Вы должны кое-что знать. Это фантастический мир: для одних больше похожий на антиутопию, для других – на идеальное общество. Но, читая про альтернативную Вселенную, в романе вы встретите много знакомых слов, явлений и образов. Поверьте, людям из мира «Зарницы» они опротивели не меньше, чем нам с вами.
Глава 1: Зима, танки и первое ранение в голову.
Люди и техника двигались через степь, пыльную от беспокойных ног и колес. В колонне списанных машин ехало несколько самоходных минометов, два танка, штук десять комбайнов и еще столько же тракторов, на прицепах везли что-то громоздкое, с поверх накинутым брезентовым грязным тентом. Следом волочилась громада на съемных шасси, своим видом напоминавшее пилотируемый комплекс для полетов на средние дистанции «Заря-90».
Сельскохозяйственный филиал Южного Машиностроительного Завода в очередной раз переезжал из одного провинциального города в другой, а в шумном потоке рабочих людей и машин, скупленная почти за бесценок военная техника, перегонялись легко и практически незаметно для лишних глаз. Что же касалось присутствующих, непроизвольно замечавших плохо замаскированные под сельскохозяйственные машины космические комплексы, то все они предпочитали молчать по той причине, что свои глаза лишними не считали. Да и остальных органов лишиться не хотелось. Многие работники заводов при переездах предпочитали соглашаться на бесплатный проезд на поезде, некоторые за прибавку к зарплате примыкали к конвою обеспечения. Николай отправил беременную жену поездом, а сам пошел в сопровождении колонны. Если напрямки через степь, идти было недалеко, ближе, чем ехать поездом или по трассе. Под утро обещали плотный туман, и колонна ускорилась, чтобы дойти до назначенного пункта за два часа.
В чистом звездном небе беззвучно полыхнуло. Некоторые из мужчин остановились и задрали головы. Сентябрьская ночь в степи была прохладной. Идти в дождь никому не хотелось. Через мгновение последовал еще один всполох, а потом – еще один. Вспыхнули три рыжие зарницы. Николай слушал, как некоторые из парней вслух считают до пятнадцати, а потом смотрел, как тыкают пальцами в салютующее им небо. Должна была быть третья очередь. Ребята снова считали, а зарницы снова озаряли радостные и чумазые лица наблюдателей через каждые назначенные им пятнадцать секунд. После девятого залпа рабочие зааплодировали, послышалось первое «ура!», следом – второе, такое же разрозненное. В третий раз оно прогрохотало на всю округу в стройном единозвучии. Николай тоже аплодировал. Краем уха он услышал скупое ворчание:
– Чего «ура»-то? Как будто мы там для красоты бахаем, а не тута по тридцать кэгэ на горбу таскаем.
Следом один из мужчин воскликнул:
– Пацаны, а прикиньте, они моими снарядами стреляли?
Проследив, откуда доносился задорный голос, Николай узнал молодого парня, собиравшего артиллеристские снаряды, Николай заприметил еще в начале недели – его перевели с Ракетостроительного завода. В целом, парень был славным, и за всю неделю Николай его ни разу пьяным не видел.
Рация бригадира затрещала и разразилась невнятным призывом дяди Саши выйти на связь. Дядя Саша прокашлялся, отозвался и деловито отошел в степь подальше от рабочих. Пользуясь внеплановой остановкой, некоторые закурили. По возвращению бригадир скомандовал пятиминутный привал и последующий переход до назначенного пункта уже без остановок и бегом. Николай смотрел на теплые угольки окурков и подмигивающие им холодные огоньки звезд и, как бы успокаивая себя, вспоминал, что Тату переведут в Центральный городской Отдел логистики, аккурат к седьмому месяцу беременности. А там уже и рожать. Окончание привала было отмерено громким криком дяди Саши, который, вопреки предстоящему марш-броску, был полон энтузиазма и просто светился не то радости, не то буквально – лоснясь от проступившего пота, не то фигурально – получив те самые новости, что прохрипела ему рация.
В следующий раз Николай должен был идти конвоем в декабре. Тогда сотрудников обеспечения выбирали только из благонадежных. Подтвердить наличие оного качества надо было в кабинете, у которого столпилось уже порядка десяти человек, готовых пожертвовать обедом и перекуром ради возможности попасть в конвой. За благонадежность, как и за вредность, доплачивали. Николая вызвали без очереди. В кабинете дяди Саши было душно, но он не открывал окон.
– Коль, ну смотри, на месте надо быть прям в четыре утра. Они-то, конечно, сказали в шесть, но тут сам понимаешь, какое дело, – бубнил дядя Саша и бесцельно перебирал бумажки у себя на столе, глядя в них, а не на Николая.
Николай же плотно сжал губы, потом тихо цокнул, как бы обозначив этим звуком начало трудного для него разговора, и сказал:
– Александр Вениаминыч, давайте в этот раз меня.
Дядя Саша оторвался от бумаг.
– Коль, ты чё?
– У меня жена рожает. Врач сказал, скорее всего, во вторник.
Дядя Саша усмехнулся и в кои-то веки выдал не заготовленную заранее шутку:
– А ты у нее сам роды принимать собрался?
Николай не замялся и не обиделся. Ему всего-то надо было воздержаться от всего, сколько-нибудь похожего на авантюру. Поэтому он просто ответил, что роды принимать он точно не будет, но на всякий случай хочет быть рядом. И все же дядя Саша был непреклонен.
– Так, Коль, ты мне это прекращай. Ты понять можешь, что надо? Ну, людям надо. Таня без тебя родит. Тебе деньги, что ли, не нужны, тем более, когда вон ребенок будет?
Дядя Саша встал, чтобы открыть окно и выбросить в него засохший чайный пакетик, хотя рядом с его столом стояло мусорное ведро. Присаживаться обратно он не торопился. Встав руки в боки, дядя Саша тяжело вздохнул и продолжил уговоры:
– Там на все про все пара часов, ну, до обеда, если погода будет, как сейчас. Там пятьдесят километров, Коля, – затянул дядя Саша ударение на «о» в предпоследнем слове.
– Александр Вениаминыч… – начал было Николай, но аргументов, готовых быть озвученными в кабинете начальника, у него не нашлось.
– Коля, прекращай.
– Дядя Саша.
– Я сам не дурак, – уверенно и грозно сообщил он, – чтобы вляпываться. Ты очередь у кабинета видел? А это я полчаса назад только всем сказал, что конвой надо. Я ж тоже дуралеев брать не хочу, ты меня пойми. Техника сложная, много ее, погода, сам видишь – надолго остановишься, и заметет.
Николай тяжело выдохнул и обреченно закивал.
– Давайте, дядя Саша, пишите. – Николай встал и направился к двери. – Только там проверок никаких не будет?
Бригадир, посмеиваясь, ответил:
– Там все проверяльщики сами тем же заняты. Сейчас самая большая глупость, Коля, отказаться от глупостей. Страна развалилась, поздно бояться.
Очередь у кабинета за время их разговора выросла раз в пять. До окончания обеда оставалось около десяти минут. Николай подумал, что Тата расстроится, но ругаться не будет, и что страна не может развалиться только потому, что в ней сменился режим.
Во вторник в четыре утра Николай, дядя Саша и примерно тридцать человек рабочих стояли у входа в ангар. Грелись чаем и кипятком. В полшестого ангары начали открывать, чтобы выстроить технику в колонну. Николай насчитал с десяток танков разных моделей, столько же бронетранспортеров и боевых машин, нагруженных оружием, боеприпасами и амуницией. Бригадир раздал всем идущим в конвое винтовки и автоматы внушительных размеров, потом, осмотрев всю команду со стороны, велел надеть бронежилеты. Кое-кто из ребят уточнил, что изначально задача позиционировалась, как безопасная. Бригадир успокоил присутствующих тем, что обвешиваются антуражем для создания грозного вида, чтобы ни у кого точно не было желания приближаться к колонне.
– Я в голову, – крикнул Николай дяде Саше, но тот его остановил.
– Подожди. Ты мне не там нужен, в хвосте пойдешь, – сказал он и выдал Николаю патронташ со снарядами внушительного калибра. Бригадир осмотрел Николая с ног до головы и резюмировал. – Солидно.
В конце колонны шли транспортировочные машины с прицепами. Им уступало количество единиц космической техники – около пяти штук разных видов, но по размеру они превышали колонну бронетехники в несколько раз. Николай курил одну за другой сигареты под восхищенные комментарии дяди Саши, восклицавшего «Вот это мощь!», и грохот проезжающей техники. Через час началась метель. Верхом беспредела для Николая было решение ехать по магистрали. На выезде из города их встречали только заметенные по крышу, пустующие блокпосты. И стало понятно, что бригадир опасался исключительно таких же военизированных, грозного вида отрядов. Все шло слишком гладко. Дорогу осложняла только погода, которой, видимо, тоже не нравилось происходящее вокруг. На заре, в полдевятого утра на рабочий телефон пришло сообщение: «У нас родилась Зоя. А я спать». Неуместную по ситуации улыбку и в то же время несвойственное Николаю волнение дядя Саша заметил в конце пути.
– Что там Таня? Родила? – участливо спросил он.
Николай загадочно улыбался и только один раз кивнул бригадиру. Через два часа по возвращению на завод, дядя Саша первым делом рассчитался с Николаем и вручил ему букет белых астр, за которым заблаговременно послал секретаршу, возненавидевшую идею рожать и поздравлять в такую отвратительную погоду. «Поздравляю, Коля! И спасибо, выручил меня. Передавай Татьяне мои наилучшие пожелания. Скажи, в следующий раз сына ждем». Сложно было распознать, дежурные фразы выдает дядя Саша или говорит искренне, но выглядел он сегодня довольным, как никогда.
