссера. – Ладно, Залевского дернули во время очередного запоя, это фигня. Но какого хрена вы поставили в пару Голубеву и Черницына? Рая, ты что, с дуба рухнула? Они же поубивают друг друга.

– Да ладно, – отмахнулась смешливая Раечка, которой было глубоко все равно, кого ставить на эфир. – Нам же лучше будет, если они передерутся.

– Они хоть знают, кто с кем будет состязаться?

Раиса пожала плечами. Она только что пришла работать на телевидение и не понимала местной кухни. Какая разница, кого с кем ставить в пару? Главное – засветиться в эфире. А артистов хлебом не корми, дай поблистать в прайм-тайме, да еще денег за это получить.

– Значит, так, – скомандовал Егор. – Меняем все местами. Черницына поставим с Залевским, а Голубеву – с шеф-поваром из кабака. Это и честнее будет, и мы, глядишь, живыми уйдем.

– Начальство не согласится, – возразила Раечка. – Оно уже сценарий утвердило.

– Я сам к начальству пойду, пока не поздно еще. Как только я отзвонюсь, найди Голубеву и скажи ей, чтобы она приехала на два часа позже.

– На фига нам такой геморрой? – возмутилась Раечка.

– Геморрой будет, если мы все как есть оставим, – пояснил Егор, сгреб в кучу разрозненные листки сценария и пошел к дверям. – Будут искать – я у шефа.

Раечке было все равно, потому возражать она не стала. Ее дело людей на передачу пригласить, проследить за тем, чтобы вовремя приехали, были довольны, накормлены, напоены, а личный автотранспорт звезд не сгинул на стоянке, напоминающей Бермудский треугольник. Почему-то часто так получалось, что артисты, приткнув свои «Мерседесы» и «Лексусы», потом никак не могли их отыскать. Вот и приходилось Раечке, высунув язык, носиться по тесно заставленной разномастными авто стоянке и искать забытых железных коней. На прошлой неделе, к примеру, потерялся «Ягуар» самого Теодора Алмазова, который в кои-то веки сам сел за руль. Когда машину нашли, она оказалась, вопреки утверждениям певца, вовсе не «беленькой», а цвета «металлик», а уж какой у нее номер – певец и подавно не мог сообщить. Привык, знаете ли, видеть машину изнутри, а потому, едва захлопнув дверь, позабыл, какого она цвета. Да и немудрено. Гастроли, съемки и постоянно новые, незнакомые машины, водители с одинаково стрижеными затылками…

Впрочем, были куда более забавные случаи, вроде казуса с певцом Андреем Синицыным, бездарно провалившимся на европейском музыкальном конкурсе. Синицын приехал на съемку в кабриолете веселенького канареечного цвета, а покидая Останкино, обнаружил в нем кучу мусора. Не помогла ни репутация, ни охрана, впрочем, исполняющая свои обязанности спустя рукава…

Егору до этих мелочей не было дела. Куда больше его волновал предстоящий эфир. Нет, волновал – не совсем верное слово. Предстоящая съемка должна была стать крайне… неприятной.

Во-первых, Залевский, по паспорту – Алексей Пузиков. Конечно, эта фамилия крайне не подходила герою дамских грез, потому Алексей и сменил ее на более пристойную. В младые лета он сыграл одну из главных ролей в трилогии на историческую тему. Благородного гусара, спасающего честь державы, мгновенно полюбили зрители, а за Залевским моментально закрепилась репутация рыцаря, готового на любой подвиг ради Отечества или прекрасной дамы. Зрительницы умирали от любви, слали письма, залитые нежными слезами, и были готовы на все за один только его взгляд или улыбку.

На деле слава Казановы была несколько преувеличена. В жизни от киношного благородства не оставалось и следа. Залевский частенько поколачивал своих жен, которых к его сорокалетию насчитывалось уже пять, а количество не битых им любовниц заметно уступало количеству битых. Былая красота уже начала растворятся в обрюзгшем, стареющем теле, да и длительные запои не придавали актеру шарма. Однако чем старше становился Алексей, тем моложе были его подруги.

Во хмелю Залевский был буен, устраивал драки на съемочных площадках, требуя привилегий. Режиссеры снимали его больше по привычке, когда следовало украсить кадр знакомым лицом, но главных ролей предлагали мало, отчего Залевский еще больше пил и буянил.

Егор на ходу читал сценарий и мрачнел. В прессе лесным пожаром бушевал скандал. Залевский вышвырнул из дома свою пятую, а может, и шестую жену, предварительно столкнув ее с лестницы. Дама сломала два ребра и подала на супруга в суд. Дабы подогреть интерес к этой теме, руководство канала, владеющее также и газетой, пригласило Залевского на эфир.

Ну и как тут выкручиваться?

По коридорам Останкино, как хлопотливые муравьи, туда-сюда сновали люди, и каждый что-то тащил. Никто не старался идти степенно. Все носились, ускоряя шаг почти до бега, роняли папки и кассеты, демонстрируя всем своим видом невероятную занятость. Егор же по собственному опыту знал: стоит свернуть на лестницу, и там он увидит совершенно другую картину: медленно волочащих ноги курильщиков, бездельников из всех редакций, прячущихся от начальства, репортеров, обсуждающих эфиры, девиц школьного возраста, бесчисленных помощниц и секретарш. Туда, на лестницу, начальство заглядывало редко, предпочитая лифты. Не по рангу им по ступенькам носиться…

Егору же, несмотря на руководство собственной программой, было не привыкать носиться по лестницам. Вот только сейчас он был рад паузе и думал, как лучше выстроить разговор с Залевским.

Беседа о кулинарии может легко свернуть на домашнее хозяйство, а затем – и на супругу. И если Алексею не понравятся вопросы, он без особых церемоний устроит свару. А то и в драку кинется. Вон на прошлой неделе напал на журналистов, сломал им камеру, а репортера пнул в живот. Теперь репортер стал знаменитым и тоже собирается подавать в суд.

– Да вы злой, господин Пузиков, – хохотнул Егор, подходя к лифту. К начальству ехать было всего ничего, но не тащиться же по лестнице, встречая бесчисленных знакомых. Лифт застрял где-то внизу. Ожидая, пока пыхтящая кабинка подползет к этажу, Егор перелистнул пару страниц и вздохнул: Мария Голубева и Антон Черницын… Это уже во-вторых. Какой идиот позвал их на эфир вместе?!

Голубева и годившийся ей в сыновья Черницын были женаты около года, но после непродолжительного романа Антона и его партнерши по съемке певицы Рокси с треском развелись. Антон завел интрижку с девушкой Егора Аллой.

