Не спрашивай, мелодия, о порванной струне,
не мучайся, бессонница, с горошиной причин.
Нам выпало паломничать по ласковой стерне,
нанизывая зёрнышки случайных величин.
Не спрашивай, душа моя, печалуюсь о чём:
и продали, и предали, и всё как у людей,
и в душу монтировкой лезут чаще, чем ключом,
и слишком много чёрных, чёрных, чёрных лебедей.
Не спрашивай, любовь моя, святая простота,
ты ничего не спрашивай, пожалуйста, молчи;
воистину, земля была безвидна и пуста,
и ни одной мелодии не родилось в ночи.
Не оборвись, мелодия, и не сорвись, душа,
не убоись, любовь моя, по краешку ходить,
от маленькой трагедии до лезвия ножа,
от «было или не было» до «быть или не быть»…
Осторожно движутся недели,
словно мимо тяжелобольного.
Дотянуть бы до конца апреля,
как от букваря до выпускного.
В ожерелье мартовских проталин
город наш особенно цыганист:
перелётен, околовокзален —
лапотник и голодранец…
Здесь по ложке капают недели
до надежды, радости и чуда.
Я не буду ждать конца апреля,
я не буду…