В-полпервого дня Николай вбежал в больницу в бушлате и с букетом пожухлых астр. Вероятно, его озабоченное, виноватое и одновременно испуганное лицо было настолько типичным для дебютировавших отцов, что никто и не подумал его останавливать, пока он не влетел на третий этаж. У входа в родильное отделение Николай столкнулся с медсестрой, которую уже несколько раз встречал на осмотрах Таты. Это была женщина средних лет, с отросшими темными корнями волос и немного потекшими стрелками на глазах. Она приветливо улыбалась. Николай не мог вспомнить ее имени, возможно, он его просто не знал. Медсестра оглядела посетителя, но, казалось, ничего во внешнем облике Николая ее не смутило.
– А я… – начал было он, но его перебили.
– А вы папа Холмогоровых? – узнала она.
– Папа, – согласился Николай.
Медсестра заметно занервничала. Но потом собралась, схватила Николая за рукав бушлата и утащила в глубину коридора.
– Вы не переживайте, у ваших все хорошо. Мама пускай отдыхает, недавно уснула. Вы с цветами – это тоже хорошо, но вы бы жене теплые вещи привезли. У нас тут – чувствуете – не топят, – трещала она по дороге к палатам.
– Чувствую, – подтвердил Николай, хотя кроме паники, охватившей его впервые за долгое время, он не чувствовал ничего. Под ноги им бросился старенький, дешевой сборки санитарный робот. Николай перепрыгнул через него, а робот пару раз врезался в стену и поехал дальше размазывать синее чистящее средство по полу.
– Нам на днях грозятся еще воду отключить.
– А, – протянул Николай, а потом наивно уточнил. – Горячую?
– Да Бог с вами, холодную. Горячую с октября не видели. – Она завернула за угол и остановилась возле детской комнаты. – Подождите, я вам сейчас вынесу дочку. – Но вдруг развернулась обратно к Николаю. – Вы только не пугайтесь.
Николай, как и многие, по своим оценкам уравновешенные и способные держать себя в руках люди, таких фраз крайне не любил.
– А повод есть? – осипшим голосом спросил он.
– Не то, чтобы. Так бывает, что во время антиотомии ребеночек получает незначительную травму.
– Какую травму?!
К Николаю возвращался голос. Медсестра торопилась объяснять и бубнила об скальпеле, прокалывающем родовой пузырь, задевшим новорожденного, и о том, что это быстро заживает. Медсестра профессионально протараторила оправдания и поспешно скрылась в детской палате, куда отцу вход был заказан. Впервые за весь день Николай трясся. Одной рукой он прижал букет цветов к разгрузке, а другой уперся в стекло окна, за которым стояли боксы с новорожденными. Младенцев, замотанных в одеяла, свитера и даже ватные куртки, видно не было. Медсестра вынесла сверток из шерстяного одеяла, откуда доносился тихий плач. Николай боялся дышать в их сторону. Женщина протянула сверток Николаю, а тот суетливо поспешил убрать цветы. Медсестра забрала астры, пообещав поставить их в палату жены, и поспешила оставить отца с малышкой. На улице буянили вьюга и мелкие шайки мародеров, а из кабинета дежурного врача радио вещало новости о событиях, на которые никто из присутствующих в этой больнице не мог повлиять. Николай бережно отодвинул край одеяла в сторону и увидел заклеенную пластырем ранку на темени. Он улыбнулся сквозь проступившие редкие слезы и заговорил с девочкой:
– Досталось тебе, да, Зоя Холмогорова? Скажи, незадача: только родилась, а тут и госпереворот, и за окном метель, и колонны танков едут, еще и в голову ни за что прилетело…
Зоя в ответ продолжала робко плакать. Николай прижался губами ко лбу дочки, и в охапку с ней сел на пол у дверей детской палаты. Здесь было слышно, как плачут чужие дети.
Глава 2. Миф о Преодолении.
«О, мы с тобой ничто перед Элладой».
«Ифигения в Авлиде»,
Еврипид.
Николая на работе ценили и уважали. Он чувствовал себя на своем месте, как выполняя монотонную работу на конвейере, так и ввязываясь в безумные передряги, казавшиеся таковыми только на первый взгляд, в действительности же – в авантюры без четкого плана, которым как раз сам Николай и не давал выйти из-под контроля и достичь масштаба катастрофы. Он с легкостью организовывал бесперебойную работу техники и людей и ловко адаптировал инструкции под сложившуюся ситуацию. То, что на первый взгляд казалось легким безумием, на самом деле было редким смирением. О своей судьбе Николай знал достаточно, хотя и не много. Но этого ограниченного знания хватало, чтобы считать, что ему повезло. В народе таких людей обычно называли фартовыми – на жаргонный манер. На протяжении истории Феномен Фортуны или Обман смерти, или Преодоление, или Выбор, или еще одно из десятка названий явления изучался многими физиками, биологами, историками и астрономами, Феномен лег в основу нескольких философских школ. Но все это Николай узнал от Виктора, двоюродного брата, доцента философских наук, метафизика. Лет пятьдесят назад об этом явлении громко говорить было непринято, но после Второй Революции, в большей мере явившейся культурной, научной и технической, оттого и менее разрушительной, о Феномене Фортуны заговорили во всеуслышание. Изучение его стало одной из глобальных задач цивилизации, а сам Феномен, казалось, казалось, уже облачался в форму зарождающейся религиозной концепции. Еще не оформленной, не имеющей символов, не оперившейся религии, которую, тем не менее, приняли. На почве интереса к Обману смерти расцвела метафизика, наука, ранее забытая и оказавшаяся на философских задворках. Самым удивительным было то, что Обман смерти существовал всегда и упоминался в первых письменных источниках на трех древних мертвых языках, но вспышки интереса к нему в религиозном и научном плане были такими редкими и тусклыми, что Феномен к моменту запуска первых ракет в космос был фактически не изучен. В день основания первой колонии на искусственном спутнике двенадцатилетний Витя читал четырнадцатилетнему Коле Миф о Преодолении, первый по витиным словам серьезный источник, в котором упоминался Феномен. Витя говорил Коле, что с возрастом тот поймет то, что не дается сейчас. Витя любил говорить, как взрослые. А взрослые были убеждены, что юный Коля, как и прочие подростки, мало что понимает. Но как раз тогда Коля понимал намного больше, чем в обещанном сознательном будущем, его устройство мира было простым, а понятийный ряд сформирован суровым немногословным отцом и младшим братом, чье стремление к звездам и познанию сущего бросало его из крайнего занудства в восхищенную мечтательность. Так, например, Витя мог вслух читать сказку, и к кульминации удариться в научные рассуждения о значении персонажа или события, взахлеб споря с самим с собой, и тогда, кажется, Коля действительно переставал его понимать.
Впрочем, схема Обмана и его роль в истории была предельно понятна, стоило уйти от теоретических изысканий к историческим примерам. И Витя уходил к ним всю жизнь, и оттого сложно было сказать, любит он больше науку или поэзию. Он читал народные притчи, рассказывающие о счастливчиках, преодолевших свою смерть, и писал стихи о солдатах, сумевших благодаря решению отправиться на войну пережить Феномен Фортуны. До недавнего времени Обман совершался единственным способом – путем выбора, сделанного на основе банального предсказания некого эзотерика. Гадали на костях животных, кофейной гуще, картах, руках и глазах, трактовали по снам и полету птиц, и любая форма гадания подходила, если экстрасенс действительно был сведущ в вопросах судьбы и предсказаниях. Разумеется, шарлатанов находилось куда как больше. Неоспоримый дар был редкостью, и предсказатель быстро обретал славу, к нему собирались очереди, а его работа ценилась дорого. Возможность Обмана смерти была привилегией правителей, обеспеченных и влиятельных людей. Простому человеку такой шанс выпадал редко, был скорее случайностью – встретить ведьму в своей деревне или на ярмарке, и чтобы та согласилась рассказать твою судьбу. Витя утверждал, что каждый человек имеет возможность преодолеть смерть. Целое философское учение строилось на этой идее. Сам же Витя уверял, что по теории вероятности можно рассчитать случайные события на пару лет вперед, а при полном анализе биографии, характера, патологий и астрологических прогнозов – и на всю жизнь. Коля понимал его речи по-своему и по-свойски упрощал, говоря: «Не пойдешь купаться, не утонешь». Но Витя вновь сомневался и спорил сам с собой – поэт с ученым – и говорил, что иной раз лучше утонуть.
– Да как так «лучше»-то? – возмущался любой, кому Витя рассказывал свои наблюдения.
– Желающих потрясений покой душит, – отвечал в своей обыкновенной манере Витя.