Дружбе пришел конец.

Егор с раздражением посмотрел на горевшую кнопку вызова. Лифт все не ехал. Скорей бы добраться до начальника, объяснить ему ситуацию и, перетасовав карты в колоде, разрулить готовый вспыхнуть конфликт. Голубева никогда не выйдет в эфир вместе с бывшим мужем, и ее, народную артистку России, придется уважить. По сравнению с маститой экс-супругой Черницын выглядит бледно. Да, популярный актер, восходящая звезда и все такое… Но по-настоящему значимых ролей у него пока нет, в то время как Голубеву обожает вся страна за ее веселые комедийные роли. Значит, Черницына долой, пусть против Марии играет профессионал. Иначе она устроит бывшему мужу какую-нибудь пакость… По слухам, Мария не раз предпринимала действия против Черницына, в результате которых тому отказывали в съемках.

Хорошо ей, подумал Егор. Она может позволить себе не выйти в эфир, не терпеть рядом Антона. А что делать ему? Улыбаться в камеру, обнимать Антона за плечи, демонстрируя всему миру, что у них прекрасные отношения, хотя они не здороваются при встречах, старательно делая вид, что незнакомы?

Лифт открыл дверцы, выплюнув старых и проглотив новых пассажиров. Егор зашел внутрь, прислонился к стене и мрачно подумал, как все непрочно в их суматошном мире. Почему никто не подумал, что ему тоже будет неприятно видеть Антона? В блестящих металлических стенах кабинки отражались смазанные силуэты людей. Егор протянул руку своему отражению и потер потянувшиеся к нему холодные пальцы собственного двойника.

– Ничего, – негромко произнес он. – Прорвемся!

Люди, стоящие рядом, оглянулись, но он не обратил на это никакого внимания, разглядывая размазанное отражение, повторявшее его движения.


Мария Голубева сидела в кресле и смотрела на всех исподлобья. Рядом на гримерном столике стояла чашка чая и вазочка с вкусностями. В коричневой жидкости плавали чаинки, лениво гоняясь друг за другом, фантики шоколадных конфет искрились под лампочками. Чашка была из категории «дежурных» – из таких поили гостей, когда те засиживались надолго.

Мария чаю не хотела.

– Какого хрена вы вообще меня позвали? – осведомилась она трубным басом. – Я что, должна сниматься… вот с этим?

Антон Черницын, подпиравший стенку, лениво пожал плечами и выпустил струю дыма. В крохотной гримерной, куда набилась почти вся съемочная группа, все курили, хотя правилами это было строго-настрого запрещено. Дым свивался кольцами, как напуганная змея, поднимался к потолку, впитываясь в побелку. Часы над дверью неумолимо двигали секундную стрелку, словно палач лезвие гильотины. Чирк – и нет секунды, чирк – вот и час прошел. В скандалах время пролетает быстро, а эфир неумолим. Он уже анонсирован и должен начаться именно в указанное время.

– Маша, успокойся, – негромко сказал Егор. – Накладочка вышла. Сейчас все исправим.

– Накладочка? – вскипела Мария и оттолкнула от себя трясущуюся Раечку, не к месту сунувшуюся к ней с кипой салфеток. – Накладочка – это когда ты заказала семгу, а тебе принесли мороженого хека. Вот это – накладочка. А это, пардон за французский, х…ня. Гоша, я тебя, конечно, люблю и уважаю, но если не умеешь руководить процессом, не берись!

Раечка забилась в угол, наблюдая за ссорой с хорошо разыгранным ужасом. Ну, не дозвонилась она Голубевой, тоже мне, происшествие. Та, как на грех, удачно миновала все московские пробки и прибыла в телецентр точно по расписанию. И здесь же, у лестницы, лоб в лоб столкнулась с Черницыным, приехавшим еще раньше.

У Голубевой хватило выдержки не устраивать скандал прямо у входных дверей. Она поднялась наверх и излила душу там. Все это время Антон стоял рядом и презрительно усмехался дрожащими губами. Все это время Егор с побледневшим от напряжения лицом метался между ними, стараясь загасить конфликт. Получалось так себе, и он это прекрасно понимал, отчего лихорадочно курил, выпуская вверх клубы дыма. Антон смотрел на Голубеву с усмешкой, казавшейся подделкой.

Интересно, думала Раечка, неужели правда, что они были женаты? Нет, то, что они сочетались в ЗАГСе, она знала, но… может быть, это лишь пиар-ход? Она внимательно оглядела Антона.

Хорош, ничего не скажешь. Высокий, мускулистый, с пронзительными светлыми глазами и хищным носом. Над ремнем, правда, уже слегка выпирает животик. Мужику только дай волю, деньги и толику свободы – и он из поджарого волка превратится в жирного борова. Но все равно хорош! Что он делал рядом с этой старой развалиной?

«Старая развалина» загасила окурок в пепельнице и пробасила, словно медведица:

– Короче, так: или вы немедленно разруливаете эту ситуацию, или я уезжаю. А по пути зайду к вашему главному и выскажу все, что думаю о вас, в мелких подробностях. Понятно?

– Маш, не надо никуда ходить, не суетись, – поморщился Егор и запустил руку в волосы, откидывая челку назад. – Все уже решено. Рая, повар подъехал?

– А? – всполошилась та.

– Бэ! Повар, говорю, подъехал?

Раечка пожала плечами, а потом спохватилась:

– Может быть, и подъехал. Я вниз сбегаю, хорошо?

– Пулей! – скомандовал Егор и повернулся к разъяренной Голубевой: – Маша, поверь, я принял меры, как только увидел, кого поставили с тобой в пару. Сама видишь, какой тут бардак, а я буквально вчера пришел на канал.

– Я сейчас расплачусь, – съязвила Голубева.

– Маш, ну хватит. Все уже решили, переиграли. Поставим тебя в паре с шеф-поваром. Он, между прочим, жгучий итальянец, специалист по пасте и пицце. Или чего они там еще едят? И все будет чики-пуки. Антон снимется вместе с Залевским.

– Почему это он с Залевским, а не я?

– Хочешь ты? Пожалуйста. Только тогда придется ждать. Его все равно еще нет.

– То есть в этом случае ждать придется мне? – вмешался Антон. – И с какой стати?

– Антон, – ровным тоном произнес Егор, – позволь, я утрясу одну проблему, а потом займусь тобой. В конце концов, ты джентльмен, уступи даме.

– Ничего я не собираюсь уступать, – взвился Антон. – С какой стати? Я теперь должен откладывать все дела и ждать, пока вы отснимете эту старую каракатицу?

– Ах ты, паразит! – ахнула Мария. – Да ты же мне руки целовал, а теперь я – старая каракатица?!

– Ну, я не буду уточнять, куда ты целовала «этого паразита», – парировал Антон.

– Сучонок, – прошипела Голубева, схватила чашку с остывшим чаем и швырнула ею в Антона. Чай вылился на Егора, чашка врезалась в косяк и брызнула осколками именно в тот момент, когда в дверь влетела запыхавшаяся Раечка.

– Мама! – взвизгнула она и, зажмурившись, шагнула назад. Егор взвился вверх и заорал:

– А ну, прекратили все! Всем молчать и слушать только меня.

Оглушенные воплем члены группы, и даже Мария и Антон, притихли. Только Раечка всхлипывала в коридоре. Егор резко втянул ее в комнатушку и закрыл дверь.

– Значит, так, все делают то, что я говорю. Рая! Хватит ныть, в тебя ничем не попало! Отвечай: повар приехал?

– При-приехал, – пробулькала напуганная Раечка. – Я его пока в холле усадила на диванчик.

– Отлично. Иди и карауль его, чтобы не смылся. Кофе там дай или журнал. Ты, – Егор ткнул пальцем в Марию, – не желаешь сниматься с ним?

Он мотнул головой в сторону Антона. Мария, кипевшая от ярости, лишь кивнула, всерьез опасаясь, что если откроет рот, то взорвется. В приоткрытое окно дуло. Ветерок гулял по комнате и неприятно холодил спину. Голубева подумала, что надо будет попросить прикрыть окно, иначе завтра она сляжет с простудой.

– Ты не желаешь ждать? – спросил Егор у Антона.

Тот высокомерно кивнул:

– Естественно. Не моя проблема, что вы все перепутали, и я…

– Так, тихо, ша! – прервал Егор и на минуту задумался. – Маша, у тебя время есть?

– Нет, конечно, – возмутилась она. – Я, между прочим, сегодня еще спектакль играю.

– Тогда два варианта: или вы оба идете на эфир вместе, или кто-то уступает. Ну, а поскольку никто из вас уступать не хочет, добровольца я назначу принудительно.

– У меня спектакль, и я пойду первой, – стиснув зубы, процедила Мария. Антон фыркнул.

– Я тогда вообще уйду, и выпутывайтесь, как хотите.

– Да без проблем, – отмахнулся Егор. – Поставим с Залевским итальянца. Пусть макароны по второму кругу приготовит, делов-то… А завтра отснимем кого-то еще. Мы же в записи идем, так что нам фиолетово, какая очередность будет. Эфир в субботу, у нас еще уйма времени. Можешь уходить.

Антон прищурился, а потом нехотя произнес:

– Ладно, черт с вами. Подожду Залевского.

– Вот и чудно, – спокойным тоном сказал Егор. – Коля, сходи за Раей и поваром. Сейчас начнем работу. Ира, Марию на грим. Антон, подожди в кафе или, если хочешь, можешь в студии посидеть со зрителями. Так… все, все, все, за работу!

Гримерка, только что напоминавшая разворошенный муравейник, мгновенно опустела. Внутри остались только Голубева, гримерша и Егор, неподвижно уставившийся в пол. Сизый дым сигарет медленно вытягивался на улицу.

– Гош, – сказала вдруг Голубева. – Ты прости меня, дуру старую. Сам понимаешь, как мне неприятно его видеть.

– Я понимаю, – ответил Егор.

Его голос был тусклым, как сгоревшая лампочка. Мария вдруг пожалела этого красивого, но бесконечно холодного мальчишку.

Переживает… Не то что этот поганец!

Мария вздохнула и проникновенно сказала:

– Не подумай, я очень ценю, что ты сейчас для меня сделал… Просто… Просто иногда приходится включать стерву. А иначе никак. Здорово ты его припугнул. Он теперь шелковый будет, морду-то надо рекламировать…

– Маш, не парься.

– Но…

– Не парься. Я сделал это ради эфира. Ну, и немножко – ради себя.


– Стоп! Снято! – скомандовал режиссер. – Всем спасибо!

Егор еще минуту стоял, пластмассово улыбаясь в камеру, пока с него снимали микрофон и передатчик, прикрепленный к поясу. По спине текли холодные струйки пота. Ну и эфир, черт его раздери…

– Егор, ты молодец, – протараторила Раечка, отнимая у него папку со сценарием. – Блестящая импровизация. Все-таки Рындину до тебя далеко… Пойдем уже, передохнешь…

– Да, – ненатурально бодрым голосом сказал Егор. – Сейчас.

Колени тряслись совершенно неприлично. Егор посмотрел на них с удивлением. Что это с ним? Можно подумать, первый эфир…

С Голубевой проблем не было. Получив свой пакет с продуктами и итальянца-повара в качестве оппонента, она приготовила обед, сыпала прибаутками и актерскими байками, за что в итоге совершенно заслуженно получила признание зрительного зала и кухонный комбайн, нужный ей, как рыбке зонтик…

Итальянский повар был забавным: очень толстый, лысый, с собранной в складки на затылке кожей, отчего казалось, что сзади у него вылезают излишки мозга. Он смешно расставлял ударения и не всегда понимал, когда к нему обращались с тем или иным вопросом. Однако его это не смущало: тараторил, как сорока, не переставая одновременно что-то рубить, резать и шинковать, поглядывая на Голубеву с заметным интересом.

– Когда я поступала, то не знала ровным счетом ничего, – поведала Мария, как только камеры развернулись в ее сторону, прицелившись злыми красными огоньками. В ее руках мелькал нож, которым она безжалостно рубила кабачок. – Помните, у нас был такой предмет – научный коммунизм? Ах, ну да, откуда вам помнить… Предмет ужасный и к актерской профессии никакого отношения не имеющий. А преподавателем у нас был жуткий гад. Его ненавидели все, и я в том числе. Но что делать? Предмет надо было сдавать…

– И что же вы сделали? – сочувственно поинтересовался Егор.

– Я всегда была чертовски предусмотрительна, – похвасталась Мария и высыпала кабачки на шипящую сковороду. – Сами понимаете, выучить это было невозможно. Я учебник даже не открывала. Вместо этого я накатала преподавателю письмо откровенно эротического содержания, где в мелких деталях признавалась ему в любви. Без подписи, естественно…

– Так-так? – заинтересовался Егор. – И что?

– И все. Оставшееся время до экзаменов смотрела на учителя томными глазами влюбленной коровы. А на экзамене расплакалась, сказала, что от любви двух слов связать не могу. Это была моя первая трагическая роль.