По авторской витиной теории и по наблюдениям все тех же бабок-гадалок из окраинных сельских домов, пережив Феномен Фортуны, человек получал психические расстройства разных форм и масштабов, сродни посттравматическому синдрому. После второго Обмана смерти количество фобий и психозов увеличивалось, после третьего – депрессия достигала той фазы, когда человек добровольно сводил счеты с жизнью. Причину этого Витя, в отличие от суеверных бабушек, заверявших, что судьба все равно свое возьмет, видел в банальном стрессе от потери некоего значимого для человека жизненного компонента. Так урожденного горца матери увозили в равнину после предсказания, в котором сын умирал в ущелье горы. И тот горец потом страдал, потому что вся его природа звала обратно. Так жены оставляли мужей после гадальных вечеров, узнав у зеркал, что принесут в семью смерть. И мужья их страдали, как и сами жены. Подтверждением слов Вити служили примеры, когда люди жили счастливо и беспечно после Обмана. Но таковые были скорее исключением. Обычно платой за продолжение жизни была жертва, о которой вспоминалось с тоской. И, несмотря на печальный вид, каждый называл преодолевшего смерть баловнем судьбы. Фартовым.
Так и Николаю повезло не по его воле. Коля вырос, и взрослый Николай столкнулся со сложными решениями, которые нужно было принимать в установленные сроки. В ту пору Коля ходил влюбленный в Наталью, девочку с двумя толстыми светлыми косами. Наталья свои косы любила, сидела во дворе школы и переплетала их всю перемену, иной раз, опаздывая на урок, потому что волосы у нее были длинные, до самых колен, а перемены были короткими – пять или десять минут. Николай видел, как эти косы растут и как растет сама Наталья, и если пять лет назад он мог позволить себе аккуратно и застенчиво дернуть косичку, то сейчас, в пятнадцать лет, такой поступок казался ему странным и крайне немужественным. А перед Натальей хотелось выглядеть очень мужественно. Потом они гуляли по вечерам, и Коля провожал ее до дверей квартиры, а сам, бесконечно счастливый, потом бежал по ступенькам с девятого этажа. И называл он ее только Натальей, и никак иначе, потому что простецкое Наташа ей просто не шло.
У Николая не было ни робости, ни витиной целеустремленности, как не было и выдающихся талантов. Коля любил возиться с техникой, и у него получалось чинить, собирать и конструировать, а все побочные навыки были для него наживными. Он исправно делал то, что от него требовалось, и почти никогда не приносил никому разочарований. И то, что на первый взгляд казалось мягкостью, вновь оказывалось смирением, диктующим поступки Николая. Возможно, качество это было врожденным, но также возможно, что оно было приобретено Николаем в результате событий самых странных и фантастических, которые он по своей привычке не вознес, а пережил с простотой и легкостью. И ошарашенный Витя шутил, что если Коле поручить миссию по спасению мира, тот сведет все возвышенное и героическое в ней к бытовому. Так и было в день, когда Николай впервые «обманул смерть». Старуха, живущая в конце улицы у глухой кирпичной стены, нагадала Николаю столкновение со скорой смертью или разлуку с девушкой с двумя светлыми косами. Старуха встретила его на рынке у школы. Старуха нагадала Николаю, «обманувшему смерть», дочь, и Николай полюбил свою дочь, еще не рожденную и далекую, едва только вышел за порог своего дома с вещмешком. Старуха нагадала Николаю вторую смерть не на Земле или гибель любимой дочери, и обещание трагедии повисло над Николаем и протянулось через всю жизнь. Долгие годы Николай думал, почему он тогда послушал пожилую женщину, которую видел впервые, и почему одни ее слепые белесые глаза произвели на него достаточное впечатление, чтобы уехать и оставить Наталью, чтобы мытарствовать по чужим съемным квартирам и рабочим общежитиям, чтобы жениться на Тате. Но в день, когда родилась Зоя, он получил ответы на многие вопросы, долгожданную причину все это пережить и абсолютную веру в готовность пожертвовать столько раз, сколько потребуется.
Миф о Преодолении.
Высокий Эпос, всесильный Эпос, кому ты матерь свою оставил? Какому князю отдал державу, чтобы пуститься за море в битву? Что ждал ты, Эпос, живя во славе царя-героя, в любви жеманниц: того ль, что сыщешь себе невесту и будет род твой вовеки править? О смелый Эпос, всесильный Эпос, как скажет матерь твоя Фортуна, что мог сражен быть ты раз как восемь, и на девятый сражен навечно? Но лишь в миру ты погибнешь сразу, едва увидишь малютку-сына. Так что потребно тебе, о, Эпос: героем сгинуть или на царстве?
Но Эпос был во доспехе славном, взирая гордо на парус в небе. Героем сгинуть ему не страшно, и мать его не неволит в доме. Там, на дороге к победам, к славе, в порту, где войско сливалось с войском, он встретил деву – царевну, в жертву даренную богу всех океанов. И встал один он впротиву воинам, идущим в земли врага с мечами. Войне мешала случиться то, что живет в миру средь людей царевна. И Эпос смотрит, как та ступает на жертвенный камень смиренно, гордо. Вступившись за деву, бесстрашный Эпос такой от нее приговор получает: «Я только трава. Народившись во поле, не мне сокрушаться, что стану я почвой, когда вокруг и цветы, и деревья, и травы земле процветания. Ступай на войну, за верность и храбрость, тебе возвращу я все то, что утратил. Травинка с земли вовеки не спросит. Иди, верный Эпос». И Эпос могучий, пылавший во гневе, смирился и сам же по воле царевны ее провожал до алтарного камня. И дева его обернулась лебедкой с венцом золотым и крылом, как полнеба. Взлетев, паруса раздула армаде и за утес, торопясь, упорхнула. Дошли корабли до вражеских царствий, и там шла война на долгие годы. И Эпос уже восемь раз, как не умер, хотя сама Смерть за ним приходила. И в битве последней, и в битве ужасной, сражен был наш Эпос могучим колоссом. И вмиг пожалел лишь о том, что не смог он потомства оставить, наследника землям, и матери внука.
Но солнечный луч на море мерцает, и в небе парит над битвой лебедка! Лебедка в венце обернулась царевной, несущей в шелках дитя, как награду. Его в небесах она доносила, и им разродилась, спустя эти годы. О, Эпос, смотри же, на первенца-сына, чьи пелена ты испачкал во крови. Так дай ему имя царевича день как и после годами царя для народа. И Эпос глядит на рожденного в небе и имя ему отдает вместе с жизнью. И встав на колено, предсмертно хрипит он, тот Эпос могучий, Смерть обманувший, последнее слово и имя для сына, и нам завещание: «Стих».
Глава 3. Бедные наши девочки.
До пятнадцатилетия Зои Холмогоровой оставалось два дня, и вся семья готовилась к празднику. Сама же Зоя готовилась к поступлению в Консерваторию по специальности артиста балета, поэтому подарки – пуанты, платья и украшения – посыпались на нее еще за неделю до нужной даты. Николай возвращался по вечерам с работы и уставший, едва успевший поужинать, помогал ей репетировать поддержки. Этим же вечером приехал дядя Витя, которому мгновенно устроили внеплановый вечерний концерт в столовой общежития. Зоя подбрасывала цветы и шифоновые ленты до высокого беленого потолка столетнего дома, а соседи выходили из своих комнат и аплодировали после каждого эффектного номера. Дядя Витя искренне восхищался племянницей, как он обыкновенно восхищался гениальными стихотворениями, и сам Николай с восторгом смотрел то на дочку, то на Витю, кивая ему, мол: смотри, какую красавицу вырастил. У него было немного предметов для гордости, и Зою он носил на руках, как фамильное украшение. После концерта Зоя любовно складывала ленты и пуанты в коробку, залезала к Тате в кровать и засыпала мгновенно и тихо. Николай шел с Витей на балкон, садился на низенькую табуретку, пил чай из битой эмалированной чашки и курил. Последнее Витя не одобрял, но неодобрение выражал одними тяжелыми вздохами и церемониальным покашливанием. Завтра всем предстоял сложный день: у Вити за лекцией в местном университете следовало публичное выступление, на котором была представлена и балетная школа Зои. Николай и Витя говорили долго, горячо спорили и молчаливо соглашались, отвлекшись единожды, когда заметили, как ближе к полуночи Тата аккуратно вышла из ванной в газовом платке поверх бигуди с двумя вешалками в руках: на одной висело концертное платье Зои, на другой – парадная инженерная форма Николая. Никто из любопытных, прикладывающих граненые стаканы к стенкам, соседей так и не узнал, о чем долго говорили братья. Самые важные решения они для себя приняли давно и явно не на этом балконе, а весь разговор был скорее рефлексией по беспечной юности и судьбоносным событиям.
В День героев Отечества за кулисами стояли трое: нарядная, в мятного цвета многослойном платье Зоя, Николай в форме с планшеткой и двумя орденами «За добросовестный труд» и Виктор в темно-синем костюме. С ними стояло еще порядка сорока людей, через толпу которых протиснулся расторопный ведущий мероприятия и сообщил: «Господа, у нас Александр Валерьевич Вяземский уезжает, так сказать, через полчаса. Поэтому мы концертную программу ставим сразу после вручения наград и презентации… Ну, вы поняли. Наоборот всё». В конце ведущий замялся, а господин Вяземский откашлялся. Николай сурово посмотрел на Виктора, тот похлопал его по плечу, а космонавты, инженеры и солдаты выстроились в очередь по фамильному списку, висящему на бархатной кулисе. Грянул гимн. Зоя пританцовывала под него, пребывая в легком возбуждении, какое обычно начинается у артистов за кулисами. Ведущий вышел на сцену и начал торжественную речь, за ним вышел Вяземский. Судя по тяжелому скрежету шасси, который не смог заглушить даже оркестр, на сцену выкатили «Зарю-12». Николай наклонился к уху Зои и сказал:
– У тебя два цветка болтаются, сейчас выпадут. Пойди к зеркалу, поправь.
Мятное платье упорхнуло в пролет, ведущий на первый этаж, и направилось по коридору к туалетам. Нарядная Зоя блеснула в зеркале и занялась растрепанной прической. Из кабинки донеслись всхлипы. Всхлипы звучали все настойчивее, и в итоге кто-то гнусаво спросил:
– Зоя, ты тут?
– Надя? Надя, ты чего там плачешь? Выходи!
Дверь кабинки драматично открылась, и зареванная Надя Шувалова мгновенно повисла на Зое.
– Папа улетает! – проревела Надя.
– Куда?
– На «Зарницу», – не унималась Надя, уже без сожаления сморкаясь в подол шифонового платья. – Он сегодня утром сказал, что у него командировочное подписали на восемь лет. Зоя-я-я, – вновь занялась Надя.
– Да как так-то? Как же он мог так поздно вам рассказать? – утешала и в то же время возмущалась Зоя. – Это нечестно. Жестоко даже. Он должен был рассказать или же отказаться. У него семья. Когда несовершеннолетний ребенок можно отказаться.
– Но он не отказался, – Надя ныла так громко и тягостно, что у самой Зои начинало болеть сердце.
Сверху эхом донеслись слова ведущего, представляющего Виктора Колмогорова.
– Дядя на сцене, – подтвердила Зоя. – Пойдем, Надя, пойдем. Нам скоро выходить. Но ты, если не хочешь, не выступай. Куда тебе сейчас? Но со мной пойдем. Я тебя тут одну не оставлю.
Через пару минут девочки влетели за кулисы. На сцене по-прежнему стояли мужчины в форме, у некоторых на груди прибавилось орденов. За ними всеми высился пилотируемый комплекс «Заря-12». Перед ними Виктор Колмогоров произносил участливо и одновременно отстраненно заготовленные слова:
– И каждый из нас смотрит на вас, как на воплощение гордости и надежды. Для нас, ученых, звезды – это любовь и мечта, какую лелеют родители к детям. Вы, наши герои, эти звезды покоряете, и потому звезды любят вас, оттого зовут к себе и не отпускают. Я смотрю с искренней, но белой завистью, и надеюсь, что никто никогда не пожалеет об этом благородном решении. Я прошу вас всех, присутствующих здесь, проводить каждого члена экспедиционного корпуса – рабочего, ученого и военного – громкими аплодисментами. Капитан Игорь Васильевич Шувалов!
Зал разразился овациями, а Надя – новой истерикой. Дядя Витя поочередно объявлял всех членов экспедиции, и каждого встречали так же бурно, как и капитана.
– Рабочие инженерного корпуса: Семен Геннадьевич Витаков, Павел Платонович Перепелица, Николай Михайлович Холмогоров…
«Зоя, бедная моя Зоя, – думал Николай, и пытался найти ее глазами в зале и за кулисами». Но не находил. А Зоя не знала, скольких мужчин еще назвал дядя Витя, прежде чем все они прошли мимо нее и бархатного занавеса, а ведущий объявил начало концертной программы. Зазвучали горны и флейты. Зою легонько толкнула в спину руководитель балетного класса, всучив ей охапку искусственных ирисов, роз и ромашек. Зоя выпорхнула на сцену, выпуская из горстей очереди цветов: розы из правой руки летели в зрительный зал, а левая метила в пилотируемый комплекс, который так и остался стоять, занимая собой половину сцены, и никакие ирисы не могли пробить брешь в его обшивке. На авансцену двумя вереницами вышли остальные девочки, и Зоя, для размаха которой не оставалось места, недолго думая, влетела по трапу на «Зарю». Музыка нагнетала атмосферу хаоса и трагических новостей, и рыдающая Надя, не выдержав эстетического натиска, рухнула в углу сцены, спрятав лицо в ладони. Танец близился к финалу, Зоя закрутилась в фуэте, и последний громкий аккорд не остановил ее, хотя должен был. Балерины на авансцене замерли, Надя отползла ближе к кулисе и, возможно, пару раз утерла лицо золотой бахромой, а Зоя все вертелась, подобно буру, желающему просверлить титан пилотируемого комплекса. Тяжелые бархатные кулисы с глухим хлопком закрылись. И в этот миг Зоя, поскользнувшись, полетела с «Зари-12» прямо на сцену, миновав трамплин. Хруст ее костей почти не был слышен в бушующих аплодисментах. Николай легко и осторожно вынес дочь за кулисы, а на поклон вышел весь класс с руководителем, но без солистки и плачущей на ступенях Нади. Зоя поднялась на локтях, пытаясь посмотреть, что сталось с ее ногой.
– Не смотри туда, – одернул ее Николай, ласково придерживая ее за плечи.
Но Зоя, пересилив боль, откинула его руку с плеча и обиженно бросила:
– Сам не смотри.
Левая нога ниже колена была сломана. Мизинец и безымянный палец были вывернуты во внешнюю сторону, в районе лодыжки был перелом, колено неестественно выпирало. Удивительным образом мелких ссадин было всего две, и те на другой коленке и на ладони.
– Зоя, ты прости меня, – тихо попросил у нее Николай.
– Мне больно. Отстань.
Зоя легла обратно и тихонько шмыгнула носом. То, что свидетели происшествия сочли за выдержку, было странным качеством Зоиной психики. Она знала, что настоящая истерика начнется у нее не раньше, чем через полчаса. Но она еще не определила для себя первопричину этой бури. Надя, казалось, опешив от увиденного, перестала плакать и вцепилась в отца-капитана. На сцену вышел дядя Витя и начал читать стихи.
На самом деле Зоя уже к приезду дяди Вити знала, что папа улетает на искусственный спутник «Зарница» в долгую командировку. Она подслушивала семейные разговоры, которые были не такой уж тайной, что тихо обсуждалась. Так обычно не озвучивали желания, чтобы они сбывались. Только Зоя думала, что долгая командировка – это год, может быть, полтора, но услышанное от Нади «восемь лет» сразило ее. В конце концов, она была довольна своими переломами, словно бы так отомстила родителям за жестокое решение и недосказанность. Она все еще наивно полагала, что травмы способны оставить отца на Земле. В вопросах семьи Зоя была куда упрямее и непримиримее самого Николая. Врачи скорой помощи приехали через полчаса, поставили Зое два внутривенных укола и погрузили ее в сон и на носилки. Последнее, что видела Зоя перед тем, как уснуть, это виноватое лицо отца и растрепанную Надю, которая к тому моменту окончательно успокоилась.
***
Прошло мужественных восемь лет с тех пор, как Зоя последний раз танцевала на сцене и видела отца. Пару раз в год она получала возможность услышать папин голос, раз в год – увидеть его во время поздравления членов экспедиции с Днем космонавтики. Прошлым летом Зоя окончила университет по специальности «Журналистика и анализ новостного и агитационного контента» и устроилась в Информационный центр атомной электростанции, но работать здесь Зое не нравилось. Естественно, в последний телемост она рассказала отцу все до слова «но». Прочие новости у них, вероятно, были общие. По центральным каналам регулярно показывали сюжеты, в которых одни малоизвестные страны воевали с другими. И солдаты одних малоизвестных стран были явно агрессивнее, беспощаднее и беспринципнее других, ранее незнакомых широкой аудитории, но уже успевших полюбиться. Были и титанические державы, впрочем, не желающие воевать физически и примитивно. Основным упреком в сторону вооруженных конфликтов была древняя варварская жестокость. Новостные заголовки спекулировали смертями мирных граждан, в особенности детей. Но жалеть приходилось всех. Даже вооруженных солдат вражеской стороны, чье решение идти фронт было продиктовано исключительно наркотическим опьянением или мотивирующей угрозой тюрьмы и расправой с семьями. Или того хуже – с поразившей их душу, словно раковая опухоль, пропагандой. Убеждения в таком случае являлись синонимами сумасшествия, ведь их жестокость и противоестественность были заметны всем окружающим, кроме их последователей. Это были негласные правила, вписанные в методические указания, полный сборник которых никто из студентов не читал. Это смахивало на неприкрытый сарказм. Вот и сейчас трагической ораторией из телевизора доносились подобные новости и столь же театральные и абсурдные обсуждения этих новостей. На фоне какофонии голосов и кряхтения танковых гусениц телефонный звонок прозвучал неестественно и неожиданно. Зоя взяла трубку.
– Алло, Тата? Тата, это ты? – спросила напуганная чем-то женщина.
– Это Зоя. Мама занята, освободится через полчаса. Ей что-нибудь передать?
– Нет, Зоя, Зоя! Слушай меня! – призвала ее женщина. – Зоя, это Тамара Федоровна, тетя Тома, помнишь меня?
Зоя, выключила шумный телевизор и взяла охапку толстых методичек, взвалив поверх них «Антологию материалов пропаганды мировых войн».
– Помню, Тамара Федоровна, на свадьбе в прошлом году виделись. У вас что-то случилось?
Зоя начала раскладывать журналы на самой дальней полке.
– Зоя, у нас война началась, – в этот момент к испугу в голосе добавился плач, и Тамара Федоровна продолжила, – Звездное обстреляли. Нас эвакуируют. Мы к вам приедем? Зоя, можно мы к вам приедем?
В чрезвычайной ситуации случается так с человеком, что он не успевает эмоционально воспринять ситуацию, хотя суть изложенной проблемы до него сразу доходит. Зоя опустилась на диван, бережно положив на колени оставшиеся журналы.