Кабачки шипели, на другой половине студии, где орудовал итальянец, смолк блендер. Повар заинтересованно прислушивался к словам Марии.

– В результате мне поставили пятерку, хотя я ни одного слова не произнесла на тему, – удовлетворенно сказала Мария.

– Неужели эта история не имела продолжения?

– Еще как имела! Но, к счастью, на следующий год изучать научный коммунизм было уже не нужно, так что я без труда пресекла все попытки педагога пощупать меня за… мягкое место…

Голубева заразительно рассмеялась. Вместе с ней захихикал Егор, разразилась разнокалиберным смехом студия, и даже итальянец, понимавший через слово, издал неопределенный смешок.

Нет, этот эфир, несмотря на нервотрепку перед началом, прошел отлично. Легкие нестыковки без труда уберутся при монтаже. Атмосфера на площадке царила праздничная. Актриса непринужденно шутила, на бис спела пару частушек на грани приличия, и даже итальянец порадовал зрителей акапельным исполнением оперной арии.

Совсем другая картина получилась, когда на освободившееся место вышли Антон и Алексей Залевский. Залевский опоздал на сорок минут, приехал изрядно пьяным и с большим трудом соображал, что от него требуется.

Но самым неприятным стало присутствие на площадке Антона. Егору приходилось улыбаться и язвить в меру, делая вид, что они лучшие друзья. От фальшивой улыбки сводило щеки, и к концу съемочного дня казалось, что кожа его лица сделана из резины. Перед финальными кадрами Егору пришлось обнять за плечи пьяненького Залевского, который почти не держался на ногах, и неестественно держащего спину Антона, вздрогнувшего от прикосновения. Егору припомнился старый детектив, где преступник вот так же обнимал свою жертву, зная, что под рубашкой у него открытая рана, и с наслаждением надавливал на нее. Знать бы, где такая рана у Черницына…

Когда помощники отцепили с Егора микрофон, он устало побрел в сторону гримерной, слишком измотанный и нервный, чтобы с кем-то разговаривать. Девушки со студии складывали еду и куда-то тащили. Егор вспомнил, что вроде бы после съемок намеревались устроить небольшую пирушку. Персонал всегда после передачи поедал приготовленную звездами еду. Он пожалел, что ему не достанется обед, приготовленный итальянцем. Наверняка от первой съемки ничего не осталось, а он даже не попробовал толком. В животе заурчало, и Егору стало себя немного жалко. Он решительно направился к выходу. Две фигуры бросились наперерез:

– Егор!

Он скривился. Да, конечно, как он забыл о присутствии Маринки!

Она стояла на дороге, к тому же не одна, а вместе с подругой, пошло размалеванной брюнеткой с упругими, торчащими из топика грудями. Охрана, как на грех, куда-то запропастилась. Наверное, охраняла куда более значимую особу, чем скромный телеведущий Егор Черский!.. Залевский, с трудом отбившись от желающих получить автограф, скрылся в коридорах студии. Антон тоже ушел, а съемочной бригаде, сматывавшей шнуры и убиравшей осветительные приборы, было не до Егора.

– Привет, – улыбнулась брюнетка. – Я – Лена.

– Очень рад, – холодно ответил Егор. – Марин, ты чего-то хотела?

Она покраснела, но глаза смотрели зло. Он вспомнил, что обещал поболтать с ней после съемок, но делать это совершенно не хотелось. Еще до съемок он внимательно осмотрел ее с ног до головы, отметив, что выглядит она плохо. Марина похудела, да и вид у нее был какой-то помятый, словно неделю спала в одежде.

Она еще не успела сказать ни слова, а он уже все знал. Сейчас начнется старая песня: хочу в шоу-бизнес, помоги, пристрой, протолкни. У тебя есть знакомые, связи и авторитет, пусть не самый большой, но все-таки весомый… Когда она жила этажом ниже, то частенько ходила в гости и все намекала, с неуклюжей прямолинейностью, что он должен взять на себя ее проблемы. Егор уклонялся с неизменной категоричностью.

– Давно тебя не видела, – выдавила Марина. – С тех пор, как ты переехал.

– А ты все там же живешь? – равнодушно поинтересовался он и посмотрел куда-то поверх ее головы. Он специально осваивал этот взгляд страшно занятого человека, чтобы дать понять окружающим: ему некогда. Как правило, окружающие понимали и не возмущались, когда он, прервавшись на полуслове, покидал их с вежливой улыбкой.

На Марину и ее подругу этот финт не подействовал. Они стояли каменной скалой, не двигаясь и не уходя с пути.

– Нет, я… давно сменила квартиру…

– Посторонись! – рявкнул осветитель.

Они шарахнулись в стороны, а мужчина протащил мимо них свернутые кольцом провода, размером с обруч. Егор подумал, что это отличный предлог сбежать, и сделал шаг прочь.

– Погоди! – воскликнула Марина и резво схватила его за рукав. Помявшись пару секунд, она беспомощно произнесла:

– Мы можем поговорить?

– Егор! – крикнула от дверей Раечка. – Пойдем, там уже полянку накрыли. Коньячку хряпнем. Пойдем, а то нам ничего не достанется!

Он сделал неуловимое движение в сторону двери и тут же почувствовал, что женские пальцы еще крепче вцепились ему в руку. Егор повернулся к Марине и строго посмотрел на ее руку. Марина разжала пальцы и нервно облизала губы.

– Пожалуйста, – прошептала она.

Егор вздохнул. Раечка у дверей корчила рожи.

– Пойдемте, – решился Егор. – Посидим, выпьем, вспомним старое, обсудим новое.


В гримерку набилось столько народу, что когда опоздавший Егор ввел туда Марину и Лену, места им не нашлось. Съемочная бригада торопливо поглощала приготовленные звездами яства, пила коньячок и негромко переговаривалась. Приглашенные звезды сидели на стульчиках наравне со всеми. Антон молчал, а Залевский, которого уже развезло, рассказывал очередную байку из своей жизни. На вошедшего Егора он едва обратил внимание, а вот девушек заметил и вальяжно махнул рукой:

– Девахи, входите. Садитесь дяде Леше на коленочки…

Егор криво усмехнулся. Марина отважно шагнула вперед и, протолкавшись, действительно устроилась у Залевского на коленях. Для Лены нашлось место рядом с Антоном.

– Ах да, – спохватился Егор, – забыл представить. Это Марина, моя старая знакомая, а это ее подруга… Лина.

– Лена, – поправила та и ядовито усмехнулась. Знаем, мол, мы таких, которые якобы не помнят имена.

– Да. Это Лена. Марина у нас певица. А Лена…

– Ну, я пока только учусь, – сказала та и потупила взор, что выглядело невероятно фальшиво.