– Как «война»? Теть Том, в новостях тихо.
Но уверенность Тамары Васильевны в наступившей войне была неотвратимой.
– Зоя, я не знаю, как они не передали, но два часа назад артобстрел был. Мы только вышли из подземки, я Гришу нашла. Зоя, нам сказали в соседние города уезжать… Нам до вас из Звездного ехать четыре часа, но я не знаю, как сейчас на дорогах. Сосед подвезет, он тоже на север поедет. Зоя, можно мы к вам приедем? Нам ехать больше некуда. У нас все местные…
Рациональное и чувственное в Зое все еще никак не находили контакта. Но Зоя уверена заявила:
– Приезжайте! Приезжайте, конечно. Я вам адрес пришлю сейчас, – потом подумав, добавила, – я вас встречу.
Тамара Васильевна захлебывалась в благодарностях и благословениях, иногда переходя на стройный рассказ о событиях двухчасовой давности в селе Звездное. И прервалась только, когда кто-то позвал ее собирать вещи. Женщины быстро распрощались, Зоя положила трубку на глянцевую обложку. Через несколько минут в комнату зашла Тата и спросила, с кем Зоя говорила.
– Телефон звонил, – безучастно ответила Зоя, чьи эмоции только сейчас становились соответствующими новостям.
– Я слышала, что телефон. А говорила с кем? Кто это был, а, Зой?
– Вестник войны, – Зоя тяжко вздохнула, встала с дивана и вновь вернулась к полке с прессой. Она всегда ерничала, когда стоило быть серьезной. Зоя использовала сарказм, как защиту, иногда забывая, что и щитом можно покалечить.
– Из журнала звонили? – Тата была совершенно невосприимчива к такого рода иронии.
– Из Звездного, – Зоя развернулась к ней с антологией в руке. – Тетя Тамара звонила. Юг бомбили.
Тата прикрыла рукой рот, который непроизвольно зашептал молитву. Она бросилась к телевизору и стала пытать каждый канал. Зоя же принялась раскладывать двухместный диван, пылившийся в квартире на случай тяжелых времен.
Глава 4. День, когда все началось.
«В дни побед, страны и гимнов
Заслоняют тучи флаги,
Занавесят непокорный
Вид обшарпанной стены». Дядя Витя читал стихи не как поэт, но как ученый, свойственным ему лекторским тоном. Однако, сквозь монотонность пробивалась пылкость, что свойственна увлеченным людям. «Тихой смертью умирают
Прирожденные трудяги,
Благодарные за то,
Что не выпало войны». Метафорические откровения слышались ему открытиями. Он декламировал стихи, как читал бы в прозе фольклорные произведения. Если это и был распев, то не бравадный, эстрадный, а материнский, рассказывающий на ночь поучительную сказку. Иногда его стихотворения были не к месту. Как то, что он только прочел в концертном зале Центрального дома энергетиков. И, видимо, оттого, что война трудягам все же выпала, по тишине уже успели стосковаться. Оттого стихотворение звучало уже совершенно иначе – с болью и сожалением о своих несчастных судьбах, а не о несбывшихся юношеских фантазиях. При этом же Виктор Колмогоров считал необходимым отвечать на риторические вопросы «Что же с нами будет?» участливо и чрезвычайно подробно. И это участие он выказывал в поддержке. Виктор за короткие сроки успел рассчитать возможные варианты развития событий и выступить в нескольких международных организациях с предложениями, безусловно, гуманными, но в то же время беспрецедентными. Между поэтическими концертами и научными конференциями, иногда следовавшими одна за другой, он не менял своей одежды, выражения лица и интонаций.
– Я глубоко опечален событиями, произошедшими на моей Родине. Опечален, разозлен и оскорблен, как и мои сограждане. Но не преумножатся ли эти чувства в случае продолжения войны? Каждый из нас несет ответственность за происходящее. Мы – цивилизованное общество, имеющее опыт кровопролитных войн, губительных для человечества и для самой природы человека. Как мы, пережившие подобный кошмар шестьдесят лет назад, можем позволить ему повториться? Чего стоят наши конвенции, гуманитарные комиссии и вето, когда сегодня под артобстрелами гибнут дети, мирное население годами живет в невозможных условиях, а военнопленным не всегда удается дожить до обмена? Террористические группировки, применяющие антигуманные способы борьбы, психотропные вещества и запрещенное оружие только насмехаются над нашими запретами. Я понимаю, что призывы пацифистских группировок о мире бесполезны. Но мы предлагаем систему, в которой ведение войны будет осуществлять необходимый экономике рынок сбыта оружия. Также проект позволит реализовать амбиции милитаризированных групп и государств. Мы имеем три искусственных полигона в космосе, – в этот момент в зале поднялся шум, но Виктор насупил брови и продолжил. – Эти полигоны полностью пригодны для жизни и протестированы в качестве военных полигонов. Мы предлагаем создать программу на несколько лет, в которой смогут принять участие государства и военизированные группировки, желающие разрешить конфликт силовым путем. Мирное население не должно страдать. На нынешнем этапе развития военных технологий, Человечество попросту не переживет Третью мировую войну.
В зале вновь зашумели. Одни вставали с мест, другие пытались перекричать толпу и задать вопрос докладчику. На огромном экране за спиной Колмогорова были изображены графики возможного разрешения войн, статистические данные, корреспондентские материалы из «горячих точек» и перевод его речи на пять языков. Наконец тишину прервал вопрос, произнесенный в микрофон.
– Добрый день, коллеги! Доктор Оганович, Независимый Университет Социологии. Виктор, прокомментируйте момент с террористическими группировками. Как вы планируете заставить их участвовать в этой программе и лететь на далекий космический полигон, чтобы воевать с профессиональными солдатами? Я хочу сказать, для них более выгодным является уничтожение мирного населения на Земле. Спасибо.
– Благодарю за вопрос, доктор Оганович! – Виктор поправил микрофон. – Я и мои коллеги искренне надеемся, что в программе примут участие все передовые государства. В случае этого союза, необходимость соблюдения определенных правил и взаимопомощи в борьбе с терроризмом станет явной и неоспоримой. В данный момент террористические группировки являются, как независимыми, так и проправительственными. Как ни прискорбно, но это факт, который следует учитывать. Во время работы программы террористические группировки могут быть признаны союзными войсками любого государства-участника, и им придется переместиться на полигон. Те же независимые группировки, которые не подчинятся, будут либо насильно перенесены на полигон, либо уничтожены силами объединенных государств на Земле. Мы должны обеспечить безопасность для жизни и работы мирного населения в условиях глобального мира. Это превыше всего! И эта задача должна стать первостепенной. При корректном воплощении программы в жизнь экономически, территориально, а главное физически ни одно государство на Земле не пострадает.
Люди в зале зааплодировали, кто-то воодушевленно, кивая, кто-то недоверчиво, покачивая головой. Виктор спустился в зал и занял место рядом с Зоей. Она же, в свою очередь, шепотом высказалась, что никому это не надо, и никто не поддержит инициативу. Последние два месяца, что она занималась этим проектом и помогала дяде, Зоя была очень пессимистична. Виктор полагал, что ее сломило интервью для иностранного канала, корреспондент которого засыпал Зою вопросами о посещении «горячих точек» и опыта работы там. Зоя честно отвечала, что на Юг ездила еще до печальных событий, войну видела только на мониторах, а о тяготах беженцев знает от живущей у нее тети Тамары. Журналист ерничал. Никто не воспринимал девчонок, внезапно заинтересовавшихся темой войны, и следом за этим становившихся журналистами, добровольцами, медсестрами и просто красавицами. Зоя не хотела оправдываться, говорить о том, что военная корреспонденция, пропаганда и анализ способов ведения гибридной войны – ее профессия. Она говорила так пару раз друзьям, предъявлявшим ей подобные претензии, но не тогда. Она не хотела оправдываться перед иностранным журналистом. Тогда она сказала: «А я не воспринимаю всерьез военных туристов. Всех этих псевдопредставителей СМИ, общественных гуманитарных организаций, о которых никто не слышал, фотографов и просто зевак, желающих, если не славы, то банального успокоения совести. Они приезжают на Юг с якобы ценной миссией, находятся там пару дней, в лучшем случае – неделю, и уезжают. А потом говорят при удобном случае: «Я был на Юге. Там сущий кошмар!». После многозначительно молчат, и собеседник начинает думать, что у бедолаги посттравматическое стрессовое расстройство, и предпочитает не задавать лишних вопросов, чтобы не разбередить душу. Так становятся героями одной комнаты на один вечер. А девушки моего возраста едут туда за настоящими героями, готовые стать верными женами и скорбящими вдовами. Но ни один нормальный солдат не будет жениться на первой попавшейся леди, если у него есть хоть сколько-нибудь мозгов. В итоге на Юг приезжают толпы ненужных там никому, кроме самих себя, людей. Но таким не место на войне, они приносят только лишние хлопоты военным. Я не хочу быть одной из них. Я поеду на Юг, только если моя помощь действительно понадобится». Она говорила горячо, быстро и честно. Журналист молчал и держал микрофон, даже когда она замолчала. Вряд ли он ждал продолжения. Скорее был поражен. Зоя предположила, что его визит на Юг проходил именно по такому сценарию. А потом успокоилась. Тогда она подумала и добавила: «Я очень не люблю военных туристов». На этом интервью закончилось. О, военных туристов было действительно много и среди ее знакомых, казавшихся ей вменяемыми и миролюбивыми. Нашлись такие и среди почтенной аудитории, собравшейся на конференции. И сейчас публика как раз устремилась на кофе-брейк, сетуя, восхищаясь, споря и донимая не всегда уместными и конкретными вопросами профессора Колмогорова. Дядя Витя был стоек и твердо убежден в своей правоте. Он отвечал, – как отстреливался. И стоило бы признать, что все его ответы попадали в цель. Неподалеку представители научной элиты горячо обсуждали идею космической войны. Один говорил с безумно родным Зое акцентом, и она различила в нем соотечественника. А говорил он так: «Играть людьми, простите, в шахматы… Это возмутительно! О каком гуманизме может идти речь? Потомки осудят нас за такую дикость. Однозначно мое «нет» этому прожекту! Отвратительно, варварски!». На его беду мимо проходил генерал Сокол, впрочем, своей национальной принадлежности и гражданства не скрывавший никогда, но всегда нетерпимый к подобным попыткам решить его судьбу. Игорь Ярославович Гордеев, он же генерал Сокол, влетел в разговор как истребитель. Он не менее однозначно был недоволен тем, что кто-то, его не спросив, предположил о несогласии шахматных фигур оказаться на доске. «Я, знаете ли, не против отслужить ферзем, конем или даже пешкой ради того, чтобы мои дети прожили долгую и спокойную жизнь». Ученые закивали, выказывая одобрение и понимание его позиции, но соотечественник не унимался. Упрямство в разных формах было свойственно нации, к которой относились и ученый, и генерал, и Зоя, которой очень хотелось узнать, чем закончится этот спор. Ученый вздернул указательный палец в относительной близости от скулы генерала и уточнил: «Все ли ваши дети заслуживают этой гуманной участи, генерал? Или ваша прекрасная дочь лишена такой возможности?». Вмиг Зое показалось, что генерал Сокол сейчас возьмет ученого за грудки в лучшем случае, худшие же разнились и были один другого скандальнее. Но генерал спокойно ответил: «Моя дочь – совершеннолетняя женщина. Я не обсуждаю ее выбор. Тем более с вами». В этот самый момент, как по сигналу свыше, присутствующих позвали в зал, чтобы открыть голосование. Зоя взяла пульт. Зеленая кнопка означала согласие с программой дяди Вити, а на красную, вероятно, нажмет сердобольный ученый, споривший в фойе с генералом. Зоя проголосовала.