Антон уже косился на ее полуобнаженную грудь с интересом. Егор шагнул к дверям.

– Ты куда? – бдительно поинтересовалась Раечка.

– Покурю пойду.

– Какое «покурю»?! Сейчас сметут все…

Егор холодно улыбнулся, подхватил пиджак и вышел.

Не хватало еще объедки жрать! Да и сидеть за одним столом с Антоном, выслушивая пьяные россказни Залевского, не хотелось. Через закрытую дверь до него донесся смазанный голос когда-то самого красивого актера страны:

– …и тут я достаю шпагу и делаю выпад. Кто же мог подумать, что он без трусов…

В спину ударил сдержанный смех. Егор скривился, натянул пиджак и пошел к лифту. Надо бы смыть грим, переодеться, но ждать, пока пьяная компания уберется из гримуборной, не было сил. Сегодня все перенервничали. Новый ведущий, скандал с Голубевой и Черницыным, да еще Залевский пьян как свинья!

Пусть расслабляются. В конце концов, руководитель программы с ними, а Егор всего лишь ведущий, с него взятки гладки…

Или надо было проставиться?

Не сегодня, решил он, идя вниз. Не горит. Народу все равно, когда напиваться, и потом, может быть, у них принято делать это в ресторане? В конце концов, он может позволить себе накормить и напоить всю группу, не особенно напрягаясь. Конечно, до гонораров его постоянной партнерши Аксиньи Гайчук ему еще далеко, но даже с одного корпоратива он получает столько, сколько год назад даже не снилось…

Как же все-таки есть хочется!

Подбираясь к своей «Инфинити», Егор пытался вспомнить, когда он нормально ел в последний раз? Вчера утром – чашка кофе, вечером он вообще к еде не притрагивался, ну а сегодня поесть и вовсе не было времени из-за дикой неразберихи, все носились туда-сюда, задавая друг другу глупые вопросы. Все, что он успел, это поклевать приготовленные гостями блюда прямо во время съемок, памятуя, что пробовать надо все по чуть-чуть, иначе в кадре его жующая физиономия будет выглядеть глупо.

До дома два часа езды. Это еще – не учитывая пробки! Так и помереть можно…

Он неожиданно разозлился. Какая, к дьяволу, разница? Завтра у него относительно свободный день. На телевидение нужно подъехать к обеду, если, конечно, не случится ничего экстраординарного, дома никто не ждет. Можно заехать в первый попавшийся ресторан и отдохнуть, насладиться хорошей кухней…

«Инфинити» приветственно мигнула фарами, мотор заурчал, согревая салон. И почему простая мысль поужинать вне дома казалась ему прежде чуть ли не преступной?

«Потому что ты сам себе придумал какие-то правила, – хихикнул внутренний голос. – Ужин непременно у себя, домашние обеды, пюре и котлеты, ну, или печеная курица. И ничего, что ты ничего не успеваешь, а потому забиваешь морозилку пельменями и потом ешь их, макая в майонез. Трапеза должна хотя бы выглядеть пристойно! И потому ты даже к пельменям выкладываешь на салфеточку нож, а потом строго следишь, чтобы салфеточка свисала со стола одним уголком не более чем на три сантиметра. Это не педантизм, это уже мания!»

Если ему приходилось выступать на корпоративах, да еще поздно вечером, он старался не наедаться там. К тому же приходилось следить за вездесущими паппарацци, так и норовившими запечатлеть его с набитыми едой щеками. Потом он ехал домой, голодный, иногда с мисочкой еды, взятой в ресторане, утешая себя, что дома-то поест как следует, но по пути так уставал, что сил едва хватало на душ. Мисочка отправлялась в холодильник, еду разогревали утром, но она уже не выглядела столь аппетитной.

Егор посоветовал внутреннему голосу заткнуться, но отрицать очевидное было не в его правилах. Вклинившись в тесный поток автомобилей, он ехал и мрачно думал о том, когда все началось.

Наверное, еще зимой, сразу после того, как погибла мама, причем при весьма странных обстоятельствах. Потом были похороны, а потом лучший друг и его девушка сделали нечто гадкое…

Потом было несколько случайных романов – торопливые, беглые поцелуи, обещание позвонить, и тишина.

В животе стало как-то холодно.

Не в силах больше терпеть это жуткое сосущее чувство, он прижал машину к бордюру у первого попавшегося ресторана и выскочил на улицу, дохнувшую холодом, бензиновыми парами и сыростью. Двери ресторана распахнулись, выпуская какую-то парочку, и Егору в лицо ударила волна вкусного запаха. Скорее, скорее… Сейчас он сядет за столик и закидает черную дыру в желудке вкусным, а потом уже не будет так страшно и одиноко…

Столики, окруженные диванчиками с высокими кожаными спинками, были расставлены хаотично. Каждый подсвечивался фонариками разных цветов, отчего казалось, что посетители находятся каждый в свое мирке… это было как-то невероятно уютно. Ненавязчивая, спокойная музыка заливалась металлическими голосами саксофонов. Посетителей было не слишком много, за спинками кресел их почти не было видно, и только сигаретный дым выдавал их присутствие. Егор плюхнулся за свободный столик.

Официантка шла к нему так долго, что когда это наконец-то случилось, ему захотелось ее ударить.

– Добрый вечер, – сказала она и протянула ему кожаную папку. Когда она попробовала отойти, чтобы позволить клиенту выбрать блюда, он удержал ее отточенным барским жестом:

– У вас есть отбивные?

– Конечно.

– Тогда мне отбивные, картофель, греческий салат. Потом кофе.

– Желаете аперитив?

– Нет. Только то, что я сказал. И, если можно, побыстрее.

– Будете что-нибудь к кофе?

– Что?

– Пирожные, выпечка, сыр…

– Нет, только кофе.

Она невозмутимо записала заказ, кивнула с легкой улыбкой и ушла. Егор вытащил из кармана сигареты и закурил. Когда он подносил зажигалку к сигарете, то заметил, что руки трясутся.

Это уже совсем никуда не годилось.

Официантка материализовалась из полумрака с приборами и пепельницей. Егор не пошевелился, когда она раскладывала перед ним нож и вилки на салфеточку, которая свисала со стола уголком на целых три сантиметра. Как только официантка отошла, он быстро сдвинул розовую материю так, чтобы она полностью оказалась на столе.

Подобное действие, совместно с желанием отказаться от ужинов в пустой квартире, внезапно показалось ему смешным бунтом, а чувство смутного беспокойства, придушенное сигаретой, отступило с позором. Егор нервно рассмеялся, откинувшись на спинку диванчика. В конце концов, бунт – это весело, даже если его никто не заметит.