Результаты оказались на мониторе через несколько минут. Красная дорожка добежала до тридцати двух процентов, зеленая – до шестидесяти восьми. Программа автоматически округляла результат, но он и без того был бесспорным. Виктор Колмогоров поднялся в полный рост, когда зазвучали аплодисменты. Близ сидящие ринулись пожимать ему руку и поздравлять. Безусловно, этот результат не является последним словом. Но он является весомым и, вполне возможно, решающим. Это была уже третья конференция из пяти, в которой результат был положительным. Отрицательный был всего однажды, на предыдущей конференции мнения разделились поровну. Зоя вышла из зала и спустилась в холл дожидаться дядю. Дальше – еще три важных мероприятия, несколько перелетов и ночей редкого сна, когда придется добавлять семнадцать капель успокоительного в чай дяди Вити, а он будет вечером сидеть в гостиной или коридоре отеля и переживать не демонстративно, но слишком заметно, чтобы и самой Зое было не уснуть. А потом все закончится победой, отдаляющей Зою от встречи с отцом. С начала войны на Землю никто из командированных на полигоны не вернулся. Все ждали официального решения мирового сообщества. А неофициальное давно было принято самыми лучшими из людей.
* * *
Когда дело доходит до специальных, особо опасных и крайне ответственных операций, ищут лучших специалистов, самых смелых и находчивых. Среди тех отбирают бесшабашных и талантливых асов. Так рождаются герои. Таких обычно единицы, их знают в лицо даже дети. Остальные, прошедшие отбраковку, остаются на задворках истории с личными трагедиями, о которых они подписывались не говорить десятки лет. Казалось, мир специально порождает подобные ситуации для того, чтобы сотворить новых героев. Те же обыкновенно чувствуют свою избранность, уникальность, предназначенность, поэтому им не страшно умирать. В этот раз миссия была как раз для старых и новых героев. Только требовались уже не единицы. У каждого народа, страны и даже поколения нашлись свои Эпосы. Они пришли уже в броне и с оружием в руках, готовые к массовому подвигу, каких еще не видел мир. Одни пришли на пике своей славы, другие были полны амбиций и сил.
Зоя знала поименно каждого командира и всех любимцев народа союзных и вражеских. Изначально сторон было много больше, но решение объединиться в коалиции упростило стратегическую арифметику. Все решилось за считанные месяцы: принятие программы, создание конвенции и подписания союзного договора, подготовка космических полигонов, зачистка крупных террористических группировок, отправка первых сил в космос. «Человечество совершило небывалый подвиг, которого я, признаться, от него не ожидал, – говорил дядя Витя, – хотя вы знаете, что я еще тот идеалист и мечтатель. Я благодарен вам, господа. Я искренне вам благодарен». В широкой светлой гостиной находились четырнадцать человек: гости дяди Вити, его коллеги, командиры подразделений, отправляющихся на «Зарницу». В такие встречи Зоя заботливо подсовывала каждому улетающему на полигон какую-нибудь вещицу для своего папы. Наверно, в сумме выходила парочка добрых чемоданов свитеров, курток, бутылок шампанского и семейных альбомов. Один из таких пакетов с вязаным шарфом и шапкой обнимала девушка рядом с генералом. Генерал Сокол сидел в широком кресле с мягкими подлокотниками, на одном из которых расположилась Кукушка – сержант и его дочь. Кукушка была юной, и казалось еще младше своего возраста из-за нежной девичьей внешности, которую она все пыталась представить брутальнее с помощью короткой стрижки и камуфляжной одежды. За отцом и дочерью на диване расположились четверо бойцов «Птичьего батальона» и женщина-врач, улетающая на полигон в качестве начальника медицинской службы. За столом расположились метафизики – коллеги дяди Вити, троица, которой присутствие прочих гостей не мешало уже часа два обсуждать эстетику новых учрежденных государственных наград. Напротив, практически в центре комнаты, неподалеку от дяди Вити на стуле сидел, закинув ногу на ногу и скрестив на груди руки, молодой подполковник Финист. Своего нынешнего звания он добился быстро и неоспоримо заслужено, как и всенародного признания, отчего в его поведении прослеживался легкий намек театрального драматизма, который мог перерасти в бенефис одного только этого подполковника, если бы не субординация. Неподалеку на одном из мягких пуфов расположилась Зоя, поджав под себя ноги и оставив туфли одиноко стоять на ковре. Над ней стоял майор федеральной полиции Горяинов, обычно серьезный, но сегодня несколько более расслабленный и даже веселый.
– Зоя, а вы нам ничего не хотите рассказать? – задорно спросил ее генерал Сокол и, прищурившись, посмотрел на нее.
Зоя кокетливо молчала и старалась сдержать появляющуюся на лице улыбку.
– Нет, я вижу. А вы, Горяинов? – генерал перевел взгляд на майора, и Зоя тут же хихикнула.
Подполковник Финист хмыкнул и, посмеиваясь, сказал своим хриплым голосом:
– Да им обоим надо в разведке работать. Вы на них посмотрите! Партизаны.
Первым сдался Горяинов.
– Господа, вы прямо торопите новости. Я все ждал, пока Григорий до нас доедет с шампанским, за которым я его послал три часа назад. – Горяинов положил руку на плечо Зои. – В общем, нас можно поздравить, мы с Зоей сегодня поженились.
Все повставали с мест и потянулись поздравлять молодоженов. Кукушка за секунду преодолела гостиную и уже успела обнять Зою. Финист пожал руку Горяинову и обратился к генералу:
– Нет, ну вы это видели?! Мы еще не улетели, а они уже на Земле красавиц разбирают. Вот как тут воевать спокойно?
Кукушка легко шлепнула его по плечу: «Ну, с тебя-то не убудет». Через пару минут, словно ощутив необходимость своевременного появления, в дверь позвонил шофер Григорий с ящиком шампанского. Это была последняя приятная встреча в гостиной профессора. Большинство присутствующих уже через сутки должны были оказаться в космосе. После тоста за молодых, дядю Витю попросили почитать стихи (только не про войну). Зоя закрыла глаза и облокотилась на Горяинова.
Следующим утром вся добрая компания встретилась на параде. Но чуть ранее утром Зоя едва не обнимала телевизор руками, когда случайно включила новостной канал, транслирующий внеплановое обращение работников технического обеспечения «Зарницы». В рамке с логотипом телеканала, названием рубрики и бегущей строкой в широком кресле сидел Николай, изрядно постаревший, чего раньше Зоя не замечала на видеообращениях плохого качества. Сейчас же картинка была четкой и красочной, без каких-либо помех и жалости к отцовским морщинам. Николай говорил: «Как видите, полигон полностью оборудован для предстоящих боевых действий. Здесь есть все необходимое, – во время этих слов канал демонстрировал изображение кабинетов, комнат, коридоров, а следом и улиц, и целых площадей, и даже несколько малоэтажных зданий. – Самое главное, что нам удалось сделать – добиться бесперебойной работы связи для возможности вести прямой эфир высокого качества». Николая в кадре сменил журналист, сидящий в студии телеканала. «Спасибо, Николай, – дежурно поблагодарил журналист, – с нами на связи был Николай Холмогоров, технический сотрудник полигона «Зарница». Теперь благодаря Николаю и его коллегам работа корреспондентов будет значительно упрощена. Напомним, что наш телеканал вошел в список аккредитованных средства массовой информации, и будет держать вас в курсе всех событий».
Вечером того же дня центральный канал показывал последнее интервью с генералом Соколом на земле. Так Горяинов сказал Зое, когда звал ее к телевизору: «Зоя, крайнее интервью Сокола. Иди сюда!».
– Следует понимать, что у нас теперь существует своего рода речевой этикет, – сказал генерал Сокол.
– Этикет? Прокомментируйте, пожалуйста, генерал. Какого рода этикет? –
попросила его международный корреспондент Гильза.
– С двадцать второго числа этого месяца в силу вступает закон, рассмотренный ранее в рамках Конвенции, по которому в любых официальных источниках участники конфликта с любой стороны не могут именоваться названиями стран. Каждое государство, напрямую задействованное в конфликте, будет упоминаться только под присвоенным ему номером, имеется в виду, в контексте событий на войне. Полную таблицу с номерами ближайшие несколько месяцев будут печатать и озвучивать в СМИ, чтобы вопросов с пониманием всей информации у людей не возникло. Я рекомендую такую таблицу себе куда-либо сохранить на первое время, я думаю, скоро всем станет достаточно легко ориентироваться.
– Вот это новости! Зачем такие меры? Это какой-то элемент военной конспирации или для чего это нужно?
Генерал Сокол усмехнулся.
– Нет, конечно, это не элемент конспирации. Вся такого рода информация будет открытой. Данный этикет необходим для того, чтобы избежать нагнетания обстановки на Земле. Если мы перестанем называть военных на «Зарнице» по их национальной или государственной принадлежности, это поможет избежать враждебного отношения к их соотечественникам на Земле. Нам нужно понять и принять, что наша миссия на этом полигоне состоит в том, чтобы снизить возможность начала конфликта на Земле и дать шанс мирным гражданам заниматься своей работой и спокойно растить детей. Любая эмоциональная напряженность в таком случае является лишней.
– А как же неофициальные СМИ?
– Не советую гражданам к ним обращаться. Во многих передовых странах они, в принципе, запрещены. В любом официальном общении с момента вступления закона в силу допустимы только номера стран. В личном общении – естественно – на ваше усмотрение. Никто это контролировать не будет.
– Может, вы уже сейчас можете назвать, под каким номером будет выступать наша страна?
– Ну, во-первых, не «выступать», а «значиться», – генералу не понравилось использованное Гильзой слово, – у нас здесь все-таки не спортивные соревнования. Во-вторых – да, могу, конечно, сказать номер, в этом никакой тайны нет. У нас первый номер.
– Ого! Это все же несколько почетно и приятно. Я так понимаю, сам номер ничего не решает и ни на что не влияет?
– Нет, ни на что не влияет, конечно, кроме боевого духа, разве что, – довольно сказал генерал. – Но, знаете, за этот первый номер с нами конкурировали еще две страны, аргументируя количеством затраченных ресурсов и количеством голосов на конференциях и еще многими факторами. Но, в итоге, и, я считаю, справедливо, номер первый был закреплен за страной, собственно, создавшей и полностью подготовившей для войны полигон. Это все-таки должно быть как-то исторически отмечено. Хотя я повторюсь, что номер ни на что не влияет.
– Понятно. В последнее время в прессе и на обсуждениях очень часто мелькает вопрос: «Почему нельзя было отправить на полигон роботов вместо людей?».
Генерал Сокол нахмурил лоб и спросил:
– Простите, я должен уточнить: роботов вместо комбатантов или нонкомбатантов?
Гильза ответила:
– И тех, и других, генерал, но полагаю, что чаще подразумеваются именно комбатанты.
– Ну, это достаточно уместный вопрос, – начал, было, генерал, а потом поменялся в лице так, словно сменил дежурный пространный ответ на искренние размышления. – Во-первых, я думаю, последнее, что сейчас нужно человечеству – это восставшая колония роботов где-то в космосе. А вы зря смеетесь, это вполне возможный исход. А во-вторых, помимо военнослужащих государств, участвующих в программе, сюда, в том числе насильно, переброшены многие повстанческие, террористические и анархические группировки. Наша самая главная цель – обезопасить среду на Земле, а не игра в шахматы, как отзывались об этой программе некоторые… Некоторые.
– То есть вы не можете назвать программу шахматной игрой, а себя – фигурой? – было понятно, что Гильза увлеклась, но генерал ответил.
– Я военный, я всегда был и останусь шахматной фигурой, и больше вам скажу – меня устраивают правила и меня не смущают рамки. То, что нам в очередной раз сменяют доску, не является для нас чрезвычайной ситуацией, которая грозила бы нашей морали. Хотя, не могу отвергать того, что мы получаем абсолютно новый для человечества опыт, так что это важная веха в истории. Я, как и всегда, надеюсь, что это на благо моему народу и моей стране.
Где-то едва слышно на фоне интервью зазвучал гимн, означающий, что сюжет подходит к концу. Гильза напоследок представила генерала зрителям и представилась сама, а после попрощалась. Сегодня впервые государственный герб после новостей обозначился водяным знаком на фоне не флага, а красивого сумрачного вида «Зарницы» из космоса. Вот и Зоя сегодня впервые заварила зеленый чай без сахара вместо крепкого кофе для Горяинова, а вместо яичницы подала к столу мясную и сырную нарезку с сухофруктами. С этого дня каждый собирался жить по-новому.
Глава 5. День, когда действительно все началось.
Николай сидел на жестком крутящемся стуле, опираясь локтями о колени, зажав между указательным и средним пальцем сигарету. Вообще, курить на дежурстве было запрещено, но исключительно в целях создания облика армии, ведущей и проповедующей здоровый образ жизни. Поэтому, в принципе, курить не возбранялось, если это позволяла себе дирекция. Начальник Николая, казалось, без сигареты на люди и не показывался, только по вечерам и особым случаям сменял ее на антикварную курительную трубку. Вместе с ним дымил весь отдел. Иногда молодые ребята из мониторинговой службы, где к курильщикам относились чуть мягче, чем к врагам народа, наведывались «в смену дяди Коли» к связным. Но сейчас Николай сидел на дежурстве один. Рядом с ним на полу стояла кружка с крепко заваренным черным чаем. Николай выбросил сигарету в урну и достал «Кузю» – чудо робототехники, которое оказалось совершенно непригодно для предписанных ему военных задач, но полюбилось в качестве средства связи с домашними на Земле. Разумный коммуникатор «Кузнец», изначально предназначенный для работы военкоров и разведки, оснащенный хорошей камерой и функционалом, позволял себе внезапно выключаться в самый неподходящий момент и по абсолютно разным причинам. За свою любовь к таким «обморокам», обыкновенно несвойственную кузнецам, был прозван «Кузей» и отдан сотрудникам для видеосвязи с их семьями. Звонить сейчас домой не предполагалось возможным, потому что дома сейчас было два часа ночи. Николай открыл архив с видео, который на днях прислала ему Зоя. Там были записи с недавнего Дня Рождения Таты, поздравление Зои и ее мужа с Днем космических войск и кадры столичного парада в честь третьей годовщины запуска программы на «Зарнице». На четвертом видео Зоя и Виктор выступали с поздравлениями. Николай выключил «Кузю». К этому моменту Николай уже устал от третьей годовщины, потому что дата начала греметь в информационной среде еще за неделю до. Вспоминали, как все начиналось, вспоминали ключевые моменты, вспоминали павших героев и объясняли в очередной раз, зачем все это нужно. Тысяча одна аналитическая передача в эфире, где слова Виктора звучали, как пасторские проповеди: «Важно помнить, не почему мы имеем эту ситуацию, не тех, кто придумал, не тех, кто поддержал и даже не тех, кто спровоцировал необходимость создания программы, но важно помнить зачем. Зачем мы сегодня каждый свой день проводим без наших близких, работающих на «Зарнице», и зачем они там находятся. Это не вопросы. Мы все знаем, для чего это. Я преисполнен благодарности к каждому военному, рабочему, врачу и журналисту, который сейчас рискует своей жизнью ради нас. Ради нашего благополучия, ради Мира и Процветания на Земле существует «Зарница». Что может быть лучшей благодарностью для этих отверженных и смелых людей? Безусловно, наши вера и неустанная работа по облагораживанию мира вокруг заключаются в развитии, в строительстве абсолютно нового общества, в которое вернутся наши герои. Общества, в котором им захочется жить и забыть все тяготы, пережитые за эти лета. Мы празднуем эту годовщину без напускной драмы, потому что мы знаем, что празднуем не начало разразившейся три года назад войны, а создание новой цивилизации, где сильный защищает слабого и где для каждого найдется свое место!».
– То же самое, что и год назад, – произнес Николай, когда понял, что голос брата доносится из радиоприемника в коридоре. Дверь в коридор была открыта, на пороге стоял Игорь Шувалов, капитан, за три года так и не получивший повышения. В руках он держал большой контейнер с хламом.
– Виктор у тебя, конечно, голова, – было понятно, что лучше фразу в ответ Николаю Игорь не нашел и сказал первую попавшуюся, чтобы потом перейти к делу. – Коля, я наш склад в неработающей диспетчерской разгреб. Нам, во-первых, новые запчасти привезли, законсервированные, и я не придумал, куда их сложить. А во-вторых, диспетчерская – лучший для этого вариант: там холодно, как ночью.