Ему едва хватило терпения подождать, пока официантка поставит перед ним ужин и отойдет подальше. Густой дух отлично приготовленных отбивных сводил с ума. Он с урчанием накинулся на мясо, как изголодавшийся кот, и потому не сразу заметил, что рядом кто-то стоит. И только когда хорошо знакомый голос обратился к нему, Егор поднял глаза – и едва не подавился. Он торопливо глотнул, почувствовав, что щекам стало невыносимо жарко.

Алла уселась за столик без приглашения и, подперев голову рукой, сказала хрипловатым голосом, от которого он когда-то сходил с ума:

– Привет. Вот уж кого не ожидала тут увидеть.


Приглушенное, почти интимное освещение не скрыло от Аллы его секундное замешательство. На мгновение он даже покраснел, но потом делано улыбнулся:

– Добрый вечер.

«Добрый вечер».

Сказано таким ледяным тоном, что по коже мурашки побежали. И улыбка – одними губами, а ведь раньше в его глазах, темных, как омуты, вспыхивали искорки, едва он видел ее.

– Как дела? – спросила Алла.

Фразочка та еще, да и прозвучала фальшиво…

– Хорошо.

И снова – хруст льда в голосе. Знакомым движением он запустил пальцы в волосы и словно смутился от того, что они так быстро кончились. Раньше он ходил с другой прической, позволяя длинным прямым прядям развеваться на ветру. И при каждом удобном случае запускал руку в волосы, не сознавая, что это движение его выдает…

Алле внезапно захотелось сказать что-то такое, что вывело бы его из себя. Заставило бы злиться. Нервничать. Смеяться. Что угодно, лишь бы разбить корку этой холодной, ни к чему не обязывающей вежливости двух совершенно посторонних людей. Но, как назло, в голову не приходило ничего подходящего.

Официантка поставила перед ним тарелки и выжидающе посмотрела на Аллу.

– Мне зеленый чай, пожалуйста, – твердо сказала она.

Егор дернул бровью, а на губах появилась легкая усмешка.

– Ты без денег, что ли? – спросил он.

– Почему сразу без денег? – возмутилась она. – У меня полно денег. Целые кучи. А ты чего такого заказал?

Она сунула нос в его тарелку и усмехнулась:

– Надо же, мяско… Как-то по-плебейски, Черский. Чего ж так бедненько-простенько? Надо было заказать омара. Здесь отличные омары.

– Рекомендуешь?

– Ага. Я тут на прошлой неделе кушала омара! Сказочно. Правда, жутко дорого, но ты ведь у нас мальчик богатый.

Он отвернулся, побарабанил пальцами по столу, а потом посмотрел на официантку и улыбнулся совершенно по-другому, тепло и искренне:

– Принесите девушке омара. И зеленый чай.

Алла вспыхнула.

Официантка улыбнулась и ушла.

Егор начал резать мясо на кусочки. Алла внимательно следила за его руками, которые сотрясала едва заметная дрожь. Она взяла его вилку и насадила на нее кусочек мяса:

– Не возражаешь, если я у тебя тут немного попасусь?

– Что ты здесь делаешь? – поинтересовался Егор.

Алла сунула мясо в рот и придвинула к себе салат:

– Честно говоря, у меня здесь выставка. Ты же помнишь, я немного писала. А после того, как ты выгнал меня с работы, я стала писать еще больше.

Она ковырялась в салате, поглядывая на Егора исподлобья. Смутится? Разозлится? Обидится? Егор откинулся на спинку диванчика и смотрел на нее без эмоций. Под его тяжелым взглядом есть было неприятно. Алла отодвинула салат и замолчала.

Егор разглядывал ее с каким-то странным, смешанным чувством. Сколько они прожили вместе? Больше года. Он даже подумывал о женитьбе и временами, тайком от нее, с легким любопытством разглядывал кольца на витринах. А потом что-то сломалось, сжалось. Он, задавленный новой работой, новыми обязанностями, выпустил ее из виду, иногда раздражаясь от ее присутствия и настойчивых попыток обратить на себя внимание, в то время как ему, издерганному и злому, требовалось несколько часов тишины и одиночества. Алла, растерянная и напуганная его странным поведением, в какой-то момент бросилась в омут новой страсти, не сознавая последствий.

Теперь она казалась ему совсем иной. Она постриглась, став очень стильной с этим удлиненным каре с закругленными прядями, слегка похудела, отчего линия скул казалась более четкой. Даже глаза, зеленые, как у ведьмы, смотрели по-другому. Во всей манере держаться появилось что-то новое, притягательное и одновременно раздражающее.

– И что там, на выставке? – спросил он.

Она пожала плечами неопределенно, словно сама не знала:

– Картины.

– Как неожиданно, – фыркнул он. И в этом фырканье была частичка его прежнего, так что Алла даже воодушевилась.

– Хочешь посмотреть? – предложила она. – Мы, правда, еще не открылись. Только завтра будет торжественная часть. Но у меня есть ключ.

– Скажите пожалуйста, торжественное открытие, – усмехнулся он. – Светское общество прилетит жрать халявные бутерброды?

– А то! Все как у больших. Так хочешь посмотреть?

– Можно, – неопределенно сказал Егор, отобрал у нее вилку и принялся есть. – Сегодня у меня как раз свободный вечер.

– Говорят, тебе предложили новую работу? – полюбопытствовала она. Заявление о свободном вечере прозвучало почти как приглашение. Алла обрадовалась и забыла об осторожности.

Егор посмотрел исподлобья и сказал все тем же ледяным тоном:

– Ну да. Твой любимый сегодня был на съемках.

– Какой любимый? – не поняла Алла.

– А у тебя их много?

Краска бросилась в лицо. Ну да, конечно, он говорил об Антоне. Пока она обдумывала, что ответить, официантка принесла омара, громадного, как танк, совершенно шикарного, обложенного какими-то овощами. Алла вдруг почувствовала себя несчастной.

– Разумеется, – весело сказала она, не дожидаясь, пока официантка уйдет. – Как в сору роюсь, выбираю. Ты уж конкретизируй, кто там у вас был.

– Антон, конечно, – пожал плечами Егор.

– Э, да ты отстал от жизни. С Антоном мы давно расстались. Выяснилось, что мы совсем не пара, – рассмеялась Алла и пропела: – Вот такая вот у нас запара, запара!

Внимательно наблюдая за каждый его движением, она старательно придерживалась выбранной линии поведения, веселилась, хотя больше всего хотелось зарыдать. Столько времени прошло, но она оказалась совершенно неподготовленной к встрече.