– Значит, придумал, – резюмировал Николай.
– А?
– Я говорю, придумал, куда сложить.
– Ну да, – кивнул Игорь и поставил контейнер у выхода в коридоре. – Ты сходи на КПП и проведи ревизию. И этих двух обалдуев молодых с собой возьми, пусть тебе все перетаскают в диспетчерскую. А то опять тут ошиваются – нашли курилку!
Эти дни вокруг годовщины были по-настоящему суетливыми и радостными: приходило вдвое больше провизии, вручались заждавшиеся хозяев медали и премии, к тому же только в годовщину можно было получить одну негабаритную вещь, которую гуманитарным судном передавали близкие на «Зарницу». Николаю досталась новая куртка от Зои и излишне много внимания от сослуживцев, когда вечером в репортаже показали отрывок с ним. «Всю жизнь считал брата авантюристом, – говорил Николай на мониторах и Николай в столовой смущенно отводил взгляд в тарелку, чтобы не встретиться им со взглядами коллег. – А его затеи – фантазией мечтателя, самого последнего мечтателя. Но, стоит признать, Виктор обхитрил даже меня. Не знаю уж, где он взял такого человека, который смог грамотно продать его очередную идею, опять безумную, но на этот раз ее купил весь мир».
Интерес к Николаю угас, как только его лицо пропало с экранов. Следующий сюжет ближайшие два часа рассказывал о «Птичьем батальоне». Корреспондент Гильза вещала в микрофон с эмблемой центрального канала: «Птичий батальон» под крылом самого генерала Сокола за эти три года снискал славу легендарного, непобедимого подразделения. Включающий в себя исключительно добровольцев, переведенный из земной «горячей точки» на полигон «Зарница» батальон всегда находится на передовой и состоит исключительно из героев!». Канал показывал документальные кадры первых боев и интервью с бойцом, представленного позывным «Чайка»: «В батальоне с момента основания. Честно скажу, адаптироваться сейчас к условиям полигона сложно, но у нас получается, потери есть, но незначительные. На Земле было жестче». Невозможно было различить, что спросил корреспондент, но Чайка ответил: «Жена, дочка и сын. И мама с сестрой. Привет им!». При этом Чайка улыбнулся. В кадре снова появилась Гильза: «Говорят, после смерти первого командира батальона на его место претендовали аж двое кандидатов. Слухи об их вечном соперничестве не утихают, как и слухи об их служенном романе». После шли кадры, где Финист и Кукушка спорили над развернутой на столе картой, где они еще на Юге танцуют на свадьбе однополчанина, где Финист пытается учить Кукушку собирать трофейный диковинный автомат, а Кукушка вновь спорит и делает все по-своему. Еще много-много кадров их совместной службы и в конце – они сидят на трапе «Зори», Финист обнимает Кукушку за шею, а та взахлеб ему о чем-то говорит и жестикулирует. Следующий кадр – Финист сидит в кабинете, на мониторе за его спиной без звука играет старый фильм про войну. За кадром Гильза спрашивает:
– Действительно соперничали с замкомбатом Кукушкой за место командира?
Финист прыснул:
– А то как! Да она на пятки наступает, успевай шагать! Я уже в какой-то момент пришел к ребятам в казармы и говорю: «Ну, все, мужики, баба нами теперь командовать будет!».
– И что же, не назначили?
– Как видите, – Финист уже открыто смеялся.
– Все-таки можете как-то охарактеризовать ваши отношения? – аккуратно спросила Гильза.
– Да как у всех отношения, дружеские, у нас в батальоне других нет, – было заметно, что Финист понял – Гильза хочет развить заданную линию интервью, и не дал ей спросить. – Вы поймите, мы уже столько вместе прошли и с Кукушкой, и с ребятами всеми, мы как семья. У всех, конечно, свои какие-то проблемы, особенности, но никогда конфликтов не было. Кукушка – смелый боец и замечательная девушка. Она на «Зарнице» за время войны получила повышение с капитана до подполковника! Поверьте, легко ей это не далось. Она очень смелая, и это меня иногда выводит из себя. Я, бывает, после какого-то боя, где даже старики осторожничали, а она очертя голову летела в пекло, так на нее ору, что на вражеских позициях, наверно, слышно.
– Переживаете за нее, да?
– Да она мне седых волос добавила побольше чем, кто бы то ни было!
– Финист, вот ходят слухи, девушки интересуются, несколько даже на канал звонили, вы свободны?
Финист смеялся и на его смуглом лице появлялся румянец, а Гильза направляла в него микрофон, давая понять, что позиций не сдаст и ответа дождется.
– Да где это я свободен? Я Родине служу, тут всегда при деле!
– То есть с Кукушкой вас романтические отношения не связывают?
Финист, громко смеясь, со словами «Да что ж ты будешь делать!» развернулся на стуле и потянулся, чтобы выключить монитор, на котором перед затемнением мелькнуло лицо красивой актрисы в белом платке, драматично всматривающейся вдаль командирского кабинета. Потом он вернулся к интервью, немного успокоившись:
– Нет, у нас отношения исключительно дружеские. Поймите, она очень красивая девушка, я ею искренне восхищаюсь, но война – вот вообще не та ситуация, когда стоит думать о чем-то кроме… Ну, кроме войны. И совет всем ухажерам нашей Кукушки: я бы все-таки сначала пошел общаться с генералом Соколом.
Финист вновь заулыбался. А Гильза уцепилась за брошенную фразу:
– То есть считаете, генерал Сокол как-то влияет на свою дочь?
– Ну, как отец, в семейных вопросах, конечно, но они друг друга прекрасно понимают. И вам стоит знать, что положение ее отца никак не влияло на ее военную карьеру, он не был «за» и не был «против».
– На редкость демократичное отношение для генерала…
– Но я думаю, что в вопросах личного счастья Кукушки, Игорь Ярославович и меня бы пристрелить мог, будь что не так, поэтому мой совет остается в силе!
Под конец сюжета смеялась уже вся столовая. Сам Финист зарделся, Кукушка из чувства солидарности тоже залилась румянцем. Сидевшие неподалеку тянулись к ним через ряд, чтобы как-то отшутиться по поводу увиденного. Финист обнял окончательно засмущавшуюся Кукушку и громко сказал: «Слушай, мать, я после войны на тебе все-таки женюсь. Хотя бы из вредности. Смотри, какую нам историю написали, на целую книгу хватит! Не пропадать же». Посмеиваясь и вытирая слезы с глаз, которые проступили от хохота, Кукушка уточнила: «Тебе или истории не пропадать?». Финист отмахнулся: «Да я-то уже пропащий», – и крепче обнял Кукушку.
Несмотря на разряженную атмосферу, Николай понимал, что разрядили ее точно в цель, которая заключалась в следующем: не дать упасть боевому духу на полигоне, где не было ни метра мирной территории. Что-то должно было напоминать о мирной жизни здесь, потому годовщина программы была выбрана событием, когда вспоминали о семьях, о любви и о том, что упоминал Виктор в своей речи. Он говорит так высокопарно, выверено, но его нельзя было уличить во лжи – все было сущей правдой. У празднования годовщины даже не было какого-то специального названия, равно как не была она внесена и в реестр государственных праздничных дат. Начало войны сложно было назвать праздником. А с «Зарницы» не было видно, что действительно происходит на Земле. Как и наоборот. Начальник штаба сетовал как-то Николаю: «Все сводится к тому, что правительство не хочет расстраивать армию, а родственники – друг друга». И Николай с грустью признавал, что домой он тоже не писал про служебные травмы и больничные, про более глобальные проблемы говорить и вовсе запрещалось, ради сохранения военной тайны и слабых нервов Таты. И лейтмотивом всех громких речей звучало: «Мы вас очень ждем, но вы не торопитесь». Это не совсем та война, скорое окончание которой принято желать. Если она окончится слишком рано, то не сможет выполнить свою сверхзадачу. Если затянется, то утратит свою символичность и пафос. Поэтому из всех мониторов напоминали, как все начиналось. Но Николай помнил, как все было на самом деле.
Со дня прибытия всех вооруженных сил на полигон до официального начала войны оставалось двое суток. Все планы были составлены, часы сверены, а правила регламентированы. Тем не менее, серьезного рычага давления для желающих нарушить правила не было. За все, что происходило на «Зарнице», несли ответственность только граждане государств, находящиеся на полигоне. Ни один поступок не мог повлиять на жизнь мирных людей на Земле. Каждый понимал, что этим могут воспользоваться, и это, естественно, и случилось спустя полчаса, как военные сошли с кораблей на спутник и даже не успели разгрузиться. Диверсионная группа вывела из строя систему энергоснабжения. На базах заработали генераторы. После связи с разведкой союзных войск стало понятно, что проблема эта общая для всего полигона. На нейтральной территории находился технический бункер, куда был разрешен доступ только нонкомбатантам. Гуманитарная зона располагалась на полюсах «Зарницы» и те были связаны между собой диаметральным бункером. После экстренного совещания технического персонала с командованием и переговоров стало известно, что официально ни одна сторона не берет на себя ответственность за диверсию. Генерал Сокол развернул карту.
– Знаете, почему я в это не верю? – задал он риторический вопрос. – Потому что государство под номером два уже заявило, что через десять часов направит на полюс отряд инженеров. В то, что он будет состоять исключительно из инженеров, я тоже не верю.