Как там у Лопе де Вега? «Вас видеть – худшее из зол»?

Он опустил глаза в тарелку и принялся молча жевать, стараясь не встречаться взглядом, а Алле было так горько, словно омар плавал в блюде желчи, и она глотала ее, кривясь, с трудом сдерживая слезы. Нет, его ничем не пронять… Она раздраженно оторвала клешню омара, дернув ее к себе. Овощи рассыпались на скатерть, туда же брызнул жирный соус.

– Ножку не отшибешь? – сочувственно спросил Егор, и в его голосе послышалась прежняя насмешливая нотка.

– Не волнуйся, – буркнула она, добираясь до сочного мяса. Саксофоны все играли, пронзительно и жалостливо, словно издеваясь…

Когда подали кофе и заказанный Аллой зеленый чай, Егор добродушно спросил:

– И где эта галерея, или что там у тебя?

– Прямо за углом, – ответила Алла, сразу повеселев. – Хочешь посмотреть?

– Ну, давай.

Снизошел. Смотрите, какая цаца!

Она выпила чай одним глотком. Живя с ним, Алла привыкла пить едва ли не кипяток, потому что Егор не выносил чуть тепленьких напитков. Он в два счета расправился со своим кофе и, изучив счет, небрежно сунул деньги в кожаную книжечку, не удосужившись дождаться сдачи. Алла смотрела во все глаза. Перемены были слишком очевидны. От прежнего неизбалованного парня не осталось и следа.

Егор помог ей надеть пальто. На улице он пошел к машине, но Алла помотала головой:

– Тут идти два шага.

Галерея была заперта, но Алла вытащила из сумки ключи и открыла дверь.

– Проходи, – сказала она. – Сейчас я запрусь и свет включу.

Он тут же на что-то налетел и беззлобно выругался, когда это перевернутое «что-то» загрохотало по пустому коридору. Алла заперла дверь и зажгла свет. На полу валялось детское жестяное ведерко.

– В куличики играли? – поинтересовался он.

– Ну да, нам же больше нечем тут заняться. Только в куличики и играем… Кисти в нем отмывают. У нас же тут всяческий хэнд-мэйд…

Она потянула его за руку, на ходу нажав на выключатель. Небольшой зал был оснащен тусклыми лампами, осветившими скромную экспозицию картин и фотографий. Снимков было больше. На них в основном была запечатлены цветы, красивые пейзажи и отдельные предметы, занимающие центральную часть композиции. Особо выделялись снимки ночного Кремля в странной, потусторонней дымке.

– Это я летом снимала, когда торфяники горели, – пояснила Алла.

Егор не ответил, покачался с пяток на носки и, круто развернувшись, пошел осматривать картины. Изучив их со скучающим видом, он вдруг наткнулся на большой портрет и застыл.

– Я назвала его «Портрет Дориана Грея», – тихо сказала Алла, неслышно подойдя вплотную к нему. – Я же обещала тебя написать.

– Почему… Дориана Грея? – осипшим голосом спросил Егор, глядя на свое лицо, написанное красками.

– Потому что тогда он представлялся мне именно таким. Красивым, порочным, желанным.

– А сейчас? Не таким?

– И сейчас таким. Он не изменился. Ты же помнишь легенду: менялся портрет, человек оставался прежним. А здесь все наоборот. Портрет тот же, а ты изменился.

Она с сожалением вздохнула.

Егор повернулся к ней и долго смотрел в лицо, а потом решительно прижал к стене и поцеловал.

Она была такой высокой, а он почти забыл об этом…

Алла пискнула от неожиданности, когда ощутила вкус его теплых губ, от которых пахло сигаретами и кофе. Она задохнулась, а потом с наслаждением выгнула спину, как ленивая кошка, пробудившаяся от сна. Горячие ладони Егора забрались к ней под свитер, прошлись по коже вверх-вниз, стирая выскочившие мурашки. Он с приглушенным рычанием рвал на ней неподатливые джинсы, пока она сама, путаясь и мешая, не расстегнула сперва свои, а затем его джинсы. В голове приятно звенела пустота…

В глазах Егора, черных и страшных, плескались золотыми рыбками огни ламп.

Алла зажмурилась, чтобы не видеть их…

Она не успела опомниться, как оказалась на полу, то ли на своем пальто, то ли на Егоровом, и впилась ногтями в его спину. Мелькнула мысль: только бы не вернулись помощники, не застали их на полу галереи – голых, потных, с перекошенными от страсти лицами, и эта мысль вдруг ее сбила. Эйфория рассеялась, и хотя Алла пыталась думать о Егоре как о родном ей человеке, внутренним радаром женщины-кошки она ощущала: что-то не так…

Алла вспомнила в одно мгновение, как она хотела отомстить. Потом – чего-то добиться и доказать этому капризному мальчику, что он ошибся, но дело не в мелодраме о провинциалке, доказывающей самой себе, что Москва слезам не верит. Затем она выстроила десяток баррикад, убедив себя в том, что если встретит его, больно не будет. Но он появился, снес все заслоны одним небрежным жестом и как будто ткнул ножом в едва зарубцевавшуюся рану. А потом пришла боль. Не прежняя – яростная, с колючими иглами истерики и отчаяния, а тупая и противная, ноющая, как больной зуб…

Лежа на мятом пальто, она гадала: что чувствует он?

А Егор чувствовал себя абсолютно несчастным.

Если в первые минуты его точно так же накрыло горячечной волной, то потом никакого прилива страсти он не испытал. И, кажется, она тоже, потому что на лице Аллы он уловил тень какого-то смутного беспокойства или непонимания. Он еще помнил из прошлой жизни, как она вскидывала брови, встречаясь с чем-то непонятным. Он старался от всей души, но понимал, что все пошло прахом, а в голове осенней мухой вертелась всего одна фраза песенки популярного девчоночьего дуэта: «…Простые движения… Простые движения…»

Финал получился скомканным. Фигня, а не финал.

Они еще полежали немного на холодном полу, прикасаясь друг к другу холодеющими пальцами. Алла по привычке поцеловала его в грудь, куда-то под правый сосок, а Егор ее – так же, по привычке, – в шею…

Они лежали и смотрели в потолок – два человека, обнимавшие пустоту.


Попрощались с торопливым облегчением.

Егор «держал марку», предлагая подбросить ее до дома, а Алла отказывалась, прижимая руки к груди, уверяя, что ей тут совсем рядом, буквально два шага…

Наконец он улыбнулся все той же безличной холодной улыбкой, бросил: «Ну, пока», сел в машину и уехал, оставив ее на тротуаре, растерянную и злую.

Сам Егор чувствовал себя полным идиотом.

Ехать домой после такого приключения хотелось еще меньше. Егор так резво рванул с места, что верная «Инфинити» едва не взмыла в воздух от неожиданности. Он проехал два квартала, угодил в пробку и злобно выругался. Впереди кто-то настойчиво гудел, нервничая, словно это могло что-то изменить. Наверное, торопился домой…

Егору торопиться было некуда.

Простояв четверть часа, он запоздало удивился, что за все это время ему так никто и не позвонил, а потом, выудив телефон из кармана, обнаружил, что тот выключен. Едва Егор нажал на кнопку, как сотовый заверещал и затрясся в истерике, выплюнув на дисплей список пропущенных сообщений и звонков. Пролистав их, Егор увидел, что час назад ему звонил отец.

Их отношения не клеились.

Александр Боталов никогда не был особо сговорчивым человеком, и, видимо, эту черту Егор унаследовал от него. После смерти матери Егор отстранился от отца, а тот перед сыном явно заискивал, не желая терять близкого человека в трудный момент. Боталов в данное время тяжело и мучительно разводился со второй женой, деля имущество, деньги на совместных счетах, бизнес и, что самое неприятное, десятилетнюю дочь Алису. Ни Александр, ни его жена Инна уступать не хотели ни в чем, вырывая друг у друга куски мяса острыми зубами, как южноамериканские рыбы-пираньи. Пираньи, как известно, охотятся стаей, вот и Александр с Инной тянули каждый в свою стаю союзников. Лучшими союзниками и соратниками были дети.

Алиса «делиться» на две семьи не желала и до сих пор наивно надеялась помирить папу и маму, несмотря на то что была девочкой умной и читала светскую хронику, которая с алчным наслаждением расписывала историю трещащего по швам брака Боталовых, роман Инны и фигуриста Евгения Романенко, «страдания» обманутого и покинутого Александра, которого уже два раза видели в обществе молодых красоток. Тем не менее во время редких встреч папы и мамы Алиса бегала то к одному, то к другому, с замирающим сердцем глядя на их ледяные лица и вздрагивая от холодного тона деловых разговоров. А Инна и Александр все «пилили» газеты, заводы и пароходы, сосредоточенно изучая документы. Про дочь в пылу споров они вспоминали, лишь когда заходил разговор об опеке. Алиса убегала к себе в комнату и ревела, потому что ей всех было жалко, а еще потому, что Ритка Муромская в школе сказала ей гадость.

– Твои папа и мама тебя не любят. Они разведутся, а тебя спихнут в частную школу, – авторитетно заявила она.

– Почему в частную школу? – испугалась Алиса.

– Так всегда бывает. Вон у Женьки родители тоже развелись, а ее отправили в Лондон. Она там сидит одна, как дура, родителей только в скайпе видит. Они ей деньги шлют, но сами не приезжают. И с тобой так же будет.

– Почему? – повторила Алиса, готовая расплакаться.

– Потому что ты будешь мешать им строить новые отношения, – заученно сказала Ритка, которая обожала смотреть ток-шоу, где гламурная Аксинья Гайчук учила всех правильной жизни.

Алиса проревела все выходные, и по ночам, засыпая в своей комнате, перебирала события, нанизанные на одну нитку: папа с какой-то тетей на фото и мама с дядей Женей, уже не стеснявшаяся прилюдно обнимать и целовать его так, как раньше целовала папу. Запуганная и совершенно несчастная Алиса не знала, что делать, и льнула к Егору во время редких встреч.

Егор у отца появлялся редко, от разговоров уклонялся, да и вообще держался натянуто. К Инне он относился вполне дружелюбно, к сводной сестре – скорее равнодушно, участвовать в дележке имущества не хотел, оттого все попытки привлечь его на чью-либо сторону были тщетны.

Изучив еще раз список звонков и перечитав все сообщения, Егор нехотя позвонил отцу. Пока в трубке равномерно гудело, он поглядывал вперед, надеясь на то, что пробка вдруг рассосется. Но машины продвигались в час по чайной ложке. Наконец в трубке послышался щелчок и густой мужской голос сказал:

– Да?

– Пап, привет, ты чего-то хотел?

– Чего трубку не берешь? – недовольно спросил Александр.

– Да я телефон после эфира включить забыл. У тебя что-то срочное?

Боталов помолчал, а потом буркнул ворчливо:

– Что у меня срочного? Ничего такого. Что я, сыну позвонить не могу?

– Чего ж не можешь? Звони, – милостиво согласился Егор.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

Александр помолчал, а потом спросил с явными подхалимскими нотками:

– Ты сейчас где?

– Домой еду. В смысле, пытаюсь ехать. Пробки. А что?

– Ничего. Заехал бы к старику, проведал. Вдруг мне стакан воды подать некому?

– Позвони в агентство, – посоветовал Егор насмешливо. – Тебе подберут вышколенный персонал. Они тебе поставят кулер у кровати, а красивая тайка будет подавать воду. Много воды! Литры!

– Почему тайка? – изумился Боталов.

– Они сейчас в моде. Их специально выписывают по каталогу. Не знал? Дороже, чем украинки, но экзотика всегда была в цене.

– Надо же, до чего дорос прогресс, – усмехнулся Боталов. – Нет, я, пожалуй, все-таки кровиночку попрошу об услуге. Так что, приедешь?

– Куда? – поморщился Егор. – За город? Так к тебе ехать два часа, а я устал и спать хочу.

– Почему за город? – удивился Боталов. – Я здесь, в центре. Приезжай, а? Коньячку хряпнем, за жизнь поговорим. У меня переночуешь, тебе всяко ближе будет на работу ехать. Чего тебе дома делать? Не семеро небось там по лавкам, да и не ждет никто особо. Или у тебя на сегодняшнюю ночь были… планы?

Планы. Егор хмыкнул.

Отец, который крыл матом персонал и не стеснялся посылать далеко и надолго ведущих политиков города, с сыном был деликатен, как с тургеневской девушкой. Он поколебался, вспомнив, что все его… планы… уже свершились, а дома, кроме громадной холодной кровати, действительно никто не ждал.

Он порылся в кармане, вытащил сигареты и стал искать зажигалку, которая, как назло, куда-то запропастилась. От раздражения сразу стало жарко, а одежда стала душить, словно навалившийся медведь. Егор вывернул карман наизнанку, рассыпал по полу мелочь, начатую упаковку жвачки и какие-то сложенные вчетверо бумаги. Зажигалки не было. Курить захотелось еще сильнее.

Загрузка...